А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Нет. Мне вообще ничего не надо оставлять, только мое плохое настроение.
— Не исключено, что ваше плохое настроение исчезнет, если вы о нем поговорите. Вы почувствуете себя лучше, если поделитесь своими проблемами.
Эндрю горько рассмеялся.
— Я — возможно, а вы нет. Поэтому оставим эту тему. Спокойной ночи, Челсиана. Доброго вам сна.
Челси молча смотрела на него, обиженная его резкостью. Эндрю повернул голову, и снова его взгляд уперся в окно. Что же он скрывает? Почему так упорно отказывается открыться ей? Челси очень хотелось помочь ему, только она не знала как.
Вздохнув, она взяла поднос с остатками ужина. Эндрю продолжал смотреть в окно, теребя одеяло. Царившая в комнате тишина буквально давила на уши. Напряжение стало невыносимым. «Что ж, отлично». Если ему нравится наслаждаться плохим настроением в одиночестве, пусть. Она не будет усложнять и без того непростую ситуацию и навязывать ему свою заботу, когда он не скрывает желания остаться одному.
«Мужчины! Они невыносимы!»
— Тогда спокойной ночи, Эндрю. Надеюсь, что к утру улучшится и ваш аппетит, и ваше настроение.
Гордо вскинув голову, Челси направилась к двери, ожидая, что он окликнет ее, смягчится, расскажет о своих проблемах. Если человек ложится спать сердитым, сон не приносит пользы. Она знала, что Эндрю нуждается в ней, хотя и не хочет признаться себе в этом. Однако он так и не окликнул ее и позволил выйти в коридор. Челси закрыла за собой дверь и прошла в другую комнату.
Она долго не могла заснуть. Лежа в чужой кровати, в чужой комнате, в чужом доме, она спрашивала себя, а не станет ли брак с этим умнейшим, темпераментным мужчиной, спавшим в соседней комнате, самым большим несчастьем в ее жизни.
Отчаянно сожалея о том, что рядом нет Пятнистого, она смотрела на окна особняка напротив, и в ее сердце все глубже проникала печаль. Как ни крути, а собаки все же лучше людей.
Глава 17
Примерно тогда же, когда Челси покинула комнату Эндрю, предоставив ему хандрить в одиночестве, Люсьен вернулся в замок Блэкхит.
Было поздно, и герцог очень устал, однако он не удивился, когда, проходя через Большой зал, услышал из библиотеки голоса братьев. Отдав шляпу и плащ лакею, он присоединился к ним.
Чарльз, одетый в штатское, сидел у камина и смотрел на огонь. Пламя отбрасывало блики на его волосы. Гарет расположился в соседнем кресле. На его лице отражалась тревога. Когда Люсьен вошел, оба подняли головы.
— Господи, где ты был? — возмущенно спросил Чарльз.
— Дорогой мой, кажется, я давно вышел из детского возраста. — Улыбнувшись, герцог за руку поздоровался с обоими. — Я знаю, Чарльз, что тебе очень нравится быть отцом, но если ты думаешь, что я с радостью заберусь к тебе под крыло, то жестоко ошибаешься.
Чарльз покраснел.
— Мы беспокоились за тебя. И за Эндрю.
— Да, а где Эндрю? — спросил Гарет, подходя к брату.
— В Лондоне скорее всего, — ответил герцог, принимая от Чарльза стакан с бренди. — Что же до меня, то я получал специальное разрешение, чтобы он мог жениться без промедления. Епископ мне кое чем обязан.
— Значит, это правда, — протянул Чарльз. — Нерисса сказала, что ты вмешиваешься в жизнь Эндрю точно так же, как когда-то вмешался в наши.
— Это было необходимо.
Чарльз прислонился к дверному косяку и встревоженно взглянул на Люсьена.
— Кажется, Эндрю не подозревает о твоем так называемом великодушии.
— Очень даже подозревает. Возможно, когда-нибудь он поблагодарит меня за него — чего, кстати, не сделал ни один из вас.
Чарльз провел рукой по волосам. Он выглядел усталым, озадаченным и разочарованным.
— Послушай, Люсьен, я ничего не понимаю. И никто из нас не понимает. Что, черт побери, на тебя нашло?
— Бес попутал, — заявил герцог, залпом выпивая свой бренди.
Чарльз побледнел и сердито уставился на брата, требуя от того честного ответа и серьезного отношения к разговору. Ему надоело, что Люсьен постоянно изображает беззаботность.
Его реакция поколебала герцога в решении скрывать правду, ничто иное не могло бы подействовать на него сильнее. Поэтому он повернулся к братьям спиной, чтобы не видеть их лиц.
— Люсьен? — позвал его Гарет.
