Но в
се равно скаредность была сильнее меня: мало того что я экономил каждый ф
ранк и предоставлял ей платить везде, где только можно, я еще и часть чаевы
х, которые она оставляла официантам и швейцарам, прикарманивал, находя, ч
то им будет слишком жирно. Если бы мог, я и у всех уличных попрошаек отнима
л бы гроши, которые она им подавала. Я таскал мелочь у нее из карманов, подб
ирал все монетки, которые она роняла на кресло или на ковер, а при случае м
ог даже стянуть сотню, а то и две. Я грабил ее так же, как грабил классиков, с
очиняя роман: по крохам, по чуть-чуть, и все это пополняло мой счет. Элен был
а транжиркой, сорила деньгами, не считая; она ничего не замечала. Без этих
постыдных пакостей я просто жить не мог. В конце концов, она должна была зн
ать, на что идет: нельзя такому ничтожеству, как я, вдыхать богатство полно
й грудью: если не принять меры предосторожности, возможен коллапс. Поряд
очным быть легко, когда для этого есть средства. К колыбели Элен слетелис
ь все добрые феи-крестные, а над моей склонились все злые мачехи; она-то ни
когда не чувствовала себя лишней на свете, теплое местечко ожидало ее за
долго до рождения. Оттого, что наши пути случайно пересеклись, лишь глубж
е стала разделявшая нас пропасть. Приукрашенный ее любовью, я присвоил м
есто и положение, на которые не имел права. Как ни захваливала меня Элен, я-
то знал, что того чуда, которого она ждала, со мной никогда не произойдет. И
главное Ц я ведь оставался ее пленником. Глядя в ее ласковые глаза, я виде
л безжалостную тюремщицу, готовую сурово наказать меня за попытку к бегс
тву. Я ненавидел ее за эту кабалу и еще пуще ненавидел себя за то, что мне та
к хорошо в ее золотой клетке.
Вдобавок я завидовал неизменной бодрости Элен, ее неистощимому запасу ж
изненных сил. Между нами была разница в двенадцать лет: целая вечность. Я-
то и в двадцать уже никуда не годился, я ведь вам говорил. Каждое утро удив
ляюсь, что еще могу встать. Вся моя энергия уходит на то, чтобы поддерживат
ь в себе жизнь, Ц и только. Иное дело Элен Ц ее сияющий вид являл разитель
ный контраст с моей черной меланхолией. А как, например, она умела спать Ц
я только диву давался! Я, ворочаясь, мучился бессонницей, а она погружалас
ь в сон, точно в кому, будто захлопывала дверь перед всем миром. Это был ухо
д в небытие, ни свет, ни звуки не могли нарушить ее сон: как уложишь ее накан
уне, так и найдешь восемь-девять часов спустя Ц лежит в той же позе, выспа
вшаяся, окутанная ласковым теплом, словно младенец. Я, бывало, среди ночи з
ажигал лампу, пытаясь проникнуть в тайну Элен, дотрагивался до нее, прово
дил пальцем по краешку губ, гладил пушок на щеках, вслушивался в ее ровное
дыхание. Открой свой секрет, просил я, почему над тобой не властно время? Я
млел от ее по-детски мягкой наготы, от белой кожи с веснушками, похожими н
а овсяные хлопья в чашке молока. Было такое чувство, будто кто-то оказал м
не доверие, поручив хранить сон этого ангела. Но из глубины моего существ
а рвался гневный крик, отчаянный, душераздирающий вопль. Я слышал, как бье
тся у моей груди ее сердце, моторчик, которому не будет сносу во веки веков
, видел, как расцветают румянцем ее скулы Ц она всегда розовела во сне, мн
е это очень нравилось. Откуда, Элен, откуда в тебе столько жизни? Как ты сме
ешь так спокойно лежать рядом со мной? Тебе-то хорошо, тебе дарован живите
льный сон, и завтра ты проснешься свежей и красивой! Мне плевать было на де
ньги, я завидовал другому Ц ее энергии, ее здоровью. А ведь совсем немного
надо, чтобы эта бьющая ключом жизнь покинула ее: вот я сдавлю руками ее го
рло или придушу ее подушкой, и розовое лицо станет серым, а глаза остеклен
еют.
Правда, изредка, мельком я все же замечал, что и она иной раз дает трещину п
од напором времени. Когда она уставала или нервничала, ее лицо искажал св
оеобразный тик: вся левая половина морщилась, как смятая бумага, а уголок
рта, быстро-быстро подергиваясь, тянулся к уху. Это длилось всего мгновен
ие, но мне всякий раз западало в душу. Хотелось, чтобы эта гримаса так и зас
тыла навечно. Увы, после безобразившей ее судороги она вновь становилась
прежней и опять подавляла меня своей гармоничностью, своим расцветом, с
воей беспощадной молодостью.
