– и он так и бегает, да скоро так бежит, то в сторону и назад, то наискосок и кругом, очень забеспокоился: видит, я проснулся, а туфли и нет, сидеть-то ему негде и мучит меня.Вы, мои беспросветные при утреннем свете мысли и неизбывные – о тебе, ты моя крылатая лазурь! – и почему в твоем голосе мне слышится загубленная жизнь?Вот отыскал он туфлю, вот он уселся в ней, сидит и смотрит, облезлый караульщик мой.Нет не продам я его – нашелся один, сосед просит: продай. Как же расстаться нам, погасить мою мысль?Знаю, я бессилен поправить в твоей судьбе и в моей с тобой, но не думать я не могу.И вдруг я понял, что чудак сосед мой скоро с ума сойдет. У хвоста Магазин «Hфtel de Ville «Hфtel de Ville» – здание, в котором размещается городская администрация Парижа.
». Почтовую бумагу взял, а пакет с конвертами забыл. А у нас ни жеванного, а писать письма надо и не «описания природы», а все о деньгах. Придется вернуться.Подходит нищий: голова тыква, голая, ни волоска, а уши – тоненькие красные ручки. А у меня нечего подать, все ухлопал на бумагу и конверты, только что на метро. И я скорее назад в «Hфtel de Ville». Да никак не могу найти, пропал из глаз. А этот нищий оборвал себе уши и сует мне в руку красные ручки.«Да на что они мне, говорю, мне надо конверты».«А как же, отвечает нищий, ходить с ручкой».Тут наехала на меня лошадь: тележка – камни и песок возят. Ухватился я за край – думаю: «продержусь как-нибудь». А какая-то мышиная бабушка, черная бархатка на цыплячьей шее, тоже подмята, цапается за телегу.И перевернулась телега, и я очутился у хвоста. Кричу: «остановитесь!» Да из под хвоста кому слышно. И терпеливо тащусь, слежу за хвостом.Улица за улицей, конца не видать. Наконец-то лошадь остановилась, хвостом по глазам махнула. И я очнулся.И что же оказалось: самый обыкновенный московский извозчик, а я в пролетке, с боков у меня гора – пакеты с бумагой, и сзади гора – конверты: извозчик заснул и лошадь по своей воле идет. Брандахлыст Брандахлыст – наваристый (или – иронически – жидкий) суп.
Сварил я кусок говядины и режу на тоненькие ломтики: «положу, думаю, в суп: очень у нас жидковато, одна вода». Режу и все раздумываю, какой это выйдет суп наваристый куриный.«Вскипячу раза два и все съем зараз».И когда я нарезал полную тарелку, а кусок по теперешнему (1942) порядочный, на две «тикетки» на две «тикетки» – Ticket – ( фр. , букв.: билет, квитанция) – во время немецкой оккупации – продовольственная карточка; после войны – купюра достоинством в одну тысячу старых франков (что равно 10 новым).
90 г., и оставалось только с тарелки в кастрюлю положить, вдруг вспоминаю: этот самый кусок на две «тикетки» вчера мною съеден, помню хорошо, без остатка, чистая тарелка.И я проснулся с досадой: ни класть, ни мечтать не о чем? Мой портрет В саду на дереве медная пластинка, вытравлен портрет: допотопное чудовище многорогое и глаза не на месте. Подпись: мое имя и фамилия художника.«Как он меня изукрасил, подумал я, хочет оправдать».А художник и идет, узнаю по портрету: спереди, сзади и из карманов висят груши. И я спрятался за картину, выглядываю: узнает свое произведение или пройдет мимо?А он грушей в меня как ахнет и попал прямо в глаз: «оправдал!» Сорокоушник «Не то страшно, говорю, что некуда пойти, а страшнее, что некуда возвращаться».«А мне дверей не надо, я религиозный, отзывается мой гость сорокоушник Сорокоушник – тот, кто читает «Сорокоуст», поминальную молитву на сороковой день после похорон.
