А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


А во вторых, её родственная связь с потерпевшей не давала твердой надежды на объективный совет. Мать Светланка не то, чтоб любила. Скорее она её даже ненавидела. Но мать есть мать. И неизвестно было как жена отреагирует, что муж тещу жизни лишил в её отсутствии.
Оставался Володя, который в тот субботний день был свободен, не на службе своей при холодильниках, а совсем наоборот – дома, наверняка у телевизора, и тоже переживал от того, что молодой Мойва так бездарно промазал в ворота бело-голубых.
А матч продолжался.
До конца его оставалось всего минут десять, и было без толку отвлекать Володю от «ящика» для дурацких советов – что делать с мертвой тещей.
Тем более, что и Ивану Ивановичу хотелось узнать, сумеет ли «Спартачок» отыграться.
Он взял тещу на руки, отнес её почему-то в туалет, посадил на «толчок» и закрыл дверь. Хватило ума ещё выключить электроплиту и снять с неё уже чуток пригоревший лук, предназначенный тещей для заправки борща.
Борт он перевел на «единичку», чтоб доходил, отделил слишком подгоревшие кусочки лука, выбросил в мусорное ведро, и жареным луком заправил борщ.
– Все-таки, борщ есть борщ, – рассудительно сам себе сказал Иван Иванович, – И чтобы там в квартире ни происходило, ему надо доходить до кондиции.
В это время комментатор из телевизора в спальне заорал:
– Г-о-о-о-л.
Иван Иванович, с замирающим сердцем, бросился туда, чтобы успеть посмотреть повтор и, главное – убедиться, что гол забит «Спартаком» в ворота «Динамо», а не наоборот.
– Ну, есть же справедливость! – сказал сам себе Иван Иванович, глядя, как Цымбаларь забивает со штрафного красивейший гол в левую «девятку». Вратарь, как говорится, был бессилен. Хотя вратарь у «Динамо», надо сказать, хороший паренек. Но правда дороже. Гол был выстраданный, заслуженный. И повтор это убедительно показал. Вот Цымбаларь разбегается, вот бьет, кажется, мяч пойдет в стенку, а он проходит чуть чуть выше голов защитников «Динамо», и, хотя вратарь угадал движение мяча и выпрыгнул вовремя, недостать ТАКОЙ мяч он был не в силах.
А тут и матч окончился.
– Ну, блин, ну дают, мужики, ну запустили матч, чуть не прос…
И все же класс, конечно, он и есть класс. Ну, молоток, Цымбаларь… Ну, блин, гол – так всем голам гол, – как всегда красноречиво и убедительно разъяснил итоги матча Иван Иванович терпеливо и кротко слушавшей его кошке Лукерье.
Надо сказать, Лукерья все это время дремала в кресле и её не вывели из себя ни крики комментатора и самого Ивана Ивановича, ни смерть её хозяйки, кормившей её вовремя и в достаточном количестве свиной печенкой, куриными сердцами и овсяной кашей. У Лукерьи был нежный желудок и от молока и творога у неё образовывался понос.
А реагировала она на все предыдущие события так индифферентно по двум причинам. У неё был «интересный» период в жизни, когда природа требовала своего. А свой все не шел и не шел. При этом на улицу Лушу не пускали, чтоб не забеременела, потому что никому не охота возиться с котятами, да кроме того в предыдущие беременности у неё сильно расстраивался желудок, а кому охота отскребать результаты этого расстройства с ковров или выковыривать между плашками паркета.
Так что, поглядев равнодушными зелеными раскосыми глазами на мельтешение хозяина и в очередной раз осудив его суетность, Лукерья отдалась своим грезам, где главным героем был кот с соседнего двора, такой же рыжий, как хозяин, но куда более пригожий и настойчивый. Две её предыдущие беременности тоже были от него. И, что интересно, должно быть гены у него были сильные – почти все котята получались с рыжинкой, а то и полностью рыжие.
Тут и раздался звонок в дверь.
Лукерья на него как обычно не среагировала. Не кошкино это дело, – входные двери открывать.
А Иван Иванович пошел к дверям, потому что больше никого из людей в квартире не было, чтоб дверь открыть. Тем более, что он готов был поспорить на ящик «бадаевского» пива, что это Володя.
– Ну, каково? – спросил Володя.
– Ну, ваще, блин, понял, это… Ну, как он навесил, это кошмар…
– Ништяк… Как он в «девятку» пробил, а?
– Цымбаларь?
– А то кто?
– А Мойва?
