Вилькицкого, мыс Челюскин, города Архангельск и Владивосток, и вы увидите, где я был тогда и какое у нас было задание). Прождав их трое суток, мы тронулись в путь. Шли четыре транспорта. Всё шло хорошо. Уже прошли добрую половину пути, и вдруг акустик (человек, который прослушивает подводные лодки, ловит их на слух по приборам) кричит: «Контакт!» Сыграли боевую тревогу. Я стоял у штурвала. Оказывается, вражеская подводная лодка хотела потопить один наш транспорт, который шёл с ценным грузом. Когда все были на местах, по боевой тревоге начали топить лодку. Но не так-то легко утопить под водой врага. Акустик только докладывает: «Лодка идёт на норд-ост». Мне командир передаёт: «Держать норд-ост». Это значит: я должен был кораблём управлять и поставить его нос на норд-ост, то есть на северо-восток. Я держал точно. Через несколько минут послышалась команда: «Бомбы товсь!», «Бомбы за борт!» – и здесь мы начали утюжить врага глубинными бомбами. Через 15 – 20 минут из-под воды всплыли ящик, спасательный пояс, и на поверхности появилось масляное пятно. Стало ясно, что лодка потоплена.
Весь остальной караван ушёл вперёд, остался только наш корабль. Не успели мы ещё вытереть пот, как из-за горизонта показался самолёт. Он быстро приближался к нам, а мы ещё скорее приготовили ему гостинец. Он сделал заход, и хотел пикировать, но очередь пулемёта прошила его. В этом бою я был ранен в ногу, но с поста не ушёл и до конца управлял кораблём.
Вы спросите, откуда взялся самолёт. Отвечу: фашистская подводная лодка успела вызвать по радио самолёт. Но получилось так, что и самолёт ушёл туда же, куда и лодка, – на дно моря. Впоследствии оказалось, что эта лодка океанская, больше ста метров длиной. От наших бомб она зарылась носом в песок. Вот и всё.
В Архангельск мы прибыли благополучно, и сразу же был устроен товарищеский ужин, и за то, что потопили врага, нам, по морскому закону, дали жареного поросёнка. Такая у моряков традиция.
В следующем письме расскажу, как наш корабль два раза был торпедирован, но только с тем уговором, что ваше письмо будет втрое длиннее, чем первое, хорошо?
Привет вам от моих друзей и товарищей – моряков. Все они желают вам наилучших успехов в вашей жизни.
Пока до свиданья. Жду с нетерпением ответа.
Ваш друг Анатолий Нехода».


Надо ли говорить, что он был написан немедленно, этот ответ, и действительно оказался раза в три больше предыдущего письма. Надо ли говорить, что Саша Воробейко тут же решил стать самым настоящим северным моряком, да и остальные ребята чуть ли не поголовно собрались изучать Север, ехать на Север, плавать на Севере. Саша был ужасно польщён тем, что чуть ли не половина письма посвящена ему, и, кроме общего ответного письма, на Долгую Губу пошло ещё одно – лично от Александра Васильевича Воробейко. Он так и подписался полностью: именем, отчеством и фамилией.
Анатолий Александрович стал часто писать. Он не только отвечал на письма ребят, но иногда писал не в очередь. Как-то ребята упомянули, что они послали книги в село Покровское. В следующем письме Неходы мы прочли такие строки:
«Покровское я знаю. Я сам с Украины. У меня в тех местах жили отец с матерью, два брата и сестра. Гитлеровцы наше село сожгли, и все мои родные погибли. Я остался один из всей семьи».
– Тут не знаешь, что и отвечать, – тихо сказал Гай, когда Лёва закончил чтение.
Помнится, они ни словом не коснулись этого в ответном письме, но, мне казалось, они почувствовали: эта переписка нужна не только им, а и Анатолию Александровичу.
Писали ребята по очереди, потом прочитывали письмо в классе и с общего одобрения посылали. Но как-то, когда Борис сказал: «Я ответил Анатолию Александровичу, прочитать?» – Рябинин суховато отозвался:
– Что ж сегодня посылать? Сегодня за диктант пять двоек. А на рисовании тебя выгнали из класса – об этом как, тоже написал?
Да, писать об этом было неловко, и Борис сконфуженно спрятал листок.
Нехода обычно спрашивал о делах и успехах то одного, то другого. Выбрав наугад одну из фамилий (под первым письмом подписались все), он просил сообщить: как учится этот мальчик? Какой предмет больше всего любит? С кем дружит? Каким спортом увлекается? Довольна ли им я, учительница? Так он познакомился со многими. В день, когда кто-нибудь получал плохую отметку, ребята не писали на Север: им хотелось посылать туда только хорошие вести. И тот, кто получил двойку, чувствовал, что подвёл класс, лишил всех удовольствия во-время ответить другу. Мы стали богаче радостью, новая дружба стала неотъемлемой частью нашей жизни.

