Он засмеялся и замотал головой.
– Я служу Водалусу из Леса.
– Водалусу!
– А-а, – проговорил он, – так ты его знаешь. – Он толкнул локтем в бок парня с черной бородой, который сидел в паланкине рядом с нами. – Не трусь, Водалус обойдется с тобой, как с лучшим другом. Он знает, что ты с радостью согласился расправиться с одним из его людей.
– Конечно, я его знаю, – сказал я и уже собирался поведать человеку со шрамами о своей встрече с Водалусом, чью жизнь я спас в тот памятный год, перед тем как стал капитаном учеников. Но потом я засомневался, вспомнит ли меня Водалус, и сказал только, что если бы я знал, что Барнох – его человек, то ни за что не согласился бы пытать беднягу. Конечно, я солгал. Я знал, кто такой Барнох, и, приняв предложение алькальда, успокаивал свою совесть мыслью, будто смогу избавить его от лишних мучений. Моя ложь не имела успеха: все трое разразились хохотом – даже погонщик, восседавший на шее балушитера.
Когда веселье улеглось, я спросил:
– Прошлой ночью я ездил на северо-восток от Сальтуса. Сейчас мы направляемся туда же?
– Так вот где ты был. Наш хозяин приходил за тобой, но вернулся с пустыми руками.
Человек со шрамами ухмыльнулся. Я видел – ему доставляет удовольствие мысль о том, что он достиг успеха там, где сам Водалус потерпел неудачу.
Иона шепнул:
– Мы продвигаемся на север. Это видно по солнцу.
– Да, – подтвердил человек со шрамами, который, видимо, отличался острым слухом. – На север, но недолго.
А потом, чтобы скоротать время, он принялся расписывать, как его господин обращается с пленными. Большинство из этих приемов показались мне донельзя примитивными. Подобными способами можно достигнуть определенного театрального эффекта, но нельзя причинить жертве истинных мучений.
Тени деревьев упали на паланкин, будто чья-то невидимая рука накинула покрывало. Блеск бесчисленного множества осколков стекла и устремленные ввысь взоры мертвых глаз остались позади. Мы вступили в прохладную сень древнего леса. Среди этих могучих стволов даже балушитер, который был в три раза выше человеческого роста, казался крошечным суетливым зверьком, а мы, сидевшие у него на спине, вполне сошли бы за гномов из детской сказки, что держат путь в крепость-муравейник к королю эльфов.
Мне подумалось, чти еще задолго до моего рождения эти деревья вряд ли были ниже: они стояли, как стоят сейчас, когда я ребенком играл среди кипарисов и мирных плит нашего некрополя, и пусть пройдет столько же времени со дня моей смерти, сколько прошло его для тех, кто покоится под этими плитами, деревья по-прежнему будут стоять, впитывая последние лучи умирающего солнца. Я видел, как мало тянет моя жизнь на весах бытия, хоть для меня она и драгоценна. И от этих мыслей во мне родилось удивительное чувство: я готов был цепляться за Каждый ничтожный шанс выжить, и в то же время мне было почти все равно, сумею ли я спастись. Думаю, что Остался жив благодаря этому чувству. Оно сослужило мне Такую добрую службу, что я постарался сохранить его на всю жизнь. И впоследствии мне довольно часто, хоть и не всегда, удавалось вызвать его в себе.
– Северьян, что с тобой?
То были слова Ионы. Я взглянул на него с некоторым удивлением.
– А в чем дело?
– У тебя вдруг стало такое лицо, будто ты болен.
– Я просто размышлял о том, что это место кажется пне знакомым, и пытался понять, почему. Думаю, потому, что оно напоминает мне летние дни в нашей Цитадели. Эти деревья почти такие же высокие, как башни, а некоторые из башен поросли плющом, и потому в тихий летний день свет между ними приобретает зеленоватый оттенок. И здесь так же тихо, как там…
– Да?
– Иона, ты, наверное, не раз сидел в лодке.
– Да, случалось.
– Мне всегда хотелось покататься в лодке, но впервые мне это удалось, только когда мы с Агией переправились на остров, где расположены Ботанические Сады. И еще раз – когда мы пересекали Птичье Озеро. Покачивание лодки так похоже на движения этого зверя, и плывет она столь же беззвучно, разве что иногда раздастся плеск, когда весло уходит в воду. Теперь мне кажется, что я плыву через Цитадель по ленивой воде.
