Как я могу знать все от Солнца до корней? Ну ладно, корни мне знакомы, а вот о Солнце я не знаю ничего, только разве то, что Земля вокруг него вращается. Как далеко оно от нас, каковы размеры, диаметр, вес, длина окружности…— Машалла! Машалла! — громко закричал мужчина, пугливо посматривая на меня и подзывая лошадь.— Ты что кричишь? — спросил я.— Ты все это знаешь?— Да.— И как же далеко от нас Солнце?— Около двадцати миллионов миль.— И мы вокруг вертимся?— Естественно.— И вес знаешь?— Очень приблизительно. Могу ошибиться на миллион центнеров.На его лице отобразился ужас. Он даже лошадь остановил.— Господин, я однажды был в Стамбуле и разговаривал с одним ученым дервишем, а тот в свою очередь беседовал с иностранными мудрецами. Он клялся мне Пророком и его бородой, что солнце и звезды не так мелки, как кажется, а намного больше Земли. Они кажутся такими маленькими, потому как далеки от нас. Я тогда страшно испугался. А ты, выходит, даже знаешь это расстояние. И Луну знаешь?— Само собой!— Ну и как далеко она от нас расположена?— В восьмидесяти шести тысячах турецких агачей.— О аллахи, валлахи, диллахи! О боже! (араб. )
Как мне страшно, эфенди!Нас нагнал Халеф, остановился рядом и спросил:— О, мой сиди знает много больше, намного больше. Он знает, что есть звезды, которые мы не видим, а есть такие, какие мы видим, а их уже и нет вроде. Он сам мне об этом рассказал. Я, правда, забыл, ибо моя головка слишком мала для столь многих солнц и звезд.— Это все так? — вскричал турок.— Да, спроси его сам.Тут хозяин постоялого двора уронил на колени поводья, поднял руки на уровень лица и растопырил пальцы в мою сторону. Так делают в Леванте, когда пытаются защититься от сглаза или колдовства.— Нет! — вскричал он при этом. — Я не хочу его спрашивать. Ничего не хочу больше знать. Да хранит Аллах мою голову от таких забот и таких цифр! Она расколется, как старая мортира, в которую насыпали слишком много пороха. Поехали лучше дальше.Он снова ухватил поводья и тронул лошадь, бормоча при этом:— И он еще называет хаджи лжецом! Да он еще мало про него рассказал!— Ибарек, то, что ты от меня услышал, на моей родине ведомо любому ребенку!— Машалла! Спасибо, мне не нужна такая страна, в которой даже дети умеют взвешивать и измерять звезды! Какое счастье, что я родился не в Алемании. Человек, у которого я учился пивоварению, ничего мне об этом не рассказал, и это весьма мудро с его стороны. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я сказал, что твоя похвала вдвое радует, ибо исходит из твоих уст. Ты был мной доволен, и это вселяет в меня надежду, что я верну свои деньги.— Если меня не обманывает предвидение, ты получишь их обратно.— Предвидение! Ты полагаешь, дело выгорит?— Да, а что?— Ты как-то твердо говоришь.— Ты ошибаешься.— Могу поклясться, что ты знаешь точно. Тот, кто в лесу, поле и пустыне может читать следы людей, которые давно там проходили, знает точно, где лежат мои денежки!Тут я действительно рассердился. Халеф своими непродуманными выходками который раз ставил меня в щекотливое положение.— Это тебе тоже Халеф сказал? Он кивнул.Тут я обернулся к малышу.— Халеф, ты что отстаешь, поди сюда.— Что угодно, сиди? — спросил он подобострастно, как пес, который знает, что его накажут, но тем не менее приветливо машет хвостом.— Нужен курбач, плетка из гиппопотамовой шкуры, и знаешь зачем?— Сиди, ведь твоего верного друга ты никогда не ударишь!— Ты ошибаешься, Халеф, я могу наказать тебя. Есть другие виды штрафов, кроме плетки. Я не дам тебе жареной курицы!Я произнес это гневным голосом. За курятину он мог отдать жизнь.Но он, смеясь, ответил:— Сиди, ты себе ничего не оставишь, а мне дашь.— Молчи! Если ничто другое не поможет, я тебя выгоню.— Сиди, ты же знаешь, что я побегу за тобой, как собачонка. Я слуга. Мы вместе голодали. Мучились от жажды, мерзли, смеялись и плакали — двоих таких людей невозможно разделить!