А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Он сейчас спит.Я молчала, умоляя их взглядом дать мне хоть какую-то надежду.– Пуля прошла совсем рядом, – ласково произнес один из врачей. – Всего несколько сантиметров... Господин граф очень везучий.– Он поправится? – Мой голос дрожал от волнения.– Нельзя сказать, что граф вне опасности. Если он переживет ночь, то появится надежда...Я обессиленно опустилась в кресло.– Я собираюсь остаться здесь до утра, – сказал один из врачей.– Да, пожалуйста, прошу вас.– Как это случилось? – спросил тот, что был постарше.– Так случилось, что ружье месье Филиппа выстрелило, – сказал Жан-Пьер. – Господин граф сам расскажет, что случилось... когда поправится.Врачи согласно кивнули. А мне хотелось знать, были ли они оба здесь в тот день, когда умерла Франсуаза. Неужели и в тот раз им пришлось ждать объяснений графа по поводу случившейся трагедии?Но больше всего я желала сейчас только одного: чтобы Лотэр поправился.– Вы мадемуазель Лоусон, не так ли? – спросил молодой доктор.– Да, – подтвердила я.– И ваше имя Даллас или нечто похожее?– Да.– Мне кажется, господин граф пытается произнести его. Возможно, вам следовало бы быть у его постели. Он по-прежнему без сознания, но, если вдруг придет в себя, ему, возможно, будет приятно видеть вас рядом.Я тут же пошла к нему и просидела там всю ночь, не спуская с него глаз и молясь, чтобы Лотэр остался жив. Рано утром он открыл глаза и посмотрел на меня.– Вы должны жить... – прошептала я. – Теперь вы не можете умереть, и оставить меня одну...
Через неделю стало ясно, что выздоровление графа лишь дело времени. У него удивительное здоровье, сказал врач, и его спасение тоже можно считать чудом.Граф сам рассказал о том, что произошло роковой ночью в подземелье. Все было так, как мы и предполагали с Жан-Пьером. Он не пожелал, чтобы стало известно, что кузен пытался убить его. Филипп и Клод уехали в Бургундию, и во время последнего разговора между двумя кузенами было сказано, чтобы Филипп никогда больше не возвращался в замок.Я радовалась, что мне больше не придется видеть Клод, особенно теперь, когда знала, что она тоже надеялась найти изумруды. Клод заинтересовалась фреской на стене и особенно словами, которые были на ней обнаружены, и, вероятно, заподозрила, что я напала на след. Они с Филиппом действовали вместе, постоянно следя за мной. Очевидно, именно Филипп преследовал меня в тот день в лесу. Намеревался ли он убить меня так же, как и графа? Не знаю... Но они, несомненно, хотели отделаться от меня и всячески пытались заставить уехать, предлагая работу в другом месте. Когда стало ясно, что граф проявляет ко мне слишком большой интерес и может на мне жениться, они испугались, что их планы рухнут.Клод была удивительная женщина. Вне всякого сомнения, одно время она жалела меня и в какой-то степени для моей же пользы хотела уберечь от графа. Клод не могла поверить, что такая женщина, как я, была способна вызвать сильное чувство у графа, поскольку это не удалось сделать даже ей. Клод действовала на два фронта: была готова уехать с Жан-Пьером, если он найдет изумруды, и остаться с Филиппом, если повезет ему.Граф подарил виноградники Мермоза Жан-Пьеру.– Маленькая награда за спасение моей жизни, – пояснил он.Я тогда не сказала ему всего, что знала. Однако не приходилось сомневаться, что граф в курсе того, что произошло, поскольку никогда не спрашивал, как оказался и что делал Жан-Пьер в подземелье.
Потекли дни надежд и страхов. Врачи хвалили меня, ибо во мне обнаружился неожиданный дар ухода за больным. Возможно, это качество проявилось из-за моего особого интереса к пациенту.Теперь мы часто сидели с Лотэром в саду и говорили о будущем, вспоминали о Филиппе и Жан-Пьере. Я предполагала, что Филипп сначала хотел, чтобы я осталась в замке, потому что считал, что я никогда не привлеку внимания графа. Но когда понял, что ошибся, попытался избавиться от меня.Мы пришли к заключению, что тайник был сооружен в том самом туннеле, который несчастный узник в далекие времена прорыл из камеры забвения, но попал в подземную тюрьму. Граф сказал, что его дед упоминал о таком случае.Изумруды снова были заперты в комнате-сейфе. Возможно, в один прекрасный день я их надену. Мысль, которая до сих пор кажется мне невероятной.