Не скажу, чтобы было неприятно, но больше я не захоте
ла, по крайней мере в таких условиях. Любовь «на паях», как говорит одна мо
я подруга, Ц это не для меня. Когда я смотрела, как Фердинанд на диво стара
тельно сосет эту красотку, меня чуть не вырвало. Он жил в постоянном поиск
е новых эротических открытий, ни одного случая в жизни не упустил. По его н
есколько старомодному выражению, он отрицал любовь, эту буржуазную коме
дию. Говорил: дай мне несколько месяцев, и я научу тебя, как изжить ревност
ь и собственнические инстинкты. Но я оказалась неважной ученицей, допото
пные предрассудки крепко сидели во мне. Еще он часто добавлял: ты для мужч
ины Ц просто находка. Наконец-то я встретил женщину, которая никогда не п
отребует сделать ей ребенка. Твое бесплодие Ц дар Божий. С Фердинандом б
ыло раздолье плоти, зато сердце и душу он держал на голодном пайке.
Сказать по правде, этот незаурядный любовник был машиной Ц и толь
ко. Все начиналось дивной симфонией, а заканчивалось, как в боксерском по
единке, полным нокаутом. Ему надо было одного Ц чтобы я под ним выложилас
ь до донышка. Если уж совсем начистоту, в постели он был чудовищно серьезе
н, всякий раз воображая себя героем романа де Сада или Батая
Жорж Батай (1897 Ц 1962)
Ц французский писатель, считающийся наследником де Сада в соврем
енной литературе.
. Особенно Батая: однажды даже повез меня в Везле, где тот похоронен,
и заставил отдаться Ц зимой, под моросящим дождем Ц прямо на его могиле.
После этого мне пришлось обильно оросить надгробье Ц такая вот дань пам
яти усопшего. Именно в ту ночь я поняла, что движет Фердинандом: снобизм. Б
ывают снобы, сдвинутые на деньгах или светскости, а бывают сексуальные. О
н хотел во что бы то ни стало прослыть извращением: это придавало ему весу
в глазах окружающих. Наша с ним комната очень скоро превратилась в филиа
л секс-шопа: наручники, плетки, резиновые члены, кожаные маски и прочий хл
ам из порнофильмов Ц не могу сказать, чтобы мне все это очень нравилось. О
трицая условности в любви, мы оказались в плену условностей разврата.
Он доводил меня до такой степени накала, что все разговоры станови
лись излишними. Вознесенная столь высоко, я изнывала: к волне вожделения
мне недоставало волны слов. Я не ханжа, но люблю, когда после жаркого поеди
нка в постели за наслаждением следует ласка и партнерам есть о чем погов
орить. Увы, как телячьи нежности, так и умственные изыски были не в его вку
се, и я не узнавала в нем ослепившего меня поначалу краснобая. Бывает так,
что любовь с первого взгляда оказывается чисто физической и не находит о
тклика в душе. Жаль мне любовников, которые познают друг друга только чер
ез секс!
Фердинанд предпринял последнюю попытку привить мне свои вкусы и к
ак-то в отпуске нанял для меня невольницу. Это была здоровенная девка из Т
улузы, в миру студентка филологического факультета; ее дебелые телеса вы
пирали из-под кожаной сбруи. Ей полагалось исполнять все мои прихоти, а мн
е Ц за малейшее неповиновение бить ее хлыстом. Сама я при этом была полуг
олая и в туфлях на высоких шпильках. Я ломала голову, что бы ей приказать, н
о дальше мытья посуды и стряпни моя фантазия не пошла. Она проявила иници
ативу, забралась под стол, когда мы ели, подползла к моему стулу и, стянув с
меня трусики, принялась ублажать языком. Фердинанд тем временем лупил ее
по заду и осыпал отборной бранью. Я не выдержала и рассмеялась. Он вспылил
, я извинилась и пообещала быть суровой и безжалостной. Но даже самые изощ
ренные ласки этой любовницы по найму не могли меня возбудить. Кончилось
тем, что мы с ней даже подружились. Ей и самой эти игрища с клиентами давал
ись нелегко, особенно когда попадались уроды или законченные скоты. Но т
акие сеансы хорошо оплачивались, да и опыт порой давали незабываемый.