Чарльз молчал, ожидая продолжения. Даже в штатском наряде любой распознал бы в нем хладнокровного, умеющего владеть собой офицера.
Люсьен подошел к камину и устремил взгляд в огонь.
— Чарльз, — после долгой паузы проговорил он, — с той минуты, когда ты появился на свет, тебя готовили к тому, что ты станешь герцогом, если я умру, не оставив наследника.
Он спиной почувствовал, как напряглись братья. Минуту оба хранили молчание, и наконец Чарльз поинтересовался:
— Ты пытаешься нам что-то сказать?
— Да, только не знаю как.
— Ты собрался умирать? — прямо спросил Чарльз.
— Нет. Ничего подобного, — поколебавшись, ответил герцог и подошел к окну. Он всячески избегал пристального взгляда Чарльза и обеспокоенного — Гарета. Ему не хотелось рассказывать им правду. Ведь он поклялся сохранить все в тайне. — Помните тот день, когда мы хоронили маму и папу?
— Да, — хором ответили Чарльз и Гарет.
— Так вот, в тот день я дал им клятву, что буду заботиться о вас. Обо всех вас. — Наконец герцог решился повернуться к братьям. — То, что я делаю для Эндрю, является частью этой клятвы.
— О Господи, Люсьен, мы ведь взрослые люди, — удивленно проговорил Гарет. — Нам не надо, чтобы о нас заботились.
— Клятва есть клятва, — возразил Люсьен. — К ее исполнению относится и ваше личное счастье. Вот поэтому я и хочу женить Эндрю.
Чарльз был потрясен.
— А ты уверен, что женитьба сделает его счастливым?
— Эндрю не хочет жениться, — поддержал брата Гарет. Люсьен налил себе еще бренди.
— Эндрю нужно жениться.
— Боже мой, братец, — воскликнул Гарет, — и ты еще осуждаешь Чарльза за то, что он излишне серьезно относится к своим отцовским обязанностям?
— Я глава семьи, следовательно, у меня перед семьей определенные обязательства.
— А как насчет уважения желаний других людей? — спросил Гарет. — Как насчет того, чтобы предоставить другим жить своей жизнью, совершать ошибки, идти своей дорогой? Почему ты всегда поступаешь так, будто знаешь, что лучше?
— Я действительно это знаю, — улыбнулся Люсьен. — Во всяком случае, в том, что касается Эндрю.
Чарльз, всегда отличавшийся более серьезным отношением к жизни, чем Гарет, стоял, прислонившись к косяку, и смотрел в огонь, кипя от гнева.
— Этот спор бессмыслен, — в конечном итоге заключил он, выпрямляясь. — Я иду спать.
— Чарльз!
— Завтра на рассвете мы выедем в Лондон, — добавил он, сердито глядя на старшего брата. — Уверен, Люсьен, мы сможем починить то, что ты разрушил. Спокойной ночи.
Он поклонился и вышел.
Гарет несколько минут смотрел ему вслед, а потом повернулся к герцогу.
— Ну? — холодно бросил он.
— Думаю, тебе тоже лучше пойти спать, — с наигранной веселостью сказал герцог, притворяясь, будто гнев Гарета ничего для него не значит, а слова Чарльза не ранили его. Братья считают его чудовищем. Что ж, пусть. Он к этому давно привык.
Гарет поспешно встал и быстро покинул библиотеку. В отличие от Чарльза он даже не посчитал нужным пожелать Люсьену спокойной ночи.
Челси проснулась от шума дождя.
Еще не рассвело. Девушка дремала в полумраке, прислушиваясь к мирному стуку капель. Потянувшись, она машинально пошарила рядом с собой, привыкнув к тому, что там всегда спит Пятнистый, но старого пса не обнаружила. Сон с нее как рукой сняло, ей сразу стало неуютно и одиноко. С тех пор как она себя помнила, она всегда спала либо с собакой, либо с кошкой, либо с обоими. Но здесь, в Монфор-Хаусе, естественно, нет ни кошек, ни собак. И аромат в комнате чужой — воздух напоен томным ароматом роз. Наверное, это комната леди Нериссы.
Челси натянула одеяло до самого подбородка. Она понимала, что надо встать и перебраться в собственный лондонский дом до того, как проснутся слуги, — к чему ей лишнее пятно на репутации, у нее их и без того достаточно. Однако ей было так тепло под одеялом! Она подремлет еще десять — пятнадцать минут, не больше. А потом уедет.
Ее разбудили новые звуки, перекрывшие шум дождя. Открыв глаза, она огляделась по сторонам. Сначала ее взгляд упал на прямоугольные окна, за которыми властвовал серый, унылый сумрак. Потом на мебель, которая теперь, когда в комнате посветлело, приобрела более четкие очертания. А затем — на высокого мужчину, прислонившегося к косяку.