Добрый малый был прав: точно знал, что будет, если он затронет эту струну. Мой гнев тут же унялся.— Но все же, Халеф, нельзя же так заливать!— А чего такого я, собственно, сказал, сиди? Почему ты так сердишься? Разве я сказал неправду? Не ты ли ел с султаном из одной тарелки?— Но ведь это вранье!— Как это вранье? Разве ты не обедал в Стамбуле у кади аскери?— Но что тут общего с твоими фантазиями?— Много общего. Разве султан не обедал однажды у кади аскери?— Официально — нет.— А тайно? Значит, я прав? И он спокойно мог получить ту же тарелку, что и ты. Халеф знает, что говорит. Ты, как трюфель. Он деликатес и дорого стоит, но прячется под землей, чтобы никто о нем не проведал. Я один тебя знаю, и, когда вижу твое лицо снова приветливым, на сердце моем опять легко и радостно. Аллах приносит тучи, но он же порождает и солнечные лучи. И человек берет то, что дарует ему Аллах.Конечно, я уже улыбался. Меня сравнили с трюфелем, да еще приплели сюда Аллаха. Мы весело расхохотались. Тучи над Халефом действительно рассеялись.Мы поскакали дальше. По взглядам турка, брошенным украдкой в мою сторону, и по тому, как он держал свою лошадь, — чуть позади моей, — я понял, что он питает к моей персоне большое уважение. Забавно было убедиться, что он считает меня чудом из чудес.Лес остался позади, и мы переезжали большой разлом, что давало коням простор для езды. Любопытство турка снова разгорелось.— Эфенди, — начал он, — сегодня я еще успею вернуться?— Маловероятно.— Почему?— Ты хочешь вернуть свои деньги?— Естественно.— Тогда тебе придется задержаться. Сначала нужно негодяев поймать, а уж потом забрать свои деньги.— Ты знаешь, где они?— Нет.— Но хаджи сказал…— Он не ведает, что говорит. Мне известно лишь, что они укрылись в Остромдже. Там я и буду их искать.— Так мы спросим кого-нибудь.— Напрасный труд. Они ни с кем не общаются.— Вай! Тогда мы их и не найдем!— Впрочем, один след у меня есть.— Здесь, на земле?Добрый человек узнал от Халефа, что я непревзойденный следопыт, и он уверовал в то, что я прямо сейчас все узнаю по отпечаткам на почве.— Нет, — ответил я и указал при этом себе на лоб. — След, по которому надо идти, здесь. Ты хорошо ориентируешься в Остромдже?— Да, ведь это ближайший город от моей деревни.— Там есть гора?— И довольно высокая.— И на ней развалины?— Целый город.— А что там было?— Я точно не знаю. Болгары рассказывают, что раньше здесь у них было целое государство, и в этой крепости жили знаменитые на всю страну князья. Потом пришли враги, захватили город и все разрушили.— Видимо, турки?— Так полагают некоторые. Другие говорят, что то были греки.— Нам все равно. На развалины легко подняться?— Очень легко.— Это не запрещено?— О нет. Каждый волен, но немногие отваживаются.— Почему же?— Там живут злые духи.— Ах, так! Стоит взглянуть на них.— Эфенди, ты часом не рехнулся?— Часом нет. Я давно мечтал посмотреть на духа поближе. Теперь я рад, что мечта моя скоро исполнится.— Господин, давай не будем пробовать.— Нет уж!— Ты же знаешь, что днем духи не показываются.— А я и не собираюсь искать их днем.— О Аллах! Ты собрался взобраться на гору ночью?!— Именно так.— Но тогда ты никогда не вернешься. Духи убьют тебя.— Мне интересно, как это им удастся.— Не смеши людей, эфенди! Злые духи не станут спрашивать, знаешь ли ты Солнце, Луну, звезды и из какой знатной тарелки ты ел. Они просто свернут тебе лицо на спину, вот и все.— Ого!— Да, да!— И что, бывали такие случаи?— Еще сколько!— Наверху, в развалинах?— Поутру там находили людей, у которых лица оказывались на спине.— И они еще были живы?— Как ты можешь такое спрашивать? Когда лицо стоит на спине, шея сломана. Значит, они мертвы.— Но ты же говорил о людях, а не о трупах. Этих людей знали?