. Ни входа, ни выхода и никакого олимпийского тумана, я от голода религиозный».«Что и от чего, говорю, не важно, все дело в искусстве вызывать в человеке его тайные силы: лошадь из пчелы или слона из розы или, если хотите, кита из инфузории».И начинаем наперебой разворачивать слова:«Лошадь – шадь; слон – лон; ря – ря – ды – ды – ря – ря».«Не могу, гу-гу». Задохнувшись, сорокоушник. Из ничего Бумага из четвертого измерения: нарезаны квадратики, ни карандаш, ни перо не берет, и ничего общего с промокашкой. А называется бумага «ничего».«Весь секрет, говорит кто-то, как, вопреки очевидности, из ничего сделать чего».И не касаясь «ничего», все равно по-пусту, я мысленно горожу «чепуху». Под абажуром Плывет рыба, а за рыбой, в стирке пропавшие, мои единственные цельные шерстяные чулки, а за чулками лампа, у которой в починке подменили абажур. И подают счет.А платить нечем, это я сразу сообразил и нырнул под абажур. Жасмин Снегу намело – где застало, там и стой. Под теплым низким небом стою, сам как из снега вылепленный.И выпорхнул, летит из под снега, я его узнал: это был с белыми вощаными крыльями Лифарь Лифарь Серж (Сергей Михайлович, 1905–1986) – артист балета, хореограф и педагог. Ремизов посвятил ему очерк в книге «Пляшущий демон» (1949), а также ряд эпизодов в «Мышкиной дудочке». В коллекции Лифаря хранилось несколько графических альбомов Ремизова.
. И откуда ни возьмись баран: баран сгробастал Лифаря и дочиста съел.И на моих глазах Лифарь превратился в жасмин. Без отопления Всякие бывают и не такие еще, а эта на вешалку похожа. А висит на ней мой новый теплый костюм. Принесла его померить.Всматриваюсь, и вижу, такой размер разве слону попона.А слон и идет, помахивает хоботом – обрадовался.«Холод, говорю, и зверю не радость, правда, кожу слона, что и носорога, не берет пуля, а попробуйте-ка заставьте без отопления писать, и самого простого сна не запишешь». Зубы с волосами «Зубы с волосами или Священное писание?» спрашивает Лев Шестов Шестов (Шварцман) Л. И. (1866–1938) – русский философ, один из ближайших друзей Ремизова. Шестову был посвящен первый цикл снов «Бедовая доля» (1900–1909). Подробнее об их взаимоотношениях см. во вступ. ст. и коммент. И. Даниловой и А. Данилевского к публикации: Переписка Л. И. Шестова и А. М. Ремизова. – Русская литература. СПб., 1992. № 1–6; 1993. № 1,3.
.«Шесть часов», растерянно отвечает Блок.И я видел, как часы упали на подоконник. Я протянул руку за окно, пошарил и в горстку себе. И показываю.А никаких зубов, а лоскутки от обой, в середке клешня.
Мы видим сны: но как они милее действительности! Мы грезим и грезы милее жизни. Но ведь без грез, без снов, без «поэзии» и «кошмаров» вообще, что был бы человек и его жизнь? – Корова, пасущаяся на траве. Не спорю, – хорошо и невинно, – но очень уж скучно. В. В. Розанов. Темный лик. СПБ. 1911 Пушкин и пять невест И я увидел: Пушкин.И совсем-то он на себя не похож, ни на один портрет: курносый. А около на столике кофий.«Спасите, говорит он и показывает, пять невест».И в моих глазах пять красных языков.«И всех разобрали», говорит Пушкин и читает: немецкий, французский, английский...И я понимаю, что теперешний Пушкин профессор языковедения и спасать его не от чего – без языка нет речи. Непрямое высказывание «Сила слова подкрепляется жизнью», так говорят философы, далекие от всякой жизни.На столе две фигурки – экзистенциональная философия Экзистенциональная философия (в современном написании: «экзистенциальная») – наиболее представительное в послевоенной Франции философское направление, оказавшее значительное влияние на литературу и искусство. Многие моменты мировоззрения и творчества Ремизова были созвучны установкам экзистенциалистов (к числу которых можно отнести и Л. Шестова; подробнее см.: Козьменко М. В. Мир и герой Алексея Ремизова. – Филологические науки. 1982. № 1). Ср., однако, резкую оценку основных выразителей этой философии (Н. Бердяева. Ж.-П. Сартра, А. Камю) в письме Кодрянской от 25 марта (7 апреля) 1948 г.: «А теперь – через 46 лет – почему имя Бердяева громко? Да потому, что все эти годы до последнего месяца марта он говорил „банальные вещи“, популярное изложение (как Сартр, Camus). <...> Никакого „безобразия“ ни в мысли, ни в слове, все до-нельзя прилично, на середину, эту приглаженную читательницу, которая и ест и спит, все во время и в меру» (Ремизов в своих письмах. С. 102).