При этих словах Иона так помрачнел, что я рассмеялся, встал и высунулся из паланкина. Я хотел каким-нибудь невинным замечанием, о деревьях или же о лесной почве, успокоить его и дать понять, что у меня просто разыгралось воображение.
Однако стоило мне начать подниматься, как человек со шрамами вскочил и, приставив острие кинжала к моему горлу, велел сесть на место. Чтобы позлить его, я отрицательно покачал головой.
Он замахнулся кинжалом.
– Садись, или кишки выпущу!
– И откажешься от заслуженной славы? Не думаю. К тому же что, по-твоему, сделает Водалус, когда ему доложат, что я был у тебя в руках, а ты меня прирезал?
И тут удача повернулась к нам лицом. Бородатый, который держал «Терминус Эст», попытался обнажить его. Никогда не имея дело с таким длинным клинком, он не знал, как с ним обращаться. А поступать надо следующим образом: взяться за рукоять правой рукой и за верх ножен – левой, а потом одновременно развести обе руки в стороны. Вместо этого он стал тащить клинок вверх, будто выдергивал сорняк из земли. В это мгновение балушитер тяжело перевалился на другой бок, бородач потерял равновесие и налетел на человека со, шрамами. Оба наткнулись на лезвия меча (эти лезвия резали волос на лету), и оба поранились. Человек со шрамами отпрянул назад, а Иона, подставив ему подножку, умудрился перекинуть его через край паланкина.
Чернобородый отбросил меч. Он не мог оторвать взгляда от своей раны, длинной, хотя, без сомнения, неглубокой. Я знал это оружие как свои пять пальцев: хватило одного мгновения, чтобы, бросившись на дно паланкина, схватить рукоять, а потом, зажав лезвие между пятками, перерезать путы, которые стягивали мои запястья. Чернобородый опомнился, выхватил нож и мог бы убить меня, если бы Иона не лягнул его между ног.
Бородач согнулся пополам, и задолго до того, как он выпрямился, я уже стоял над ним, а мой меч был готов к удару.
Резкое сокращение мускулов спины рывком распрямило его тело, как часто случается, если осужденный не стоит на коленях. Думаю, фонтан крови был первым тревожным знаком, «который заметил погонщик (так быстро все происходило). Только тогда он оглянулся, и я достал его точным горизонтальным взмахом, держа меч в одной руке и перегнувшись через борт паланкина.
Едва его голова со стуком ударилась о землю, как балушитер ступил между двумя огромными деревьями, которые росли так близко друг к другу, что, казалось, он протиснулся меж ними, как мышь проскальзывает в узкое отверстие в стене. Нашим взорам предстала открытая поляна, где трава росла так же густо, как хлеба в поле, а на ней играли пятна солнечного света, ярко-золотые, без примеси зеленого оттенка. Здесь, под пологом цветущих виноградных лоз, и воздвиг свой трон Водалус. Случилось так, что именно в ту минуту он восседал на нем рядом с шатленой Tea и вершил суд над своими подданными.
Иона ничего этого не видел, потому что все еще лежал на дне паланкина, перерезая кинжалом веревку на руках. Но я, видевший все, встал во весь рост на вогнутой, колышущейся спине балушитера и держал в руке меч, красный до самой гарды. Сотни лиц разом повернулись в мою сторону, среди них – лица сидевших на троне экзультанта и его подруги. И в их глазах я узрел то, что видели они: огромный зверь с окровавленной фигурой наездника без головы, и я, возвышавшийся за его спиной, в угольно-черном плаще, с обнаженным мечом.
Если бы я спрыгнул и попытался бежать или заставил балушитера прибавить скорости, скорее всего меня бы убили. Но я не сделал ни того, ни другого. Движимый тем чувством, что снизошло на меня, когда я лицезрел давным-давно умерших людей среди отходов штолен и вечные деревья, я остался стоять на месте. Балушитер, которым теперь никто не правил, твердо рысил вперед (приспешники Водалуса расступались, давая ему дорогу), пока не уперся в высокий помост с навесом. Тогда зверь встал как вкопанный, мертвец скатился с него на помост к ногам Водалуса, а я, свесившись с паланкина, плашмя ударил животное мечом – сначала по одной, затем по другой ноге, и оно подогнуло колени.
На лице Водалуса появилась тонкая усмешка, в которой разом отразилось несколько ощущений, но одним из них, может быть, самым явственным, было удовольствие.
– Я послал своих людей поймать человека, который отрубает головы, – проговорил он. – Похоже, им это удалось.