— Нет, то были чужестранцы. Только однажды попался один из Остромджи. Новый хавас, он заявил, что не верит в духов. У него с собой были нож и пистолеты, и он в сумерках отправился на гору. На следующий день его нашли наверху, он лежал там, как и остальные. Лицо его было красно-синим, а язык вывалился далеко наружу.— Давно это случилось?— Еще двух лет не прошло. Я сам видел этого безрассудного полицейского.— Когда тот был еще жив?— Да, и после смерти тоже.— Это меня радует. Опиши-ка мне еще раз его труп.— Он выглядел ужасно.— Это все, что ты можешь сказать?— Нет. Тело завернули в старый кафтан, когда спускали с горы. Я рано поехал в город за семенами табака и подоспел как раз вовремя.— А как выглядела шея?— Ужасно!— Опиши. Раны на ней были?— Нет. Но отчетливо видно было, как духи рвали его когтями.— Эти когти проникали прямо в шею?— Как ты можешь так думать? Духи не переносят вида крови. Они никогда не оставляют открытых ран, не протыкают кожу. Но следы когтей видны. От меня тело скрывали, но я разглядел. Остальные были такие же.— Но как выглядели эти следы от когтей?— Как длинные, тонкие, красные отпечатки. Сзади два, спереди — восемь.— Я так и думал.— Ты что, видел когда-нибудь того, кто погиб от духа?— Нет. Духи моего отечества не убивают людей. Они весьма миролюбивы. Их три вида. Одних называют мученическими, других — духами красоты, а третьих — болтунами. Первый вид опасен, остальные — безвредны.— Как хорошо жить в твоей стране, эфенди: там водятся такие хорошие духи. Наши — жестокие, очень злобные. Одному человеку свернули шею, потом убили. Прошу тебя, не ходи на ту гору, а то и тебя принесут оттуда трупом!— Ну ладно, я подумаю.— Нечего тут думать. Когда тебя спрашивают, что ты хочешь, жить или умереть, ты что, ответишь: умереть? Я бы выбрал первое.— Я тоже, как и ты, выбираю первое.— Правильно. Теперь мне тоже легко на сердце.— Тогда давай не будем больше о развалинах. Скажи мне лучше, есть ли в Остромдже человек по имени Мюбарек?— Есть.— Ты его знаешь?— Да.— А я могу с ним повидаться?— Если только он дома. Каждый вправе зайти к нему.— А ты был у него?— Носил ему деньги.— За что?— За его чудодейственные средства.— А, так он хаким?— Нет.— Значит, аптекарь?— Нет, он целитель.— А что, разве целитель не знает лекарств?— Почему, знает. Никто не может запретить ему лечить людей. Все вокруг любят Мюбарека. Где окажется беспомощным хаким или аптекарь, старик всегда поможет.— А тебе он помогал?— И мне, и моим близким, и даже скотине.— Значит, он еще и ветеринар. Интересно.— Сам он еще интереснее.— Как это?— Ему пятьсот лет.— Позволь тебе не поверить.— Но это действительно так!— Все равно не верю.— Смотри, не скажи ему об этом, иначе ты пропал!— Что, о нем самом говорить с ним опасно?— У него есть дух, который летает везде и слушает, что говорят о старике Мюбареке.— Чудеса, да и только! А где этого духа можно увидеть, ты часом не знаешь?— Он позади него. Большой такой ворон, черный, как ночь.— А черной кошки там нет?— Есть. А откуда ты про кошку знаешь?— Я пока только предполагаю. Ты был там, где он готовит свои снадобья?— Да, был. Откуда тебе известно, что есть такое помещение?— Опять-таки всего лишь предполагаю. Ты видел там чучела птиц?— Да.— А змей?— Да.— Жерлянок в сосудах? Летучих мышей под самым потолком?— Аллах-иль-Аллах! Да, да!— Мертвые головы и кости?С каждым новым моим вопросом восторг становился все сильнее.— Господин, — не выдержал он наконец. — Ты знаешь Мюбарека!— Нет.— Но ты точно описал его жилище.— Это потому, что я знавал других мюбареков.— И у каждого был похожий дом?— У многих. И многим было столько же лет, и даже больше.— И после этого ты не веришь?— Нет, не верю.— Не могу понять.— Этот человек долго живет у вас?— Только шесть лет.— А сколько лет злые духи водятся в развалинах?— А, с давних пор.— И все это время они сворачивают людям шеи?— Это началось только несколько лет назад.— А поточнее не скажешь? Мне это очень важно.