. А около сметана и две пятисотенные бумажки: одна от неизвестного, а другая – от «известного вам».И вытащился из стола кулак, а из кулака лезет консьержка. Вспоминаю, «я должен консьержке тысячу франков».Консьержка не одна: с ней два ее помощника, лестницу убирают. Один с отпавшими конечностями – «рыцарь дерзания», другой с выпученными глазами – «рыцарь смирения».Об этом мне сообщила консьержка, забирая со стола деньги.«Так бы и сказали прямо, а то прошло сколько!»«Три вечности!» подсказывают рыцари.«Три вечности из-за одной тысячи».Но рыцари навалились на сметану. И похрустывая сухарными фигурками, в три скулы съели весь горшок. Консьержка недовольна. Хлюст Как это случилось непонятно, только я проглотил два стеклянных стаканчика из-под горчицы. И какая-то – сестра милосердия? – на спичечных ножках птичий нос принесла иод: «запить стаканчики».Пить я не пил, а весь вымазался: и руки и лицо и шея. И тут появился мурластый – фельдшер? – на шее желтое ожерелье.«Меня зовут Хлюст, а по отчеству Иваныч, сказал он, живу, затаив дыхание, за ваше здоровье».И выпил весь пузырек с иодом. Воздушный пирог Крикливая и рукастая, а на язык таратор, и пишет стихи. Она ворожит у духовки. От духовки пылает: чего-то затеяла.«Что сказал Маларме Верлену? Маларме Стефан (1842–1898) – французский поэт, произведения которого имели принципиально «темный», герметический характер (что комически контрастирует с приписываемым ему в ремизовском сне высказыванием).
Верлен Поль (1844–1896) – французский поэт, один из «проклятых». В своем знаменитом стихотворении «Искусство поэзии» провозгласил самодостаточную музыкальность единственным критерием подлинной поэзии.
»«Когда?»«Да про стихи?»И я вспоминаю.«Ubi vita, ibi poesis» «Ubi vita, ibi poesis» – «Где жизнь, там и поэзия» (лат.) – Девиз Н. И. Надеждина (1804–1856), русского критика и журналиста.
. А Верлен ему ответил: «Et ibi prosa, ibi mors» «Et ubi prosa, ibi mors» – «И где проза, там смерть» (лат.)
.Я раскрыл духовку. А там мой любимый яблочный воздушный пирог, и полная рюмка.«Non solum mors, sed plurimi versus» «Non solum mors, sed plurimi versus» – «Не просто смерть, но весьма разнообразными способами» (лат.)
.И не успел я попробовать, как опал пирог, одна жалкая корка, а рюмка оказалась пустою. Андре Жид Любопытно было посмотреть, какой Андре Жид Жид Андре (1869–1951) – французский писатель, лауреат Нобелевской премии. В молодости Ремизов совместно с С. П. Ремизовой-Довгелло перевели его произведение «Филоктет».
, когда он остается один. Я отыскал щелку и носом приплюснулся, остря глаза. Я знал, что Андре Жид один и кроме него никого. И вижу у стола стоит Верлен. И сколько я ни вглядывался, Верлен не пропадал. И беспокойно мечется крыса. Это я попал ногой в нору и спугнул крысу.«Надо ее перерубить!» говорит Верлен и, обернувшись к Андре Жиду, ударил кулаком крысу по морде. Крыса взвизгнула и я отскочил от щелки. Лбом о стену Корзинка с овощами: лук, петрушка и хлеб – не для меня, заберет кто-то по пути. Я иду стройкой между лесами, едва выбрался. И пошел по потолку, думаю, подкрашу: известка сшелушилась, и под ногами пылит. Входит какая-то, в руках корзинка, но не овощи и хлеб, а клубника – ягоды невиданных размеров, я понимаю, султанная. Я поблагодарил и прощаюсь. А она взяла мою руку и в палец мне шпильку; повернула руку и еще в двух местах пришила – медные кудрявые шпильки. И все мы ждем пришпиленные: сейчас нам подадут по три флакона с «конжэ» «конжэ» – здесь: требование хозяев оставить квартиру (одна из постоянно тяготеющих над Ремизовым жизненных перспектив; ср. примеч. к «Не туда»).