Около четырех я неспешным шагом пошла из Люксембургского сада; в г
олове звучал бодрый мотивчик, из тех, что выскребут из души любую печаль. Я
люблю этот сад Ц он мнит себя парком, но даже в его просторах есть что-то и
нтимное. Еще больше люблю Париж, любовью, граничащей с шовинизмом, люблю, п
отому что не родилась в этом городе, а сознательно предпочла в нем жить. Я
никогда не терзалась, разрываясь между Марокко и Бельгией, я принадлежу
тому отечеству, которое сама себе выбрала. А Париж Ц это ведь не просто го
род во Франции, это государство в государстве. Я ощущала в себе радостную
энергию, была полна решимости достойно проявить себя в своем деле Ц дер
житесь, душевные недуги! Пожалуй, я преувеличивала тяготы дежурства в От
ель-Дье, в конце концов, это как-никак одна из лучших столичных клиник. На с
камейках длинноногие девицы с едва намечающимися грудками испытывали
свои чары на прыщавых юнцах; когда парочки целовались, казалось, будто он
и заглатывают друг друга. Я смотрела, как две девчушки возятся с синицей, с
ломавшей крыло, и вдруг меня будто громом поразило: а ведь Фердинанд мне в
рет. Он говорил со мной так ласково только для того, чтобы развеять мои под
озрения. Он успокаивал меня Ц значит, ему есть что скрывать. От этой мысли
все закружилось перед глазами. Пришлось срочно сесть; меня прошиб пот, че
ресчур обильный даже для жаркого дня. Платок промок насквозь, едва я обте
рла лицо и руки. Этого человека не удержать, он ускользал, как вода между п
альцами. В первый месяц я старательно играла роль ненасытной Мессалины,
потакая его пунктику, соответствовала стереотипу раскрепощенной женщи
ны, притворялась, будто презираю пары со стажем, прочные союзы. Но больше я
не могу, я устала. Я не создана прыгать из постели в постель, вот в чем дело;
может быть, это не делает мне чести, но мне плевать. Мое извращение в том, чт
о я патологически нормальна. В конце концов, разве желание избежать в люб
ви избитого не избито само по себе донельзя?
Когда Фердинанд понял, что я никакая не партнерша по оргиям, а всего
лишь безнадежно обыкновенная, банально влюбленная женщина, я думала, он
меня бросит. Молила Бога, чтобы бросил. Но нет, он почему-то изменил линию п
оведения: оказывается, сентиментальный вертопрах прикипел ко мне. Послу
шать его, так до встречи со мной в его жизни не было ничего стоящего, так, од
нодневки. Как по волшебству, он вдруг стал поборником верности, заговори
л о браке, о том, чтобы усыновить ребенка. Это он-то, ярый противник моногам
ии, вызывался быть мужем и отцом семейства! Что-то тут явно было нечисто. В
самом деле, он меня любил или хотел, как говорится, и невинность соблюсти,
и капитал приобрести: не потерять меня и сохранить холостяцкую вольницу
? Беда в том, что лгун может иногда сказать и правду, да только никто ему не п
оверит. Вот и я не верила ни одному его слову, он меня совсем заморочил. Дав
ал обещания, забывал о них и снова обещал. Его вольты изматывали меня. Любо
вь боролась во мне с желанием докопаться до истины, и я стала шпионить за с
воим ненаглядным; больше всего мне хотелось насадить его на булавку, как
бабочку под стеклом. Я рылась в его одежде, в нижнем белье, шарила по карма
нам. Откуда бы он ни пришел, с порога хваталась за его руки, вынюхивала на п
одушечке среднего или указательного пальца запах женщины Ц я-то знала,
какой он до этого охотник. Я была сама себе противна Ц как можно пасть так
низко? Ц но ничего не могла с собой поделать.