Я отсалютовал мечом, подняв рукоять на уровень лица, как нас учили делать, когда кто-нибудь из экзультантов приезжал посмотреть на казнь в Большом Дворе.
– Сьер, они доставили вам человека, который не позволяет рубить головы, – было время, когда твоя собственная могла скатиться на свежеразрытую землю, если бы не я.
Он взглянул на меня более внимательно – на лицо, а не на меч и плащ, и чуть погодя произнес:
– Да, ты и был тем юнцом. Неужели это случилось так давно?
– Довольно давно, сьер.
– Мы поговорим об этом наедине, а сейчас я должен вернуться к делам. Стань здесь. – Он указал на землю слева от себя.
Мы с Ионой слезли с балушитера, которого увели два конюха. Оставалось ждать и слушать, как Водалус отдает приказы, разрабатывает планы, карает и жалует. Все это заняло не меньше стражи. Я думал о том, что вся хваленая пышность человеческих построек – колонны и арки – всего лишь попытка воплотить в мертвом камне стволы и кроны леса. Здесь мне казалось, что между ними почти нет разницы, кроме той, что одни – серые или белые, а другие коричневые и зеленые. Потом я решил, что теперь знаю, почему все воины Автарха и бесчисленные вассалы экзультантов не смогли одолеть Водалуса: он занимал самую неприступную крепость Урса, гораздо более внушительную, чем Цитадель, с которой я ее сравнивал.
Когда наконец толпа вокруг Водалуса рассеялась e все – мужчины и женщины – постепенно заняли свои места на поляне, он сошел к нам с помоста. Говорил он склонившись надо мной, будто над ребенком:
– Некогда ты оказал мне услугу. За это я сохраню тебе жизнь, но, может быть, тебе придется погостить у меня некоторое время. Убедившись, что твоей жизни ничто не угрожает, согласен ли ты снова послужить мне?
Клятва, которую я принес Автарху по случаю своего возвышения, не обладала достаточной силой, чтобы противостоять воспоминаниям о том туманном вечере, когда я открыл сию страницу своей жизни. Клятвы – всего лишь слабые соратники чести. Благодеяния, которые мы оказываем другим, связывают нас гораздо сильнее, ибо они приспешники духа: человек, спасенный тобою однажды, всю жизнь имеет на тебя права. Я часто слышал, что благодарности в природе нет. Это неправда. Те, кто так говорит, не там искали. Человек, совершающий благодеяние, на миг достигает вершин духа, уподобляясь Панкреатору и в благодарность за это возвышение будет служить другому до смерти. Так я ответил Водалусу.
– Хорошо сказано! – воскликнул он и хлопнул меня по плечу. – Идем, тут неподалеку нас ждет ужин. Если вы со своим другом разделите нашу трапезу, я расскажу, что надо сделать.
– Сьер, однажды я уже нанес бесчестье своей гильдии. Прошу только, чтобы от меня не потребовалось бесчестить ее снова.
– Никто ни о чем не узнает, – бросил он.
И этот ответ меня удовлетворил.
Глава 10
Tea
Мы вместе с остальными пешком прошли пол-лиги в глубь леса, где под деревьями стояли накрытые столы. Меня посадили по левую руку от Водалуса, и пока все ели, я только притворялся, что тоже ем, а сам во все глаза смотрел на Водалуса и его даму, чей образ столь часто всплывал в моем воображении, когда я лежал на койке рядом с другими учениками в нашей башне.
Я спас Водалуса, когда был еще мальчишкой, по крайней мере в духовном плане, а мальчику все взрослые мужчины кажутся большими и могучими, если, конечно, они не совсем недомерки. Теперь я видел, что он и вправду был так же высок, как Текла, если не выше, а сводная сестра Теклы – Tea – не уступала им в росте. Тогда я уверился в том, что в их жилах течет кровь экзультантов, а не простых армигеров, как, например, сьер Рахо.
Сначала я влюбился в Tea – влюбился потому, что она принадлежала человеку, которого я спас. А Теклу я полюбил именно потому, что она была похожа на Tea. И вот теперь (так проходит осень, затем зима и весна, и наступает лето, знаменуя собой конец и начало годового цикла) я снова полюбил Tea, ибо она походила на Теклу.
Водалус заметил:
– Ты, я вижу, большой поклонник женской красоты. Я потупился.
– Мне редко приходилось бывать в хорошем обществе, сьер. Прошу простить меня.
