52, не отличишь от ошейника. А означает этот ошейник вес мой в литературе.«Или, просто говоря, между двумя прямыми всегда бывает середина».Лели Лели (Lely Gilbert) – французский литератор и историк литературы, автор биографии маркиза де Сада и др. работ, переводчик произведений Ремизова (см. Ремизов в своих письмах. С. 72).
открыл сигарный ящик: сигар никаких, а сложены рядами довольно потрепанные высохшие конечности.«Чьи это?»«Для весу, говорит Лели, куриные».Ищу магазин переменить ошейник, в самом деле, что я собака что ли? Лели берет меня за руку, пристально смотрит на ладонь, считает, я думал пульс, а он перочинным ножом мне в палец. «Играя» конечно, а вышло-то позаправду, и пошла кровь.С протянутой рукой иду по рельсам, остановится кровь и я куплю баранок. И тут какой-то, весь искусственный – вставной и механический семенит запятыми и путает мне корректуру. И я иду по рельсам через строчки, и не могу понять, на каком языке.Лели перегнал меня и возвращается. Очень взволнован: у него завелись настоящие мыши.«Да у вас никаких запасов».«От ссорного воздуха на экваторе», объясняет Лели.Я все-таки достал баранок и расположился чай пить. А эти ссорные экваториальные мыши, пока я следил за кипятком, поели все баранки. И я вижу, на мне не только ошейник, а и наручники.«Для весу», говорит Лели.Глухо по летнему, за окном дождик идет. Букашка Фургон с молочными бидонами. Я прикрыл дверцы и нечаянно пролил воду, а вытереть нечем. И кто-то из-за бидонов бормочет: «Огнем очищается золото,гроза освежает воздух,душа крепнет в несчастьи,а бережет свою голову всякая букашка». Я поднял голову и полетел.А какое это приволье лететь без крыльев! Я как раскован и безмерен – чувство освобожденности наполняет мою душу от ее «горных высот» до сокровенных тайников сердца. И мир развивался передо мной раздольем.Что случилось, не знаю, или моя жизнь только мгновенье? На камне над пролившейся водой кулаками подпираю себе скулы, а в глазах яркая померанцовая зга. И тот же голос из-за фургонов бормочет:«Скорбь священнее радости. Погребальное громче венчального. Или в бодрости и силе не расслышишь песни и только один пустынный медный марш. Что тайнее погибели? И что чище: звездная музыка или мое сострадание?» Не туда Никак не могу попасть в вагон «прямого сообщения». Сколько облазил вагонов и все не туда, а поезду конца не видать.Так попал я в «Отель Масса».Большое собрание, никого не знаю, а говорят о вспомоществовании писателям. И какая-то дама писательница, с глазами разбитого стекла, предлагает собранию выдать мне 100 франков. И все согласны и показывают мне на дверь.Дверь складная из проволоки, я протянул руку получить свои 100 франков. Но оказалось, что это не дверь, а та самая писательница, с глазами разбитого стекла. И очутившись мы вплотную, я заметил у нее бледно-вишневая лента на груди, а на шляпе цветы.«Не могу-у!» сказала она, гугуя как с детьми.«Для проверки надо измерять ногами, говорю ей, в совпадении мера достоверности», и тихонько полил ей цветы на шляпе.Ни с чем отхожу от двери.Собрание разошлось. Пустая зала. И вдоль залы ковром копченая колбаса: заяшная с фисташками. Мне надо пальцами выколупнуть начинку и тогда выдадут мне присужденные 100 франков. Работа не трудная, только кропотливая. Чищу со всем моим терпением и тщательно.И когда я разбороздил зайца, появилась дама с глазами разбитого стекла. Я был уверен, она даст мне или 100 франков или, хотя бы, свою чудесную грудную ленту. А она напустилась на меня: «зачем я развел виноградник?»«Единственный способ поправить, говорит она, вы должны вставить кеглю».И тут я замечаю, что ее шляпа вся в винограде.И я вышел с пустыми руками: я не имел права обращаться за вспомоществованием во французский Hфtel Massa. Реалии этого сна отражены в воспоминаниях Ремизова: «Нынче летом (ок. 1933 г. – М. К.) я получил «конже» от хозяина. «Конже» по-русски: «убирайся ко всем чертям». И как однажды в Берлине, попал в заколдованный круг. Хозяин требует очистить квартиру, а налоговый «персептер» (сборщик) изволь уплатить все налоги и даже этого года, что подлежат рассрочке, а иначе съехать нельзя. <...> С. О. Карский и не раз водил меня в «Отель Масса», во французский союз писателей. Но там в конце концов ответили, что помочь мне не могут, помогают только французам, а что не печатают меня потому, верно, что я устарел, и тут уж никто и никак не поможет» ( Ремизов А. Мышкина дудочка. С. 166).