Часами я расшифровывала его записную книжку: это был настоящий кла
дезь, письмена, требовавшие не меньше терпения и прозорливости, чем како
й-нибудь старинный манускрипт. Все записи в ней поддавались двоякому, а т
о и троякому толкованию, за всякой назначенной встречей могла крыться ин
трижка, возможная соперница. Я копила улики, таинственные адреса, будто н
арочно неразборчивые, фамилии, наспех, как бы в беспорядке нацарапанные
имена, которые могли быть и мужскими, и женскими, инициалы над номером тел
ефона, цифры которого были написаны так небрежно, что читались и так и эда
к. И на все эти каракули находилось объяснение: агент, например, или директ
ор театра, с которым нужно срочно связаться. В этом хаосе чувствовалась с
истема, и я ставила себе целью выявить ее, вооружившись лупой и карандашо
м. Мне случалось набирать какой-нибудь номер, я слушала голос и, устыдивши
сь, вешала трубку. Если голос был женский, пыталась представить себе его о
бладательницу, ее возраст, характер. Нежный голосок был для меня признак
ом чувственности, и я мечтала слышать только стервозных абоненток. С Фер
динандом я узнала морок красивых слов Ц красивых и лживых. Он изъяснялс
я теперь на двух языках Ц любви до гроба и независимого непостоянства, г
оворил «Я люблю тебя» и «Я люблю свою свободу» на одном дыхании, и я теряла
сь, не понимая, что же ему все-таки нужнее Ц якорь или воля. А ведь мастером
двойной игры был в свое время мой родной отец. В Льеже, где мы жили, он целых
пятнадцать лет содержал еще одну жену, родившую ему двух детей, и ухитрял
ся жить на два доме, благо расстояние между ними было всего несколько кил
ометров, по разным берегам Мааса
Река в Бельгии
. Я так и не познакомилась с двумя моими единокровными сестрами поч
ти одних лет со мной, одна из которых, говорят, вылитая я. Везет же мне: после
двуличного отца достался лживый любовник; в обоих случаях мужчина вешал
мне лапшу на уши, и я уже не знала, можно ли вообще верить словам.
Маленькая фея
От хорошего настроения не осталось и следа; после Люксембургского
сада в больницу я пришла злая на весь свет, огрызалась на медсестер, наора
ла на какого-то интерна так, что тот залился краской, послала куда подальш
е журналиста, который собирал материал о буднях дежурных врачей. Вечер н
ачался хуже некуда, я срывалась на пациентов, слушала их вполуха, не глядя
выписывала транквилизаторы. В эту окаянную жару у слабых на голову вовсе
крыша ехала, и у меня в первую очередь. Некоторые из больных изводили меня
кошмарной разговорчивостью. Я повторялась, дважды задавала одни и те же
вопросы, ставила диагнозы наобум. О карьере я больше не помышляла. Так бы и
крикнула всем этим утопающим, которые отчаянно цеплялись за меня: да тон
ите себе, исчезните с глаз долой раз и навсегда! И главное Ц заткнитесь на
конец, скопище жалких нытиков! Философы на мою голову! Один неплохо одеты
й мужчина, жаловавшийся на угнетенное состояние, многословно винил себя
во всех смертных грехах. Послушать его, он был причиной всех невзгод свое
й семьи и всех бед Франции тоже. Твердил без конца: это все я, я мразь. Под ко
нец я не выдержала: а дыра в озоновом слое Ц тоже ваша работа? Он ошеломле
нно уставился на меня: как вы догадались?
Мне надо было на ком-то сорвать злость, и под горячую руку подвернул
ся Бенжамен Толон. Дежуривший днем психиатр оставил для меня записку в е
го карте: вы уверены, что госпитализация была необходима? Что значит этот
маскарад? Мой ряженый действовал на нервы персоналу и другим больным, те
дразнили его Фантомасом, издевались, подначивали открыть лицо. Двое даже
попытались сорвать с него маску. Желая спрятаться, он только привлекал к
себе внимание. Я зашла к нему Ц во избежание инцидентов его поместили в о
тдельную палату Ц и предупредила, что его вышвырнут на улицу, если он не п
рекратит это безобразие. Я попыталась вложить в свою тираду все отвращен
ие, на какое только была способна, но так нервничала, что растеряла слова.
Только в дверях сумела наконец выдать нечто связное:
Ц И не вздумайте сегодня являться ко мне с вашими бреднями. Только
попробуйте Ц я вызову санитаров и скажу, что вы набросились на меня.
Он пожал плечами:
Ц Тем хуже для вас!
