Соловьи, дикие и запертые в золотых клетках, развешанных на деревьях, все еще пели.
Один раз с отголоском прежнего ужаса я увидел одну из живых статуй. Похожая на гигантского человека, но слишком медлительная и прекрасная, чтобы быть человеком, она пересекала небольшую лужайку, словно повинуясь звукам неслышимой музыки, сопровождавшей какое-то загадочное шествие. Надо признаться, я отпрянул в сторону и, пока она не прошла, стоял неподвижно, гадая, чувствует ли она мое присутствие и есть ли ей до меня дело.
Я уже совсем отчаялся найти Древесные Врата, когда увидел их впереди. Как обычные садовники создают шпалеры персиковых деревьев, так поколения великих мастеров Обители Абсолюта трудились над суками могучих дубов, пока каждая ветка не стала отвечать требованиям чисто архитектурного замысла, и я, ступая по вершинам кровель величайшего из дворцов Урса, не встречал ни единого камня, пока вдруг перед моим изумленным взором не предстала эта величественная арка, воздвигнутая из живой зелени, словно из тесаного мрамора.
И тогда я бросился бежать.
Глава 22
Олицетворения
Через широкую, подернутую утренней росой арку Древесных Врат я выбежал на просторную травянистую поляну, в хаотическое нагромождение шатров и палаток.
Где-то взревел и загремел цепью мегатерий. Я остановился, прислушиваясь, а успокоившийся мегатерий снова провалился в подобное смерти оцепенение, свойственное его виду. Наконец, я уловил мелодичный перезвон капель, срывавшихся с листьев, и пока еще негромкий прерывистый щебет птиц.
Но не только: еще до моего слуха доносилось приглушенное «вжик-вжик» с неравномерными паузами, но явно приближавшееся. Я стал пробираться между шатрами в направлении звука, но, должно быть, промахнулся, потому что доктор Талое увидал меня первым.
– Друг мой! Собрат! Они все спят – твоя Доркас и все остальные. Все, кроме тебя и меня. Сюда!
Доктор Талое говорил и помахивал тростью. Я понял, что «вжик-вжик» раздавалось, когда он на ходу срубал головки цветов.
– Как вовремя мы воссоединились! Как раз вовремя! Сегодня мы даем представление, и мне пришлось бы пригласить кого-нибудь на твою роль. Счастлив тебя видеть. Кстати, я задолжал тебе некоторую сумму, помнишь? Небольшую и, между нами говоря, те деньги все равно оказались фальшивыми. Но тем не менее я твой должник. А я привык платить долги.
– Что-то не припоминаю, – небрежно обронил я, – стало быть, сумма невелика. Если с Доркас ничего не случилось, я с превеликой готовностью забуду о ней, особенно если меня накормят и укажут место, где можно поспать пару страж.
Остренький носик доктора на мгновение печально поник.
– Спать-то можно сколько угодно, пока, конечно, не разбудят остальные. А вот с едой хуже – у нас ее нет. Знаешь ли, прокормить Балдандерса все равно, что насытить пламя лесного пожара. Тиазус обещал сегодня что-нибудь принести. – Он взмахнул тросточкой в сторону палаточного городка. – Но, боюсь, он появится не раньше полудня.
– Может, это даже и к лучшему. Я так устал, что и пища в горло не лезет, но если ты покажешь, где можно лечь…
– Что это у тебя с лицом? Впрочем, неважно, наложим белила. Туда! – Он уже мелкой рысцой трусил вперед. Я последовал за ним, пробираясь через путаницу веревок. У входа в ярко-желтый шатер стояла ручная тележка Балдандерса, и я наконец-то почувствовал, что и вправду нашел Доркас.
Когда я проснулся, мне показалось, что мы никогда не разлучались. Неброская красота Доркас осталась неизменной. Как всегда, ее затмевало сияние Иоленты, и как всегда, когда мы оставались втроем, мне хотелось, чтобы Иолента исчезла, а глаз мог отдохнуть на лице Доркас. Через некоторое время после того, как все проснулись, я отвел Балдандерса в сторону и спросил, почему он бросил меня в лесу у Врат Скорби.
– Но я же шел не с тобой, – растягивая слова, проговорил он, – а с моим доктором Талосом.
– Но ведь и я тоже. Мы могли бы искать его вместе и (помогать друг другу.
Он растерялся и долго молчал. Мое лицо, казалось, ощущало тяжесть его унылого взгляда, а я думал в своем (невежестве, как ужасно было бы, если бы Балдандерсу достало воли и энергии разозлиться. Наконец, он сказал:
– А ты был вместе с нами, когда мы уходили из города?