– Я б ему яйца оторвал… Так промазать…
– А вратарь у «Динамо» классный. Он не виноват. Мяч-то «мертвый» был.
– О, – по ассоциации с «мертвым» мячом Иван Иванович вспомнил про мертвую тещу. – Я как раз с тобой посоветоваться хотел.
– Это можно, – солидно согласился Володя. С тех пор, как он стал прилично зарабатывать на ремонте не государственных, а частных магазинных холодильников, солидности у него прибавилось. – Только ты извини, я схожу кое-куда. А то пока матч шел, пиво пил, а отлучиться боялся, – такой мяч, ну, что ты… Полная заруба, понял…
– Погоди, погоди, я вначале тебе все объясню, а уж потом ты пойдешь кое-куда…
– Не, братан, вначале я туда схожу а потом ты объяснишь как у нас армии говорили полный «х… вода…».
И он стремглав кинулся в туалет, Иван Иванович не успел его удержать.
Иван Иванович на секунду притих, прислушался. Он ожидал смеха, крика ужаса, короткого, но выразительного мнения о себе, высказанного на основе нетрадиционных фольклорных выражений.
Но услышал лишь тупой стук.
Когда он выглянул из спальни в узкий коридорчик, куда выходила и дверь из туалета, представшая перед ним картина могла бы потрясти и менее чувствительное сердце.
На полу с закрытыми глазами, судя по всему, без сознания, но с расстегнутой ширинкой, лежал сосед Володя, на нем, доверчиво положив мертвое лицо на его причинное место, лежала усопшая теща.
И была в коридоре гробовая тишина, словно умер кто…


Дело об убийстве коллекционера Валдиса Кирша

Вот бывает такое – никак нельзя разговаривать с попутчиками в электричке, в пассажирами на твоей конечной станции, чтоб не засветиться, не запомниться… А тебя так и тянет на разговор. Такое бывает, когда примешь на грудь три-четыре стаканчика портвешка… Недаром это боевое вино советского пролетариата звали ласково – «бормотуха».
Но перед заданием ни один настоящий профессионал не будет пить. Слишком велика ответственность. Слишком большие деньги платят профи. Слишком сурово наказание, если задание завалишь.
Да и не пьет никто из серьезных профи сегодня бормотуху. Заработки – какие и не снились лет десять назад. Так что – лучшие коньяки, сухое «Шампанское» – «Брют», вино «Поцелуй любимой женщины» из нежных сортов южно-германского винограда. А вы говорите – бормотуха. А то, что говорить хочется, – это от эйфории.
Профи тоже разные бывают, – у кого-то в день акции наоборот – полное спокойствие, холодная кровь и тяжелая поступь. А у другого – легкий мандражь, желание поговорить, излишняя торопливость в движениях.
Но все это, – пока не начнешь действовать: тут у всех одинаково работают голова, ноги-руки. Профессионал, он и в Африке профессионал.
Да и с кем тут, в Нижнеивантеевке, говорить? Электричка последняя, пассажиров почти нет, так, пара усталых мужиков, возвращающихся из Москвы домой после вечерней работы. Усталых и, судя по всему, бедных. Никто их спящих грабить не будет, вот они и дремлют. Что у них в карманах вьетнамских невзрачных курточек взять? Полупустой коробок спичек и смятую пачку сигарет без фильтра «Астра»? Кому они нужны?
Старухи с пенсией за пазухой и молодые девушки с манящими голыми коленками в это время уже не ездят.
То ли юноша, то ли девушка в джинсовом костюме, кроссовках, с короткой стрижкой и спокойными глазами, чуть прикрытыми тяжелыми веками, обвел равнодушным взглядом вагон электрички «Москва-Новоивантеевка», и остановил его на парне в черных брюках-слаксах и белой рубашке, не смотря на жаркую июльскую погоду, с длинными рукавами. Парень дремал, нервно подергиваясь красивым лицом. Юноша в джинсовом костюме (тоже, если быть справедливыми, куртка была лишней, днем в Москве стояла жара под 30 градусов, но и к вечеру было 21-22) сразу по неуловимым чертам и приметам определил: либо на игле парнишка, либо уже принял свои «колеса».
Он встал, потянулся, – дорога от Москвы до Ново-Ивантеевки занимала около полутора часов, и ступая легко, чуть выворачивая, как балетные ноги, направился к дремавшему в противоположном углу вагона парню. Подойдя, небрежно потрепал его по щеке.
– Приехали, братан.
Легкое прикосновение не возымело действия. Пришлось тормошить, трясти, даже пару раз жестко похлопать по щекам.