Этот ответ меня доконал. Я больше не могла, я готова была бежать куда
глаза глядят, они мне все осточертели. Не понимаю, почему этот ряженый дов
ел меня до такого состояния, но он усугубил мою неуверенность. Он будто ви
дел меня насквозь из-под своей маски, раскусил меня, самозванку. Я убежала
в туалет и разревелась, сил моих не была. Все, хватит, ни минуты больше не по
свящу человеческому отребью. Надо успокоиться, иначе мне самой впору буд
ет обращаться к психиатру, Фердинанд, пожалуйста, вытащи меня из этой кло
аки! Любовь Ц это чудо, потому что она замыкает весь мир на одном человеке
, с которым вам хорошо, любовь Ц это кошмар, потому что она замыкает весь м
ир на одном человеке, без которого вам плохо. Фердинанд уехал и, как крысол
ов с дудочкой, опустошил столицу, остались только я да толпа помешанных. Д
есять минут я слушала кантату «Actus tragicus» и пыталась почерпнуть в мрачновато-
торжественном пении хора урок стойкости и силы. Волшебную математику Ба
ха мне открыл в свое время дед, отец моей матери. Я в ответ напевала ему обр
ывки арабских и андалузских песен. Он просил перевести, а я не могла. Ярый
антиклерикал, он любил в христианстве только богослужения на латыни и то
чно так же обожал, не понимая слов, молитвы в мечети. Это он, потом, когда род
ители разошлись и отец переехал в Антверпен со своей второй женой, посов
етовал мне уносить ноги от домашних истерик и попытать счастья во Франци
и. Когда уходишь из семьи, то бежишь от навязанного тебе раздора, чтобы соз
дать свой, избранный добровольно. Я должна во что бы то ни стало взять себя
в руки, я просто не имею права давать слабину. В конце концов, свою професс
ию я выбрала сама. Надо привыкать работать в открытой ране общества, там, г
де все стонет и воет от боли, надо быть отзывчивой, выслушивая излияния вс
ех этих мужчин и женщин, которые приходят ко мне за помощью. Я вышла из туа
лета, вполне успокоившись, и с покаянной головой пошла извиниться перед
медсестрами за резкость. Они меня понимали, им тоже были знакомы любовны
е горести, и мне стало досадно, что я для всех Ц открытая книга.
Я осталась со своими благими намерениями, часы тянулись до ужаса м
едленно, но тут вдруг Париж, большой мастак на самые романтические случа
йные встречи, подарил мне маленькую радость, вознаградившую меня за всю
эту ночь. Какой-то невыносимо вонючий клошар с окровавленной головой Ц
об нее разбили бутылку Ц вопил: «Я еле дотягиваю до конца месяца, а уж пос
ледние четыре недели совсем туго!» Одна молоденькая санитарка, уроженка
Пондишери с охрово-смуглой кожей, кивнув на него, сказала мне:
Ц Чтобы не было противно, я всегда представляю себе, что кто-нибуд
ь из этих раненых Ц Бог, который пришел испытать меня, переодевшись нищи
м.
Я как раз стояла, размышляя над ее словами, когда в приемный покой во
шла старушка, которую вела за руку девочка лет восьми, не больше. Черногла
зая, с длинной косой, в плиссированной юбочке и лаковых сандалетах, наряд
ная, словно только что с детского праздника. Личико у нее было встревожен
ное. Эта маленькая фея являла такой разительный контраст с мерзкими рожа
ми вокруг, что у меня защемило сердце. Малышка направилась прямо ко мне.
Ц Здравствуйте, я приехала на такси с бабушкой. По-моему, она больн
а.
Ц Что с ней такое?
Ц А вы послушайте ее и сами поймете.
Девочка страдальчески сморщилась. Я подошла к почтенной даме; та, н
есмотря на жару, была одета в строгий костюм и держала в руках небольшой ч
емоданчик. Манеры у старушки были отменные, вот только ногами она слегка
шаркала. Мы немного поговорили в кабинете, и она поведала мне под большим
секретом, что немцы уже у стен Парижа и проникают в город под видом рабочи
х-эмигрантов. Она приехала сюда, чтобы укрыться в надежном месте.
Ц Объясните же ей, что война давно кончилась, Ц перебила девочка.
Ц Я знаю, что говорю, не слушайте ребенка. Через несколько часов на
д ратушей водрузят свастику вместе с мусульманским полумесяцем, вот тог
да вы пожалеете, что отмахивались от меня.
Ц Бабуля, сейчас конец двадцатого века, немцы Ц наши союзники. Ник
акой войны нет, очнись!
Старушка заблудилась в лабиринте своей памяти, она никого не узнав
ала, путала имена и времена, порывалась позвонить давно умершим друзьям.
В паузах между двумя фразами голова ее бессильно падала на грудь, словно
не выдерживала тяжести сказанного. Рассудок теплился в ней дрожащим, то
и дело гаснущим язычком пламени. Малышку звали Лидой. Ее мать была египтя
нка, коптской веры; родители Ц они оба погибли, утонули, катаясь на яхте,
Ц назвали ее так из любви к Верди. Она жила вдвоем с бабушкой в ее квартир
е в Марэ. Я удивилась: это же надо было сообразить привезти старушку в отде
ление «Скорой помощи».