, по-русски «право на убирайся». И незаметно все разошлись. Вижу, кругом я один, поднялся, да не рассчитал и стукнулся лбом о стену. Индейка Проглотить шесть франков по франку на глоток не легко, а я справился, все шесть теперь во мне. Говорят, надо обратиться к доктору. А доктор-то помер, и остались после него бисерные вышивки, а наследников не осталось. И только жареная индейка.Но только что я полез с вилкой к любимой задней ножке, выскочил медвежонок и, взвинтясь, плюхнулся на индейку.«Будет, думаю, медвежонку на ужин, а я успею».А уж от медвежонка только хвостик торчит и так жалобно дрыгает и как раз над задней ножкой.Тут доктор сгробастал индейку и медвежонка, все вместе и в портфель себе:«Для корректуры». Пропала буква На мне вишневая «обезьянья» кофта – курма вишневая «обезьянья» кофта – курма. (см. также ниже: «...зеленая обезьянья курма...» ) – Ср. воспоминания Н. Кодрянской о своеобразии ремизовской манеры одеваться: «Алексей Михайлович необычайно застенчив, и вдруг эти его расшитые шелком тюбетейки, диковинные вязанные платки, цветные кофты, пестрые „шкурки“, как он их называл. Весь этот маскарад, я думаю, был не только выражением любви к краскам, но и желанием укрыться под красочным нарядом от чужих равнодушных глаз. <...> Вспоминаю, как А. М. ходил в префектуру подавать прошение о возобновлении картдидантите . <...> ...Было холодно, и он оделся не совсем обычно: поверх пальто закутался в длинную красную женскую шаль, перевязав ее на груди, как это делают бабы, крест-накрест; на голову надел еще вывезенную из России странной формы высокую суконную шапку, опушенную мехом. Сгорбленный, маленький, в очках, с лохматыми, торчащими вверх бровями, в невероятно больших калошах, зашагал в префектуру. В руках нес прошение на гербовой бумаге, расписанное им самим и разукрашенное разными заставками и закорючками: без сомнения, самый удивительный документ, когда-либо поданный в парижскую префектуру» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 16).
. В ней мне держать экзамен. Я уверен, провалюсь и домой возвращаться нечего думать.«Я уеду за-границу, так раздумываю, там начну новую жизнь с чужим языком и никогда там не буду своим».Паяц прыгал, ужимался, строил нос и поддаваясь мне, ускользал из рук змеей.И я узнаю в нем автора «Матерьялы по истории русского сектантства», том сверх тысячи и примечания.Угомонясь, он подал мне польскую газету: «Литературное обозрение».«О Кондратии Селиванове Селиванов Кондратий Иванович (ум. 1832) – крестьянин Орловской губернии, основатель секты скопцов. Упоминаемое здесь «непревзойденное богоборчество» связано с его идеями, зафиксированными в книге «Страды» (род автобиографии, записанной учениками). «Кондратий Селиванов, сам имевший на себе три печати (трижды оскопившийся – „без всякого остатка“), предлагает людям всемирное оскопление – звери и птицы пускай себе топчутся. И уж, само собой, после такой операции место Вседержителя Творца опрастывается – делать Ему больше нечего: человек не плодится и не множится, а главное и не нуждается, и не надо никаких соловьев, ни майских, ни осенних – при перелете птиц – искушений; у оскопленного человека свой независимый мир: дар пророчества и дар восторга» ( Ремизов А. Иверень. С. 278–279).
, непревзойденном богоборце, а вот о вас небогоборческое!» Он ткнул пальцем в мелкий текст.И сразу мне бросилось в глаза, что всюду напечатано вместо Ремизов – Емизов.«А буква «р» пропала, сказал он, не взыщите».И я замечаю, что по мере чтения отпадают и другие буквы. В моем «Ремизов» нет ни «м», ни «и». И остается один «зов».«Кого же мне звать, думаю, и на каком языке?»И тут мальчик – песья мордочка, фурча завернул меня в скатерть с меткой «зов».Я тихонько окликал и уселся на «воз». И еду. Спокойно и тепло: телега-то оказалась с наВОЗом. В клетке Есть у меня еще обезьянья зеленая курма, тоже из драпировки, летняя. И отвалился рыжий кусок, висит, а на хвост не похоже. Вглядываюсь – да это письмо воздушной почтой, а подвел к самым глазам и вижу, никакое письмо, а самая настоящая клетка – канарейки с чижиками в таких скачут.«Живая с Марса!» говорит кто-то, лица не видно, как в трубе ветер, грубо с подвоем.Не переспрашивая, добровольно влез я в клетку, закрыл за собой дверцы и не могу решить, куда лететь: вверх – разорвет, а вниз – раздавит.Тонкая жилистая рука протянула мне белую бобровую колбасу, фунтов двадцать, длинная, как рука, а называется «баскол».«Лети, говорит, не бойся, в Баскол».И я полетел. 25 сантимов Я начинаю пальцами сдирать с себя кожу: слой за слоем и совсем не больно. Но где-то, до чего, казалось мне, не добраться, глубоко жжет.И я спрашиваю:«Что это – совесть?»И с потолка мне 25 сантимов. Я протянул руку и поднял – какой огненный груз. Бритва Пасхальная заутреня. Церковь переполнена. От свечей туман. Иду по аллее. Легкая весенняя зелень, деревья в цвету. И все летит. Не остановить. И горечью со дна: «и все пройдет».Он подает безопасную бритву, я принял ее за топор, такая большая, и не беру: «не моя!», а чашку я взял.«Все равно, сказал, ни тем, так другим, не подавись».И я выпил – какой крепкий сок. И слышу шаги: возвращались из церкви. И я пожалел, что не дождался конца.«И не будет конца!» сказал он и подал мне тонкую шпагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