Челси чуть не закричала.
— Простите, — проговорил Эндрю. — Это всего лишь я.
— Проклятие, на моем месте даже датский дог струсил бы! — возмутилась девушка. — Сколько вы тут стоите?
— Не знаю. Двадцать минут. Два часа. Долго.
Челси села и прикрылась одеялом.
— Чего вы хотите?
— Общества.
— Мне казалось, вы стремились побыть в одиночестве. Недавно вы ясно дали мне это понять.
Эндрю, босой, с распущенными волосами, одетый в белую сорочку до колен, прошел в комнату. У Челси перехватило дыхание от восторга: высокий, почти обнаженный, взъерошенный, он выглядел гораздо аппетитнее завтрака. Привлекательнее, чем крепкий сон часика на два. И значительно соблазнительнее, чем мысль об отъезде.
— Я хотел бы извиниться за свое вчерашнее поведение, — сказал он.
— Сейчас? А нельзя было подождать?
— Нет.
— Ладно. Итак, вы извинились. Почему бы вам не вернуться в постель?
Эндрю пожал плечами:
— А какой смысл? У меня в голове слишком много мыслей, чтобы спать.
— Тогда почему бы вам не сконструировать новый летательный аппарат? Или то, что облегчило бы жизнь несчастным таксам? Или средство, делающее человека невидимым? Мне не очень-то нравится просыпаться под пристальным взглядом мужчины.
— Я не мог не смотреть на вас. Вы… вы красивы.
То, как он это произнес — спокойно, со скучающим видом, — вызвало у Челси целую бурю эмоций. «Вы красивы». Никто никогда не говорил ей такого. Никто. Она не знала, как воспринимать эти слова. Внезапно смутившись и ощутив свою незащищенность, она повыше натянула одеяло.
— Я озадачена.
— И зря. Ведь я просто констатировал факт, не более. Я провел наблюдение.
— Я бы предпочла, чтобы вы использовали свои наблюдения в науке, а не применяли их к женщине, одетой в ночную рубашку и пытающейся выспаться.
— Челси, разве вы не понимаете, что если мы не найдем выхода из создавшейся ситуации и вынуждены будем пожениться, то нам придется лицезреть друг друга каждое утро, едва мы откроем глаза. — В этот момент Эндрю наклонил голову, и упавшие волосы закрыли лицо, поэтому Челси не разглядела его выражение. — Возможно, вы сочтете меня глупым, но я почему-то не вижу в этом ничего отталкивающего. — Он поднял голову, и Челси поняла, что он чувствует себя таким же уязвимым, как и она. — А вы?
— Я тоже нет. Вы немного красивее Пятнистого.
— Послушайте, Челсиана…
Челси насторожилась и вцепилась в одеяло.
— Простите меня за то, что вчера я вел себя как чудовище. И за то, что заставил вас подумать, будто сержусь на вас. На самом деле я сердился не на вас, а на судьбу, которая сделала меня таким, какой я есть. — Он глубоко вздохнул. — И я прошу простить меня за то, что буду самым отвратительным из всех мужей, если вам все же придется за меня выйти.
Челси пристально посмотрела на него:
— Лорд Эндрю, вы пытаетесь затащить меня в постель? Удивление Эндрю было абсолютно искренним.
— А вы, Челсиана, хотели бы видеть меня в своей постели?
— Естественно, нет. Это кажется мне недостойным.
— Верно. Недостойно.
Под одеялом Челси нервно сжимала и разжимала пальцы ног.
— С другой стороны…
Эндрю вопросительно вскинул бровь.
— С другой стороны, я должна признаться, что даже и не помню, когда в последний раз спала одна. По-моему это случилось впервые. Я очень скучаю по Пятнистому.
— А я ему плохая замена, да?
— Да. Плохая.
Наступила тишина. Тишина, полная надежды, ожидания и предвкушения.
— Ну что, вернусь-ка я в свою комнату, — наконец сказал Эндрю. — Если вы решитесь заменить мной Пятнистого, я с радостью заберусь к вам под одеяло.
— С какой стати?
— Во-первых, я буду плохо спать, зная, что вы здесь. Во-вторых, какая разница, где мы спим, если все же собираемся пожениться. В-третьих…
— В-третьих?
Эндрю немного застенчиво улыбнулся:
— Я замерз.
Челси вздохнула и окинула его равнодушным взглядом. Внешне спокойная, она чувствовала, как у нее бешено бьется сердце.
— Ах, почему вы такой привлекательный?
— Простите, это ненамеренно.
— Именно поэтому вы и привлекательны. — Она откинула край одеяла. — Ладно. Присоединяйтесь ко мне, если хотите. Но… не прикасайтесь. Будем просто спать.