Ц Одно из двух: или бабуля права, тогда ведь нужно кого-нибудь пред
упредить, или она ошибается, тогда пусть ей это объяснят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
ла, по крайней мере в таких условиях. Любовь «на паях», как говорит одна мо
я подруга, Ц это не для меня. Когда я смотрела, как Фердинанд на диво стара
тельно сосет эту красотку, меня чуть не вырвало. Он жил в постоянном поиск
е новых эротических открытий, ни одного случая в жизни не упустил. По его н
есколько старомодному выражению, он отрицал любовь, эту буржуазную коме
дию. Говорил: дай мне несколько месяцев, и я научу тебя, как изжить ревност
ь и собственнические инстинкты. Но я оказалась неважной ученицей, допото
пные предрассудки крепко сидели во мне. Еще он часто добавлял: ты для мужч
ины Ц просто находка. Наконец-то я встретил женщину, которая никогда не п
отребует сделать ей ребенка. Твое бесплодие Ц дар Божий. С Фердинандом б
ыло раздолье плоти, зато сердце и душу он держал на голодном пайке.
Сказать по правде, этот незаурядный любовник был машиной Ц и толь
ко. Все начиналось дивной симфонией, а заканчивалось, как в боксерском по
единке, полным нокаутом. Ему надо было одного Ц чтобы я под ним выложилас
ь до донышка. Если уж совсем начистоту, в постели он был чудовищно серьезе
н, всякий раз воображая себя героем романа де Сада или Батая
Жорж Батай (1897 Ц 1962)
Ц французский писатель, считающийся наследником де Сада в соврем
енной литературе.
. Особенно Батая: однажды даже повез меня в Везле, где тот похоронен,
и заставил отдаться Ц зимой, под моросящим дождем Ц прямо на его могиле.
После этого мне пришлось обильно оросить надгробье Ц такая вот дань пам
яти усопшего. Именно в ту ночь я поняла, что движет Фердинандом: снобизм. Б
ывают снобы, сдвинутые на деньгах или светскости, а бывают сексуальные. О
н хотел во что бы то ни стало прослыть извращением: это придавало ему весу
в глазах окружающих. Наша с ним комната очень скоро превратилась в филиа
л секс-шопа: наручники, плетки, резиновые члены, кожаные маски и прочий хл
ам из порнофильмов Ц не могу сказать, чтобы мне все это очень нравилось. О
трицая условности в любви, мы оказались в плену условностей разврата.
Он доводил меня до такой степени накала, что все разговоры станови
лись излишними. Вознесенная столь высоко, я изнывала: к волне вожделения
мне недоставало волны слов. Я не ханжа, но люблю, когда после жаркого поеди
нка в постели за наслаждением следует ласка и партнерам есть о чем погов
орить. Увы, как телячьи нежности, так и умственные изыски были не в его вку
се, и я не узнавала в нем ослепившего меня поначалу краснобая. Бывает так,
что любовь с первого взгляда оказывается чисто физической и не находит о
тклика в душе. Жаль мне любовников, которые познают друг друга только чер
ез секс!
Фердинанд предпринял последнюю попытку привить мне свои вкусы и к
ак-то в отпуске нанял для меня невольницу. Это была здоровенная девка из Т
улузы, в миру студентка филологического факультета; ее дебелые телеса вы
пирали из-под кожаной сбруи. Ей полагалось исполнять все мои прихоти, а мн
е Ц за малейшее неповиновение бить ее хлыстом. Сама я при этом была полуг
олая и в туфлях на высоких шпильках. Я ломала голову, что бы ей приказать, н
о дальше мытья посуды и стряпни моя фантазия не пошла. Она проявила иници
ативу, забралась под стол, когда мы ели, подползла к моему стулу и, стянув с
меня трусики, принялась ублажать языком. Фердинанд тем временем лупил ее
по заду и осыпал отборной бранью. Я не выдержала и рассмеялась. Он вспылил
, я извинилась и пообещала быть суровой и безжалостной. Но даже самые изощ
ренные ласки этой любовницы по найму не могли меня возбудить. Кончилось
тем, что мы с ней даже подружились. Ей и самой эти игрища с клиентами давал
ись нелегко, особенно когда попадались уроды или законченные скоты. Но т
акие сеансы хорошо оплачивались, да и опыт порой давали незабываемый.