— Первым, кому свернули лицо назад, был грек. Он у меня за день до этого останавливался. На следующее утро он лежал мертвый в развалинах. С тех пор прошло пять или шесть лет.— И столько же живет Мюбарек в Остромдже. Имеются у этого старого святого какие-то другие особенности?— Нет вроде бы, ну разве что одна… он ничего никогда не ест и не пьет.— Но тем не менее жив?— Он говорит, что, хотя ничего не ест и не пьет, живет пятьсот лет. Аллах вообще не ест, и тем не менее вечен. У Мюбарека вообще нет зубов. И не было.— Он их, видимо, потерял.— О нет. Тому, кто его просит, он показывает рот. На деснах у него нет дырок — значит, не было ни одного зуба!— Я начинаю верить, что это крупный целитель!— Так оно и есть. Аллах любит его и дал ему способность быть невидимым.— О, это особый дар. Но ты же сказал, что у него, кроме того, что он не ест и не пьет, больше нет особенностей.— Да, но если ты под этим словом подразумеваешь дары, то, значит, у него их целое множество.— Расскажи.— Они не сразу бросаются в глаза.— А ты был свидетелем того, как он становился невидимым?— Конечно.— Ну-ка, поделись впечатлениями!— Я знал, что сын моего соседа болен и что старик должен навестить его. У моей жены случались частые головные боли, и она хотела попросить у Мюбарека амулет. Поэтому ко времени его прихода я вышел на порог своего дома. Он пришел. Я позвал его, назвав по имени. Он не ответил. Я крикнул еще раз и, не получив ответа, перешел улицу и пошел к нему сказать, что моя жена нуждается в его помощи. Он посмотрел на меня удивленно и спросил, за кого я его принимаю. Я ответил ему, что он — великий целитель, а он осмеял меня и пошел молча во двор соседа.Я ждал долго, но он так и не вышел. Только Буера, Дубина, который вошел, кстати, тоже незамеченным, выполз на своих костылях. А когда потом я спросил соседа о целителе, тот заявил, что его у него не было. Я поклялся, что только недавно видел его, а он уверил меня, что у него был один лишь Дубина. Старик же исчез. Что скажешь, эфенди?— Пока ничего.— Почему — пока?— Для выводов нужны факты. Но тут дело, похоже, решается просто.— Что ты имеешь в виду, эфенди?— Целитель воспользовался разными входом и выходом.— Не мог он. Двор лежит спереди, а сзади нет ни сада, ни выхода. Ворота, через которые он входил, единственный путь, которым он должен был вернуться.— Может, он спрятался?— Где, эфенди? Домик соседей так мал, что там не спрячешься.— Тогда дело действительно туманное. Не могу объяснить!— Все объясняется просто: Мюбарек умеет становиться невидимым! Не веришь?Вся эта история была полной чепухой, но надо ли было спорить с человеком, душа которого была глубоко пронизана предрассудками и мифологией Востока? В интересах дела оказалось даже лучшим, чтобы он оставался при своем мнении. Поэтому я ответил:— Тот, кто сам этого не видел, не может сказать «да» или «нет».— Я говорю «да», — заявил Халеф, слышавший наш разговор и подмигнувший мне.— Ты веришь?! — подыграл я ему.— Твердо верю.— Это меня удивляет.— Почему, сиди?— Потому, что ты, по моим сведениям, не знал никого, кто бы обладал такими же удивительными способностями.— Я? Ты ошибаешься, сиди!— Ну, скажи, где и когда ты такое наблюдал?— Я очень часто встречаюсь с невидимостью, и сегодня — в последний раз.Я подумал, что он снова задумал какую-то шалость, и промолчал. Турок же сразу насторожился. Он искал топлива для костра своих предрассудков и быстро спросил:— Сегодня? По дороге?— О нет!— Тогда, значит, у меня?— Как ты догадался?— Аллах, у меня появился кто-то, кто быстро исчез?— Да.— И я его видел?— Конечно.— Один из этих двоих бездельников?— Ну, нет.— А кто тогда?— Омлет. Ты видел, как он вошел в меня, а потом исчез?Хозяин поджал губы. Лицо его сначала приобрело обиженное выражение, потом налилось краской гнева, и он закричал:— Хаджи, ты уверяешь, что был в Мекке, городе Пророка?— Так оно и есть.— А вот я так не думаю.— Хочешь меня обидеть?