– Я разделяю твое восхищение, так что прощения просить не стоит. Но надеюсь, ты изучал эту лебединую шею не из профессиональных интересов?
– Ни в коем случае, сьер.
– Рад это слышать. – Он взял блюдо с жареными рябчиками, выбрал одного и положил мне на тарелку. Это был знак особой милости. – Но, должен признаться, я слегка удивлен. Легко предположить, что человек, занимающийся твоим ремеслом, смотрит на нас, простых смертных, как мясник на скот.
– На это мне нечего ответить, сьер. Я не обучался ремеслу мясника. Он рассмеялся.
– В точку! Я уже почти жалею, что ты согласился служить мне. Если бы ты остался просто моим пленником, мы могли бы приятно проводить время в беседах, пока ты расплачиваешься – а именно так я и собирался поступить с тобой – за жизнь несчастного Барноха. Но решено, и завтра утром ты отправишься в путь. И все же думаю, что мое поручение хорошо отвечает твоим наклонностям.
– Должно отвечать, если это твое поручение, сьер.
– Тебе нечего делать на помосте. – Он улыбнулся. – Мы найдем для тебя занятие получше. Но если ты хочешь сослужить мне добрую службу, то должен уяснить расположение фигур на доске и правила игры, которую я веду. Назовем стороны белой и черной, и в честь цвета твоего одеяния, дабы ты не забывал, на чьей стороне мы будем черными. Несомненно, тебе говорили, что мы, черные, просто бандиты и бунтовщики. Имеешь ли ты какое-нибудь представление о том, к чему мы стремимся?
– Поставить мат Автарху?
– Было бы неплохо, но этот мат – всего лишь первый шаг в достижении конечной цели. Ты явился из Цитадели – видишь, мне известно кое-что о твоей жизни – этой великой твердыни минувших времен, поэтому ты должен хоть слегка ощущать прошлое. Разве тебе никогда не приходило в голову, что человечество было гораздо богаче и счастливей в ушедшие эпохи?
– Всем известно, – ответил я, – что мы давно утратили славу древних времен.
– Мы обретем ее вновь. Все станет, как прежде. Люди Урса вновь будут бороздить межзвездное пространство, от галактики к галактике, и властвовать над дочерьми солнца.
Шатлена Tea, которая, должно быть, слушала, что говорит Водалус, хотя ничем не обнаруживала своего присутствия, взглянула сначала на него, потом на меня и произнесла мягким воркующим голосом:
– Известно ли тебе, палач, как наш мир получил свое нынешнее название? Люди восхода пришли к своему тогдашнему повелителю, а имя ему было «Война». Но они считали это имя неблагозвучным и боялись, что другие не пойдут за ними. Потому они дали ему другое имя – Дар. Однако в их языке был хитрый фокус: одно и то же слово означало и «подарок», и «настоящее». По крайней мере, так объяснял нам с сестрой наш наставник, хотя трудно понять, как можно допускать такую путаницу в словоупотреблении.
Водалус слушал ее так, словно ему не терпелось говорить самому, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы перебивать даму.
– Тогда другие, которые должны были переправить свой народ в самый отдаленный из обитаемых миров, тоже вступили в эту игру и назвали тот мир «Скальд» – Мир Будущего. А наш, таким образом, стал называться Урсом – Миром Прошлого.
– Боюсь, ты ошибаешься, – возразил ей Водалус. – Мне известно из самых достоверных источников, что наш мир носил это название с глубокой древности. Но твое заблуждение столь очаровательно, что я предпочел бы, чтобы оказалась права ты, а не я.
В ответ на это Tea улыбнулась. Водалус снова повернулся ко мне.
– Хотя сказка нашей дорогой шатлены и не объясняет, почему Урс зовется Урсом, но в ней есть одна важная мысль: в те времена человечество путешествовало на своих кораблях из одного мира в другой, покоряло новые миры и возводило на них города Человека. То были великие дни, когда отцы отцов наших отцов стремились к господству над Вселенной.
Он замолчал, и, поскольку от меня, видимо, ждали какого-то отклика, я сказал:
– Сьер, нам недостает мудрости тех веков.
– А-а, ты целишь в самую сердцевину. И все же, несмотря на всю свою проницательность, ты ошибаешься. Нет, нам не хватает не мудрости. Нам не хватает силы. Процесс дознания шел вполне гладко, но к тому времени, когда люди узнали все, что им требуется для господства, истощилась сила мира. Сейчас, мы влачим жалкое существование на останках наших предшественников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Я служу Водалусу из Леса.