ВОСЬМОЕ МАРТА

Так незаметно подошёл март. По утрам бывало ещё морозно и воздух пощипывал ноздри, но небо уже голубело по-весеннему, и облака по нему плыли лёгкие и прозрачные. А восьмого марта на углу нашего переулка появилась цветочница с лотком; на нём весело желтели первые мимозы, и яркие шарики её были такие пушистые, будто на ветке сидели не цветы, а крошечные, только что вылупившиеся цыплята.
Я вошла в класс и опешила: на моём столе стоял огромный букет мимозы, а перед, ним большая металлическая чернильница, толстая общая тетрадь в красивом темносинем переплёте и коробка шоколада.
Ребята стояли торжественные, праздничные и во все глаза смотрели на меня. Возле чернильницы лежала длинная полоска плотной белой бумаги, и на ней три строчки, выведенные кем-то так старательно, что я даже не могла узнать почерк.
Дорогой Марине Николаевне
в Международный женский праздник
от её учеников
– прочла я.
Что было делать? Я не знала, да и сейчас не знаю, хорошо это или нехорошо – принимать от учеников подарки. Помню, когда мы были школьниками, мы дарили от всей души и, конечно, обиделись бы, если бы наш подарок отвергли. Но тут я стояла в замешательстве, не зная, как быть.
– Большое спасибо, – сказала я наконец. – Но, честное слово, ребята, для меня было бы самым лучшим подарком, если бы сегодняшний диктант вы написали без ошибок.
– Ну, так я и знал, так и знал, что вы так скажете! – воскликнул Боря, к в голосе его звучали разом торжество и возмущение.
– А сейчас мы вот что сделаем, – продолжала я, раскрывая коробку: – давайте праздновать Женский день. Ну-ка, Толя, угощайся!
Горюнов даже руки спрятал за спину, плотно сжал губы и замотал головой.
– Нет, нет, нельзя отказываться, когда угощают. Скорей бери, мне ведь надо всех угостить, – настаивала я. (Толя беспомощно оглянулся и нерешительно взял конфету.) – Теперь ты, Саша. Бери, бери!.. Теперь ты, Лёша, Боря, Володя, – говорила я, проходя по рядам.
Неудовольствие и растерянность на лицах ребят постепенно сменялись улыбкой, и когда я снова вернулась к своему столу (к счастью, хватило всем, и мне в том числе), коробка была пуста.
– А с тетрадкой знаете что сделаем? – сказала я. – Давайте будем писать в ней о новых интересных книжках, которые мы прочли.
– Как писать – всем вместе? – с недоумением переспросил Ильинский.
– Нет, по очереди. Прочитал интересную книгу – возьми у Лёши из шкафа тетрадь и запиши. А другие посмотрят и тоже захотят почитать эту книжку.
– А что писать-то?
– Вот сейчас обсудим. Я уже давно об этом думала. Писать будем так (я взяла мел и стала записывать на доске, ребята взялись за тетрадки): во-первых, конечно, автор; во-вторых, название…
– И краткое содержание? – подхватил Саша Гай.
– Нет уж, – возразил Борис, – тогда неинтересно будет читать. Если я знаю, чем кончается, зачем же я эту книгу возьму?
– Давайте так: имя автора, название книжки и то место, которое больше всего понравилось, – предложила я.
– Вот верно: самое интересное место, чтобы сразу было видно, что за книжка, – поддержал Боря.
– Что же это выходит: всё общее, а вам ничего не подарили? – сердито сказал Саша Воробейко.
– А цветы? – сказала я.
– И чернильница, – добавил Рябинин. – Знаете, её отец Ильинского сделал на заводе. Это вам!
– Мне? – сказала я. – Вот и чудесно! Чернильница и будет украшать мой стол в нашем классе.
Что правда, то правда: диктант в тот день не состоялся. И это плохо, конечно.

