– Ваше Величество, вы всегда были королем… и мужчиной. А я, увы, всего лишь женщина.
– Не говори «всего лишь», дорогая племянница. На мой взгляд, женщины – лучшее из творений нашего Господа Бога. Я не в силах управлять ветрами, Мария, но я буду молиться о них. Хотя молитвы грешника едва ли услышат на небесах. Или нет? Как ты думаешь, может быть, даже грешник вправе надеяться на благословение, если не так часто просит его?
Он пытался развеселить ее, и она всегда любила его за доброту и отзывчивость; но ее грустная улыбка сказала ему, что был только один способ избавить ее от страданий – совершить чудо и освободить от брака с принцем Оранским.
Когда танец закончился, король отвел ее к отцу. Тот с гордостью посмотрел на нее и заключил, что она выглядит превосходно.
– И украшения великолепны, – сказал он. – Они очень идут тебе.
Она покачала головой. Испугавшись ее слез, он тут же добавил:
– Мы с герцогиней наведаемся к тебе в Голландию. Дитя мое, ты ведь уезжаешь не на край света.
– А Анна?.. – начала она.
Анна. При мысли о ней, заболевшей смертельно опасной болезнью, его лицо омрачилось. Отдать одну дочь Вильгельму Оранскому и навсегда лишиться другой – для него это было бы невыносимо.
– И с Анной, – поправился он. – Обещаю, Мария, – при первой же возможности.
Она кивнула.
– Кстати, твоя мачеха передает тебе привет и жалеет, что еще не может вставать с постели. Она хотела проводить тебя, но врачи не разрешили – говорят, роды прошли трудно, нужно набираться сил.
Мария улыбнулась.
– Передай ей, что я очень люблю ее и моего милого братика.
– Он очень слаб, мы боимся за него.
– Я буду молиться за нашего маленького Карла.
– Дочь моя, мы все должны молиться друг за друга. Ведь мы – одна семья, нас многое связывает, даже если находимся в разлуке.
Мария снова кивнула.
– А моя дорогая Анна…
– Она не знает о твоем отъезде. Мы не стали говорить ей, чтобы не расстраивать. Анне сейчас тоже очень тяжело.
– Ох, папа, вокруг так много печального…
– Прошу тебя, доченька, не надо плакать. На нас смотрят, и твои слезы не доставляют удовольствия твоему супругу.
– По-моему, у нас ему ничто не доставляет удовольствия. Яков нахмурился.
– Если он будет плохо относиться к тебе… дай мне знать, доченька.
– И что тогда? – спросила она.
– Я найду способ защитить тебя.
– Почему же ты не нашел этот способ раньше, до моей свадьбы?
– Мария, дорогая, обстоятельства были слишком сильны.
Впоследствии она часто вспоминала эти слова. Обстоятельства были слишком сильны. Когда ей доводилось их слышать, она им не верила и всякий раз думала, что с их помощью люди просто пытаются оправдать свою собственную слабость.
Стрелки часов приближались к восьми – наступала пора покинуть бал, снять атласное платье и драгоценности и готовиться к отъезду.
В ее покоях собрались все, кому предстояло сопровождать ее, многие оживленно переговаривались, путешествие в Голландию им представлялось увлекательным приключением. При мысли о нем даже у Анны Трелони загорались глаза. Леди Инчквин взволнованно ходила по комнате – радовалась еще и тому, что ее определили в свиту принцессы. Юная Джейн Ротт с деловитым видом расспрашивала взрослых о Гааге и голландских обычаях. Анна Вилльерс очень переживала из-за болезни матери и, не в силах ей чем-нибудь помочь, была рада сменить обстановку. В стороне от всех держалась притихшая Елизавета Вилльерс. И куда только подевались ее обычные вызывающие манеры? – недоумевала Мария. Уж не способна ли она на более глубокие чувства, чем казалось прежде? В последнее время Елизавета очень изменилась, и Мария была готова забыть об их детских ссорах.
С нее сняли украшения, помогли переодеться.
Затем все вместе выехали в Грейвсенд.
Отплытие перенесли на следующий день. Затем снова отложили. Мария не раз вспоминала слова короля, у нее даже мелькнула мысль: неужели его молитвы и в самом деле услышаны? На море бушевал шторм, все корабли стояли в гавани. Карл предложил вернуться а Уайтхолл и скоротать время за какими-нибудь развлечениями. Например, поиграть в карты. А что, его племянник подумал о чем-то другом?