– Водалусу!
– А-а, – проговорил он, – так ты его знаешь. – Он толкнул локтем в бок парня с черной бородой, который сидел в паланкине рядом с нами. – Не трусь, Водалус обойдется с тобой, как с лучшим другом. Он знает, что ты с радостью согласился расправиться с одним из его людей.
– Конечно, я его знаю, – сказал я и уже собирался поведать человеку со шрамами о своей встрече с Водалусом, чью жизнь я спас в тот памятный год, перед тем как стал капитаном учеников. Но потом я засомневался, вспомнит ли меня Водалус, и сказал только, что если бы я знал, что Барнох – его человек, то ни за что не согласился бы пытать беднягу. Конечно, я солгал. Я знал, кто такой Барнох, и, приняв предложение алькальда, успокаивал свою совесть мыслью, будто смогу избавить его от лишних мучений. Моя ложь не имела успеха: все трое разразились хохотом – даже погонщик, восседавший на шее балушитера.
Когда веселье улеглось, я спросил:
– Прошлой ночью я ездил на северо-восток от Сальтуса. Сейчас мы направляемся туда же?
– Так вот где ты был. Наш хозяин приходил за тобой, но вернулся с пустыми руками.
Человек со шрамами ухмыльнулся. Я видел – ему доставляет удовольствие мысль о том, что он достиг успеха там, где сам Водалус потерпел неудачу.
Иона шепнул:
– Мы продвигаемся на север. Это видно по солнцу.
– Да, – подтвердил человек со шрамами, который, видимо, отличался острым слухом. – На север, но недолго.
А потом, чтобы скоротать время, он принялся расписывать, как его господин обращается с пленными. Большинство из этих приемов показались мне донельзя примитивными. Подобными способами можно достигнуть определенного театрального эффекта, но нельзя причинить жертве истинных мучений.
Тени деревьев упали на паланкин, будто чья-то невидимая рука накинула покрывало. Блеск бесчисленного множества осколков стекла и устремленные ввысь взоры мертвых глаз остались позади. Мы вступили в прохладную сень древнего леса. Среди этих могучих стволов даже балушитер, который был в три раза выше человеческого роста, казался крошечным суетливым зверьком, а мы, сидевшие у него на спине, вполне сошли бы за гномов из детской сказки, что держат путь в крепость-муравейник к королю эльфов.
Мне подумалось, чти еще задолго до моего рождения эти деревья вряд ли были ниже: они стояли, как стоят сейчас, когда я ребенком играл среди кипарисов и мирных плит нашего некрополя, и пусть пройдет столько же времени со дня моей смерти, сколько прошло его для тех, кто покоится под этими плитами, деревья по-прежнему будут стоять, впитывая последние лучи умирающего солнца. Я видел, как мало тянет моя жизнь на весах бытия, хоть для меня она и драгоценна. И от этих мыслей во мне родилось удивительное чувство: я готов был цепляться за Каждый ничтожный шанс выжить, и в то же время мне было почти все равно, сумею ли я спастись. Думаю, что Остался жив благодаря этому чувству. Оно сослужило мне Такую добрую службу, что я постарался сохранить его на всю жизнь. И впоследствии мне довольно часто, хоть и не всегда, удавалось вызвать его в себе.
– Северьян, что с тобой?
То были слова Ионы. Я взглянул на него с некоторым удивлением.
– А в чем дело?
– У тебя вдруг стало такое лицо, будто ты болен.
– Я просто размышлял о том, что это место кажется пне знакомым, и пытался понять, почему. Думаю, потому, что оно напоминает мне летние дни в нашей Цитадели. Эти деревья почти такие же высокие, как башни, а некоторые из башен поросли плющом, и потому в тихий летний день свет между ними приобретает зеленоватый оттенок. И здесь так же тихо, как там…
– Да?
– Иона, ты, наверное, не раз сидел в лодке.
– Да, случалось.
– Мне всегда хотелось покататься в лодке, но впервые мне это удалось, только когда мы с Агией переправились на остров, где расположены Ботанические Сады. И еще раз – когда мы пересекали Птичье Озеро. Покачивание лодки так похоже на движения этого зверя, и плывет она столь же беззвучно, разве что иногда раздастся плеск, когда весло уходит в воду. Теперь мне кажется, что я плыву через Цитадель по ленивой воде.