». Почтовую бумагу взял, а пакет с конвертами забыл. А у нас ни жеванного, а писать письма надо и не «описания природы», а все о деньгах. Придется вернуться.Подходит нищий: голова тыква, голая, ни волоска, а уши – тоненькие красные ручки. А у меня нечего подать, все ухлопал на бумагу и конверты, только что на метро. И я скорее назад в «Hфtel de Ville». Да никак не могу найти, пропал из глаз. А этот нищий оборвал себе уши и сует мне в руку красные ручки.«Да на что они мне, говорю, мне надо конверты».«А как же, отвечает нищий, ходить с ручкой».Тут наехала на меня лошадь: тележка – камни и песок возят. Ухватился я за край – думаю: «продержусь как-нибудь». А какая-то мышиная бабушка, черная бархатка на цыплячьей шее, тоже подмята, цапается за телегу.И перевернулась телега, и я очутился у хвоста. Кричу: «остановитесь!» Да из под хвоста кому слышно. И терпеливо тащусь, слежу за хвостом.Улица за улицей, конца не видать. Наконец-то лошадь остановилась, хвостом по глазам махнула. И я очнулся.И что же оказалось: самый обыкновенный московский извозчик, а я в пролетке, с боков у меня гора – пакеты с бумагой, и сзади гора – конверты: извозчик заснул и лошадь по своей воле идет. Брандахлыст Брандахлыст – наваристый (или – иронически – жидкий) суп.
Сварил я кусок говядины и режу на тоненькие ломтики: «положу, думаю, в суп: очень у нас жидковато, одна вода». Режу и все раздумываю, какой это выйдет суп наваристый куриный.«Вскипячу раза два и все съем зараз».И когда я нарезал полную тарелку, а кусок по теперешнему (1942) порядочный, на две «тикетки» на две «тикетки» – Ticket – ( фр. , букв.: билет, квитанция) – во время немецкой оккупации – продовольственная карточка; после войны – купюра достоинством в одну тысячу старых франков (что равно 10 новым).
90 г., и оставалось только с тарелки в кастрюлю положить, вдруг вспоминаю: этот самый кусок на две «тикетки» вчера мною съеден, помню хорошо, без остатка, чистая тарелка.И я проснулся с досадой: ни класть, ни мечтать не о чем? Мой портрет В саду на дереве медная пластинка, вытравлен портрет: допотопное чудовище многорогое и глаза не на месте. Подпись: мое имя и фамилия художника.«Как он меня изукрасил, подумал я, хочет оправдать».А художник и идет, узнаю по портрету: спереди, сзади и из карманов висят груши. И я спрятался за картину, выглядываю: узнает свое произведение или пройдет мимо?А он грушей в меня как ахнет и попал прямо в глаз: «оправдал!» Сорокоушник «Не то страшно, говорю, что некуда пойти, а страшнее, что некуда возвращаться».«А мне дверей не надо, я религиозный, отзывается мой гость сорокоушник Сорокоушник – тот, кто читает «Сорокоуст», поминальную молитву на сороковой день после похорон.
. Ни входа, ни выхода и никакого олимпийского тумана, я от голода религиозный».«Что и от чего, говорю, не важно, все дело в искусстве вызывать в человеке его тайные силы: лошадь из пчелы или слона из розы или, если хотите, кита из инфузории».И начинаем наперебой разворачивать слова:«Лошадь – шадь; слон – лон; ря – ря – ды – ды – ря – ря».«Не могу, гу-гу». Задохнувшись, сорокоушник. Из ничего Бумага из четвертого измерения: нарезаны квадратики, ни карандаш, ни перо не берет, и ничего общего с промокашкой. А называется бумага «ничего».«Весь секрет, говорит кто-то, как, вопреки очевидности, из ничего сделать чего».И не касаясь «ничего», все равно по-пусту, я мысленно горожу «чепуху». Под абажуром Плывет рыба, а за рыбой, в стирке пропавшие, мои единственные цельные шерстяные чулки, а за чулками лампа, у которой в починке подменили абажур. И подают счет.А платить нечем, это я сразу сообразил и нырнул под абажур. Жасмин Снегу намело – где застало, там и стой. Под теплым низким небом стою, сам как из снега вылепленный.И выпорхнул, летит из под снега, я его узнал: это был с белыми вощаными крыльями Лифарь Лифарь Серж (Сергей Михайлович, 1905–1986) – артист балета, хореограф и педагог. Ремизов посвятил ему очерк в книге «Пляшущий демон» (1949), а также ряд эпизодов в «Мышкиной дудочке». В коллекции Лифаря хранилось несколько графических альбомов Ремизова.