Около четырех я неспешным шагом пошла из Люксембургского сада; в г
олове звучал бодрый мотивчик, из тех, что выскребут из души любую печаль. Я
люблю этот сад Ц он мнит себя парком, но даже в его просторах есть что-то и
нтимное. Еще больше люблю Париж, любовью, граничащей с шовинизмом, люблю, п
отому что не родилась в этом городе, а сознательно предпочла в нем жить. Я
никогда не терзалась, разрываясь между Марокко и Бельгией, я принадлежу
тому отечеству, которое сама себе выбрала. А Париж Ц это ведь не просто го
род во Франции, это государство в государстве. Я ощущала в себе радостную
энергию, была полна решимости достойно проявить себя в своем деле Ц дер
житесь, душевные недуги! Пожалуй, я преувеличивала тяготы дежурства в От
ель-Дье, в конце концов, это как-никак одна из лучших столичных клиник. На с
камейках длинноногие девицы с едва намечающимися грудками испытывали
свои чары на прыщавых юнцах; когда парочки целовались, казалось, будто он
и заглатывают друг друга. Я смотрела, как две девчушки возятся с синицей, с
ломавшей крыло, и вдруг меня будто громом поразило: а ведь Фердинанд мне в
рет. Он говорил со мной так ласково только для того, чтобы развеять мои под
озрения. Он успокаивал меня Ц значит, ему есть что скрывать. От этой мысли
все закружилось перед глазами. Пришлось срочно сесть; меня прошиб пот, че
ресчур обильный даже для жаркого дня. Платок промок насквозь, едва я обте
рла лицо и руки. Этого человека не удержать, он ускользал, как вода между п
альцами. В первый месяц я старательно играла роль ненасытной Мессалины,
потакая его пунктику, соответствовала стереотипу раскрепощенной женщи
ны, притворялась, будто презираю пары со стажем, прочные союзы. Но больше я
не могу, я устала. Я не создана прыгать из постели в постель, вот в чем дело;
может быть, это не делает мне чести, но мне плевать. Мое извращение в том, чт
о я патологически нормальна. В конце концов, разве желание избежать в люб
ви избитого не избито само по себе донельзя?
Когда Фердинанд понял, что я никакая не партнерша по оргиям, а всего
лишь безнадежно обыкновенная, банально влюбленная женщина, я думала, он
меня бросит. Молила Бога, чтобы бросил. Но нет, он почему-то изменил линию п
оведения: оказывается, сентиментальный вертопрах прикипел ко мне. Послу
шать его, так до встречи со мной в его жизни не было ничего стоящего, так, од
нодневки. Как по волшебству, он вдруг стал поборником верности, заговори
л о браке, о том, чтобы усыновить ребенка. Это он-то, ярый противник моногам
ии, вызывался быть мужем и отцом семейства! Что-то тут явно было нечисто. В
самом деле, он меня любил или хотел, как говорится, и невинность соблюсти,
и капитал приобрести: не потерять меня и сохранить холостяцкую вольницу
? Беда в том, что лгун может иногда сказать и правду, да только никто ему не п
оверит. Вот и я не верила ни одному его слову, он меня совсем заморочил. Дав
ал обещания, забывал о них и снова обещал. Его вольты изматывали меня. Любо
вь боролась во мне с желанием докопаться до истины, и я стала шпионить за с
воим ненаглядным; больше всего мне хотелось насадить его на булавку, как
бабочку под стеклом. Я рылась в его одежде, в нижнем белье, шарила по карма
нам. Откуда бы он ни пришел, с порога хваталась за его руки, вынюхивала на п
одушечке среднего или указательного пальца запах женщины Ц я-то знала,
какой он до этого охотник. Я была сама себе противна Ц как можно пасть так
низко? Ц но ничего не могла с собой поделать.