Вильгельм злился. На четвертый день его терпение лопнуло, и тогда было велено начинать погрузку.
Поднявшись на палубу, он посмотрел на затянутое тучами хмурое ноябрьское небо.
К нему подошел капитан.
– Ваше Высочество, – сказал он, – море все еще штормит. Лучше подождать хорошей погоды.
Вильгельм даже не повернулся в его сторону.
– Другие корабли выходят из гавани? – спросил он.
– Только рыбацкие шхуны, Ваше Высочество. А у нас на борту…
– Достаточно. Если английские моряки считают, что погода установилась, то мы и подавно не должны оставаться на берегу.
Капитан поклонился и направился к матросам. Вильгельм прошелся по палубе. Ему не терпелось стряхнуть английскую пыль со своих ног и навсегда забыть этот берег… Нет, не навсегда. Только до того времени, когда он сможет вернуться – но не принцем, а королем. Ведь если этот младенец не выживет… а он и в самом деле очень слаб… ну, тогда все перенесенные унижения, все капризы и слезы его жеманной невесты, а теперь уже и супруги, будут стоить награды, полученной за них.
Через несколько часов корабль отчалил. К тому времени шторм уже улегся, ветер дул попутный.
ПРИ ДВОРЕ ПРИНЦА ОРАНСКОГО
Прошло несколько месяцев с того дня, когда Мария покинула Англию. Новая жизнь уже не казалась ей чуждой и непонятной; порой она даже переставала грустить о родине. Ее сестра поправилась и чуть ли не каждую неделю писала ей; от нее Мария узнала о смерти леди Франциски Вилльерс. Впрочем, гораздо чаще приходили письма от Франциски Эпсли – их Мария читала с особым трепетом.
Она становилась другой; возможно – взрослела, хотя по-прежнему не могла определиться в чувствах к этому угрюмому, замкнутому человеку, так неожиданно ставшему ее мужем. Пожалуй, лишь одно поняла она досконально: от нее он ждет безоговорочного повиновения – и если не получает требуемого, то всегда может сделать так, чтобы она пожалела об этом. Физическую силу он не применял; что она испытала в полной мере, так это его холод, безразличие, а порой и крайнее презрение, которое он умел выражать одной незначительной фразой или искоса брошенным взглядом.
Могла ли она не принимать это близко к сердцу? Как ни странно, нет. Она старалась не думать о нем, но ему каким-то образом удавалось занимать почти все ее мысли. Впрочем, ничего странного – как-никак он был ее супругом; а она унаследовала от отца романтическую натуру и мечты об идеальных семейных отношениях; она хотела, чтобы ее брак служил примером всем молодым парам, а потому была готова безропотно и покорно подчиняться ему, лишь видеть его хоть немного более мягким, хотя бы внешне снисходительным к ней. Может быть, все дело в том, думала она, что я выросла среди людей, слишком часто признававшихся в своих чувствах другим людям. Если ее отец, дядя, Джемми, Франциска или Анна кого-то любили, то секрета из этого никогда не делали; никто из них не стыдился заботиться о человеке, который им нравился. Но имел ли Вильгельм хоть какое-то понятие о заботе, нежности, ласке?
Их занятия любовью походили на некую государственную повинность, которую они отбывали во имя политических интересов Голландии. Собственно, так оно и было, и Вильгельм не считал нужным притворяться, будто дело обстоит иначе. Лишь изредка мужская природа брала в нем верх, и тогда в постели он вел себя почти как настоящий любовник.
Зачастую он не одобрял ее поступки и никогда не упускал случая указать на допущенную ею глупость. Перестань быть ребенком, твердил он ей, пора бы уже научиться уму-разуму. Эти наставления неизменно приводили к слезам, еще больше отчуждавших их друг от друга.
Страдая от разобщенности и непонимания, она искренне желала, чтобы с ней он чувствовал себя счастливым мужчиной и любимым супругом.
Она видела, что для этого у него было не много времени – оно уходило на занятие государственными делами. За целеустремленность и трудолюбие его в Голландии уважали, а иные – из числа приближенных – самозабвенно любили. Ошибиться в чувствах таких людей, как Бентинк, было трудно, и Мария постепенно начинала верить, что человек, ради которого другие готовы пожертвовать всем и даже жизнью, не может быть не достоин этого поклонения. Вот только… был бы он хоть немного добрей и снисходительней к своей супруге! Не был бы так холоден к ней!