. И откуда ни возьмись баран: баран сгробастал Лифаря и дочиста съел.И на моих глазах Лифарь превратился в жасмин. Без отопления Всякие бывают и не такие еще, а эта на вешалку похожа. А висит на ней мой новый теплый костюм. Принесла его померить.Всматриваюсь, и вижу, такой размер разве слону попона.А слон и идет, помахивает хоботом – обрадовался.«Холод, говорю, и зверю не радость, правда, кожу слона, что и носорога, не берет пуля, а попробуйте-ка заставьте без отопления писать, и самого простого сна не запишешь». Зубы с волосами «Зубы с волосами или Священное писание?» спрашивает Лев Шестов Шестов (Шварцман) Л. И. (1866–1938) – русский философ, один из ближайших друзей Ремизова. Шестову был посвящен первый цикл снов «Бедовая доля» (1900–1909). Подробнее об их взаимоотношениях см. во вступ. ст. и коммент. И. Даниловой и А. Данилевского к публикации: Переписка Л. И. Шестова и А. М. Ремизова. – Русская литература. СПб., 1992. № 1–6; 1993. № 1,3.
.«Шесть часов», растерянно отвечает Блок.И я видел, как часы упали на подоконник. Я протянул руку за окно, пошарил и в горстку себе. И показываю.А никаких зубов, а лоскутки от обой, в середке клешня.
Мы видим сны: но как они милее действительности! Мы грезим и грезы милее жизни. Но ведь без грез, без снов, без «поэзии» и «кошмаров» вообще, что был бы человек и его жизнь? – Корова, пасущаяся на траве. Не спорю, – хорошо и невинно, – но очень уж скучно. В. В. Розанов. Темный лик. СПБ. 1911 Пушкин и пять невест И я увидел: Пушкин.И совсем-то он на себя не похож, ни на один портрет: курносый. А около на столике кофий.«Спасите, говорит он и показывает, пять невест».И в моих глазах пять красных языков.«И всех разобрали», говорит Пушкин и читает: немецкий, французский, английский...И я понимаю, что теперешний Пушкин профессор языковедения и спасать его не от чего – без языка нет речи. Непрямое высказывание «Сила слова подкрепляется жизнью», так говорят философы, далекие от всякой жизни.На столе две фигурки – экзистенциональная философия Экзистенциональная философия (в современном написании: «экзистенциальная») – наиболее представительное в послевоенной Франции философское направление, оказавшее значительное влияние на литературу и искусство. Многие моменты мировоззрения и творчества Ремизова были созвучны установкам экзистенциалистов (к числу которых можно отнести и Л. Шестова; подробнее см.: Козьменко М. В. Мир и герой Алексея Ремизова. – Филологические науки. 1982. № 1). Ср., однако, резкую оценку основных выразителей этой философии (Н. Бердяева. Ж.-П. Сартра, А. Камю) в письме Кодрянской от 25 марта (7 апреля) 1948 г.: «А теперь – через 46 лет – почему имя Бердяева громко? Да потому, что все эти годы до последнего месяца марта он говорил „банальные вещи“, популярное изложение (как Сартр, Camus). <...> Никакого „безобразия“ ни в мысли, ни в слове, все до-нельзя прилично, на середину, эту приглаженную читательницу, которая и ест и спит, все во время и в меру» (Ремизов в своих письмах. С. 102).