Часами я расшифровывала его записную книжку: это был настоящий кла
дезь, письмена, требовавшие не меньше терпения и прозорливости, чем како
й-нибудь старинный манускрипт. Все записи в ней поддавались двоякому, а т
о и троякому толкованию, за всякой назначенной встречей могла крыться ин
трижка, возможная соперница. Я копила улики, таинственные адреса, будто н
арочно неразборчивые, фамилии, наспех, как бы в беспорядке нацарапанные
имена, которые могли быть и мужскими, и женскими, инициалы над номером тел
ефона, цифры которого были написаны так небрежно, что читались и так и эда
к. И на все эти каракули находилось объяснение: агент, например, или директ
ор театра, с которым нужно срочно связаться. В этом хаосе чувствовалась с
истема, и я ставила себе целью выявить ее, вооружившись лупой и карандашо
м. Мне случалось набирать какой-нибудь номер, я слушала голос и, устыдивши
сь, вешала трубку. Если голос был женский, пыталась представить себе его о
бладательницу, ее возраст, характер. Нежный голосок был для меня признак
ом чувственности, и я мечтала слышать только стервозных абоненток. С Фер
динандом я узнала морок красивых слов Ц красивых и лживых. Он изъяснялс
я теперь на двух языках Ц любви до гроба и независимого непостоянства, г
оворил «Я люблю тебя» и «Я люблю свою свободу» на одном дыхании, и я теряла
сь, не понимая, что же ему все-таки нужнее Ц якорь или воля. А ведь мастером
двойной игры был в свое время мой родной отец. В Льеже, где мы жили, он целых
пятнадцать лет содержал еще одну жену, родившую ему двух детей, и ухитрял
ся жить на два доме, благо расстояние между ними было всего несколько кил
ометров, по разным берегам Мааса
Река в Бельгии
. Я так и не познакомилась с двумя моими единокровными сестрами поч
ти одних лет со мной, одна из которых, говорят, вылитая я. Везет же мне: после
двуличного отца достался лживый любовник; в обоих случаях мужчина вешал
мне лапшу на уши, и я уже не знала, можно ли вообще верить словам.
Маленькая фея
От хорошего настроения не осталось и следа; после Люксембургского
сада в больницу я пришла злая на весь свет, огрызалась на медсестер, наора
ла на какого-то интерна так, что тот залился краской, послала куда подальш
е журналиста, который собирал материал о буднях дежурных врачей. Вечер н
ачался хуже некуда, я срывалась на пациентов, слушала их вполуха, не глядя
выписывала транквилизаторы. В эту окаянную жару у слабых на голову вовсе
крыша ехала, и у меня в первую очередь. Некоторые из больных изводили меня
кошмарной разговорчивостью. Я повторялась, дважды задавала одни и те же
вопросы, ставила диагнозы наобум. О карьере я больше не помышляла. Так бы и
крикнула всем этим утопающим, которые отчаянно цеплялись за меня: да тон
ите себе, исчезните с глаз долой раз и навсегда! И главное Ц заткнитесь на
конец, скопище жалких нытиков! Философы на мою голову! Один неплохо одеты
й мужчина, жаловавшийся на угнетенное состояние, многословно винил себя
во всех смертных грехах. Послушать его, он был причиной всех невзгод свое
й семьи и всех бед Франции тоже. Твердил без конца: это все я, я мразь. Под ко
нец я не выдержала: а дыра в озоновом слое Ц тоже ваша работа? Он ошеломле
нно уставился на меня: как вы догадались?
Мне надо было на ком-то сорвать злость, и под горячую руку подвернул
ся Бенжамен Толон. Дежуривший днем психиатр оставил для меня записку в е
го карте: вы уверены, что госпитализация была необходима? Что значит этот
маскарад? Мой ряженый действовал на нервы персоналу и другим больным, те
дразнили его Фантомасом, издевались, подначивали открыть лицо. Двое даже
попытались сорвать с него маску. Желая спрятаться, он только привлекал к
себе внимание. Я зашла к нему Ц во избежание инцидентов его поместили в о
тдельную палату Ц и предупредила, что его вышвырнут на улицу, если он не п
рекратит это безобразие. Я попыталась вложить в свою тираду все отвращен
ие, на какое только была способна, но так нервничала, что растеряла слова.
Только в дверях сумела наконец выдать нечто связное:
Ц И не вздумайте сегодня являться ко мне с вашими бреднями. Только
попробуйте Ц я вызову санитаров и скажу, что вы набросились на меня.
Он пожал плечами:
Ц Тем хуже для вас!