Элен сделала ставку на меня, и зря: я-то знал, что никогда не смогу оправдат
ь ее надежд. Вскоре она уговорила меня начать второй роман. Прошло нескол
ько месяцев, а я не мог написать ни строчки. Она советовала мне забыть о пл
агиате, поверить, что я способен сочинять сам («Заимствуй, если иначе не мо
жешь, но не будь рабом своих заимствований, ищи свои собственные слова в ч
ужих, создай собственную мелодию»). Легко сказать: я чувствовал себя разд
авленным в лепешку массой книг, которые были написаны до меня. Мне казало
сь, будто я сочиняю, а на самом деле я пересказывал; я был всего лишь промок
ашкой: все слова, выходившие из-под моего пера, оказывались чужими. Все же
я засел за книгу, купившись на обещание Элен редактировать и обогащать м
ой текст. В действительности же она писала за меня. Честолюбием я не страд
ал и довольствовался тем, что на другой день аккуратно перекатывал ее пр
озу Ц так же, как раньше присваивал чужую. Я не сомневался, что, когда рома
н будет закончен, без зазрения совести подпишу его своим именем.
Тогда же Элен сделала широкий жест, который тронул меня до глубины души: а
нонимно, через подставных лиц, она за неделю скупила четыре тысячи экзем
пляров моего первого романа, забив пачками книг подвал своего дома. Тем с
амым она подарила мне нечто большее, чем денежную прибыль: я вошел в списо
к бестселлеров, стал популярным писателем. Это было как снежный ком: публ
ика кинулась раскупать книгу, которая так хорошо продавалась. Мой издате
ль растаял от барышей и предложил мне процент с продаж, превзошедший все
мои ожидания. Элен помогла мне стартовать на поприще, где все зависит в пе
рвую очередь от людского мнения. Чтобы отметить радостное событие, она п
редложила поехать отдохнуть в Швейцарию. Дальше вы уже знаете.
Итак, покинув застрявшую машину, мы приближались к этому дому Ц не то шал
е, не то мызе, Ц утопавшему в снегу.

Я жестом остановила его: в оконце уже пробивался бледный свет. Все м
онстры собора Парижской Богоматери, сновавшие под покровом темноты по б
ашням и галереям, застыли в своих каменных одеяниях. Внизу, на паперти, фон
ари белели, словно маленькие маяки. Париж выплывал из потемок, занимался
смурной рассвет, будто какой-то усталый рабочий сцены пытался еще на оди
н день установить над крышами декорацию летнего неба. Было около пяти ча
сов.
Ц Вы должны уйти, я не хочу, чтобы вас застали здесь.
Ц Прошу вас, дайте мне досказать.
Мой гость тяжело дышал, точно марафонец, которого остановили посре
ди дистанции. Сейчас он выглядел особенно жалко Ц чучело чучелом. Как я м
огла впустить его?
Ц Остальное вы расскажете мне сегодня вечером или завтра, если за
хотите. А теперь ступайте! Я порылась в шкафу, извлекла белый халат.

Ц Вот, наденьте, чтобы вас не заметили, когда пойдете по коридорам.

Он взял халат и, понурив голову, присвистнул сквозь зубы:
Ц Вы никогда не узнаете, что было дальше!
Я закрыла за ним дверь, дважды повернула ключ в замке и с тяжелой гол
овой прилегла на кровать. Устала я смертельно. Я взяла плейер и поставила
арию «Es ist vollbracht» («Все кончено») из «Страстей по Иоанну».
Мне хотелось отмыться от первой ночи здесь, от своей никчемности, о
т этой идиотской истории. Эх ты, бедолага, твой секрет прост: ты такой же, ка
к все. Я камнем провалилась в сон. Через час запищал мой бипер и высветился
номер: меня вызывали в отделение «Скорой помощи» на острый случай delirium tremens.



Часть вторая. «СУХОЦВЕТ»

Любовник-автомат

Утром 14 августа, в воскресенье, я проснулась в радужном настроении.
Я проспала, вернувшись из больницы, часа два, не больше, но чувствовала себ
я вполне бодрой. Позвонил Фердинанд, и его обволакивающий, как сеть, голос
пролил мне бальзам на сердце. Он любит меня, скучает: этих простых слов был
о достаточно, чтобы тени рассеялись. Погода стояла великолепная. Я наспе
х оделась, пошла в бассейн у Центрального рынка, и плавала до изнеможения.