– Конечно. Доркас, Иолента и я – мы все были с гобой.
Он опять заколебался.
– Значит, мы нашли тебя там?
– Да, разве ты не помнишь?
Он тяжело покачал головой, и я заметил, что в его зубных черных волосах пробивается седина.
– Однажды я проснулся утром и увидел тебя. Я тогда был занят своими мыслями. А потом ты ушел.
– Да, потому что обстоятельства изменились, но мы назначили место встречи. – При воспоминании о том, это я тогда вовсе не собирался сдерживать свое обещание, я ощутил нечто вроде угрызений совести.
– Вот мы и встретились, – вяло проговорил Балдандерс и, видя, что я не удовлетворен таким ответом, прибавил:
– Здесь для меня нет ничего стоящего, кроме доктора Талоса.
– Твоя преданность достойна всяческих похвал, но ты должен был помнить: он сам хотел, чтобы я был с ним, так же как и ты. – Я почувствовал, что не могу сердиться на этого добродушного, туповатого гиганта.
– Мы насобираем денег на юге, построим дом и будем жить, как прежде.
– Мы на севере. Но это не важно. Все правильно. Ведь ваш дом разрушили?
– Сожгли. – Я почти видел языки пламени, вдруг отразившиеся в его глазах. – Жаль, если ты пришел только за тем, чтобы обидеть меня. Я так давно не думаю ни о чем, кроме убежища и работы.
Я оставил его, а сам отправился проверять имущество нашей труппы. Правда, нельзя сказать, чтобы в том была особая необходимость или что я был бы способен обнаружить какую-нибудь недостачу, кроме самой вопиющей. Вокруг Иоленты уже собралась толпа, но доктор Талое отослал Иоленту в шатер и разогнал народ. Спустя мгновение до меня из палатки донесся смачный удар трости по пышной плоти, потом оттуда появился доктор, ухмыляющийся, но все еще разгневанный.
– Она не виновата, – заметил я. – Вы же знаете, что все дело в ее внешности.
– Ее внешность слишком вызывающа. Куда как слишком. Знаешь, что мне в тебе особенно нравится, сьер Северьян? То, что ты предпочел Доркас. Кстати, где она? Ты ее уже видел?
– Предупреждаю, доктор. Не вздумайте тронуть ее хотя бы пальцем.
– Да что ты, мне это и в голову не придет. Я просто боюсь, как бы она не заблудилась.
Его искреннее возмущение убедило меня.
– Мы едва успели немного поговорить. Она пошла за водой.
– Какая отважная, – бросил он и, заметив, что я удивился, прибавил:
– Доркас боится воды. Ты не мог этого не заметить. Она вовсе не неряха, но всегда выбирает для купания самое мелкое место, где вода от силы по колено, а когда нам случается проходить по мосту, она обычно держится за Иоленту и дрожит от страха.
В это время вернулась Доркас, поэтому, даже если доктор и говорил что-то еще, я его не слышал. Утром, при встрече, мы только улыбались и робко касались друг друга руками. Теперь она поставила на землю свою ношу и устремила на меня пламенный взгляд.
– Я так скучала по тебе, – прозвучал ее голос. – И чувствовала себя совсем одинокой.
Я рассмеялся при мысли, что кто-то мог по мне скучать, и приподнял край плаща.
– Неужели ты скучала вот по этому?
– Ты говоришь о Смерти? Нет, я скучала по тебе. – Она завладела краем плаща и потянула меня за собой к веренице тополей, образующей одну из стен Зеленой Комнаты. – Я нашла скамейку – там, где грядки с травами. Пойдем со мной. Они уже так давно обходились без тебя, что потерпят еще немного. А Иолента, когда выйдет, сама найдет воду. Это для нее.
Как только мы вышли за пределы поляны, где жонглеры бросали в воздух свои ножи, а акробаты – своих детей, нас окутала тишина садов. Сады Обители Абсолюта – наверное, самый большой участок земли, возделанный единственно с целью созидания красоты, не считая, разумеется, тех диких мест – садов Творца, – которые культивируются садовниками, невидимыми человеческому глазу. Живые изгороди смыкались, оставляя между собой узкие проходы. Мы вошли в рощу благоухающих деревьев, чьи белые цветы навеяли на меня грустные воспоминания о сливовой роще, в которую затащили нас с Ионой преторианцы, хотя те плодовые сажались только для красоты, а эти, похоже, для того, чтобы собирать урожай. Доркас сорвала густую кисть и воткнула ее в свои волосы цвета бледного золота.