Я хотела, чтобы все наконец закончилось как положено. У меня с детства была страсть к аккуратности и порядку, которые я всегда стремилась соблюдать. Временами я сидела в залитом солнцем саду, смотрела на башни замка с узкими бойницами, и мне казалось, будто я принцесса и спасла принца, заколдованного злым волшебником. Мне удалось развеять чары, и он снова станет прежним счастливым человеком – счастливым на всю жизнь.Вот о чем я грезила, сидя в прекрасном саду рядом с человеком, за которого скоро выйду замуж и который с каждым днем набирается все больше сил и уже был близок к выздоровлению.Но жизнь не сказка.Жан-Пьер отбыл в Мермоз, и Женевьева поэтому ходила мрачной. Да и над моим счастьем по-прежнему маячила темная тень: я мучилась мыслью о том, смогу ли когда-нибудь забыть о первой жене графа?Все знали, что я выхожу замуж за графа. Я видела реакцию мадам Латьер, мадам Бастид, слуг... Еще бы – простая молодая женщина, которая приезжает в замок работать... и вдруг выходит замуж за его владельца!Женевьева, которая страдала от того, что ей пришлось расстаться с Жан-Пьером, не считала возможным выбирать выражения.– А вы храбрая, не так ли?– Храбрая? Что вы имеете в виду?– Если он убил одну жену, почему бы не убить и другую?Нет, тут не могло быть счастливого конца.Мне не давала покоя тайна смерти Франсуазы. Я убеждала себя, что не верю слухам, но они постоянно преследовали меня. Граф не убивал ее, твердила я. Но тогда почему отказывается рассказать мне о том, что произошло тогда на самом деле?«Между нами не должно быть лжи», – сказал он однажды. И поэтому он не мог сказать мне правду?! И тут вдруг мне представилась возможность узнать ее, и я не могла устоять перед соблазном.Это случилось так. Настало послеобеденное время, в замке все было тихо и спокойно. Я, беспокоясь за Женевьеву, отправилась в комнату к Нуну, чтобы поговорить с ней о девочке. Хотелось узнать, как далеко зашли ее чувства к Жан-Пьеру.Я постучалась. Ответа не последовало, и я вошла. Нуну лежала на кушетке – темный носовой платок закрывал ей глаза, и я поняла, что у старушки очередной приступ мигрени.– Нуну, – позвала я, но она не откликнулась.Я невольно посмотрела на буфет, где хранились сокровища Нуну, и увидела торчащий в дверце ключ. Обычно он висел на цепочке, которую она носила на поясе. Я наклонилась над лежащей женщиной. Дыхание ее было глубоким и ровным – она крепко спала. Я снова посмотрела на буфет не в силах преодолеть искушение. Она же показывала мне другие книжечки, так почему же не почитать и последнюю? Эта книжечка – самая важная, и я должна знать, что в ней написано.Тихонько подойдя к буфету, я еще раз посмотрела через плечо на Нуну и открыла дверцу. Внутри стояли бутылочки и маленький стакан. Я взяла ее и понюхала. Лауданум, который она держала на случай головных болей, тот самый настой опия, который убил Франсуазу.Я вынула записную книжечку – самую последнюю в стопке – и заглянула в нее. Нуну по-прежнему не шевелилась. Тогда я поспешила в свою комнату и с бьющимся сердцем принялась читать.«Итак, у меня будет ребенок. На этот раз, возможно, мальчик. Это ему понравится. Я пока еще никому не говорила. Лотэр должен узнать первым. Я скажу ему: «Лотэр, у нас будет ребенок. Ты доволен?» Конечно, я боюсь. Очень боюсь. Но когда все останется позади, эти страхи окажутся не напрасными жертвами. Что скажет папа? Это будет для него ударом... Насколько он был бы счастливее, если бы я пришла к нему и сообщила, что собираюсь в монастырь – прочь от этого злобного мира, прочь от вожделения, прочь от тщеславия. Это то, что ему бы понравилось. Однако мне придется сказать ему о ребенке. Но только не сейчас. Я выберу более подходящее время. Вот почему пока следует молчать...Говорят, что женщина меняется, когда ждет ребенка. Я точно изменилась. Я могла бы быть так счастлива. Я уже счастлива. Я мечтаю о ребенке. Это будет мальчик, потому что мы хотим мальчика. Это правильно, что графы де ла Таль должны иметь сыновей. Именно для этого они женятся. Если бы это не было необходимо, они бы довольствовались любовницами. Но они придают появлению на свет наследников большое значение. И теперь Лотэр будет относиться ко мне по-другому.