Жила я тогда в однокомнатной квартирке в Сантье, на улице Нотр-Дам-де-Рек
увранс. Мне хотелось с толком провести день перед новым ночным заточение
м, и, кое-как побросав вещи в рюкзачок, я пешком отправилась в Люксембургс
кий сад. Воскресений я всегда боялась: выходные дни похожи на затертые мо
неты, заранее знаешь, что они пройдут как всегда, бесцветные и безликие. Но
это воскресенье начиналось неплохо. Я села у фонтана Медичи, в тени плата
нов, предвкушая сразу два удовольствия: освежающие струи воды и интересн
ое чтение. Мне необходима была передышка, чтобы выдержать еще ночь в боль
нице. Луизу Лабе я оставила дома и взяла томик «Тысячи и одной ночи», котор
ую давно собиралась почитать Ц мне было любопытно, за что на эту книгу на
ложен запрет в большинстве арабских стран.
Только я села, как отбою не стало от желающих меня снять Ц налетели
роем, склонялись один за другим к моему, так сказать, изголовью. Бабник сро
дни попрошайке: тоже следует закону больших чисел, его волнует количеств
о и ни в коем случае не отдельно взятая персона. Такой тип точно знает, что
из десяти женщин, которых он клеит, хотя бы одна согласится выпить с ним ча
шечку кофе. А из десяти, которых он угостит, неужто не найдется одной-двух,
которые, поартачившись немного, позволят и больше? Он не обольщает, он оса
ждает, берет измором.
Хоть я и была в приподнятом настроении, они в то утро меня достали св
оими плоскими шуточками и дурацкими подходцами. Настырно подсаживалис
ь и несли какую-то околесицу, особо не задумываясь, а сами тем временем та
к и раздевали меня глазами. Вкрадчиво-льстивые и напористые, все они поня
тия не имели, что ухаживать и увиваться Ц это разные вещи. Только один поп
ался ничего, кудрявый, совсем молоденький, с пухлым ртом.
Ц Знаете, брюнетки вообще-то не в моем вкусе, но для вас я готов сдел
ать исключение.
Он мешкал, продумывал тактику. Ну просто лапочка! Я встала и ушла, ул
ыбнувшись ему («Не унывайте, будет и на вашей улице праздник»). Никогда не
держу зла на мужчину, если он мне не понравился: приятно, что попытался. Во
т Фердинанд Ц тот умеет распускать хвост. У всех этих донжуанчиков коро
ткое дыхание, он Ц другое дело; а ведь тоже когда-то подсел ко мне в кафе, н
о взял в оборот так лихо, просто наповал сразил своей самоуверенностью, з
аставив забыть мои предубеждения. Вроде ничего особенного и не говорил,
но все с таким блеском, что в его устах обыденное становилось необыкнове
нным. С ним никогда не было скучно, он обладал талантом, которому я всю жиз
нь завидовала: умел возвести самые незначительные случаи из своей жизни
в ранг эпопеи. Через час знакомства я узнала его главный жизненный принц
ип: бежать как от огня от трех напастей Ц работы, родни и женитьбы.
У Фердинанда была одна страсть Ц театр, он лелеял мечту стать звез
дой сиены, и ничто не могло заставить его свернуть с избранного пути. Он ра
з и навсегда предпочел бедствовать, но гореть священным огнем на подмост
ках, нежели с комфортом прозябать в какой-нибудь конторе. Я всегда восхищ
алась людьми, которые знают, чего хотят, Ц сама-то я живу одним днем и обма
нываю себя, называя свою нерешительность спонтанностью. Нравилось мне и
то, что Фердинанд не был весь как на ладони, всегда себя контролировал; бол
ьше всего он боялся дать волю эмоциям, и за этим чувствовался какой-то над
лом. С ним ни в коем случае нельзя было представлять вещи, как они есть, сле
довало либо все приукрашивать, либо чернить. Над прозой повседневности р
ождалась легенда, звездный шлейф событий. Мы лжем, говорил он, из уважения
к ближнему, чтобы ему не наскучить. Рассказчик от Бога, он сыпал анекдотам
и, читал стихи, выдавал потрясающие тирады, и я могла слушать его бесконеч
но. Это был лучший отдых после моей медицины! Неутомимый в пеших прогулка
х, он водил меня ночами по всему Парижу, дарил мне город, который я с востор
гом открывала. Изобретал замысловатые, запутанные маршруты, показывал т
олько ему известные переулочки, потайные дворы, которые он метил надпись
ю или каббалистическим знаком на стене. Красивым его не назовешь, но в нем
бездна обаяния: в полных губах, длинных черных вьющихся волосах, в глазах,
которые вас будто ласкают, Ц под этим взглядом так и хочется коснуться е
го лица. Ради него я в считанные дни рассталась с моим тогдашним дружком. Я
решила, что встреча с ним была мне предназначена свыше: ведь даже номер ег
о телефона я запомнила сразу, как будто знала всю жизнь. С самого начала я
сказала себе: не торопись, смакуй этого человека, как хорошее вино, дай ему
прорасти в тебе.
