– На Волге – голод, моровая язва у скота… Среди студенчества и интеллигенции поговаривают о баррикадах, – заключил он свою нервную речь.
– Товарищи, – сказала Оловянникова, – кто же будет драться на баррикадах, когда царь будет убит? Мы недавно в комитете подсчитывали наши силы. С сочувствующими нас наберётся пятьсот человек. Вы сами, товарищи, знаете, что такое сочувствующие… Разве пойдут они на какой бы то ни было риск?.. Идти в бой с такими силами, по-моему, безрассудно…
Желябов строго посмотрел на Оловянникову.
– Всё одно, Наталья Николаевна, – сказал он, – упустить и этот год мы не можем.
– Мы должны убить царя!.. Убить во что бы то ни стало, – восторженно крикнула Перовская. – Подумайте только, как можно это теперь просто и легко сделать. Мой наблюдательный отряд всё выяснил, и убить царя вовсе не трудно. Если нас, людей неприметных, умеющих скрываться, постоянно меняющих паспорта и квартиры, полиция всё-таки ловит, – как нам не поймать государя, вся жизнь которого, точно размеренная по часам и по минутам, идёт у всех на виду. Во втором часу дня царь выезжает в Летний сад и там гуляет…
– Шпики и охрана, – сказал кто-то.
– Согласна, что тут неудобно. Расстояние короткое, и трудно тут, где сравнительно мало народа, быть непримеченными. Но вот – по воскресеньям царь ездит на развод в Михайловский манеж… Я всё сама проследила. Обычно он возвращается по Малой Садовой или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там так удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей, там скользко на раскате. Вот тут так удобно метать бомбы. На Малой Садовой Андрей Иванович присмотрел дом, где очень просто устроить подкоп под улицу… Это дом графа Менгдена. Там есть свободное помещение в подвальном этаже, которое сдаётся внаём. Мы решили устроить там молочную торговлю. Юрий Николаевич Богданович и Анна Васильевна Якимова-Баска там поселятся под именем четы Кобозевых… Работать будут по ночам. Колодкевич, Суханов, Баранников, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Меркулов и сам Андрей Иванович посменно будут работать… Как видите – есть ещё у нас порох в пороховницах… Не оскудела сила казачья… И уже теперь динамита жалеть не будем!.. Не будем!..
– Правильно, – сказал Желябов, – я ничего не могу возразить против того, что говорит товарищ Перовская, и работать на подкопе буду… Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе этих подкопов. Уж на что всё было хорошо в Зимнем дворце устроено – а ничего не вышло… Только вред для партии… Мне больше по душе метательные снаряды, которые нам придумал Николай Иванович и силу которых нам показал на днях в Парголове.
Тот, кого Желябов назвал Николаем Ивановичем – был Кибальчич. Это был угрюмый чернобородый человек, во время заседания мрачно сидевший в углу и не проронивший ни одного слова. Теперь он поднялся и сказал ровным, бесстрастным, несколько глухим голосом:
– Видите, господа, я скажу вам прямо… Я совсем не народоволец… Мне до народа нет дела. Я – изобретатель. У меня теперь – чертежи; я даже сделал вычисления математические и решил, что всё это не фантазия, а можно… Выстроить такой корабль, чтобы летать на нём по воздуху. Управляемый корабль… Не аэростат, а вот именно корабль… Ну, только думаю, что при царе – не выйдет… Не позволят… Тут нужна свобода… Меня за сумасшедшего считают… Ну вот ещё придумал я и снаряды… И мне просто интересно попробовать эти снаряды на людях… Дерево в щепы – это не важно, мне нужно посмотреть человека под снарядом… И форму для вашей цели придумал – лучше не надо – плоская, как конфетная коробка… И завернуть можно в белую бумагу… Так вот я вам охотно, ну и сам могу тоже… Когда идея, мысли – тогда ничего не страшно… Я вам динамит дам… Запальные приспособления… Нет, лучше, чем динамит… У меня свой гремучий студень, куда лучше заграничного. Я вам всё сделаю – вы скажите только – когда?.. У меня придумано – огонь по стопину – моментально… Там скляночка, как бросите – разобьётся – и кислота – моментально, и взрыв, и мне интересно, как по человеку? Для науки… Так вот, господа, действуйте – я для науки готов.
Желябов холодно посмотрел на него.