— Нет. Но продолжаю так считать.— Спроси сиди, он точно знает, потому что он сам… Я бросил на него предупреждающий взгляд, так что он осекся на половине фразы. Хозяин — мусульманин, и ему совсем не обязательно знать, какое приключение мы пережили тогда в святилище ислама.— Даже если эфенди десять раз подтвердит это, я все равно не поверю.— Почему?— Потому, что настоящий хаджи никогда не наставит нос правоверному. Я считал, что ты правильный, хороший человек, а ты так, пустышка…— Ты, сын этой долины, ты знаешь, как меня зовут?!— Слышал, как же.— Ну, как?— Халеф.— Это имя, которым могут называть меня только близкие друзья. Для других я зовусь хаджи Халеф Омар бен хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара. Заруби это себе на носу!— Такое длинное имя никто не запомнит, а уж я и подавно.— Это еще раз подтверждает, что мозги у тебя не очень развиты. Когда ты слышишь такое знаменитое имя, ты должен совсем иначе обо мне думать. Я — верный сын Пророка, но знаю, что жизнь состоит не только из громких зачитываний строк из Корана. Аллах любит, когда радуются его дети. А пошутить каждый может, это вовсе не грех. Когда же ты из-за такой ерунды называешь меня никчемным человеком, это оскорбление, которое положено смывать кровью. Но поскольку ты наш проводник и я благодарен тебе, мы прощаем твое прегрешение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Как мне страшно, эфенди!Нас нагнал Халеф, остановился рядом и спросил:— О, мой сиди знает много больше, намного больше. Он знает, что есть звезды, которые мы не видим, а есть такие, какие мы видим, а их уже и нет вроде. Он сам мне об этом рассказал. Я, правда, забыл, ибо моя головка слишком мала для столь многих солнц и звезд.— Это все так? — вскричал турок.— Да, спроси его сам.Тут хозяин постоялого двора уронил на колени поводья, поднял руки на уровень лица и растопырил пальцы в мою сторону. Так делают в Леванте, когда пытаются защититься от сглаза или колдовства.— Нет! — вскричал он при этом. — Я не хочу его спрашивать. Ничего не хочу больше знать. Да хранит Аллах мою голову от таких забот и таких цифр! Она расколется, как старая мортира, в которую насыпали слишком много пороха. Поехали лучше дальше.Он снова ухватил поводья и тронул лошадь, бормоча при этом:— И он еще называет хаджи лжецом! Да он еще мало про него рассказал!— Ибарек, то, что ты от меня услышал, на моей родине ведомо любому ребенку!— Машалла! Спасибо, мне не нужна такая страна, в которой даже дети умеют взвешивать и измерять звезды! Какое счастье, что я родился не в Алемании. Человек, у которого я учился пивоварению, ничего мне об этом не рассказал, и это весьма мудро с его стороны. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я сказал, что твоя похвала вдвое радует, ибо исходит из твоих уст. Ты был мной доволен, и это вселяет в меня надежду, что я верну свои деньги.— Если меня не обманывает предвидение, ты получишь их обратно.— Предвидение! Ты полагаешь, дело выгорит?— Да, а что?— Ты как-то твердо говоришь.— Ты ошибаешься.— Могу поклясться, что ты знаешь точно. Тот, кто в лесу, поле и пустыне может читать следы людей, которые давно там проходили, знает точно, где лежат мои денежки!Тут я действительно рассердился. Халеф своими непродуманными выходками который раз ставил меня в щекотливое положение.— Это тебе тоже Халеф сказал? Он кивнул.Тут я обернулся к малышу.— Халеф, ты что отстаешь, поди сюда.— Что угодно, сиди? — спросил он подобострастно, как пес, который знает, что его накажут, но тем не менее приветливо машет хвостом.— Нужен курбач, плетка из гиппопотамовой шкуры, и знаешь зачем?— Сиди, ведь твоего верного друга ты никогда не ударишь!— Ты ошибаешься, Халеф, я могу наказать тебя. Есть другие виды штрафов, кроме плетки. Я не дам тебе жареной курицы!Я произнес это гневным голосом. За курятину он мог отдать жизнь.