Порой она писала Франциске длинные, пылкие письма – «О мой несравненный супруг Аврелия!» – изливала ей свои чувства, вспоминала их искреннюю любовь и умоляла не забывать несчастную одинокую Клорину. В другие дни она приходила в отчаяние, задумываясь о своей нынешней жизни, – и старалась не плакать, потому что супруг презирал ее слезы.
Занятий у нее было предостаточно: приемы, переписка, работа над гобеленами, к которым голландцы были так неравнодушны; к тому же в ней пробудился интерес к коллекционированию китайской посуды и разведению садовых растений. Вильгельм тоже увлекался цветоводством и даже помогал ей делать новые посадки под окнами их дворца. В этой работе она проявляла невероятное усердие, но он лишь холодно поздравлял ее с очередным успехом и снова уходил в свой кабинет.
Она начала сознавать, что ее жизнь, не сулившая ей того счастья, о котором она мечтала в детстве, все-таки была далека от полного краха. Почти с самого дня приезда в Голландию она чувствовала, что подданные супруга одобряют его выбор. Она была общительней, чем Вильгельм, и людям это нравилось. Не могли они не оценить и полные королевского достоинства манеры их новой принцессы. Когда на приемах и праздниках она появлялась рядом с мужем, они не могли не видеть, как она уважает его. Она была привлекательна; превосходно танцевала, хорошо играла на арфе, виоле и лютне. Голландцы не сомневались в том, что их принц сделал отличную партию, и поскольку она вновь оказалась наследницей английского трона – мальчик, «омрачивший» бракосочетание Вильгельма, умер вскоре после рождения, – в Голландии ее приняли радушно.
Она знала об их доброжелательном отношении к ней, и их гостеприимство помогало ей налаживать жизнь в этой уютной, опрятной стране.
Над гобеленом трудились молча, каждая думала о своем. Мария вспоминала родной дом и пыталась представить, что сейчас делает ее сестра. Скорее всего, болтает с Сарой Дженнингс, предположила она. А может быть, пишет своей ненаглядной Семандре? Мысль о такой возможности мгновенно согнала улыбку с ее лица. Мария ревновала. Счастливая Анна, живет совсем недалеко от Франциски.
Она вздохнула и подняла голову. От кропотливой работы с иглой и нитью у нее быстро уставали глаза, и время от времени Мария давала им отдохнуть.
Елизавета Вилльерс чему-то улыбалась, глядя на затейливый рисунок гобелена, – словно находила в нем нечто забавное. С приездом в Голландию она очень изменилась. Это смерть матери смягчила ее характер, подумала Мария.
Рядом с Елизаветой сосредоточенно работала иглой ее сестра Анна – та и прежде была такой же тихой, немного застенчивой девушкой. Чуть подальше усердно трудились Джейн Ротт и Анна Трелони. О чем они размышляли, склонившись над этим широким, длинным гобеленом?
Если бы Мария умела читать чужие мысли, она бы сейчас очень удивилась. Простодушная и целомудренная, она наделяла этими качествами всех, кто окружал ее.
Анна Вилльерс думала о Вильгельме Бентинке – в последние дни он начал проявлять повышенный интерес к ней. Сама она обратила на него внимание еще в Англии, когда он принес принцессе подарок от принца Оранского, и с тех пор исподволь пыталась завоевать его расположение. Анна Трелони говорила себе – уже в который раз! – что английская принцесса достойна лучшего отношения, чем то, которое видит со стороны голландского принца. Калибан, чудовище из шекспировских кошмаров, наглец! – мысленно повторяла она. Рассчитывает заполучить британскую корону, а ее будущей владелице не желает уделить и толики простого человеческого внимания. Анна любила свою госпожу и собиралась написать домой о том, как принц Оранский обходится с дочерью герцога Йоркского.