За фруктовым садом начинался огород, такой старый, что о нем, наверное, все позабыли, кроме тех, кто за ним ухаживал. Каменная скамья когда-то была украшена резьбой в виде человеческих лиц, но их черты стерлись и стали почти неразличимыми. Там было только несколько клумб с самыми простенькими цветами, а все остальное пространство занимали грядки с благоухающими пряными травами: розмарином, мятой, базиликом, рутой, ангеликой. После бессчетных лет неустанного труда местная почва стала темной, как шоколад.
Был там еще и ручеек, из которого Доркас, несомненно, и набирала воду. Некогда вода поступала в фонтан, но теперь от последнего остались лишь несколько струй, бьющих со дна мелкого бассейна. Вода переливалась через край и по каменным желобам стекала к фруктовым деревьям. Мы опустились на жесткое сиденье. Я прислонил меч к спинке скамьи, и Доркас тут же взяла меня за руку.
– Я боюсь, Северьян, – начала она. – Мне снятся такие ужасные сны.
– С тех пор как я уехал?
– Все время.
– Когда мы вместе спали в поле, ты сказала, что видела хороший сон. Он был очень подробным и похожим на явь.
– Если тот сон и был хорошим, то теперь я не могу его вспомнить.
Я уже обратил внимание на то, что она старательно отводит взгляд от воды, струившейся меж развалин фонтана.
– Каждую ночь мне снится, будто я иду по улице, на которой множество лавок. Я счастлива или, по крайней мере, довольна. У меня с собой много денег и список вещей, которые нужно купить. Я снова и снова повторяю его про себя и прикидываю, в какой части города смогу купить то или иное, самого лучшего качества и по самой невысокой цене.
Но вот я захожу то в одну лавку, то в другую и постепенно начинаю понимать, что все меня ненавидят и презирают; и это потому, что они думают, будто я нечистый дух, принявший обличие женщины. Наконец, я попадаю в крошечную лавчонку. Ее хозяева – старик со старухой. Старуха плетет кружево, а он раскладывает его передо мной на прилавке. Мне слышно, как где-то позади меня трутся одна о другую нитки.
Я спросил:
– Что же ты собираешься купить?
– Крошечные платьица. – Доркас развела на полпяди узкие белые ладони. – Может, для куклы. Особенно хорошо я запомнила рубашечки из тонкой шерсти. В конце концов, я выбираю одну из них и протягиваю старику деньги. А это вовсе не деньги, а ком грязи. У нее тряслись плечи, и я обнял ее.
– Мне хочется крикнуть, что это неправда и я не злой дух, за которого они меня принимают, но я знаю – тогда, они сочтут это окончательным доказательством своей правоты, и слова застревают у меня в горле. Самое ужасное, что в это самое время нитки перестают скрипеть. – Она сжала мою свободную руку, словно для того, чтобы я лучше усвоил сказанное. – Я знаю, что никому не понятен мой страх, кроме тех, кто видел такие же сны, но это ужасно. Ужасно.
– Может быть, теперь, когда я с тобой, он не повторится.
– А потом я засыпаю, вернее, проваливаюсь в какую-то черноту. А если не просыпаюсь, вижу другой сон. Будто я в лодке, а она плывет по призрачному озеру.
– Ну уж, по крайней мере, в этом-то нет ничего таинственного. Ты плавала в такой лодке с Агией и со мной. А хозяином лодки был человек по имени Хильдегрин. Ты наверняка помнишь наше путешествие.
Доркас покачала головой.
– Это вовсе не такая лодка, а гораздо меньше. Ею правит старик, а я лежу у его ног. Я не сплю, но не могу пошевельнуться. Руки опущены за борт, бороздят темную воду. Лодка уже вот-вот должна коснуться берега, и тут я падаю в воду, но старик этого не видит. Погружаясь все глубже, я вдруг понимаю, что он даже не знал обо мне. Скоро свет совсем гаснет, и мне становится очень холодно. Где-то далеко наверху раздается любимый голос. Он зовет меня по имени, но я не могу вспомнить, чей это голос.
– Это мой голос. Я хочу разбудить тебя.
– Может быть. – След от удара плети, полученного у Врат Скорби, клеймом горел на ее щеке.
Некоторое время мы сидели молча. Соловьи уже смолкли, но на всех деревьях пели канарейки, и я заметил попугая, мелькнувшего меж ветвей, как крошечный посыльный в пунцово-зеленой ливрее.
Наконец, Доркас снова заговорила:
– Какая страшная вещь – вода. Мне надо было бы привести тебя в какое-нибудь другое место, но я просто не могла ничего придумать. Лучше бы мы сели на траве вон под теми деревьями.
– Почему ты так боишься воды? Посмотри, как это красиво!