Но он, смеясь, ответил:— Сиди, ты себе ничего не оставишь, а мне дашь.— Молчи! Если ничто другое не поможет, я тебя выгоню.— Сиди, ты же знаешь, что я побегу за тобой, как собачонка. Я слуга. Мы вместе голодали. Мучились от жажды, мерзли, смеялись и плакали — двоих таких людей невозможно разделить!Добрый малый был прав: точно знал, что будет, если он затронет эту струну. Мой гнев тут же унялся.— Но все же, Халеф, нельзя же так заливать!— А чего такого я, собственно, сказал, сиди? Почему ты так сердишься? Разве я сказал неправду? Не ты ли ел с султаном из одной тарелки?— Но ведь это вранье!— Как это вранье? Разве ты не обедал в Стамбуле у кади аскери?— Но что тут общего с твоими фантазиями?— Много общего. Разве султан не обедал однажды у кади аскери?— Официально — нет.— А тайно? Значит, я прав? И он спокойно мог получить ту же тарелку, что и ты. Халеф знает, что говорит. Ты, как трюфель. Он деликатес и дорого стоит, но прячется под землей, чтобы никто о нем не проведал. Я один тебя знаю, и, когда вижу твое лицо снова приветливым, на сердце моем опять легко и радостно. Аллах приносит тучи, но он же порождает и солнечные лучи. И человек берет то, что дарует ему Аллах.Конечно, я уже улыбался. Меня сравнили с трюфелем, да еще приплели сюда Аллаха. Мы весело расхохотались. Тучи над Халефом действительно рассеялись.Мы поскакали дальше. По взглядам турка, брошенным украдкой в мою сторону, и по тому, как он держал свою лошадь, — чуть позади моей, — я понял, что он питает к моей персоне большое уважение. Забавно было убедиться, что он считает меня чудом из чудес.Лес остался позади, и мы переезжали большой разлом, что давало коням простор для езды. Любопытство турка снова разгорелось.— Эфенди, — начал он, — сегодня я еще успею вернуться?— Маловероятно.— Почему?— Ты хочешь вернуть свои деньги?— Естественно.— Тогда тебе придется задержаться. Сначала нужно негодяев поймать, а уж потом забрать свои деньги.— Ты знаешь, где они?— Нет.— Но хаджи сказал…— Он не ведает, что говорит. Мне известно лишь, что они укрылись в Остромдже. Там я и буду их искать.— Так мы спросим кого-нибудь.— Напрасный труд. Они ни с кем не общаются.— Вай! Тогда мы их и не найдем!— Впрочем, один след у меня есть.— Здесь, на земле?Добрый человек узнал от Халефа, что я непревзойденный следопыт, и он уверовал в то, что я прямо сейчас все узнаю по отпечаткам на почве.— Нет, — ответил я и указал при этом себе на лоб. — След, по которому надо идти, здесь. Ты хорошо ориентируешься в Остромдже?— Да, ведь это ближайший город от моей деревни.— Там есть гора?— И довольно высокая.— И на ней развалины?— Целый город.— А что там было?— Я точно не знаю. Болгары рассказывают, что раньше здесь у них было целое государство, и в этой крепости жили знаменитые на всю страну князья. Потом пришли враги, захватили город и все разрушили.— Видимо, турки?— Так полагают некоторые. Другие говорят, что то были греки.— Нам все равно. На развалины легко подняться?— Очень легко.— Это не запрещено?— О нет. Каждый волен, но немногие отваживаются.— Почему же?— Там живут злые духи.— Ах, так! Стоит взглянуть на них.— Эфенди, ты часом не рехнулся?— Часом нет. Я давно мечтал посмотреть на духа поближе. Теперь я рад, что мечта моя скоро исполнится.— Господин, давай не будем пробовать.— Нет уж!— Ты же знаешь, что днем духи не показываются.— А я и не собираюсь искать их днем.— О Аллах! Ты собрался взобраться на гору ночью?!— Именно так.— Но тогда ты никогда не вернешься. Духи убьют тебя.— Мне интересно, как это им удастся.— Не смеши людей, эфенди! Злые духи не станут спрашивать, знаешь ли ты Солнце, Луну, звезды и из какой знатной тарелки ты ел. Они просто свернут тебе лицо на спину, вот и все.— Ого!— Да, да!— И что, бывали такие случаи?— Еще сколько!— Наверху, в развалинах?— Поутру там находили людей, у которых лица оказывались на спине.— И они еще были живы?