Этот ответ меня доконал. Я больше не могла, я готова была бежать куда
глаза глядят, они мне все осточертели. Не понимаю, почему этот ряженый дов
ел меня до такого состояния, но он усугубил мою неуверенность. Он будто ви
дел меня насквозь из-под своей маски, раскусил меня, самозванку. Я убежала
в туалет и разревелась, сил моих не была. Все, хватит, ни минуты больше не по
свящу человеческому отребью. Надо успокоиться, иначе мне самой впору буд
ет обращаться к психиатру, Фердинанд, пожалуйста, вытащи меня из этой кло
аки! Любовь Ц это чудо, потому что она замыкает весь мир на одном человеке
, с которым вам хорошо, любовь Ц это кошмар, потому что она замыкает весь м
ир на одном человеке, без которого вам плохо. Фердинанд уехал и, как крысол
ов с дудочкой, опустошил столицу, остались только я да толпа помешанных. Д
есять минут я слушала кантату «Actus tragicus» и пыталась почерпнуть в мрачновато-
торжественном пении хора урок стойкости и силы. Волшебную математику Ба
ха мне открыл в свое время дед, отец моей матери. Я в ответ напевала ему обр
ывки арабских и андалузских песен. Он просил перевести, а я не могла. Ярый
антиклерикал, он любил в христианстве только богослужения на латыни и то
чно так же обожал, не понимая слов, молитвы в мечети. Это он, потом, когда род
ители разошлись и отец переехал в Антверпен со своей второй женой, посов
етовал мне уносить ноги от домашних истерик и попытать счастья во Франци
и. Когда уходишь из семьи, то бежишь от навязанного тебе раздора, чтобы соз
дать свой, избранный добровольно. Я должна во что бы то ни стало взять себя
в руки, я просто не имею права давать слабину. В конце концов, свою професс
ию я выбрала сама. Надо привыкать работать в открытой ране общества, там, г
де все стонет и воет от боли, надо быть отзывчивой, выслушивая излияния вс
ех этих мужчин и женщин, которые приходят ко мне за помощью. Я вышла из туа
лета, вполне успокоившись, и с покаянной головой пошла извиниться перед
медсестрами за резкость. Они меня понимали, им тоже были знакомы любовны
е горести, и мне стало досадно, что я для всех Ц открытая книга.
Я осталась со своими благими намерениями, часы тянулись до ужаса м
едленно, но тут вдруг Париж, большой мастак на самые романтические случа
йные встречи, подарил мне маленькую радость, вознаградившую меня за всю
эту ночь. Какой-то невыносимо вонючий клошар с окровавленной головой Ц
об нее разбили бутылку Ц вопил: «Я еле дотягиваю до конца месяца, а уж пос
ледние четыре недели совсем туго!» Одна молоденькая санитарка, уроженка
Пондишери с охрово-смуглой кожей, кивнув на него, сказала мне:
Ц Чтобы не было противно, я всегда представляю себе, что кто-нибуд
ь из этих раненых Ц Бог, который пришел испытать меня, переодевшись нищи
м.
Я как раз стояла, размышляя над ее словами, когда в приемный покой во
шла старушка, которую вела за руку девочка лет восьми, не больше. Черногла
зая, с длинной косой, в плиссированной юбочке и лаковых сандалетах, наряд
ная, словно только что с детского праздника. Личико у нее было встревожен
ное. Эта маленькая фея являла такой разительный контраст с мерзкими рожа
ми вокруг, что у меня защемило сердце. Малышка направилась прямо ко мне.
Ц Здравствуйте, я приехала на такси с бабушкой. По-моему, она больн
а.
Ц Что с ней такое?
Ц А вы послушайте ее и сами поймете.
Девочка страдальчески сморщилась. Я подошла к почтенной даме; та, н
есмотря на жару, была одета в строгий костюм и держала в руках небольшой ч
емоданчик. Манеры у старушки были отменные, вот только ногами она слегка
шаркала. Мы немного поговорили в кабинете, и она поведала мне под большим
секретом, что немцы уже у стен Парижа и проникают в город под видом рабочи
х-эмигрантов. Она приехала сюда, чтобы укрыться в надежном месте.
Ц Объясните же ей, что война давно кончилась, Ц перебила девочка.
Ц Я знаю, что говорю, не слушайте ребенка. Через несколько часов на
д ратушей водрузят свастику вместе с мусульманским полумесяцем, вот тог
да вы пожалеете, что отмахивались от меня.
Ц Бабуля, сейчас конец двадцатого века, немцы Ц наши союзники. Ник
акой войны нет, очнись!
Старушка заблудилась в лабиринте своей памяти, она никого не узнав
ала, путала имена и времена, порывалась позвонить давно умершим друзьям.
В паузах между двумя фразами голова ее бессильно падала на грудь, словно
не выдерживала тяжести сказанного. Рассудок теплился в ней дрожащим, то
и дело гаснущим язычком пламени. Малышку звали Лидой. Ее мать была египтя
нка, коптской веры; родители Ц они оба погибли, утонули, катаясь на яхте,
Ц назвали ее так из любви к Верди. Она жила вдвоем с бабушкой в ее квартир
е в Марэ. Я удивилась: это же надо было сообразить привезти старушку в отде
ление «Скорой помощи».
Ц Одно из двух: или бабуля права, тогда ведь нужно кого-нибудь пред
упредить, или она ошибается, тогда пусть ей это объяснят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26