Не в пример нынешним любовникам, которые ложатся в постель, не успе
в познакомиться, мы, по обоюдному согласию, оттягивали этот торжественны
й момент. Я подвергла его испытанию: отдавалась поэтапно и не просто так, а
за определенное количество увлекательных рассказов. За первый он подуч
ил право пожать мои пальцы, за втором Ц поцеловать в щеку, за третий Ц по
гладить руку до локтя и так далее. В лучших республиканских традициях я р
азделила территорию своего тела на три десятка «департаментов», причем
в случае недостатка вдохновения или если нарушались условия договора, з
авоеванные области подлежали возврату. Фердинанд имел право только на о
дин рассказ в день. Таким образом, он раздевал меня постепенно, и этот пакт
просуществовал между нами полтора месяца: я обошлась ему в сорок истори
й, учитывая штрафные санкции и особо заманчивые места, стоившие как мини
мум двух рассказов. Не раз мы оба возбуждались до того, что едва не срывали
всю затею. А под самый конец Фердинанд нарочно допустил несколько прома
хов, чтобы обставить мою капитуляцию с максимальной помпой. Вероятно, он
в то время встречался и с другими женщинами, которые утоляли его распале
нное желание.
Когда миновал этот испытательный срок, начался пир острых ощущени
й. Теперь законодателем стал Фердинанд, это его изобретением был наш, как
он говорил, крестный путь: он брал меня несколько раз за вечер, провожая до
мой, Ц в подворотне, на скамейке, на капоте машины и, наконец, в лифте, когд
а мы поднимались ко мне. На каждой остановке мне полагалось кончать. Это б
ыла наша с ним голгофа, дивная гамма самых неожиданных утех. Фердинанд во
обще был мистиком от секса. Любовью он занимался истово, как иные творят м
олитву; каждая близость непременно становилась экспериментом, открыва
ла нам новые горизонты ощущений. Наслаждение женщины было для него своео
бразным культом, в криках партнерши ему слышалась музыка райских кущ. Ор
газм же в его глазах представлял неповторимый момент, когда отбрасывает
ся стыд и совершается чудо, в котором достигает пароксизма стремление че
ловека, существа завершенного, вырваться из своих рамок и воспарить над
временем. В постели свершалось преображение, она становилась алтарем, на
котором любимая превращалась в божество, святую или фурию. И я восходила
на алтарь, не зная, обожествляют ли конкретно меня или вечно женственное
вообще.
Фердинанд не переставал ошеломлять меня, и я не знала, как его благо
дарить за то, что он дал мне зайти так далеко. Он открыл во мне нечто, о чем я
прежде не подозревала: иной раз в его объятиях блаженство было таким нес
терпимо острым, что я впадала в какой-то транс, содрогалась от смеха и пла
ча, прижимаясь к нему, как будто достигла земли обетованной. Он делал со мн
ой все, что хотел. Например, мы шли в грязную гостиницу, куда проститутки в
одят клиентов; он швырял меня, увешанную побрякушками, звенящими браслет
ами, на заплеванный пол, где валялись окурки и упаковки от презервативов,
и там, под хохот шлюх и пьяные выкрики, мы овладевали друг другом; омерзите
льная обстановка и уверенность, что за нами подсматривают завсегдатаи, с
тократ усиливала наслаждение. Он пылко целовал мои ухоженные руки, накра
шенные ногти, которые царапали его кожу, оставляли на ней глубокие раны. О
н заклинал меня терзать его, мучить, благословлял эти раны как свидетель
ство нашей страсти, нашего неистовства. Однажды он разделил меня с молод
енькой проституткой, двадцатилетней марокканкой, которая оказалась ро
дом из тех же краев, что и моя бабушка со стороны отца. От такого совпадени
я мне стало не по себе. Впервые я поцеловала женщину в губы, а потом она цел
овала меня между ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26