Омлет Мне посулили омлет в 50 грамм: буду свободно переходить нашу улицу туда и назад. Я согласен, но как с омлетом: много ли это 50 грамм, если на яйцы? С яйцами не очень разгуляешься.Лестница в Коммиссариат крутая торчком, не легко было, а все-таки поднялся и вхожу. А там ни столов, ни перегородок, а одни тараканы – и по стене и по полу ходят как улитки, и тут же яйца сложены по кучкам – Брис Парэн Парен Брис – французский литератор, переводчик Ремизова.
пасет тараканов; в руках у него прутик-жигалка, гнется как ива, а хлещет как верба.«Вот вам и омлет!» показывает он на тараканьи яйца.И только что хотел я сказать: «нельзя ли заменить», как подает он мне мою рукопись. Ничего не поделаешь, я порылся у себя в карманах, вытащил три финика: финики были «надеванные» с прилипшим табаком, и подаю.И тут случилось совсем неожиданное: Парэн съел мои финики, а косточки в карман мне выплюнул:«В следующем №-е NRF NRF («Nouvelle Revue franзaise») – престижный французский журнал, выходящий при издательстве «Галлимар». В 1925–1940 и 1953–1977 гг. редактировался близкими к Ремизову Ж. Поланом и М. Арланом.
, сказал, появятся». Черемушная наливка Человек с лицом надъеденной лепешки подает мне папиросу. Но только что я закурил, он ее выхватил у меня изо рта и, дымящуюся, воткнул себе в левое ухо.«Лучше во сто раз было не родиться, сказал он, чем так, ни за ц а пову душу пропасть!» и пошел себе без оглядки.А я иду по коридору.Весь пол завален – куски – земля.«Хорошо мне, подумал я, тут будет лежать!»И только что я подумал, вижу, – из реквизированного дворца выходит знакомый с лицом надъеденной лепешки и из его уха, как из трубы, валит дым.«Плохо, думаю, когда вот так выгонят. А может, он сам выгнал кого?»И появились три мыши.Мыши лапками показывают: они перевели меня на турецкий и сами гравюры сделали и нарисовали портрет, но не автора, не переводчика, а переписчика. И струня хвостами, разбежались по своим норкам.А я подумал:«Стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать».И спускаюсь в метро «промяться».Все проходы забиты. Лежат прямо на полу и все что-то делают, не могу разобрать. И все дымится.Суют мне в руки сверток: закутанное в пеленках, лица не вижу, я должен перенести по рельсам до следующей остановки.И я иду. Только бы поспеть. Никакой тяжести, но сзади кто-то все наваливается и тычет мне альбом: нарисуй две картинки – «украшают три елки» и еще «сгорел дом, где мы отыскали себе маленькую квартиру».Я сразу и не узнал, а это была одна из мышек, а за ней, как из яйца, вылупился человек с лицом надъеденной лепешки, он был наряжен мавром, на кривых испанских каблуках. И предлагает мне черемушную наливку. Но с одним условием: я должен, сидя на рельсах, рассказать о себе что-нибудь выдающееся.И я, вспомнив один действительно выдающийся случай, как меня, закутанного в одеяло, принесли на одно собрание, чтобы удивить неожиданным появлением, вижу, на рельсах сидит Вейдле Вейдле В. В. (1895–1979) – искусствовед, критик и поэт.