Джейн Ротт мечтала о новых встречах с Вильгельмом-Генрихом Цайльштайном, несколько недель назад преуспевшем в своем давнем желании соблазнить ее. Тогда он обещал жениться на ней, и теперь Джейн задавалась вопросом о том, возможно ли это и сочтут ли ее, дочь небогатого английского помещика Генри Ротта, достойной брака с одним из представителей голландской королевской династии – ведь Цайльштайны были побочной ветвью того древнего аристократического рода, из которого происходил нынешний принц Оранский, весьма дружелюбно относившийся к Вильгельму-Генриху. Еще больше принц любил его отца, служившего в свое время начальником стражи у Яна де Витте и уволенного за монархические убеждения. У этой любви могла быть и другая причина. Старший Цайльштайн не скрывал своего желания отомстить братьям, поэтому после их убийства многие сочли его главным виновником той кровавой расправы.
Словом, работая над гобеленом, все они так или иначе вспоминали о принце Оранском – что само по себе неудивительно, поскольку он был мужем их госпожи, принцессы Марии. Однако мысли одной из них он занимал гораздо больше, чем могло показаться остальным. Этой не похожей на других дамой была Елизавета Вилльерс, и она не сомневалась в том, что рано или поздно одержит победу – возможно, даже сегодня вечером или ночью. До сих пор события развивались в нужном направлении; он делал вид, что это не так, но она-то видела, что с ним происходит, и знала, как поступить, когда настанет ее час.
Она была чувственной женщиной; и, как ни странно, его душевный холод возбуждал ее. Она хотела разбить ледяные оковы его сердца, открыть его для себя и еще крепче запереть от всех других женщин. Битва предстояла нелегкая, но она и не просила легкой победы. В конце концов она обладала достаточным терпением, лишь изредка давала волю сомнениям и досаде.
Столько месяцев потрачено впустую! – мысленно сокрушалась она. Столько раз проходить мимо и ни разу не побывать в одной постели! А ведь во время той, самой первой встречи… еще до брака… да, он был почти повержен – почему же потом случилась такая досадная заминка?
Сейчас она жалела о том, что в былые дни не могла скрыть своей зависти к принцессе, не держала язык за зубами, когда гораздо благоразумнее было промолчать, изобразив покорность и смирение. Конечно, нелегко было не посмеяться над сентиментальностью маленькой Марии, над ее романтическими идеалами и возвышенными письмами к Франциске Эпсли. Впрямь, несравненный супруг! Ее реальный муж будет таким, какого она заслуживает. И уж во всяком случае управлять им будет не Мария Оранская, поскольку эту задачу возьмет на себя ее давняя подруга Елизавета Вилльерс. Позже, когда Вильгельм благодаря Марии унаследует английский трон, она по-прежнему будет распоряжаться им – и, следовательно, всеми владениями своего вассала.
Внезапно Мария сказала:
– От этой кропотливой работы у меня немного разболелись глаза. Давайте отложим ее и споем – сначала я, а потом все вместе. Я сочинила одну забавную мелодию для лютни.
– Ваше Высочество, ваш голос великолепно подходит для этого инструмента, – вкрадчиво заметила Елизавета.
Как разительно она изменилась, подумала Мария. Повзрослела, стала мягче, добрее. По-моему, она начинает испытывать симпатию ко мне – вероятно, жизнь на чужбине сближает людей.
Елизавета принесла лютню и устроилась у ног Марии. Слушая музыку и подпевая вместе с остальными служанками, она не сводила с нее своих загадочных глаз.
Сегодня вечером, повторяла она про себя. Может быть, сегодня вечером.
Возвращаясь с заседания государственного совета, Вильгельм размышлял о проблемах, возникших у него в последнее время.
Как может он доверять своим английским союзникам? Особенно Карлу – самому скользкому человеку из всех, с какими он когда-либо имел дело. Разве не способен его дядя, заключив мир с Голландией, вступить в сговор с Луи? Способен, очень даже способен. А герцог Йоркский, тот вообще ненавидит его. Причем, после его женитьбы на Марии – больше, чем раньше. Увы, при гаагском дворе нашлись люди, поставившие себе целью сообщать Якову о «нечутком отношении к его дочери со стороны супруга». Пожалуй, это ее капелланы, преподобные отцы Ллойд и Хупер, им в первую очередь нельзя доверять. Выслужиться решили, умники! Мерещатся им всякие козни – вот и заподозрили, что супруг собирается сделать из нее кальвинистку. А заподозрили, так сразу и донесли, куда следует, – даже разобраться ни в чем не удосужились. На самом деле, конечно, все не так; в вопросах веры он куда терпимей, чем может показаться на первый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35