. А около сметана и две пятисотенные бумажки: одна от неизвестного, а другая – от «известного вам».И вытащился из стола кулак, а из кулака лезет консьержка. Вспоминаю, «я должен консьержке тысячу франков».Консьержка не одна: с ней два ее помощника, лестницу убирают. Один с отпавшими конечностями – «рыцарь дерзания», другой с выпученными глазами – «рыцарь смирения».Об этом мне сообщила консьержка, забирая со стола деньги.«Так бы и сказали прямо, а то прошло сколько!»«Три вечности!» подсказывают рыцари.«Три вечности из-за одной тысячи».Но рыцари навалились на сметану. И похрустывая сухарными фигурками, в три скулы съели весь горшок. Консьержка недовольна. Хлюст Как это случилось непонятно, только я проглотил два стеклянных стаканчика из-под горчицы. И какая-то – сестра милосердия? – на спичечных ножках птичий нос принесла иод: «запить стаканчики».Пить я не пил, а весь вымазался: и руки и лицо и шея. И тут появился мурластый – фельдшер? – на шее желтое ожерелье.«Меня зовут Хлюст, а по отчеству Иваныч, сказал он, живу, затаив дыхание, за ваше здоровье».И выпил весь пузырек с иодом. Воздушный пирог Крикливая и рукастая, а на язык таратор, и пишет стихи. Она ворожит у духовки. От духовки пылает: чего-то затеяла.«Что сказал Маларме Верлену? Маларме Стефан (1842–1898) – французский поэт, произведения которого имели принципиально «темный», герметический характер (что комически контрастирует с приписываемым ему в ремизовском сне высказыванием).
Верлен Поль (1844–1896) – французский поэт, один из «проклятых». В своем знаменитом стихотворении «Искусство поэзии» провозгласил самодостаточную музыкальность единственным критерием подлинной поэзии.
»«Когда?»«Да про стихи?»И я вспоминаю.«Ubi vita, ibi poesis» «Ubi vita, ibi poesis» – «Где жизнь, там и поэзия» (лат.) – Девиз Н. И. Надеждина (1804–1856), русского критика и журналиста.
. А Верлен ему ответил: «Et ibi prosa, ibi mors» «Et ubi prosa, ibi mors» – «И где проза, там смерть» (лат.)
.Я раскрыл духовку. А там мой любимый яблочный воздушный пирог, и полная рюмка.«Non solum mors, sed plurimi versus» «Non solum mors, sed plurimi versus» – «Не просто смерть, но весьма разнообразными способами» (лат.)
.И не успел я попробовать, как опал пирог, одна жалкая корка, а рюмка оказалась пустою. Андре Жид Любопытно было посмотреть, какой Андре Жид Жид Андре (1869–1951) – французский писатель, лауреат Нобелевской премии. В молодости Ремизов совместно с С. П. Ремизовой-Довгелло перевели его произведение «Филоктет».
, когда он остается один. Я отыскал щелку и носом приплюснулся, остря глаза. Я знал, что Андре Жид один и кроме него никого. И вижу у стола стоит Верлен. И сколько я ни вглядывался, Верлен не пропадал. И беспокойно мечется крыса. Это я попал ногой в нору и спугнул крысу.«Надо ее перерубить!» говорит Верлен и, обернувшись к Андре Жиду, ударил кулаком крысу по морде. Крыса взвизгнула и я отскочил от щелки. Лбом о стену Корзинка с овощами: лук, петрушка и хлеб – не для меня, заберет кто-то по пути. Я иду стройкой между лесами, едва выбрался. И пошел по потолку, думаю, подкрашу: известка сшелушилась, и под ногами пылит. Входит какая-то, в руках корзинка, но не овощи и хлеб, а клубника – ягоды невиданных размеров, я понимаю, султанная. Я поблагодарил и прощаюсь. А она взяла мою руку и в палец мне шпильку; повернула руку и еще в двух местах пришила – медные кудрявые шпильки. И все мы ждем пришпиленные: сейчас нам подадут по три флакона с «конжэ» «конжэ» – здесь: требование хозяев оставить квартиру (одна из постоянно тяготеющих над Ремизовым жизненных перспектив; ср. примеч. к «Не туда»).
, по-русски «право на убирайся». И незаметно все разошлись. Вижу, кругом я один, поднялся, да не рассчитал и стукнулся лбом о стену. Индейка Проглотить шесть франков по франку на глоток не легко, а я справился, все шесть теперь во мне. Говорят, надо обратиться к доктору. А доктор-то помер, и остались после него бисерные вышивки, а наследников не осталось. И только жареная индейка.Но только что я полез с вилкой к любимой задней ножке, выскочил медвежонок и, взвинтясь, плюхнулся на индейку.«Будет, думаю, медвежонку на ужин, а я успею».А уж от медвежонка только хвостик торчит и так жалобно дрыгает и как раз над задней ножкой.Тут доктор сгробастал индейку и медвежонка, все вместе и в портфель себе:«Для корректуры». Пропала буква На мне вишневая «обезьянья» кофта – курма вишневая «обезьянья» кофта – курма. (см. также ниже: «...зеленая обезьянья курма...» ) – Ср. воспоминания Н. Кодрянской о своеобразии ремизовской манеры одеваться: «Алексей Михайлович необычайно застенчив, и вдруг эти его расшитые шелком тюбетейки, диковинные вязанные платки, цветные кофты, пестрые „шкурки“, как он их называл. Весь этот маскарад, я думаю, был не только выражением любви к краскам, но и желанием укрыться под красочным нарядом от чужих равнодушных глаз. <...> Вспоминаю, как А. М. ходил в префектуру подавать прошение о возобновлении картдидантите . <...> ...Было холодно, и он оделся не совсем обычно: поверх пальто закутался в длинную красную женскую шаль, перевязав ее на груди, как это делают бабы, крест-накрест; на голову надел еще вывезенную из России странной формы высокую суконную шапку, опушенную мехом. Сгорбленный, маленький, в очках, с лохматыми, торчащими вверх бровями, в невероятно больших калошах, зашагал в префектуру. В руках нес прошение на гербовой бумаге, расписанное им самим и разукрашенное разными заставками и закорючками: без сомнения, самый удивительный документ, когда-либо поданный в парижскую префектуру» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 16).