, он в желтом топорщемся непромокаемом и что-то бормочет из своей жизни.И прощай моя черемушная наливка: Вейдле, окончив рассказ, схватил бутылку и прямо из горлышка разом всю. Чехов Их было пять, они сидели вокруг колодца.Из глубины колодца выходил огонь. У каждой в руках раскрытая книга. И огонь освещает мне древние письмена. Я узнал их, это были сивиллы, но что было написано в Сивиллиных книгах, я ничего не мог разобрать.Вышел из воды «гуттаперчевый мальчик», но это была не игрушка, что детям в ванну кладут, а гуттаперчевое живое существо. И я понимаю, что это Шаляпин, а вышел он, чтобы голосом погасить Сивиллин огонь!«Пискунок», из породы тоненьких шеек, размахивая тоненькими ручками, кричал, предупреждая Шаляпина:«Спасай, кто может, свою душу!»И я хотел уходить, не дожидаясь конца, как раскрылась стена: Чехов весь в черном на скамейке, есть такой портрет, и весь он освещен изнутри.«Вот, вы и совсем пришли к нам!» сказал я.И перед Чеховым, как перед сивиллами, раскрытая книга:«Переписка жителя луны с жителем земли», разобрал я заглавие.«Мне тяжело дышать!»И Чехов вытащил изо рта утку.Утка оказалась жареная с яблоками. И все на утку набросились: «Пискунок» и гуттаперчевый мальчик, и я не выдержал, цепко протянул руку. Гимнастика «Разорвать течение времени и повернуть мысль»! Я вылепил из сургуча свою голову и пропустил через бельевой каток. Сижу на узлах удобно и неприкосновенно.Накрапывает теплый дождь. Никакой зелени, а растут грибы. И вижу, как в гору медленно ползет трамвай.«В этот трамвай не садитесь, говорит Зайцев Зайцев Б. К. (1881–1972) – писатель, с Ремизовым знаком с 1905 г., когда тот работал в журнале «Вопросы жизни». Перечисляя визитеров Ремизова, В. П. Никитин пишет о Зайцеве, «приходившем из соседнего пригорода – Boulogne, дружески относившемся к А. М. и помогавшем устраивать его статьи в газете „Русская мысль“; они часто вспоминали Москву первых годов их выступлений на литературном поприще» ( Никишин В. П. «Кукушкина» (Памяти А. М. Ремизова). Воспоминания. Публ. Н. Ю. Грякаловой. – Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 288).
, нет буфета». А сам на ходу выпрыгнул.Зайцева я не послушался и поехал.На каждой остановке буфет, трамвай останавливается очень высоко и приходится на ходу выскакивать. Я выскочил и угодил в овраг.Какие-то карлики и среди них в белом халате их поп карлик. Подобрав полу своего фельдшерского халата, он облетел низко над столом, поклевал что-то в воздухе и взялся за солдат.Целый полк выстроился на дворе московских Покровских казарм. И тут же на дворе валяется колбаса: из колбасы я должен делать гимнастику.Зайцев развязал один из узлов с бельем, вытащил складную кровать: плетеная корзинка для хлеба.«Сколько призрачности в том, что мы называем действительностью!» сказал он и, спустя рукава, принялся раскладывать хлеб печатными буквами. Виноградный окорок Все семейство Ч. – бегут за окороком, а впереди в окорок зубами врезалась собака. Навстречу волки, да не простые, с гривами сибирские, а за волками мчится автомобиль.От страха или чтобы добро волкам не досталось, одним кусом окорок съела собака. А волки на собаку и в клочки. И вся ветчина попала в волчиную сибирскую пасть с песьей шкурой и костями. А все Ч. побросались на ходу в автомобиль. И автомобиль скрылся.А собака и говорит:«Разве я виновата?» и подает мне в обеих лапах чек – 1000 франков «на предъявителя».В банке у самой кассы я спохватился: чека нет! или дорогой потерял или дома в письма сунул. А кассир за решеткой для порядку разложил столбиками, но не мелочь, а розовый виноград. Захотелось мне этого розового попробовать, потянулся я с руками, а решетка опустилась и прямо мне по пальцам, как бритвой: черно в глазах.И очутился я в сыром подвале. И о чем эти черные мысли? И я повторяю из какой-то песни и мотив знакомый: «А когда ты меня покинешь,я из огня до земли тебе поклонюсь,расточу весь огонь –и одна ты в глазах не померкнешь...» Хлынула вода. И я скорее выбираться, да темно очень.И вспомнился окорок – розовый, как розовый виноград.«Пойду, думаю, к Ч.».По насыпи мне навстречу, но кто это? не понимаю: на ней мужское без пуговиц пальто наголо.«Я безработная, говорит она, и не годы, не век, а века иду по чужой земле».«Откуда?» спрашиваю.«Я из Дельфов».И я вспоминаю о чеке: 1000 франков. Вот кстати, пригодились, подать ей. И я все перерыл, и письма, и рукописи, в столе и по карманам, а чека нет нигде.«Нет, говорю, нигде».«Н е где», поправила она, но не сказала «искать», а взглядом стрелой ударила в меня: «А когда ты меня покинешь,я из огня до земли тебе поклонюсь,расточу весь огонь –и одна ты в глазах не погаснешь...» И замечаю, что она на одной ноге и эта нога колонкой у нее из середки – дельфийская.«Из Дельфов!» говорит Лев Шестов, вылезая из автомобиля: он на Комарове ...на Комарове путешествовал... – «Дядя Комаров» – Евгений Брониславович Сосинский, художник, шофер, брат В. Б. Сосинского, навещавший Ремизова и иногда имевший возможность подвозить его по делам или на прогулку на автомобиле (См., например, в письме Кодрянской 8 мая 1947 года: «...за мной приедет брат Сосинского – Комаров (это я его так переиначил и на всю жизнь)» – Ремизов в своих письмах. С. 50).