При этих словах Иона так помрачнел, что я рассмеялся, встал и высунулся из паланкина. Я хотел каким-нибудь невинным замечанием, о деревьях или же о лесной почве, успокоить его и дать понять, что у меня просто разыгралось воображение.
Однако стоило мне начать подниматься, как человек со шрамами вскочил и, приставив острие кинжала к моему горлу, велел сесть на место. Чтобы позлить его, я отрицательно покачал головой.
Он замахнулся кинжалом.
– Садись, или кишки выпущу!
– И откажешься от заслуженной славы? Не думаю. К тому же что, по-твоему, сделает Водалус, когда ему доложат, что я был у тебя в руках, а ты меня прирезал?
И тут удача повернулась к нам лицом. Бородатый, который держал «Терминус Эст», попытался обнажить его. Никогда не имея дело с таким длинным клинком, он не знал, как с ним обращаться. А поступать надо следующим образом: взяться за рукоять правой рукой и за верх ножен – левой, а потом одновременно развести обе руки в стороны. Вместо этого он стал тащить клинок вверх, будто выдергивал сорняк из земли. В это мгновение балушитер тяжело перевалился на другой бок, бородач потерял равновесие и налетел на человека со, шрамами. Оба наткнулись на лезвия меча (эти лезвия резали волос на лету), и оба поранились. Человек со шрамами отпрянул назад, а Иона, подставив ему подножку, умудрился перекинуть его через край паланкина.
Чернобородый отбросил меч. Он не мог оторвать взгляда от своей раны, длинной, хотя, без сомнения, неглубокой. Я знал это оружие как свои пять пальцев: хватило одного мгновения, чтобы, бросившись на дно паланкина, схватить рукоять, а потом, зажав лезвие между пятками, перерезать путы, которые стягивали мои запястья. Чернобородый опомнился, выхватил нож и мог бы убить меня, если бы Иона не лягнул его между ног.
Бородач согнулся пополам, и задолго до того, как он выпрямился, я уже стоял над ним, а мой меч был готов к удару.
Резкое сокращение мускулов спины рывком распрямило его тело, как часто случается, если осужденный не стоит на коленях. Думаю, фонтан крови был первым тревожным знаком, «который заметил погонщик (так быстро все происходило). Только тогда он оглянулся, и я достал его точным горизонтальным взмахом, держа меч в одной руке и перегнувшись через борт паланкина.
Едва его голова со стуком ударилась о землю, как балушитер ступил между двумя огромными деревьями, которые росли так близко друг к другу, что, казалось, он протиснулся меж ними, как мышь проскальзывает в узкое отверстие в стене. Нашим взорам предстала открытая поляна, где трава росла так же густо, как хлеба в поле, а на ней играли пятна солнечного света, ярко-золотые, без примеси зеленого оттенка. Здесь, под пологом цветущих виноградных лоз, и воздвиг свой трон Водалус. Случилось так, что именно в ту минуту он восседал на нем рядом с шатленой Tea и вершил суд над своими подданными.
Иона ничего этого не видел, потому что все еще лежал на дне паланкина, перерезая кинжалом веревку на руках. Но я, видевший все, встал во весь рост на вогнутой, колышущейся спине балушитера и держал в руке меч, красный до самой гарды. Сотни лиц разом повернулись в мою сторону, среди них – лица сидевших на троне экзультанта и его подруги. И в их глазах я узрел то, что видели они: огромный зверь с окровавленной фигурой наездника без головы, и я, возвышавшийся за его спиной, в угольно-черном плаще, с обнаженным мечом.
Если бы я спрыгнул и попытался бежать или заставил балушитера прибавить скорости, скорее всего меня бы убили. Но я не сделал ни того, ни другого. Движимый тем чувством, что снизошло на меня, когда я лицезрел давным-давно умерших людей среди отходов штолен и вечные деревья, я остался стоять на месте. Балушитер, которым теперь никто не правил, твердо рысил вперед (приспешники Водалуса расступались, давая ему дорогу), пока не уперся в высокий помост с навесом. Тогда зверь встал как вкопанный, мертвец скатился с него на помост к ногам Водалуса, а я, свесившись с паланкина, плашмя ударил животное мечом – сначала по одной, затем по другой ноге, и оно подогнуло колени.
На лице Водалуса появилась тонкая усмешка, в которой разом отразилось несколько ощущений, но одним из них, может быть, самым явственным, было удовольствие.
– Я послал своих людей поймать человека, который отрубает головы, – проговорил он. – Похоже, им это удалось.