– Приехали?
– Приехали. Если не проехали. Ну, да теперь один хрен. Если тебе надо было выйти в Сократово, то туда сегодня уже не попадешь. Последняя электричка на Москву прошла пару минут назад. Придется тебе ночевать на платформе. Так что тебе надо-то? Сократово? Или ты местный, ивантеевский?
– В Сократово…
– Вот видишь, – десять минут лишних проспал, потерял ночь. А может, и что поважнее, – таинственно пробормотал юноша в джинсовом костюмчике. – А то может, у меня переночуешь?
– А ты приставать не будешь?
– В смысле?
– Ты не голубой?
– А что, похож…?
– Похож…
– Ну, извини. Это у меня лицо такое. А так-то я не по этой части.
– Это хорошо…
– А что, к тебе часто голубые пристают…?
– Бывает…
– Почему?
– Так я ширяюсь… А многие считают, если ширяешься, так ты голубой. Ну, и потом… Конечно, если дозы долго достать не можешь, такая ломка, что и задок подставишь, лишь бы ширнуться дали. Но я не такой. Я терплю. Да и удается пока добывать «бабки» на дозу.
– Чем же ты так хорошо зарабатываешь?
– В основном этим и зарабатываю.
– Не понял?
– Ну, возьму спичечный коробок на Киевском рынке, поеду к МГУ на Ленинские горы, к 34-му ПТУ, или ещё куда, адресов у меня много, продам шесть «парчушек» – седьмая моя.
– Ловок…
– А то…
– Ментам не примелькался?
– Один раз взяли, даже «пальчики» срисовали, адрес записали, проверили. Но взяли меня «чистым», когда я все успел сбагрить, а свою дозу спрятал. Мы всегда так делаем. Вот ментов и обводим вокруг пальца. У них на меня серьезные вроде были наводки, а взять с меня нечего. Кроме «пальчиков» теперь если попадусь с товаром, – сразу по полному курсу пропишут.
– А сейчас-то чего дрожишь? Дозу принял?
– Принял. А все равно холодно.
– Так жара на улице.
– А внутри холодно.
– Вот и выходит, никак тебе на платформе ночевать нельзя. Пошли ко мне. Переночуешь, и завтра – домой. Обещаю, братан, точно не буду приставать по другой я части. Уж ты поверь. Если и обману, так в чем другом.
Парень в черных слаксах и белой рубашке с длинными рукавами согласился. Они посидели несколько минут на скамейке, не уходя с пустой платформы. Покурили. Поговорили за жизнь. У парня в слаксах был тонкий девичий с хрипотцей голос, а у парня в джинсовом костюме – низкий, приятный баритон. Поговорили об армии, в которой оба не служили, о спорте, которым оба не занимались, и о музыкальной группе «Питон-Джоунз», музыкой которой оба увлекались.
И пошли.
– Далеко идти-то?
– А что, спешишь?
– Устал просто. Попить бы, хоть бы воды из под крана, и – спать.
– Ну, то, что скоро отоспишься за всю твою короткую жизнь, это я тебе обещаю, – заметил с невнятным смешком юноша в джинсовом костюме. – Вот мы и пришли.
Действительно, до улицы космонавта Андриана Николаева от станции хода было минут пятнадцать.
Тяжелая стальная дверь надежно защищала жильцов дома от непрошеных гостей.
– Код-то не забыл? – спросил устало улыбаясь юноша в черных слаксах.
– Как можно? Он у меня вот тут, на стене записан. А то один раз действительно было так, по пьянке приехал поздно – ночью из Москвы, а код – как вышибло из головы. Ну и…
– Что, не пустили родные?
– А нет у меня никого. Сирота я. Один живу. А уж соседей не расколешь. Закроются на ночь, как партизаны, и ни звука. А будешь звонить в другие квартиры, стучать, кричать – ментов вызовут, и придется в КПЗ ночевать. А там клопы и тараканы, терпеть ненавижу. Ты иди-ка сюда, не боись, тут первый этаж высокий, окна-форточки закрыты, не услышат соседи, глянь, где у меня код записан.
Юноша в черных слаксах подошел к стене дома, под окнами первого этажа, метрах в двух от подъезда, наклонился, чтобы прочитать цифры кода на стене между словами «Спартак-чемпион» и «Нюрка из 6 квартиры – давалка».
Наклониться-то он наклонился. А вот выпрямиться после этого ему было не суждено.