– Да – на солнце. Но по природе своей вода всегда стремится вниз и вниз, подальше от света.
– Но ведь она поднимается снова, – проговорил я. – Дождь, который ты видишь весной, – это та же вода, что бежала по канавам прошлой осенью. По крайней мере, так учил нас мастер Мальрубиус.
Она улыбнулась – словно в небе вспыхнула звезда.
– Хотелось бы в это верить. Даже если это и неправда. Северьян, с моей стороны глупо говорить, что я не встречала человека лучше тебя. Потому что ты единственный хороший человек, которого я знаю. Но мне кажется, что, если бы я знала тысячи других, все равно ты был бы лучшим из них. Вот о чем я хотела с тобой поговорить.
– Если ты нуждаешься в защите, можешь на меня рассчитывать. Ты это знаешь.
– Дело совсем не в этом, – возразила Доркас. – В каком-то смысле я сама хочу защитить тебя. Вот это уже действительно звучит глупо, правда? У меня нет даже семьи – никого, кроме тебя, – а все же мне кажется, что смогу тебя защитить.
– Но у тебя есть Иолента, доктор Талое, Балдандерс…
– Они никто. Северьян, неужели ты сам этого не чувствуешь? Я тоже никто, но они значат еще меньше, чем я. Прошлой ночью в палатке нас было пятеро, и все же ты был один. Как-то ты сказал мне, что тебе недостает воображения, но не почувствовать этого ты не мог.
– Значит, вот от чего ты хочешь спасти меня – от одиночества? Я был бы счастлив.
– Тогда я дам тебе все, что смогу, и так долго, как смогу. Но больше всею мне хотелось бы защитить тебя от мирских пересудов. От того, что о тебе думают. Северьян, ты помнишь мой сон? Как все эти люди в лавках и на улице считают меня каким-то нечистым духом? А может, они правы?
Она дрожала. Я крепче прижал ее к себе.
– Отчасти потому тот сон и причиняет такую боль. А отчасти – потому, что я знаю: они не совсем правы. Да, во мне сидит нечистый дух, но во мне есть и нечто другое – и это тоже я.
– Как ты можешь быть злым духом? В тебе нет ни капли дурного.
– Нет есть. – Она подняла на меня серьезные глаза. Никогда прежде я не видел в этом точеном лице, освещенном утренним солнцем, такой прелести и чистоты. – Есть, Северьян. Ведь и ты можешь быть таким, каким видят тебя люди. Да, иногда ты бываешь именно таким, как говорят. Помнишь, мы видели, как собор взвился в воздух и сгорел в мгновение ока? И как мы потом блуждали в лесу, пока не увидели свет, а там оказались доктор Талое с Балдандерсом. Они готовились к представлению вместе с Иолентой.
– Ты держала меня за руку, – подхватил я. – Мы разговаривали о философии. Разве я могу это забыть?
– Мы вышли на свет. Ты помнишь, что сказал доктор Талое, увидев нас?
Мой разум вернулся в тот вечер, завершивший день казни Агилюса. Я снова услышал рев толпы, крик Агии, затем удары Балдандерсова барабана.
– Он сказал, что теперь все в сборе. И назвал тебя Невинностью, а меня – Смертью. Доркас с серьезным видом кивнула.
– Правильно. Но ты же не Смерть, как бы часто он так тебя ни называл. Тогда уж и мясника, который каждый день забивает скот, можно назвать смертью. Для меня ты – Жизнь. Ты юноша по имени Северьян, и в твоей власти сменить одежду и сделаться рыбаком или плотником.
– У меня нет желания покидать гильдию.
– Но ты мог бы это сделать. Хоть сегодня. Людям не нравится считать других просто за людей. Они придумывают для них названия и этим связывают их по рукам и ногам. Но больше всего мне бы не хотелось, чтобы связывали тебя. Доктор Талое будет похуже большинства. Он по-своему лжец…
Она не закончила фразы, и я осмелился заметить:
– Однажды я слышал от Балдандерса, что доктор почти никогда не лжет.
– Я же сказала: «по-своему». Балдандерс прав. Доктор Талое редко говорит неправду – в том смысле как это принято понимать. Назвать тебя Смертью – это не ложь. Это…
– Метафора, – предложил я.
– Но это опасная, нехорошая метафора. Она направлена против тебя и потому ничуть не лучше лжи.