ОБЩАЯ ТЕТРАДЬ

Читать ребята очень любили, и мы много читали вместе, оставаясь после уроков. Заведующая нашей школьной библиотекой Вера Александровна не раз шутливо пеняла мне при встрече: «У меня из-за вас всегда много хлопот. Кто-кто, а я лучше всех знаю, о чём вы говорите со своими ребятами. В первую же перемену они сразу ко мне: подавай им сейчас же ту самую книжку, про которую Марина Николаевна сказала!»
Иногда я коротко рассказывала интересный случай из книги, которую они ещё не читали: «А дальше что было? А до этого что?» сыпались вопросы. «Отыщите книгу – и узнаете», неумолимо отвечала я. Или бывало я начинала рассказывать содержание книги и затем, остановившись на самом интересном месте, говорила: «А дальше вы сами прочтёте!»
В таких случаях Боря Левин просто выходил из себя. Стремительный и нетерпеливый, он близко принимал к сердцу судьбу героев и потому не выносил неизвестности
– Вы только скажите, хороший конец или плохой? – допытывался он.
Ребята присоединялись к нему и начинали умолять хором:
– Ну, Марина Николаевна, ну, пожалуйста! Вы только скажите, плохой конец или хороший?
Но я оставалась непреклонна. Книжку, знакомство с которой начиналось с такой вот загадки, ребята доставали непременно, хоть со дна моря, а добывали – так хотелось им прочитать самим, узнать до конца то, о чём я рассказывала.
И общая тетрадь в темносинем переплёте стала играть в нашей жизни большую роль.
Сначала было немало забавного. Так, если верить записи Вити Ильинского, автором «Путешествия Гулливера» был некто Свист. А Саша Воробейко, прочитав ненецкую сказку «Кукушка» – о матери, которая обратилась в кукушку и улетела от бессердечных детей, – добросовестно переписал её в тетрадь всю, от первого до последнего слова. Мы с удовольствием прочли эту умную и печальную сказку, но всё-таки растолковали Саше, что так не годится: надо не всё подряд переписывать, а только то место, которое больше всего понравилось.
– А если мне всё понравилось? – резонно возразил Саша.
– Так ты, может, и «Детей капитана Гранта» целиком перепишешь? – сказал Горюнов.
– Надо посидеть, сообразить и выбрать, – поддержала я Толю, а про себя подумала, что и впрямь трудно выбрать из этой сказки какое-то одно место – такая она тонкая, хрупкая и вместе с тем цельная, словно изумительная работа северных художников – резчиков по кости.
Понемногу ребята научились выбирать из прочитанной книги по небольшому выразительному отрывку, и я всегда с острым интересом читала эти выписки.
Горюнов выписал из «Голубой чашки» Гайдара такое место:

«– Ну что?! – забирая с собой сонного котёнка, спросила меня хитрая Светланка. – А разве теперь у нас жизнь плохая?
Поднялись и мы.
Золотая луна сияла над нашим садом.
Прогремел на север далёкий поезд.
Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик.
А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!»

А Гай из «Тимура и его команды» выписал вот что:

«– Будь спокоен! – отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. – Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
Тимур поднял голову.
Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!
Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:

– Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже».
Сквозь эти строки и слова я вдруг начинала видеть что-то внутреннее, сокровенное и в самих ребятах. По тому, что они выбирали в книге, нередко можно было судить об их мыслях, о том, что же их занимает. К тому же бесстрастная форма выписок и цитат постепенно перестала удовлетворять мальчиков. Как-то сам собой в записях появился ещё один, четвёртый пункт, который можно было бы, пожалуй, назвать: «Как я отношусь к этой книге».
Сначала писали лаконично: «Очень хорошая книга. Читал бы и перечитывал без конца». Или,: «Книга замечательная! Читал её пять раз!»
Понемногу эти отзывы становились более подробными и обоснованными.
«Мне очень жалко, – писал Горюнов о повести „Девочка ищет отца“, – что все мучения Коли и Лены оказались напрасными. По-моему, писатель неправильно заставил их зря мучиться».
И я подумала, что замечание Толи очень верно: книга оставляет именно такое чувство горестного недоумения. Оказывается, Лена и Коля, сами того не зная, бежали от друга, и все усилия Коли спасти девочку, оберечь её от опасности были просто-напросто не нужны. Зачем же это? Можно принять и оправдать любое страдание, любую жертву, если они необходимы и осмысленны, если они во имя большой и справедливой цели. Но если препятствия выдуманы и преодоление их неистинно, если события в книге нанизываются одно на другое просто ради занимательности, это очень плохо и ничему хорошему не может научить.
Одни читали больше и записывали чаще, другие – реже, но никто не остался в стороне от синей тетрадки.
Можно ли было, к примеру, не прочитать книжку, увидев, что написал о ней Боря Левин! Он обычно выражался коротко и крайне энергично: «Прочитал „Четвёртую высоту“. Мне очень понравилось, какая мужественная и бесстрашная была Гуля Королёва. Она ничего не боялась!» Или: «Прочитал про жизнь и приключения Амундсена. Начал по утрам обливаться холодной водой».
Этот мальчуган всё стремился сейчас же претворить в жизнь. Каждое слово из книги принимал как руководство к действию. Да и не он один. Когда Горюнов после продолжительной болезни пришёл в класс, стало ясно, что он сильно отстал по английскому.
– Хочешь, я поговорю с кем-нибудь из старшеклассников, чтобы тебе помогли догнать? – спросила я.
– Нет, спасибо, – ответил Толя. – Я сам.
– Но тебе будет трудно, класс уже далеко ушёл… Мы попросим Лёву, и он…
– Нет, не надо. Я сам, – вежливо, но твёрдо повторил Толя и, заметив, что я удивилась, объяснил: – Когда Гуля Королёва отстала по географии, она же сама догоняла и отказалась от помощи, помните?

ЭКЗАМЕНЫ

Ещё в январе поселилось в нашем классе новое слово: экзамены. Шутка сказать – первые экзамены! С представителями из отдела народного образования! С ассистентами! Кажется, я волновалась гораздо больше, чем ребята. Иногда мне снилось: Анатолий Дмитриевич распечатывает конверт, вынимает текст диктанта или изложения, я прочитываю его – и вижу, что моим ребятам ни за что, ни за какие блага мира с этой работой не справиться: правила, которым я их не учила, слова, которые и мне-то самой незнакомы… Это было очень неприятное ощущение, и я начала побаиваться, как бы не пришлось испытать его наяву.
Ближе к весне пришли в школу тексты экзаменационных билетов. Мы накинулись на них с жадностью, читали, перечитывали, прикидывали на все лады. По силам ли это ребятам? Справятся ли они?
Понемногу успокоились. Мать Киры отпечатала тексты билетов по арифметике и по русскому языку на машинке, так что каждый получил по экземпляру.
Многие занимались вместе. Я знала, что Горюнов, Гай и Левин собираются дома у Саши и повторяют билет за билетом, а иногда Горюнов вместе с Сашей Воробейко приходит заниматься к Румянцеву. Ильинский занимался с Селивановым, Выручка – с Глазковым.
Всё-таки я по-настоящему волновалась. А они, по-моему, волновались больше для порядка: так уж полагается, так принято – бояться экзаменов; они слышали об этом уже четыре года подряд и даже раньше от старших. «Что вы там понимаете! – пренебрежительно говорила Боре Левину его сестра, курносая и голубоглазая пятиклассница из соседней женской школы. И заканчивала многозначительно: – Вот погоди, будут у тебя экзамены, тогда узнаешь…»
Наслушавшись таких речей, Боря пришёл ко мне:
– Марина Николаевна, а это правда страшно? Вы нам расскажите, какие экзамены были в старой школе.
Вот, оказывается, существом какого почтенного возраста была я в представлении моих ребят: Боря, кажется, всерьёз предположил, что я живой свидетель и участник экзаменов в царской гимназии!
Мы писали изложения, разбирали ошибки, и я, радуясь и боясь верить себе, от раза к разу убеждалась, что язык у ребят стал лучше, свободнее, и ошибок они делают гораздо меньше, чем прежде. Но ведь известно: одно дело – изложение, написанное в обычной обстановке, и совсем другое – контрольная работа на экзамене. Нет, я никак не могла чувствовать себя спокойно.
Накануне первого экзамена мы украсили класс, купили цветов – на моём столе и на всех окнах лиловели кисти сирени, и самый воздух в классе стал душистый.
– Не завянет до завтра? – волновались ребята. – А в чём приходить? В белых рубашках и в галстуках? Ох, а вдруг мне мама белую рубашку не выгладила!
– А я уже всё себе выгладил, – сообщил Гай.
Всё это походило на подготовку к празднику. Только недавно, перед майскими днями, у нас тоже было много торжественных и шумных приготовлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27