Я отсалютовал мечом, подняв рукоять на уровень лица, как нас учили делать, когда кто-нибудь из экзультантов приезжал посмотреть на казнь в Большом Дворе.
– Сьер, они доставили вам человека, который не позволяет рубить головы, – было время, когда твоя собственная могла скатиться на свежеразрытую землю, если бы не я.
Он взглянул на меня более внимательно – на лицо, а не на меч и плащ, и чуть погодя произнес:
– Да, ты и был тем юнцом. Неужели это случилось так давно?
– Довольно давно, сьер.
– Мы поговорим об этом наедине, а сейчас я должен вернуться к делам. Стань здесь. – Он указал на землю слева от себя.
Мы с Ионой слезли с балушитера, которого увели два конюха. Оставалось ждать и слушать, как Водалус отдает приказы, разрабатывает планы, карает и жалует. Все это заняло не меньше стражи. Я думал о том, что вся хваленая пышность человеческих построек – колонны и арки – всего лишь попытка воплотить в мертвом камне стволы и кроны леса. Здесь мне казалось, что между ними почти нет разницы, кроме той, что одни – серые или белые, а другие коричневые и зеленые. Потом я решил, что теперь знаю, почему все воины Автарха и бесчисленные вассалы экзультантов не смогли одолеть Водалуса: он занимал самую неприступную крепость Урса, гораздо более внушительную, чем Цитадель, с которой я ее сравнивал.
Когда наконец толпа вокруг Водалуса рассеялась e все – мужчины и женщины – постепенно заняли свои места на поляне, он сошел к нам с помоста. Говорил он склонившись надо мной, будто над ребенком:
– Некогда ты оказал мне услугу. За это я сохраню тебе жизнь, но, может быть, тебе придется погостить у меня некоторое время. Убедившись, что твоей жизни ничто не угрожает, согласен ли ты снова послужить мне?
Клятва, которую я принес Автарху по случаю своего возвышения, не обладала достаточной силой, чтобы противостоять воспоминаниям о том туманном вечере, когда я открыл сию страницу своей жизни. Клятвы – всего лишь слабые соратники чести. Благодеяния, которые мы оказываем другим, связывают нас гораздо сильнее, ибо они приспешники духа: человек, спасенный тобою однажды, всю жизнь имеет на тебя права. Я часто слышал, что благодарности в природе нет. Это неправда. Те, кто так говорит, не там искали. Человек, совершающий благодеяние, на миг достигает вершин духа, уподобляясь Панкреатору и в благодарность за это возвышение будет служить другому до смерти. Так я ответил Водалусу.
– Хорошо сказано! – воскликнул он и хлопнул меня по плечу. – Идем, тут неподалеку нас ждет ужин. Если вы со своим другом разделите нашу трапезу, я расскажу, что надо сделать.
– Сьер, однажды я уже нанес бесчестье своей гильдии. Прошу только, чтобы от меня не потребовалось бесчестить ее снова.
– Никто ни о чем не узнает, – бросил он.
И этот ответ меня удовлетворил.
Глава 10
Tea
Мы вместе с остальными пешком прошли пол-лиги в глубь леса, где под деревьями стояли накрытые столы. Меня посадили по левую руку от Водалуса, и пока все ели, я только притворялся, что тоже ем, а сам во все глаза смотрел на Водалуса и его даму, чей образ столь часто всплывал в моем воображении, когда я лежал на койке рядом с другими учениками в нашей башне.
Я спас Водалуса, когда был еще мальчишкой, по крайней мере в духовном плане, а мальчику все взрослые мужчины кажутся большими и могучими, если, конечно, они не совсем недомерки. Теперь я видел, что он и вправду был так же высок, как Текла, если не выше, а сводная сестра Теклы – Tea – не уступала им в росте. Тогда я уверился в том, что в их жилах течет кровь экзультантов, а не простых армигеров, как, например, сьер Рахо.
Сначала я влюбился в Tea – влюбился потому, что она принадлежала человеку, которого я спас. А Теклу я полюбил именно потому, что она была похожа на Tea. И вот теперь (так проходит осень, затем зима и весна, и наступает лето, знаменуя собой конец и начало годового цикла) я снова полюбил Tea, ибо она походила на Теклу.
Водалус заметил:
– Ты, я вижу, большой поклонник женской красоты. Я потупился.
– Мне редко приходилось бывать в хорошем обществе, сьер. Прошу простить меня.