– Стало быть, ты считаешь, что доктор Талое меня ненавидит? Должен сказать, что, с тех пор как я оставил Цитадель, он один из немногих людей, которые проявили ко мне доброту. Ты, Иона, которого больше нет, одна старая женщина, с которой я познакомился в тюрьме, человек в желтом – между прочим, он тоже назвал меня Смертью – и доктор Талое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Один раз с отголоском прежнего ужаса я увидел одну из живых статуй. Похожая на гигантского человека, но слишком медлительная и прекрасная, чтобы быть человеком, она пересекала небольшую лужайку, словно повинуясь звукам неслышимой музыки, сопровождавшей какое-то загадочное шествие. Надо признаться, я отпрянул в сторону и, пока она не прошла, стоял неподвижно, гадая, чувствует ли она мое присутствие и есть ли ей до меня дело.
Я уже совсем отчаялся найти Древесные Врата, когда увидел их впереди. Как обычные садовники создают шпалеры персиковых деревьев, так поколения великих мастеров Обители Абсолюта трудились над суками могучих дубов, пока каждая ветка не стала отвечать требованиям чисто архитектурного замысла, и я, ступая по вершинам кровель величайшего из дворцов Урса, не встречал ни единого камня, пока вдруг перед моим изумленным взором не предстала эта величественная арка, воздвигнутая из живой зелени, словно из тесаного мрамора.
И тогда я бросился бежать.
Глава 22
Олицетворения
Через широкую, подернутую утренней росой арку Древесных Врат я выбежал на просторную травянистую поляну, в хаотическое нагромождение шатров и палаток.
Где-то взревел и загремел цепью мегатерий. Я остановился, прислушиваясь, а успокоившийся мегатерий снова провалился в подобное смерти оцепенение, свойственное его виду. Наконец, я уловил мелодичный перезвон капель, срывавшихся с листьев, и пока еще негромкий прерывистый щебет птиц.
Но не только: еще до моего слуха доносилось приглушенное «вжик-вжик» с неравномерными паузами, но явно приближавшееся. Я стал пробираться между шатрами в направлении звука, но, должно быть, промахнулся, потому что доктор Талое увидал меня первым.
– Друг мой! Собрат! Они все спят – твоя Доркас и все остальные. Все, кроме тебя и меня. Сюда!
Доктор Талое говорил и помахивал тростью. Я понял, что «вжик-вжик» раздавалось, когда он на ходу срубал головки цветов.
– Как вовремя мы воссоединились! Как раз вовремя! Сегодня мы даем представление, и мне пришлось бы пригласить кого-нибудь на твою роль. Счастлив тебя видеть. Кстати, я задолжал тебе некоторую сумму, помнишь? Небольшую и, между нами говоря, те деньги все равно оказались фальшивыми. Но тем не менее я твой должник. А я привык платить долги.
– Что-то не припоминаю, – небрежно обронил я, – стало быть, сумма невелика. Если с Доркас ничего не случилось, я с превеликой готовностью забуду о ней, особенно если меня накормят и укажут место, где можно поспать пару страж.
Остренький носик доктора на мгновение печально поник.
– Спать-то можно сколько угодно, пока, конечно, не разбудят остальные. А вот с едой хуже – у нас ее нет. Знаешь ли, прокормить Балдандерса все равно, что насытить пламя лесного пожара. Тиазус обещал сегодня что-нибудь принести. – Он взмахнул тросточкой в сторону палаточного городка. – Но, боюсь, он появится не раньше полудня.
– Может, это даже и к лучшему. Я так устал, что и пища в горло не лезет, но если ты покажешь, где можно лечь…
– Что это у тебя с лицом? Впрочем, неважно, наложим белила. Туда! – Он уже мелкой рысцой трусил вперед. Я последовал за ним, пробираясь через путаницу веревок. У входа в ярко-желтый шатер стояла ручная тележка Балдандерса, и я наконец-то почувствовал, что и вправду нашел Доркас.
Когда я проснулся, мне показалось, что мы никогда не разлучались. Неброская красота Доркас осталась неизменной. Как всегда, ее затмевало сияние Иоленты, и как всегда, когда мы оставались втроем, мне хотелось, чтобы Иолента исчезла, а глаз мог отдохнуть на лице Доркас. Через некоторое время после того, как все проснулись, я отвел Балдандерса в сторону и спросил, почему он бросил меня в лесу у Врат Скорби.
– Но я же шел не с тобой, – растягивая слова, проговорил он, – а с моим доктором Талосом.
– Но ведь и я тоже. Мы могли бы искать его вместе и (помогать друг другу.
Он растерялся и долго молчал. Мое лицо, казалось, ощущало тяжесть его унылого взгляда, а я думал в своем (невежестве, как ужасно было бы, если бы Балдандерсу достало воли и энергии разозлиться. Наконец, он сказал:
– А ты был вместе с нами, когда мы уходили из города?
– Конечно. Доркас, Иолента и я – мы все были с гобой.