Я стану не просто, одной из тех, на которой он обязан был жениться в интересах семьи, – я буду матерью его сына...Как чудесно! Я должна была бы знать это раньше и не слушать папу. Вчера, когда я ездила в Каррефур, я ему ничего не сказала. Просто не могла заставить себя это сделать. И все потому, что я очень счастлива, а он все испортит. Он посмотрит на меня своими строгими холодными глазами и сразу все поймет, но поймет не так, как это было в действительности... а так, как он представляет себе это... как нечто ужасное... греховное. Я хотела заявить ему: «Нет, папа, все это совсем не так. Ты не прав. И лучше бы я никогда тебя не слушала!» О, эта комната, где мы вместе становились на колени и ты молился, чтобы Бог защитил меня от вожделений плоти! Ведь именно поэтому я избегаю его. Я все время продолжаю вспоминать о той ночи накануне моей свадьбы. Почему папа согласился? А потом почти сразу пожалел о данном слове. Я помню, как мы вместе молились после торжественного обеда по случаю подписания брачного контракта, и он сказал: «Дитя мое, лучше бы этого никогда не было». А я спросила: «Почему, папа, все поздравляют меня?» И он ответил: «Это потому, что брак с де ла Талями считается очень удачной партией, но я был бы счастлив, если бы ты провела свою жизнь в непорочности».Тогда я не поняла и сказала, что постараюсь быть целомудренной женщиной, а он продолжал что-то шептать о вожделениях плоти. А потом в ночь перед церковным венчанием мы снова молились вместе и я была такой несведущей и неопытной. Не знала ничего, что меня ожидало, за исключением того, что это было чем-то постыдным и что мой отец страшно сожалел, что не уберег меня от этого. С этим я и пришла к своему мужу...Но теперь все будет по-другому. Я начала понимать, что папа не прав. Ему вообще не следовало жениться. Он хотел быть монахом. Он уже собирался стать им, но вдруг изменил свои планы и женился на моей маме. Он ненавидел себя за свою слабость, и его монашеское одеяние было самым дорогим для него сокровищем. Он заблуждался, теперь я это знаю. Я могла бы быть счастлива. Я могла бы научиться, как заставить Лотэра любить меня, если бы папа не запугал меня, если бы не внушал мне, что супружеское ложе – это место для прелюбодеяния. Я стараюсь не винить его. Все эти годы я старательно отвращала его от себя болезненно обостренным чувством греха, вынуждая мужа отворачиваться от меня, проводить ночи с другими женщинами. Завтра я поеду в Каррефур и скажу папе, что у меня будет ребенок, и добавлю, что не чувствую никакого стыда, а только гордость, и теперь все будет по-другому...Я не поехала в Каррефур, как обещала себе. Опять начал болеть зуб мудрости. Нуну сказала мне: «Иногда бывает, что у беременной женщины может выпасть зуб. Но ведь к тебе это не относится, да?» Я покраснела, и няня все поняла. Как я могу хранить секреты от Нуну? «Не говори пока никому, ладно? Я ему еще не сказала. Он должен узнать первым, разве нет? – попросила я. – И я хочу сказать папа». Нуну все поняла. Она так хорошо меня знает, знает, как папа заставляет меня молиться, когда я бываю у него. Знает, что папа хотел бы, чтобы я ушла в монастырь, знает, что он думает о браке.Нуну натерла мне десну чесноком и сказала, что скоро станет лучше, а я сидела на скамеечке у ее ног, положив голову ей на колени, как, бывало, делала в детстве. И мы с ней разговаривали. Я рассказала ей о своих мыслях: «Папа был не прав. Он твердил, что брак – это нечто постыдное, и вот из-за меня наш брак стал невыносимым, а мой муж обратился к другим женщинам». «Ты не виновата, – сказала Нуну. – Ты не нарушила ни одной заповеди». «Папа заставил меня ощущать себя нечистой, греховной. А Лотэр посчитал меня холодной. Так было с самого начала. Поэтому мой муж отвернулся от меня. Ему нужна была теплая, любящая, умная женщина». Нуну не согласилась и снова повторила, что я не сделала ничего плохого. Я обвинила ее в том, что она поддерживает папа: «Думаю, что тебе тоже скорее хотелось бы видеть меня в монастыре, чем замужем...» И она этого не отрицала. «Ты тоже считаешь замужество постыдным, Нуну?» – спросила я. Она не отрицала и этого.