путешествовал вдоль виноградников.«А чтобы все было незаметно, мы скрывались под автомобилем у колес», объяснил Комаров.И подает мне полную горсть мятого винограда – нарезано тонкими ветчинными ломтиками. Петли, узлы и выступы Выставка скульптур. А кроме разноцветных граненых бутылок, ни ног, ни рук, ни головы и хоть бы какой завалящий торс, ничего. Из окна, прячась за занавеску, выглядывает Лорионов Лорионов – Ларионов М. Ф. (1881–1964) – русский художник-авангардист.
: в руках у него стопудовые гири, запустит и от головы ничего не останется, про ноги и руки я уж не говорю. А я как раз под окном: взялся распутывать веревку – работа надоедливая, да и опасно. На веревке делаются само-собой петли, подержатся в воздухе и, само-собой, затянутся в узлы: начинай сначала.На выставку набирается народ. Вижу и Лорионов, но уж без гирь. И он меня торопит:«С веревкой неудобно, вы загораживаете выставку».Я вышел в другую комнату. Там, согнувшись над столом, Копытчик (С. К. Маковский) Копытчик – Маковский С. К. (1877–1962) – художественный критик, поэт и мемуарист, издатель журнала «Аполлон», в котором публиковались рассказы Ремизова, один из участников издания его книги «Что есть табак. Гоносиева повесть» (1908). Копытчик – кличка, присвоенная ему Ремизовым.
пишет программу «Оплешника» «Оплешник» – издательство, под маркой которого вышли в свет почти все парижские книги Ремизова, начиная с 1950 г. Эпизод с Маковским, возможно, навеян реальными событиями, о которых писатель сообщает Кодрянской в письме от 14 августа 1949 г. (период, когда обсуждалась идея создания «Оплешника»): «Приходит прощаться Копытчик. Про моего „Оплешника“ стали говорить „Оплёшник“, все поверили и волнуются. И во вдохновителя-чародея Солончука (к сожалению, Солончук уезжает в Индию, в Калькутту). <...> Копытчик без обещаний: он убежден, что „Оплешник“ меня будет печатать, а Солончук платить гонорар: 5000 frs в месяц» (Ремизов в своих письмах. С. 137). Ср. более позднее высказывание: «Не будь „Оплешника“, – говорит Алексей Михайлович, – мое имя не существовало бы на книжном рынке. ...Ненапечатанные книги-рукописи меня задушили бы» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 30).
, повторяя:«Оплешник – оплетать – плел».На плите, пред Копытчиком, подгорелые овощи, залежавшийся соленый огурец пустышка, вареная свекла, не отличишь от кактуса, лопнувшие растекшиеся томаты – матерьял для «Оплешника».Копытчик предлагает мне поправить этот «натюрморт». А я вызвался отделать дом «по Гоголю».И начинаю свою работу. Я должен с инструментами – каучуковые палочки и закорючки – подыматься по выступам на самую верхушку, не глядя вниз. Осторожно ступая и не глядя, лезу по белым каменным плитам и с выступов каучуковой лопаткой счищаю известку.«Пропал мой Гоголевский дом!» думаю, но как отказаться продолжать работу «раз взялся?»«Я все слышал», сказал Лорионов.И от стыда я скувырнулся. Подкоп и затычка «Голова хвоста не ждет!» но бывает и обратное: хвост улепетывает, а голова болтается. Подхожу к театральной кассе, нагнулся к кассиру – билеты разложены рядами по ценам – а как выдавать, кассир ставит глазом печать. И я получил припечатанный и иду с глазом и что же оказывается, глаз привел меня не в зрительную залу, а в картинную лавку.Андрэ Бретон Бретон Андре (1896–1966) – французский писатель, один из основателей сюрреализма.