Он опять заколебался.
– Значит, мы нашли тебя там?
– Да, разве ты не помнишь?
Он тяжело покачал головой, и я заметил, что в его зубных черных волосах пробивается седина.
– Однажды я проснулся утром и увидел тебя. Я тогда был занят своими мыслями. А потом ты ушел.
– Да, потому что обстоятельства изменились, но мы назначили место встречи. – При воспоминании о том, это я тогда вовсе не собирался сдерживать свое обещание, я ощутил нечто вроде угрызений совести.
– Вот мы и встретились, – вяло проговорил Балдандерс и, видя, что я не удовлетворен таким ответом, прибавил:
– Здесь для меня нет ничего стоящего, кроме доктора Талоса.
– Твоя преданность достойна всяческих похвал, но ты должен был помнить: он сам хотел, чтобы я был с ним, так же как и ты. – Я почувствовал, что не могу сердиться на этого добродушного, туповатого гиганта.
– Мы насобираем денег на юге, построим дом и будем жить, как прежде.
– Мы на севере. Но это не важно. Все правильно. Ведь ваш дом разрушили?
– Сожгли. – Я почти видел языки пламени, вдруг отразившиеся в его глазах. – Жаль, если ты пришел только за тем, чтобы обидеть меня. Я так давно не думаю ни о чем, кроме убежища и работы.
Я оставил его, а сам отправился проверять имущество нашей труппы. Правда, нельзя сказать, чтобы в том была особая необходимость или что я был бы способен обнаружить какую-нибудь недостачу, кроме самой вопиющей. Вокруг Иоленты уже собралась толпа, но доктор Талое отослал Иоленту в шатер и разогнал народ. Спустя мгновение до меня из палатки донесся смачный удар трости по пышной плоти, потом оттуда появился доктор, ухмыляющийся, но все еще разгневанный.
– Она не виновата, – заметил я. – Вы же знаете, что все дело в ее внешности.
– Ее внешность слишком вызывающа. Куда как слишком. Знаешь, что мне в тебе особенно нравится, сьер Северьян? То, что ты предпочел Доркас. Кстати, где она? Ты ее уже видел?
– Предупреждаю, доктор. Не вздумайте тронуть ее хотя бы пальцем.
– Да что ты, мне это и в голову не придет. Я просто боюсь, как бы она не заблудилась.
Его искреннее возмущение убедило меня.
– Мы едва успели немного поговорить. Она пошла за водой.
– Какая отважная, – бросил он и, заметив, что я удивился, прибавил:
– Доркас боится воды. Ты не мог этого не заметить. Она вовсе не неряха, но всегда выбирает для купания самое мелкое место, где вода от силы по колено, а когда нам случается проходить по мосту, она обычно держится за Иоленту и дрожит от страха.
В это время вернулась Доркас, поэтому, даже если доктор и говорил что-то еще, я его не слышал. Утром, при встрече, мы только улыбались и робко касались друг друга руками. Теперь она поставила на землю свою ношу и устремила на меня пламенный взгляд.
– Я так скучала по тебе, – прозвучал ее голос. – И чувствовала себя совсем одинокой.
Я рассмеялся при мысли, что кто-то мог по мне скучать, и приподнял край плаща.
– Неужели ты скучала вот по этому?
– Ты говоришь о Смерти? Нет, я скучала по тебе. – Она завладела краем плаща и потянула меня за собой к веренице тополей, образующей одну из стен Зеленой Комнаты. – Я нашла скамейку – там, где грядки с травами. Пойдем со мной. Они уже так давно обходились без тебя, что потерпят еще немного. А Иолента, когда выйдет, сама найдет воду. Это для нее.
Как только мы вышли за пределы поляны, где жонглеры бросали в воздух свои ножи, а акробаты – своих детей, нас окутала тишина садов. Сады Обители Абсолюта – наверное, самый большой участок земли, возделанный единственно с целью созидания красоты, не считая, разумеется, тех диких мест – садов Творца, – которые культивируются садовниками, невидимыми человеческому глазу. Живые изгороди смыкались, оставляя между собой узкие проходы. Мы вошли в рощу благоухающих деревьев, чьи белые цветы навеяли на меня грустные воспоминания о сливовой роще, в которую затащили нас с Ионой преторианцы, хотя те плодовые сажались только для красоты, а эти, похоже, для того, чтобы собирать урожай. Доркас сорвала густую кисть и воткнула ее в свои волосы цвета бледного золота.