– Я всё беру на себя, – сказал он. – Всё… В боевую группу метальщиков я предлагаю товарищей Рысакова, Тимофея Михайлова, студента Гриневицкого, сына псаломщика Емельянова, Перовскую и, конечно, – первым я. Если моя бомба не взорвёт…
– Этого никогда не может быть, – мрачно вставил Кибальчич. – Это будет моя бомба…
– Если бомба не взорвёт – я заколю царя кинжалом.
Опять зашумели, заговорили, заспорили.
– Рысакова, Емельянова не надо, – сказала Оловянникова. – Мальчики, по девятнадцати лет всего… Помните завещание Александра Михайлова – не посылать слишком молодых людей на смерть. Те, кто пойдёт в метальщики, – все обречены.
– Всё одно, – жёстко сказал Желябов, – других нет… Итак, мы отдаём на борьбу Богданова, Якимову, Фигнер, Фроленко, Суханова, Перовскую. Нам надо беречь старые кадры. Что касается Рысакова – он парень хотя и молодой, а толковый. Мои поручения, и очень опасные, всегда исполняет точно и беспрекословно. То же и Емельянов. Старым у них отваге поучиться надо… Да и других нет. А молоды?.. Так молодость поможет им ловко метать снаряды, сильно и без промаха, и потом так припустят, что никакая полиция их не догонит.
После недолгих споров согласились, что указывать места будет Перовская, первым метальщиком станет Желябов, за ним Гриневицкий, Рысакова поставят третьим метальщиком.
Расходились поодиночке, взволнованные, возбуждённые. Уходя, пожимали друг другу руки и говорили:
– Прощайте, встретимся, нет ли, видно будет…
– За работу, товарищи, и сейчас же!..
– А то смотрите, говорят, царь собирается дать конституцию.
– Ну да, держи карман шире!.. Куцую!..
– Хоть и куцую, а конституцию… Народ разве разберёт?..
Осенняя мгла лежала над городом. На пустынной улице не было никого. Сыпал мелкий петербургский дождь. Последними ушли Желябов с Перовской.
– Я уверена, – сказала Перовская, – что теперь удастся.
– Должно, Соня, удаться. Иначе Вера Николаевна окажется права…
– Ну да!.. Вот сказал!.. Бога нет. В это надо верить, что Бога нет, крепко верить. А Веру Николаевну я в это дело решила не посвящать.
– Что так?.. Или заметила что?..
– Да… Странная она стала… Много думать стала.
– Да, в нашем деле – думать!
Желябов покрутил головой.
– А не выдаст?..
– Нет. Это – никогда… Скорее с собою покончит… Белая крепкая кость… Дворянские старые заветы… И из военной семьи притом.
Желябов обнял Перовскую за стан, и они пошли, мерно шагая, касаясь друг друга бёдрами, к себе в Измайловские роты.
– А что, если сорвётся, Андрей, так и пойдём?.. На виселицу?
Желябов крепче прижал к себе маленькую Перовскую и сказал твёрдо:
– Ну что ж, так и пойдём. Другие за нас закончат.
Ненастная, глухая ночь была над ними. Они шли и думали о своём замысле.
Роковой для царя крут замыкался.
XVII
Двадцать второго мая 1880 года государыня императрица Мария Александровна тихо в Бозе почила.
Она умирала одинокая, всеми забытая и покинутая, сознающая, что не нужна больше государю. Сорок лет прожила она бледной тенью при блестящем царственном супруге. Сорок лет она молча терпела унижение от государя, увлекавшегося другими женщинами и последние годы должна была выносить присутствие во дворце княжны Долгорукой – государевой «душеньки». Она страдала молча, тихо несла свой крест и тихо, незаметно скончалась.
По совершении погребения государь выехал к войскам в Красносельский лагерь. Княжна Долгорукая, одна или с детьми, стала появляться на военном поле или в Дудергофе в придворной коляске с камер-казаком на козлах – как императрица.
Среди офицеров лагеря пошли нежелательные толки.
Государь это знал, и это его раздражало. Он и раньше замечал пренебрежение к его фаворитке. На малых балах в Эрмитаже, где все на виду, офицеры не танцевали с Екатериной Михайловной. Её пренебрежительно называли: «Mamselle de Sa Majeste». Деликатный государь посылал своего адъютанта приглашать на танцы с княжной тех офицеров, в ком он был уверен. С Екатериной Михайловной постоянно танцевали и были её кавалерами флотский офицер Скрыдлов, сапёр Прежбяно и конногвардеец Козлов.