показывает картины. Я к нему о Мексике, о мексиканских жителях.«Я как Улис, сказал Бретон, все забыл под песни сирен». И подает мне камень: «из подкопов, краеугольный».Я зажал в руке камень и поднялся на воздух, облетел все подкопы и спустился на землю.Что это, не могу понять: монастырь или тюрьма! Одиночные камеры-кельи, тяжелые чугунные двери, но есть и светлые комнаты с окном – «семейные». А на самом на верху «Комитет ручательства» и выдают спички без очереди. Спички мне всегда нужны, я курю. Но подняться в Комитет я не решился: начальник, любитель домашних спектаклей, человек словоохотливый чрезвычайно, так что в словах его больше слов, чем мыслей, но даже и по крайней надобности, никто к нему не осмеливается входить с просьбами, а, кроме того, в его кабинете шныряют летучие мыши, его охрана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
открыл сигарный ящик: сигар никаких, а сложены рядами довольно потрепанные высохшие конечности.«Чьи это?»«Для весу, говорит Лели, куриные».Ищу магазин переменить ошейник, в самом деле, что я собака что ли? Лели берет меня за руку, пристально смотрит на ладонь, считает, я думал пульс, а он перочинным ножом мне в палец. «Играя» конечно, а вышло-то позаправду, и пошла кровь.С протянутой рукой иду по рельсам, остановится кровь и я куплю баранок. И тут какой-то, весь искусственный – вставной и механический семенит запятыми и путает мне корректуру. И я иду по рельсам через строчки, и не могу понять, на каком языке.Лели перегнал меня и возвращается. Очень взволнован: у него завелись настоящие мыши.«Да у вас никаких запасов».«От ссорного воздуха на экваторе», объясняет Лели.Я все-таки достал баранок и расположился чай пить. А эти ссорные экваториальные мыши, пока я следил за кипятком, поели все баранки. И я вижу, на мне не только ошейник, а и наручники.«Для весу», говорит Лели.Глухо по летнему, за окном дождик идет. Букашка Фургон с молочными бидонами. Я прикрыл дверцы и нечаянно пролил воду, а вытереть нечем. И кто-то из-за бидонов бормочет: «Огнем очищается золото,гроза освежает воздух,душа крепнет в несчастьи,а бережет свою голову всякая букашка». Я поднял голову и полетел.А какое это приволье лететь без крыльев! Я как раскован и безмерен – чувство освобожденности наполняет мою душу от ее «горных высот» до сокровенных тайников сердца. И мир развивался передо мной раздольем.Что случилось, не знаю, или моя жизнь только мгновенье? На камне над пролившейся водой кулаками подпираю себе скулы, а в глазах яркая померанцовая зга. И тот же голос из-за фургонов бормочет:«Скорбь священнее радости. Погребальное громче венчального. Или в бодрости и силе не расслышишь песни и только один пустынный медный марш. Что тайнее погибели? И что чище: звездная музыка или мое сострадание?» Не туда Никак не могу попасть в вагон «прямого сообщения». Сколько облазил вагонов и все не туда, а поезду конца не видать.Так попал я в «Отель Масса».Большое собрание, никого не знаю, а говорят о вспомоществовании писателям. И какая-то дама писательница, с глазами разбитого стекла, предлагает собранию выдать мне 100 франков. И все согласны и показывают мне на дверь.Дверь складная из проволоки, я протянул руку получить свои 100 франков. Но оказалось, что это не дверь, а та самая писательница, с глазами разбитого стекла. И очутившись мы вплотную, я заметил у нее бледно-вишневая лента на груди, а на шляпе цветы.«Не могу-у!» сказала она, гугуя как с детьми.«Для проверки надо измерять ногами, говорю ей, в совпадении мера достоверности», и тихонько полил ей цветы на шляпе.Ни с чем отхожу от двери.Собрание разошлось. Пустая зала. И вдоль залы ковром копченая колбаса: заяшная с фисташками. Мне надо пальцами выколупнуть начинку и тогда выдадут мне присужденные 100 франков. Работа не трудная, только кропотливая. Чищу со всем моим терпением и тщательно.И когда я разбороздил зайца, появилась дама с глазами разбитого стекла. Я был уверен, она даст мне или 100 франков или, хотя бы, свою чудесную грудную ленту. А она напустилась на меня: «зачем я развел виноградник?»«Единственный способ поправить, говорит она, вы должны вставить кеглю».И тут я замечаю, что ее шляпа вся в винограде.И я вышел с пустыми руками: я не имел права обращаться за вспомоществованием во французский Hфtel Massa. Реалии этого сна отражены в воспоминаниях Ремизова: «Нынче летом (ок. 1933 г. – М. К.) я получил «конже» от хозяина. «Конже» по-русски: «убирайся ко всем чертям». И как однажды в Берлине, попал в заколдованный круг. Хозяин требует очистить квартиру, а налоговый «персептер» (сборщик) изволь уплатить все налоги и даже этого года, что подлежат рассрочке, а иначе съехать нельзя. <...> С. О. Карский и не раз водил меня в «Отель Масса», во французский союз писателей. Но там в конце концов ответили, что помочь мне не могут, помогают только французам, а что не печатают меня потому, верно, что я устарел, и тут уж никто и никак не поможет» ( Ремизов А. Мышкина дудочка. С. 166).