Пока он всматривался, послушный приглашению, в цифры кода на стене, юноша в джинсовом костюме вытянул из больших командирских часов тонкую проволочку с кольцом на конце, накинул её на шею парню, и, туго затянув петлю, свел руки так, что жертва его едва успела дернуть ногами в напрасном стремлении убежать, спастись, тщетно пытаясь ухватить стальную петлю на шее и освободить мучительно стянутое горло. Агония была секундной. Парень в джинсовом костюмчике знал свое дело.
Освободив стальную петлю, он свободно опустил тросик с кольцом на траву, нажал кнопку на свокх «командирских», и тросик весь ушел в часы, оставив снаружи лишь небольшое, так, чтоб палец входил, колечко.
После этого он обмотал шею юноши в слаксах вынутым из кармана куртки (не для того ли и нужна была ему куртка в эту теплую июльскую ночь, что служила надежным вместилищем для множества необходимых вещей) тонким альпинистским тросом, привязал к концу железный болт, и размахнувшись, забросил болт с потянувшимся за ним тросом на ветку дерева, качавшуюся в метре от окна второго этажа. Закончив эти странные для непосвященного манипуляции, юноша набрал нужные цифры на кодовом замке и, дождавшись, когда стальная дверь бесшумно отворится, вошел в подъезд.
Поднявшись на второй этаж, он достал из верхнего кармана куртки отмычку, и, после недолгих и коротких по амплитуде манипуляций с четырьмя замками на стальной двери, нежно и бесшумно открыл её.
В квартире было тихо. Лишь старинные часы на стене мелодично тикали, вызывая ассоциации с какой-то сладкой и незнакомой музыкой. Согласно наколке на наводку, хозяев в эту ночь дома не «должно» было быть…


Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»

Роберт Локк вжался в нишу. Если не проходить мимо, вплотную, его трудно было заметить с других точек в патио, ни со стороны центральной статуи, ни со стороны овальных бассейнов.
Он скорчился в прохладной тени. По его сухой загорелой щеке (он не потел даже в изнурительную для многих техасскую жару) скользила слеза.
– Когда он плакал последний раз? Когда умер отец? Или когда скончалась его мать? Или когда ему так и не дали найти в России его первую жену – прелестную девочку с множеством тонких косичек… Вот она точно его любила… Искренне и нежно, а главное – бескорыстно. Она ж не знала, что мальчишка-инженер из Америки – сын и внук миллионеров. А вот то, что она сама дочь беков, наследница большого состояния, обладательница уникальных золотых и серебряных украшений с редкими индийскими и афганскими драгоценными камнями, – это она знала. И все-таки любила его. Еще бы, он был первым её мужчиной…
Боль постепенно отпускала. Вначале руку, потом перестало колоть под лопаткой. Только за грудиной оставалось жжение и тупая, душившая его боль.
– А был ли он первым мужчиной для Сабины? Казалось бы, его, столь опытного в любовных делах 60-летнего человека, провести трудно. Раньше он был абсолютно уверен, что чистая и непорочная студентка Массачусетского университета, отделения истории искусства, была до встречи с ним девственницей. В этом она призналась ему, когда он попытался в вечер знакомства на каком-то голливудском кино-банкете уговорить её разделить с ним вначале вечер в его роскошной вилле Беверли-Хиллз, а затем и его огромную и давно пустующую постель.
И он в это поверил.
И сделал ей предложение, когда увидел обнаженной.
В ту ночь она так и не отдалась ему. Но разожгла его страсть до состояния адского кипения.
Они поженились. И венчались. И была первая брачная ночь. И было сопротивление, и естественная преграда, и преодоление этой преграды, и сдавленный крик боли, и приглушенный стон, и слезы, и чуткий сон с нервными вскриками во сне, когда её прелестная головка лежала на его предплечье. Легкое, детское, душистое дыхание горячило щеку, а нежный профиль своей беззащитностью щемил сердце…
Щемило сердце…
Сердце поболело и прошло.
Когда он, держась за черное мраморное тело Сабины, наконец, поднялся все ещё скрываемый краями ниши, и взглянул туда, в солнечное окно, образуемое на мраморном полу возле правого овального бассейна, там уже никого не было. Может, там вообще ничего не было?
Прячась в тени, образуемой колоннадой, переходя от одной ниши к другой, он достиг правого – западного портика, откуда место, где резвились молодые любовники минуту назад, просматривалось особенно хорошо.
Нет, увы, это было…
В метре от края бассейна, на белом мраморном полу, сиротливо лежал коричневый черепаховый гребень с тремя средней величины брильянтами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50