Были у государя огорчения и другого рода. Его любимый брат, великий князь Николай Николаевич старший, находясь в «ссылке» в Париже, рассказывал мадам Адан, почему не был взят русскими войсками, им предводимыми, Константинополь. Мадам Адан поместила это в газетах и сослалась на великого князя.
Всё это было тяжело. Как никогда, государю хотелось уйти от этого злобного мира, полного интриг и не желающего понять, что и у государя могут быть человеческие чувства и что после тайной, скрытой связи с Долгорукой государю хочется открыто жить с нею, пренебрегая этикетом.
В июле должны были быть очередные отрядные манёвры под Красным Селом, а перед ними учение всей кавалерии в высочайшем присутствии. Представлял кавалерию великий князь Николай Николаевич, только что вернувшийся из-за границы.
Великий князь встретил государя рапортом, и обычно государь, приняв рапорт, подавал руку великому князю. Теперь государь, на виду у всех, руки великому князю не подал, поднял лошадь в галоп и поскакал здороваться с полками. После учения кавалерии государь сел в коляску и, отъезжая, сказал великому князю:
– Кавалег'ия, как всегда, пг'екг'асно училась. Благодаг'ю. Пг'едположения на маневг'ы и задачи пг'ишлёшь мне в Цаг'ское Село.
Восьмого июля вечером адъютант великого князя приехал в Царское Село во дворец с пакетом. Старый камердинер, из бывших унтер-офицеров, знавший адъютанта ещё на войне, сказал ему:
– Ваше высокоблагородие, вам придётся снять траур. У нас сегодня такой день. Полагается быть без траура.
У адъютанта вследствие траура по императрице – эполеты, аксельбанты, портупея, перевязь и шарф – всё было зашито крепом.
– Какой же сегодня такой день? – сказал адъютант, стараясь вспомнить, что такое могло быть 8 июля…
– Его величество изволили сегодня венчаться. Так позвольте, я помогу вам траурочек спороть.
Государь пришёл к адъютанту в расстёгнутом поверх белого жилета кителе. Он был весел и счастлив.
И точно, государь очень скромно и тихо обвенчался с княжною Долгорукою в малой дворцовой церкви при одном священнике и псаломщике, без дьякона и певчих. Таинством брака закреплял он свою давнишнюю, последнюю, двенадцатилетнюю любовь… Шафером государя был генерал-адъютант Рылеев…
Известие об этом браке было встречено в государевой семье нехорошо. Государь наследник цесаревич Александр Александрович, бывший на водах в Гапсале, собрался уехать в Данию, к родителям своей жены, Лорис-Меликов помчался в Гапсаль и убедил наследника приехать к отцу и помириться с ним.
Государь с молодой женой уехал в Ливадию. Когда наследник прибыл в Крым, государь лично встретил сына на пристани. Отец и сын обнялись, и оба расплакались. Обоим было нестерпимо тяжело.
Не даром давалось государю то счастье, которое он себе исподволь готовил, мечтая о тихой жизни среди новой семьи. Государь хотел подальше уйти от забот правления.
Зимою 1880/81 года государь с Лорис-Меликовым вырабатывал серьёзные реформы в управлении государством, шёл пересмотр основных законов государства. В обществе ходили слухи – будет дана конституция, и одновременно с обнародованием закона о представительном образе правления Долгорукая, получившая титул княгини Юрьевской, будет провозглашена императрицей и произведено её венчание на царство.
В высших петербургских сферах росло недовольство государем. В либеральных гостиных шептались – государь ненормален. Он должен передать правление государством сыну и удалиться на покой.
В эти дни партия народовольцев прислала государю смертный приговор и грозила ему динамитом…
Так начался 1881 год, двадцать шестой год благополучного царствования государя императора Александра II.
XVIII
На Малой Садовой, в молочной лавке Кобозева работы по устройству подкопа шли по ночам при свете лампадки, горевшей у большого образа св. Георгия Победоносца. Дело подвигалось медленно. Только вышли под фундамент дома, как наткнулись на чугунные водопроводные трубы. Их удалось обойти, но за ними показалась большая деревянная фановая труба. Пройти под нею мешала вода, идти над нею было опасно, могла провалиться мостовая, и тогда обнаружился бы подкоп. Сделали в трубе прорез и через него протаскивали к середине улицы мину и провода. Как только сделали прорез, из трубы пошло такое зловоние, что пришлось работать с ватными респираторами, пропитанными марганцем. Рабочий мог оставаться под землёй всего несколько минут. Повторялось то, что было при подкопе в Москве. Но теперь уже был опыт, и Перовская неотступно следила за работой.