Мой зуб не проходил, и она дала мне воды с несколькими каплями лауданума и уложила на кушетку в своей комнате. Затем заперла пузырек с настоем в буфете и села рядом со мной. «Это поможет тебе уснуть, – пообещала она. – Поможет забыться сладким сном». Так оно и было...Боже, как это ужасно! Наверное, мне не забыть этого до конца своей жизни. Возможно, если я запишу мучающие меня мысли в книжку, то немного успокоюсь. Папа очень болен. А началось это так: сегодня я отправилась навестить его, решив сказать о ребенке. Когда я пришла, он в своей комнате сидел за столом и читал Библию. Папа взглянул на меня, заложил красной шелковой закладкой страницу и закрыл книгу. Я подошла и поцеловала его. Мне показалось, что он сразу заметил во мне перемену, так как его взгляд на мгновение замер, а потом стал каким-то встревоженным. Он спросил меня о Женевьеве, поинтересовался, привезла ли я дочь с собой. Я ответила, что нет. Бедное дитя, было бы жестоко требовать от нее проводить долгие часы в молитвах! Я заверила папу, что Женевьева – хороший ребенок. Он же возразил, что, на его взгляд, девочка имеет склонность к своенравию и за ней надо следить. Возможно, из-за того что я снова собиралась стать матерью, во мне проснулся мятежный дух. Поэтому ответила довольно резко, что считаю Женевьеву нормальным ребенком. Нельзя ожидать от детей, чтобы они вели себя, как святые. Папа поднялся. «Нормальная, – воскликнул он. – Почему ты так сказала?» Я ответила: «Потому что для ребенка вполне естественно быть немного своенравным, как ты это называешь. Женевьева упряма и своевольна, но я не буду наказывать ее за это». «Не наказывать – значит портить ребенка, – загремел он. – Если она шалит, ее следует бить!». Я ужаснулась, но осмелилась возразить: «Ты не прав, папа. Я с тобой не согласна. Я не буду бить Женевьеву. Как и никого из своих детей». Он с изумлением воззрился на меня, и я выпалила: «Да, папа, у меня будет ребенок. На этот раз мальчик, надеюсь. Я буду молиться, и ты тоже должен молиться». Его губы скривились: «У тебя будет ребенок…» Я радостно подтвердила: «Да, папа. И я счастлива, счастлива, счастлива!» «У тебя истерика», – сказал он.А я чувствую, что хочу танцевать от радости. Но тут папа вдруг вцепился в стол и стал медленно сползать на пол. Я подхватила его, не дав упасть. Я поняла, что ему стало плохо, и позвала Лабиссов. Они прибежали и уложили его в постель. Мне самой стало дурно. Они послали за моим мужем, и тогда я узнала, что мой отец серьезно болен. Я подумала, что он умирает...Это случилось два дня назад. Папа все время зовет меня. Ему хочется, чтобы я сидела рядом с ним. Доктор не возражает, считая, что так далее лучше для больного. Я все еще в Каррефуре. Мой муж тоже здесь. Я сказала ему: «Это произошло с ним, когда я сказала, что у меня будет ребенок. Наверное, у него был шок». Муж успокоил меня: «Твой отец болен уже давно. Это удар, и он мог случиться в любое время». «Но, – сказала я, – папа не хотел, чтобы у меня были дети. Он считает, что это грех». А муж: ответил, что я не должна волноваться, потому что волнения вредят ребенку. Он очень доволен. Я знаю, что доволен, потому что больше всего на свете хочет иметь сына...Сегодня я сидела с папой. Мы были одни. Он открыл глаза, увидел меня и прошептал: «Опарина, это ты, Опарина?» А я сказала: «Нет, это Франсуаза». Но он продолжал произносить «Опарина», и я поняла, что он путает меня с моей мамой. Я сидела около его постели, вспоминая о тех днях, когда она была еще жива. Мне не приходилось видеть ее каждый день. Иногда она надевала послеобеденное платье с лентами и кружевами, и мадам Лабисс привозила ее в гостиную. Она сидела в своем кресле на колесиках, но говорила мало, и я всегда думала, какая она странная. Но мама была очень красивой. Даже ребенком я понимала это. Она выглядела как та кукла, которая у меня была когда-то: лицо гладкое и розовое, без единой морщинки. У нее была тонкая талия, хотя она казалась полной и округлой.Я сидела у постели папы, думая о ней и вспоминая, как однажды вошла и застала ее смеющейся, смеющейся так странно, будто она не могла остановиться. Тогда мадам Лабисс отвезла ее обратно наверх, в ее комнату. Я знала эту комнату, потому что однажды была там. Я поднялась по лестнице, чтобы побыть с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37