– Я разделяю твое восхищение, так что прощения просить не стоит. Но надеюсь, ты изучал эту лебединую шею не из профессиональных интересов?
– Ни в коем случае, сьер.
– Рад это слышать. – Он взял блюдо с жареными рябчиками, выбрал одного и положил мне на тарелку. Это был знак особой милости. – Но, должен признаться, я слегка удивлен. Легко предположить, что человек, занимающийся твоим ремеслом, смотрит на нас, простых смертных, как мясник на скот.
– На это мне нечего ответить, сьер. Я не обучался ремеслу мясника. Он рассмеялся.
– В точку! Я уже почти жалею, что ты согласился служить мне. Если бы ты остался просто моим пленником, мы могли бы приятно проводить время в беседах, пока ты расплачиваешься – а именно так я и собирался поступить с тобой – за жизнь несчастного Барноха. Но решено, и завтра утром ты отправишься в путь. И все же думаю, что мое поручение хорошо отвечает твоим наклонностям.
– Должно отвечать, если это твое поручение, сьер.
– Тебе нечего делать на помосте. – Он улыбнулся. – Мы найдем для тебя занятие получше. Но если ты хочешь сослужить мне добрую службу, то должен уяснить расположение фигур на доске и правила игры, которую я веду. Назовем стороны белой и черной, и в честь цвета твоего одеяния, дабы ты не забывал, на чьей стороне мы будем черными. Несомненно, тебе говорили, что мы, черные, просто бандиты и бунтовщики. Имеешь ли ты какое-нибудь представление о том, к чему мы стремимся?
– Поставить мат Автарху?
– Было бы неплохо, но этот мат – всего лишь первый шаг в достижении конечной цели. Ты явился из Цитадели – видишь, мне известно кое-что о твоей жизни – этой великой твердыни минувших времен, поэтому ты должен хоть слегка ощущать прошлое. Разве тебе никогда не приходило в голову, что человечество было гораздо богаче и счастливей в ушедшие эпохи?
– Всем известно, – ответил я, – что мы давно утратили славу древних времен.
– Мы обретем ее вновь. Все станет, как прежде. Люди Урса вновь будут бороздить межзвездное пространство, от галактики к галактике, и властвовать над дочерьми солнца.
Шатлена Tea, которая, должно быть, слушала, что говорит Водалус, хотя ничем не обнаруживала своего присутствия, взглянула сначала на него, потом на меня и произнесла мягким воркующим голосом:
– Известно ли тебе, палач, как наш мир получил свое нынешнее название? Люди восхода пришли к своему тогдашнему повелителю, а имя ему было «Война». Но они считали это имя неблагозвучным и боялись, что другие не пойдут за ними. Потому они дали ему другое имя – Дар. Однако в их языке был хитрый фокус: одно и то же слово означало и «подарок», и «настоящее». По крайней мере, так объяснял нам с сестрой наш наставник, хотя трудно понять, как можно допускать такую путаницу в словоупотреблении.
Водалус слушал ее так, словно ему не терпелось говорить самому, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы перебивать даму.
– Тогда другие, которые должны были переправить свой народ в самый отдаленный из обитаемых миров, тоже вступили в эту игру и назвали тот мир «Скальд» – Мир Будущего. А наш, таким образом, стал называться Урсом – Миром Прошлого.
– Боюсь, ты ошибаешься, – возразил ей Водалус. – Мне известно из самых достоверных источников, что наш мир носил это название с глубокой древности. Но твое заблуждение столь очаровательно, что я предпочел бы, чтобы оказалась права ты, а не я.
В ответ на это Tea улыбнулась. Водалус снова повернулся ко мне.
– Хотя сказка нашей дорогой шатлены и не объясняет, почему Урс зовется Урсом, но в ней есть одна важная мысль: в те времена человечество путешествовало на своих кораблях из одного мира в другой, покоряло новые миры и возводило на них города Человека. То были великие дни, когда отцы отцов наших отцов стремились к господству над Вселенной.
Он замолчал, и, поскольку от меня, видимо, ждали какого-то отклика, я сказал:
– Сьер, нам недостает мудрости тех веков.
– А-а, ты целишь в самую сердцевину. И все же, несмотря на всю свою проницательность, ты ошибаешься. Нет, нам не хватает не мудрости. Нам не хватает силы. Процесс дознания шел вполне гладко, но к тому времени, когда люди узнали все, что им требуется для господства, истощилась сила мира. Сейчас, мы влачим жалкое существование на останках наших предшественников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31