За фруктовым садом начинался огород, такой старый, что о нем, наверное, все позабыли, кроме тех, кто за ним ухаживал. Каменная скамья когда-то была украшена резьбой в виде человеческих лиц, но их черты стерлись и стали почти неразличимыми. Там было только несколько клумб с самыми простенькими цветами, а все остальное пространство занимали грядки с благоухающими пряными травами: розмарином, мятой, базиликом, рутой, ангеликой. После бессчетных лет неустанного труда местная почва стала темной, как шоколад.
Был там еще и ручеек, из которого Доркас, несомненно, и набирала воду. Некогда вода поступала в фонтан, но теперь от последнего остались лишь несколько струй, бьющих со дна мелкого бассейна. Вода переливалась через край и по каменным желобам стекала к фруктовым деревьям. Мы опустились на жесткое сиденье. Я прислонил меч к спинке скамьи, и Доркас тут же взяла меня за руку.
– Я боюсь, Северьян, – начала она. – Мне снятся такие ужасные сны.
– С тех пор как я уехал?
– Все время.
– Когда мы вместе спали в поле, ты сказала, что видела хороший сон. Он был очень подробным и похожим на явь.
– Если тот сон и был хорошим, то теперь я не могу его вспомнить.
Я уже обратил внимание на то, что она старательно отводит взгляд от воды, струившейся меж развалин фонтана.
– Каждую ночь мне снится, будто я иду по улице, на которой множество лавок. Я счастлива или, по крайней мере, довольна. У меня с собой много денег и список вещей, которые нужно купить. Я снова и снова повторяю его про себя и прикидываю, в какой части города смогу купить то или иное, самого лучшего качества и по самой невысокой цене.
Но вот я захожу то в одну лавку, то в другую и постепенно начинаю понимать, что все меня ненавидят и презирают; и это потому, что они думают, будто я нечистый дух, принявший обличие женщины. Наконец, я попадаю в крошечную лавчонку. Ее хозяева – старик со старухой. Старуха плетет кружево, а он раскладывает его передо мной на прилавке. Мне слышно, как где-то позади меня трутся одна о другую нитки.
Я спросил:
– Что же ты собираешься купить?
– Крошечные платьица. – Доркас развела на полпяди узкие белые ладони. – Может, для куклы. Особенно хорошо я запомнила рубашечки из тонкой шерсти. В конце концов, я выбираю одну из них и протягиваю старику деньги. А это вовсе не деньги, а ком грязи. У нее тряслись плечи, и я обнял ее.
– Мне хочется крикнуть, что это неправда и я не злой дух, за которого они меня принимают, но я знаю – тогда, они сочтут это окончательным доказательством своей правоты, и слова застревают у меня в горле. Самое ужасное, что в это самое время нитки перестают скрипеть. – Она сжала мою свободную руку, словно для того, чтобы я лучше усвоил сказанное. – Я знаю, что никому не понятен мой страх, кроме тех, кто видел такие же сны, но это ужасно. Ужасно.
– Может быть, теперь, когда я с тобой, он не повторится.
– А потом я засыпаю, вернее, проваливаюсь в какую-то черноту. А если не просыпаюсь, вижу другой сон. Будто я в лодке, а она плывет по призрачному озеру.
– Ну уж, по крайней мере, в этом-то нет ничего таинственного. Ты плавала в такой лодке с Агией и со мной. А хозяином лодки был человек по имени Хильдегрин. Ты наверняка помнишь наше путешествие.
Доркас покачала головой.
– Это вовсе не такая лодка, а гораздо меньше. Ею правит старик, а я лежу у его ног. Я не сплю, но не могу пошевельнуться. Руки опущены за борт, бороздят темную воду. Лодка уже вот-вот должна коснуться берега, и тут я падаю в воду, но старик этого не видит. Погружаясь все глубже, я вдруг понимаю, что он даже не знал обо мне. Скоро свет совсем гаснет, и мне становится очень холодно. Где-то далеко наверху раздается любимый голос. Он зовет меня по имени, но я не могу вспомнить, чей это голос.
– Это мой голос. Я хочу разбудить тебя.
– Может быть. – След от удара плети, полученного у Врат Скорби, клеймом горел на ее щеке.
Некоторое время мы сидели молча. Соловьи уже смолкли, но на всех деревьях пели канарейки, и я заметил попугая, мелькнувшего меж ветвей, как крошечный посыльный в пунцово-зеленой ливрее.
Наконец, Доркас снова заговорила:
– Какая страшная вещь – вода. Мне надо было бы привести тебя в какое-нибудь другое место, но я просто не могла ничего придумать. Лучше бы мы сели на траве вон под теми деревьями.
– Почему ты так боишься воды? Посмотри, как это красиво!
– Да – на солнце. Но по природе своей вода всегда стремится вниз и вниз, подальше от света.