Омлет Мне посулили омлет в 50 грамм: буду свободно переходить нашу улицу туда и назад. Я согласен, но как с омлетом: много ли это 50 грамм, если на яйцы? С яйцами не очень разгуляешься.Лестница в Коммиссариат крутая торчком, не легко было, а все-таки поднялся и вхожу. А там ни столов, ни перегородок, а одни тараканы – и по стене и по полу ходят как улитки, и тут же яйца сложены по кучкам – Брис Парэн Парен Брис – французский литератор, переводчик Ремизова.
пасет тараканов; в руках у него прутик-жигалка, гнется как ива, а хлещет как верба.«Вот вам и омлет!» показывает он на тараканьи яйца.И только что хотел я сказать: «нельзя ли заменить», как подает он мне мою рукопись. Ничего не поделаешь, я порылся у себя в карманах, вытащил три финика: финики были «надеванные» с прилипшим табаком, и подаю.И тут случилось совсем неожиданное: Парэн съел мои финики, а косточки в карман мне выплюнул:«В следующем №-е NRF NRF («Nouvelle Revue franзaise») – престижный французский журнал, выходящий при издательстве «Галлимар». В 1925–1940 и 1953–1977 гг. редактировался близкими к Ремизову Ж. Поланом и М. Арланом.
, сказал, появятся». Черемушная наливка Человек с лицом надъеденной лепешки подает мне папиросу. Но только что я закурил, он ее выхватил у меня изо рта и, дымящуюся, воткнул себе в левое ухо.«Лучше во сто раз было не родиться, сказал он, чем так, ни за ц а пову душу пропасть!» и пошел себе без оглядки.А я иду по коридору.Весь пол завален – куски – земля.«Хорошо мне, подумал я, тут будет лежать!»И только что я подумал, вижу, – из реквизированного дворца выходит знакомый с лицом надъеденной лепешки и из его уха, как из трубы, валит дым.«Плохо, думаю, когда вот так выгонят. А может, он сам выгнал кого?»И появились три мыши.Мыши лапками показывают: они перевели меня на турецкий и сами гравюры сделали и нарисовали портрет, но не автора, не переводчика, а переписчика. И струня хвостами, разбежались по своим норкам.А я подумал:«Стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать».И спускаюсь в метро «промяться».Все проходы забиты. Лежат прямо на полу и все что-то делают, не могу разобрать. И все дымится.Суют мне в руки сверток: закутанное в пеленках, лица не вижу, я должен перенести по рельсам до следующей остановки.И я иду. Только бы поспеть. Никакой тяжести, но сзади кто-то все наваливается и тычет мне альбом: нарисуй две картинки – «украшают три елки» и еще «сгорел дом, где мы отыскали себе маленькую квартиру».Я сразу и не узнал, а это была одна из мышек, а за ней, как из яйца, вылупился человек с лицом надъеденной лепешки, он был наряжен мавром, на кривых испанских каблуках. И предлагает мне черемушную наливку. Но с одним условием: я должен, сидя на рельсах, рассказать о себе что-нибудь выдающееся.И я, вспомнив один действительно выдающийся случай, как меня, закутанного в одеяло, принесли на одно собрание, чтобы удивить неожиданным появлением, вижу, на рельсах сидит Вейдле Вейдле В. В. (1895–1979) – искусствовед, критик и поэт.
, он в желтом топорщемся непромокаемом и что-то бормочет из своей жизни.И прощай моя черемушная наливка: Вейдле, окончив рассказ, схватил бутылку и прямо из горлышка разом всю. Чехов Их было пять, они сидели вокруг колодца.Из глубины колодца выходил огонь. У каждой в руках раскрытая книга. И огонь освещает мне древние письмена. Я узнал их, это были сивиллы, но что было написано в Сивиллиных книгах, я ничего не мог разобрать.Вышел из воды «гуттаперчевый мальчик», но это была не игрушка, что детям в ванну кладут, а гуттаперчевое живое существо. И я понимаю, что это Шаляпин, а вышел он, чтобы голосом погасить Сивиллин огонь!«Пискунок», из породы тоненьких шеек, размахивая тоненькими ручками, кричал, предупреждая Шаляпина:«Спасай, кто может, свою душу!»И я хотел уходить, не дожидаясь конца, как раскрылась стена: Чехов весь в черном на скамейке, есть такой портрет, и весь он освещен изнутри.«Вот, вы и совсем пришли к нам!» сказал я.И перед Чеховым, как перед сивиллами, раскрытая книга:«Переписка жителя луны с жителем земли», разобрал я заглавие.«Мне тяжело дышать!»И Чехов вытащил изо рта утку.Утка оказалась жареная с яблоками. И все на утку набросились: «Пискунок» и гуттаперчевый мальчик, и я не выдержал, цепко протянул руку. Гимнастика «Разорвать течение времени и повернуть мысль»! Я вылепил из сургуча свою голову и пропустил через бельевой каток. Сижу на узлах удобно и неприкосновенно.Накрапывает теплый дождь. Никакой зелени, а растут грибы. И вижу, как в гору медленно ползет трамвай.«В этот трамвай не садитесь, говорит Зайцев Зайцев Б. К. (1881–1972) – писатель, с Ремизовым знаком с 1905 г., когда тот работал в журнале «Вопросы жизни». Перечисляя визитеров Ремизова, В. П. Никитин пишет о Зайцеве, «приходившем из соседнего пригорода – Boulogne, дружески относившемся к А. М. и помогавшем устраивать его статьи в газете „Русская мысль“; они часто вспоминали Москву первых годов их выступлений на литературном поприще» ( Никишин В. П. «Кукушкина» (Памяти А. М. Ремизова). Воспоминания. Публ. Н. Ю. Грякаловой. – Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 288).