— Вы серьезно?
— Абсолютно.
— Вы действительно считаете, что я могу прийти в вашу спальню, забраться под одеяло и при этом не прикасаться к вам?
— Считаю, что вы можете попытаться.
— Это выше моих возможностей.
— Тогда предлагаю вам вернуться в постель, — заявила Челси, недоумевая, почему ей вдруг так захотелось, чтобы он отказался. — Не понимаю, почему это так трудно. Если вам по силам создавать летательные аппараты и прочие диковинки, то и это, уверена, по плечу.
Эндрю прошлепал босыми ногами к кровати.
— Мне кажется, что это своего рода вызов.
— Отчего же вам так кажется? — поинтересовалась Челси, отодвигаясь в сторону и освобождая ему место.
— Ну а как иначе? Вы приглашаете меня в свою кровать, но требуете, чтобы я не прикасался к вам — и это после того, как мы уже два раза занимались любовью. Зачем бороться с желанием?
— Потому что еще рано, и я хотела бы поспать. Выбирайте одно из двух: либо вы стоите здесь и страдаете, либо забираетесь в кровать. Ведь холодно-то не мне.
Эндрю, естественно, забрался в кровать. Челси не сомневалась, что Именно так он и сделает. Ах, если бы он всегда был таким — привлекательным, остроумным, легким в общении, а не брюзжащим чудовищем.
Матрас под Эндрю промялся. Челси отодвинулась на самый край и насторожилась. Каждая клеточка ее тела предвкушала случайное прикосновение. Эндрю накрылся одеялом и устроился на подушке.
Так они лежали некоторое время, оба напряженные, выжидающие. Оба испытывали легкую неловкость. Эндрю казался Челси чужим в этой розовой комнате. Сейчас она уже действительно жалела о том, что рядом нет Пятнистого. Если бы их разделяла собака, она бы не сомневалась, что не будет никаких… случайных прикосновений. Может, вместо собаки использовать подушку?
— Итак, расскажите мне о таксах, — попросил Эндрю. Его низкий голос прозвучал у самого уха девушки.
Она лежала вытянувшись как струна, руки по швам, и даже боялась дышать.
— А что рассказывать?
— Я хочу знать, почему для вас так важна их судьба. И что вы намерены сделать, чтобы помочь им.
Эта тема была безопасной и неисчерпаемой — возможно, если ей повезет, он заснет. Ведь большинству скучно слушать про несчастных собак — почему бы и лорду Эндрю, чьи интересы сосредоточены в области науки и удивительных изобретений, не соскучиться?
— Вы когда-нибудь заходили в кухню Блэкхита? — зная, что скоро лишится аудитории, не без доли отчаяния начала Челси. — Или в любую другую?
— Гм… нет. — Он заложил руки за голову и случайно локтем задел ухо Челси. — Что-то не припомню.
Челси приказала себе не двигаться — она остро ощущала близость его локтя.
— Если бы вы соблаговолили спуститься туда, вы увидели бы железное колесо рядом с очагом, где обычно жарится мясо. Так вот, это колесо вертят таксы, чтобы ваше мясо прожаривалось ровно.
— Собак используют для того, чтобы крутить колеса? — удивился Эндрю, поворачивая к ней голову.
— Знаете, вам было бы полезно хоть раз выйти из своей лаборатории и посмотреть, что делается в мире. Естественно, используют! А разве люди не используют других живых существ?
Эндрю смотрел на нее, и его лицо мрачнело. Его губы были всего в нескольких дюймах от губ Челси, на щеке она чувствовала его дыхание.
— Я расскажу вам еще кое-что, — продолжала она, запрещая себе смотреть в его красивое лицо и поэтому глядя в потолок. — Эти несчастные собаки не просто навечно заключены в железное колесо. Кухарки насыпают внутрь горячие угли, чтобы собаки бежали быстрее — в противном случае они обожгут лапы.
— Да вы шутите!
— Не шучу.
— Какой ужас… Господи, а я и не знал!
— Ужас, правда? — Челси немного расслабилась. Она чувствовала, что завладела вниманием Эндрю, что он искренне сочувствует собакам. — Теперь вы понимаете, почему я так настаиваю на том, чтобы люди придумали другой способ жарки мяса. У животных тоже есть душа, как у нас. Им нельзя делать больно, с ними нельзя жестоко обращаться и использовать их для наших нужд. Они невинны и беспомощны, их надо любить так же, как мы любим наших детей.
— Среди людей есть такие, кто не любит своих детей.
— Я знаю.
— Есть и такие, которые сказали бы, что у животных нет души и, следовательно, они не заслуживают лучшего обращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27