. В ней мне держать экзамен. Я уверен, провалюсь и домой возвращаться нечего думать.«Я уеду за-границу, так раздумываю, там начну новую жизнь с чужим языком и никогда там не буду своим».Паяц прыгал, ужимался, строил нос и поддаваясь мне, ускользал из рук змеей.И я узнаю в нем автора «Матерьялы по истории русского сектантства», том сверх тысячи и примечания.Угомонясь, он подал мне польскую газету: «Литературное обозрение».«О Кондратии Селиванове Селиванов Кондратий Иванович (ум. 1832) – крестьянин Орловской губернии, основатель секты скопцов. Упоминаемое здесь «непревзойденное богоборчество» связано с его идеями, зафиксированными в книге «Страды» (род автобиографии, записанной учениками). «Кондратий Селиванов, сам имевший на себе три печати (трижды оскопившийся – „без всякого остатка“), предлагает людям всемирное оскопление – звери и птицы пускай себе топчутся. И уж, само собой, после такой операции место Вседержителя Творца опрастывается – делать Ему больше нечего: человек не плодится и не множится, а главное и не нуждается, и не надо никаких соловьев, ни майских, ни осенних – при перелете птиц – искушений; у оскопленного человека свой независимый мир: дар пророчества и дар восторга» ( Ремизов А. Иверень. С. 278–279).
, непревзойденном богоборце, а вот о вас небогоборческое!» Он ткнул пальцем в мелкий текст.И сразу мне бросилось в глаза, что всюду напечатано вместо Ремизов – Емизов.«А буква «р» пропала, сказал он, не взыщите».И я замечаю, что по мере чтения отпадают и другие буквы. В моем «Ремизов» нет ни «м», ни «и». И остается один «зов».«Кого же мне звать, думаю, и на каком языке?»И тут мальчик – песья мордочка, фурча завернул меня в скатерть с меткой «зов».Я тихонько окликал и уселся на «воз». И еду. Спокойно и тепло: телега-то оказалась с наВОЗом. В клетке Есть у меня еще обезьянья зеленая курма, тоже из драпировки, летняя. И отвалился рыжий кусок, висит, а на хвост не похоже. Вглядываюсь – да это письмо воздушной почтой, а подвел к самым глазам и вижу, никакое письмо, а самая настоящая клетка – канарейки с чижиками в таких скачут.«Живая с Марса!» говорит кто-то, лица не видно, как в трубе ветер, грубо с подвоем.Не переспрашивая, добровольно влез я в клетку, закрыл за собой дверцы и не могу решить, куда лететь: вверх – разорвет, а вниз – раздавит.Тонкая жилистая рука протянула мне белую бобровую колбасу, фунтов двадцать, длинная, как рука, а называется «баскол».«Лети, говорит, не бойся, в Баскол».И я полетел. 25 сантимов Я начинаю пальцами сдирать с себя кожу: слой за слоем и совсем не больно. Но где-то, до чего, казалось мне, не добраться, глубоко жжет.И я спрашиваю:«Что это – совесть?»И с потолка мне 25 сантимов. Я протянул руку и поднял – какой огненный груз. Бритва Пасхальная заутреня. Церковь переполнена. От свечей туман. Иду по аллее. Легкая весенняя зелень, деревья в цвету. И все летит. Не остановить. И горечью со дна: «и все пройдет».Он подает безопасную бритву, я принял ее за топор, такая большая, и не беру: «не моя!», а чашку я взял.«Все равно, сказал, ни тем, так другим, не подавись».И я выпил – какой крепкий сок. И слышу шаги: возвращались из церкви. И я пожалел, что не дождался конца.«И не будет конца!» сказал он и подал мне тонкую шпагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9