, нет буфета». А сам на ходу выпрыгнул.Зайцева я не послушался и поехал.На каждой остановке буфет, трамвай останавливается очень высоко и приходится на ходу выскакивать. Я выскочил и угодил в овраг.Какие-то карлики и среди них в белом халате их поп карлик. Подобрав полу своего фельдшерского халата, он облетел низко над столом, поклевал что-то в воздухе и взялся за солдат.Целый полк выстроился на дворе московских Покровских казарм. И тут же на дворе валяется колбаса: из колбасы я должен делать гимнастику.Зайцев развязал один из узлов с бельем, вытащил складную кровать: плетеная корзинка для хлеба.«Сколько призрачности в том, что мы называем действительностью!» сказал он и, спустя рукава, принялся раскладывать хлеб печатными буквами. Виноградный окорок Все семейство Ч. – бегут за окороком, а впереди в окорок зубами врезалась собака. Навстречу волки, да не простые, с гривами сибирские, а за волками мчится автомобиль.От страха или чтобы добро волкам не досталось, одним кусом окорок съела собака. А волки на собаку и в клочки. И вся ветчина попала в волчиную сибирскую пасть с песьей шкурой и костями. А все Ч. побросались на ходу в автомобиль. И автомобиль скрылся.А собака и говорит:«Разве я виновата?» и подает мне в обеих лапах чек – 1000 франков «на предъявителя».В банке у самой кассы я спохватился: чека нет! или дорогой потерял или дома в письма сунул. А кассир за решеткой для порядку разложил столбиками, но не мелочь, а розовый виноград. Захотелось мне этого розового попробовать, потянулся я с руками, а решетка опустилась и прямо мне по пальцам, как бритвой: черно в глазах.И очутился я в сыром подвале. И о чем эти черные мысли? И я повторяю из какой-то песни и мотив знакомый: «А когда ты меня покинешь,я из огня до земли тебе поклонюсь,расточу весь огонь –и одна ты в глазах не померкнешь...» Хлынула вода. И я скорее выбираться, да темно очень.И вспомнился окорок – розовый, как розовый виноград.«Пойду, думаю, к Ч.».По насыпи мне навстречу, но кто это? не понимаю: на ней мужское без пуговиц пальто наголо.«Я безработная, говорит она, и не годы, не век, а века иду по чужой земле».«Откуда?» спрашиваю.«Я из Дельфов».И я вспоминаю о чеке: 1000 франков. Вот кстати, пригодились, подать ей. И я все перерыл, и письма, и рукописи, в столе и по карманам, а чека нет нигде.«Нет, говорю, нигде».«Н е где», поправила она, но не сказала «искать», а взглядом стрелой ударила в меня: «А когда ты меня покинешь,я из огня до земли тебе поклонюсь,расточу весь огонь –и одна ты в глазах не погаснешь...» И замечаю, что она на одной ноге и эта нога колонкой у нее из середки – дельфийская.«Из Дельфов!» говорит Лев Шестов, вылезая из автомобиля: он на Комарове ...на Комарове путешествовал... – «Дядя Комаров» – Евгений Брониславович Сосинский, художник, шофер, брат В. Б. Сосинского, навещавший Ремизова и иногда имевший возможность подвозить его по делам или на прогулку на автомобиле (См., например, в письме Кодрянской 8 мая 1947 года: «...за мной приедет брат Сосинского – Комаров (это я его так переиначил и на всю жизнь)» – Ремизов в своих письмах. С. 50).