– Но ведь она поднимается снова, – проговорил я. – Дождь, который ты видишь весной, – это та же вода, что бежала по канавам прошлой осенью. По крайней мере, так учил нас мастер Мальрубиус.
Она улыбнулась – словно в небе вспыхнула звезда.
– Хотелось бы в это верить. Даже если это и неправда. Северьян, с моей стороны глупо говорить, что я не встречала человека лучше тебя. Потому что ты единственный хороший человек, которого я знаю. Но мне кажется, что, если бы я знала тысячи других, все равно ты был бы лучшим из них. Вот о чем я хотела с тобой поговорить.
– Если ты нуждаешься в защите, можешь на меня рассчитывать. Ты это знаешь.
– Дело совсем не в этом, – возразила Доркас. – В каком-то смысле я сама хочу защитить тебя. Вот это уже действительно звучит глупо, правда? У меня нет даже семьи – никого, кроме тебя, – а все же мне кажется, что смогу тебя защитить.
– Но у тебя есть Иолента, доктор Талое, Балдандерс…
– Они никто. Северьян, неужели ты сам этого не чувствуешь? Я тоже никто, но они значат еще меньше, чем я. Прошлой ночью в палатке нас было пятеро, и все же ты был один. Как-то ты сказал мне, что тебе недостает воображения, но не почувствовать этого ты не мог.
– Значит, вот от чего ты хочешь спасти меня – от одиночества? Я был бы счастлив.
– Тогда я дам тебе все, что смогу, и так долго, как смогу. Но больше всею мне хотелось бы защитить тебя от мирских пересудов. От того, что о тебе думают. Северьян, ты помнишь мой сон? Как все эти люди в лавках и на улице считают меня каким-то нечистым духом? А может, они правы?
Она дрожала. Я крепче прижал ее к себе.
– Отчасти потому тот сон и причиняет такую боль. А отчасти – потому, что я знаю: они не совсем правы. Да, во мне сидит нечистый дух, но во мне есть и нечто другое – и это тоже я.
– Как ты можешь быть злым духом? В тебе нет ни капли дурного.
– Нет есть. – Она подняла на меня серьезные глаза. Никогда прежде я не видел в этом точеном лице, освещенном утренним солнцем, такой прелести и чистоты. – Есть, Северьян. Ведь и ты можешь быть таким, каким видят тебя люди. Да, иногда ты бываешь именно таким, как говорят. Помнишь, мы видели, как собор взвился в воздух и сгорел в мгновение ока? И как мы потом блуждали в лесу, пока не увидели свет, а там оказались доктор Талое с Балдандерсом. Они готовились к представлению вместе с Иолентой.
– Ты держала меня за руку, – подхватил я. – Мы разговаривали о философии. Разве я могу это забыть?
– Мы вышли на свет. Ты помнишь, что сказал доктор Талое, увидев нас?
Мой разум вернулся в тот вечер, завершивший день казни Агилюса. Я снова услышал рев толпы, крик Агии, затем удары Балдандерсова барабана.
– Он сказал, что теперь все в сборе. И назвал тебя Невинностью, а меня – Смертью. Доркас с серьезным видом кивнула.
– Правильно. Но ты же не Смерть, как бы часто он так тебя ни называл. Тогда уж и мясника, который каждый день забивает скот, можно назвать смертью. Для меня ты – Жизнь. Ты юноша по имени Северьян, и в твоей власти сменить одежду и сделаться рыбаком или плотником.
– У меня нет желания покидать гильдию.
– Но ты мог бы это сделать. Хоть сегодня. Людям не нравится считать других просто за людей. Они придумывают для них названия и этим связывают их по рукам и ногам. Но больше всего мне бы не хотелось, чтобы связывали тебя. Доктор Талое будет похуже большинства. Он по-своему лжец…
Она не закончила фразы, и я осмелился заметить:
– Однажды я слышал от Балдандерса, что доктор почти никогда не лжет.
– Я же сказала: «по-своему». Балдандерс прав. Доктор Талое редко говорит неправду – в том смысле как это принято понимать. Назвать тебя Смертью – это не ложь. Это…
– Метафора, – предложил я.
– Но это опасная, нехорошая метафора. Она направлена против тебя и потому ничуть не лучше лжи.
– Стало быть, ты считаешь, что доктор Талое меня ненавидит? Должен сказать, что, с тех пор как я оставил Цитадель, он один из немногих людей, которые проявили ко мне доброту. Ты, Иона, которого больше нет, одна старая женщина, с которой я познакомился в тюрьме, человек в желтом – между прочим, он тоже назвал меня Смертью – и доктор Талое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31