Следила не она одна. По-видимому, лавка Кобозева возбудила подозрения полиции. В лавку под видом санитарной комиссии заходил околоточный надзиратель с участковым врачом и дворником. Они поверхностно осмотрели лавку, не заметили того, что в углу под рогожами лежала земля, и ушли. Надо было торопиться.
Зашёл в лавку и содержатель другой молочной по соседству, купец Новиков, опасавшийся конкуренции, купил полкруга сыра и, вернувшись, рассказывал:
– Ни то ни сё… В торговце этом мне сомневаться не приходится – он моей торговле повредить не может.
Лже-Кобозевы знали про это и понимали – долго так не укрыться – нужно спешить.
К концу февраля подкоп был окончен, и Желябов сам отвёз в лавку динамит и всё нужное для взрыва.
В то же время для окончательной разработки плана покушения от исполнительного комитета прибыл из Одессы Тригони, имевший кличку «Милорд». Он знал, что полиция следит за ним, и тем не менее остановился, как то делал и раньше, в меблированных комнатах госпожи Мессюра и прописался под своим подлинным именем.
У госпожи Мессюра жили – и подолгу – тихие и спокойные люди – отставные артисты на пенсии, старухи, вдовы чиновников, приезжие из глухой провинции по тяжебным делам.
Тригони спокойно прожил около месяца, видясь с нужными ему людьми.
Двадцать пятого февраля рядом с его комнатой появился сосед – отставной капитан флота. Это был человек среднего роста, в седеющих, очень чёрных бачках – Милорду показалось – уж не накладных ли? – с пунцовым носиком. Он поджидал Тригони в коридоре.
– Позвольте рекомендоваться, – сказал он со сладчайшей улыбкой и необычайно почтительно, – изволите быть, как мне тут сказали, из Одессы-с?.. Ужасно, как меня это обстоятельство порадовало. Помилуйте-с, такой город!.. Забыть никак нельзя-с! И служба моя, должен пояснить вам, протекала вся на Черноморском флоте-с.
Было что-то ненатуральное, актёрское в этом человеке с ласковыми глазами, с набегающей на них постоянной слезой, с частыми «словоёрсами», с навязчивой услужливостью.
Тригони с трудом отделался от него.
На другой день капитан опять захватил Тригони в коридоре.
– За покупочками ходить-с изволили… А у меня в номере самоварчик кипит-с… вот вместе и напились бы чайку-с… С кронштадтскими сухарями-с…
И опять Тригони с трудом освободился от навязчивого соседа.
Через день, 27 февраля, Тригони в седьмом часу вечера возвратился домой. Капитан не встретил его на этот раз в коридоре, дверь его комнаты была заперта, и на ней висел ключ, но когда Тригони проходил мимо комнаты, ему показалось, что там не пусто.
Тригони ожидал к себе Желябова, и тот, как было условлено, через полчаса пришёл.
– Милорд, – сказал Желябов тихим голосом, – у тебя в коридоре, кажется, полиция.
Тригони молча пожал плечами и вышел за дверь. Его тотчас же схватили городовые, выскочившие из комнаты капитана. На шум борьбы выбежал Желябов. Он тотчас же был тоже схвачен.
– Кто вы такой, – спросил Желябова околоточный, – и что здесь делаете?..
– Я – Пётр Иванов, – быстро ответил Желябов. – А по какому делу – это вас не касается.
– Пожалуйте в участок. Там разберём, по какому делу вы здесь.
Тригони и Желябов были отвезены из участка в канцелярию градоначальника. Их принял градоначальник Фёдоров, и с ним находился вызванный для допроса товарищ прокурора Добржинский.
Фёдоров всмотрелся в Тригони и сказал, хмурясь:
– Вы – Тригони, по партийной кличке «Милорд»… Мы вас давно ищем… А вы – Пётр Иванов?
Добржинский встал и внимательно посмотрел в лицо Желябова, ярко освещённое висячей керосиновой лампой.
– Желябов, – сказал он, – да это – вы!..
Желябов поклонился.
– Ваш покорнейший слуга… Но мой арест вам нисколько не поможет.
– Ну это мы ещё посмотрим. На всякую старуху бывает проруха. – Добржинский обратился к Тригони: – Как вы могли проживать под своим именем в то время, как знали, что мы вас давно разыскиваем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72