путешествовал вдоль виноградников.«А чтобы все было незаметно, мы скрывались под автомобилем у колес», объяснил Комаров.И подает мне полную горсть мятого винограда – нарезано тонкими ветчинными ломтиками. Петли, узлы и выступы Выставка скульптур. А кроме разноцветных граненых бутылок, ни ног, ни рук, ни головы и хоть бы какой завалящий торс, ничего. Из окна, прячась за занавеску, выглядывает Лорионов Лорионов – Ларионов М. Ф. (1881–1964) – русский художник-авангардист.
: в руках у него стопудовые гири, запустит и от головы ничего не останется, про ноги и руки я уж не говорю. А я как раз под окном: взялся распутывать веревку – работа надоедливая, да и опасно. На веревке делаются само-собой петли, подержатся в воздухе и, само-собой, затянутся в узлы: начинай сначала.На выставку набирается народ. Вижу и Лорионов, но уж без гирь. И он меня торопит:«С веревкой неудобно, вы загораживаете выставку».Я вышел в другую комнату. Там, согнувшись над столом, Копытчик (С. К. Маковский) Копытчик – Маковский С. К. (1877–1962) – художественный критик, поэт и мемуарист, издатель журнала «Аполлон», в котором публиковались рассказы Ремизова, один из участников издания его книги «Что есть табак. Гоносиева повесть» (1908). Копытчик – кличка, присвоенная ему Ремизовым.
пишет программу «Оплешника» «Оплешник» – издательство, под маркой которого вышли в свет почти все парижские книги Ремизова, начиная с 1950 г. Эпизод с Маковским, возможно, навеян реальными событиями, о которых писатель сообщает Кодрянской в письме от 14 августа 1949 г. (период, когда обсуждалась идея создания «Оплешника»): «Приходит прощаться Копытчик. Про моего „Оплешника“ стали говорить „Оплёшник“, все поверили и волнуются. И во вдохновителя-чародея Солончука (к сожалению, Солончук уезжает в Индию, в Калькутту). <...> Копытчик без обещаний: он убежден, что „Оплешник“ меня будет печатать, а Солончук платить гонорар: 5000 frs в месяц» (Ремизов в своих письмах. С. 137). Ср. более позднее высказывание: «Не будь „Оплешника“, – говорит Алексей Михайлович, – мое имя не существовало бы на книжном рынке. ...Ненапечатанные книги-рукописи меня задушили бы» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 30).
, повторяя:«Оплешник – оплетать – плел».На плите, пред Копытчиком, подгорелые овощи, залежавшийся соленый огурец пустышка, вареная свекла, не отличишь от кактуса, лопнувшие растекшиеся томаты – матерьял для «Оплешника».Копытчик предлагает мне поправить этот «натюрморт». А я вызвался отделать дом «по Гоголю».И начинаю свою работу. Я должен с инструментами – каучуковые палочки и закорючки – подыматься по выступам на самую верхушку, не глядя вниз. Осторожно ступая и не глядя, лезу по белым каменным плитам и с выступов каучуковой лопаткой счищаю известку.«Пропал мой Гоголевский дом!» думаю, но как отказаться продолжать работу «раз взялся?»«Я все слышал», сказал Лорионов.И от стыда я скувырнулся. Подкоп и затычка «Голова хвоста не ждет!» но бывает и обратное: хвост улепетывает, а голова болтается. Подхожу к театральной кассе, нагнулся к кассиру – билеты разложены рядами по ценам – а как выдавать, кассир ставит глазом печать. И я получил припечатанный и иду с глазом и что же оказывается, глаз привел меня не в зрительную залу, а в картинную лавку.Андрэ Бретон Бретон Андре (1896–1966) – французский писатель, один из основателей сюрреализма.
показывает картины. Я к нему о Мексике, о мексиканских жителях.«Я как Улис, сказал Бретон, все забыл под песни сирен». И подает мне камень: «из подкопов, краеугольный».Я зажал в руке камень и поднялся на воздух, облетел все подкопы и спустился на землю.Что это, не могу понять: монастырь или тюрьма! Одиночные камеры-кельи, тяжелые чугунные двери, но есть и светлые комнаты с окном – «семейные». А на самом на верху «Комитет ручательства» и выдают спички без очереди. Спички мне всегда нужны, я курю. Но подняться в Комитет я не решился: начальник, любитель домашних спектаклей, человек словоохотливый чрезвычайно, так что в словах его больше слов, чем мыслей, но даже и по крайней надобности, никто к нему не осмеливается входить с просьбами, а, кроме того, в его кабинете шныряют летучие мыши, его охрана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9