— Как ты можешь такое спрашивать? Когда лицо стоит на спине, шея сломана. Значит, они мертвы.— Но ты же говорил о людях, а не о трупах. Этих людей знали?— Нет, то были чужестранцы. Только однажды попался один из Остромджи. Новый хавас, он заявил, что не верит в духов. У него с собой были нож и пистолеты, и он в сумерках отправился на гору. На следующий день его нашли наверху, он лежал там, как и остальные. Лицо его было красно-синим, а язык вывалился далеко наружу.— Давно это случилось?— Еще двух лет не прошло. Я сам видел этого безрассудного полицейского.— Когда тот был еще жив?— Да, и после смерти тоже.— Это меня радует. Опиши-ка мне еще раз его труп.— Он выглядел ужасно.— Это все, что ты можешь сказать?— Нет. Тело завернули в старый кафтан, когда спускали с горы. Я рано поехал в город за семенами табака и подоспел как раз вовремя.— А как выглядела шея?— Ужасно!— Опиши. Раны на ней были?— Нет. Но отчетливо видно было, как духи рвали его когтями.— Эти когти проникали прямо в шею?— Как ты можешь так думать? Духи не переносят вида крови. Они никогда не оставляют открытых ран, не протыкают кожу. Но следы когтей видны. От меня тело скрывали, но я разглядел. Остальные были такие же.— Но как выглядели эти следы от когтей?— Как длинные, тонкие, красные отпечатки. Сзади два, спереди — восемь.— Я так и думал.— Ты что, видел когда-нибудь того, кто погиб от духа?— Нет. Духи моего отечества не убивают людей. Они весьма миролюбивы. Их три вида. Одних называют мученическими, других — духами красоты, а третьих — болтунами. Первый вид опасен, остальные — безвредны.— Как хорошо жить в твоей стране, эфенди: там водятся такие хорошие духи. Наши — жестокие, очень злобные. Одному человеку свернули шею, потом убили. Прошу тебя, не ходи на ту гору, а то и тебя принесут оттуда трупом!— Ну ладно, я подумаю.— Нечего тут думать. Когда тебя спрашивают, что ты хочешь, жить или умереть, ты что, ответишь: умереть? Я бы выбрал первое.— Я тоже, как и ты, выбираю первое.— Правильно. Теперь мне тоже легко на сердце.— Тогда давай не будем больше о развалинах. Скажи мне лучше, есть ли в Остромдже человек по имени Мюбарек?— Есть.— Ты его знаешь?— Да.— А я могу с ним повидаться?— Если только он дома. Каждый вправе зайти к нему.— А ты был у него?— Носил ему деньги.— За что?— За его чудодейственные средства.— А, так он хаким?— Нет.— Значит, аптекарь?— Нет, он целитель.— А что, разве целитель не знает лекарств?— Почему, знает. Никто не может запретить ему лечить людей. Все вокруг любят Мюбарека. Где окажется беспомощным хаким или аптекарь, старик всегда поможет.— А тебе он помогал?— И мне, и моим близким, и даже скотине.— Значит, он еще и ветеринар. Интересно.— Сам он еще интереснее.— Как это?— Ему пятьсот лет.— Позволь тебе не поверить.— Но это действительно так!— Все равно не верю.— Смотри, не скажи ему об этом, иначе ты пропал!— Что, о нем самом говорить с ним опасно?— У него есть дух, который летает везде и слушает, что говорят о старике Мюбареке.— Чудеса, да и только! А где этого духа можно увидеть, ты часом не знаешь?— Он позади него. Большой такой ворон, черный, как ночь.— А черной кошки там нет?— Есть. А откуда ты про кошку знаешь?— Я пока только предполагаю. Ты был там, где он готовит свои снадобья?— Да, был. Откуда тебе известно, что есть такое помещение?— Опять-таки всего лишь предполагаю. Ты видел там чучела птиц?— Да.— А змей?— Да.— Жерлянок в сосудах? Летучих мышей под самым потолком?— Аллах-иль-Аллах! Да, да!— Мертвые головы и кости?С каждым новым моим вопросом восторг становился все сильнее.— Господин, — не выдержал он наконец. — Ты знаешь Мюбарека!— Нет.— Но ты точно описал его жилище.— Это потому, что я знавал других мюбареков.— И у каждого был похожий дом?— У многих. И многим было столько же лет, и даже больше.— И после этого ты не веришь?— Нет, не верю.— Не могу понять.— Этот человек долго живет у вас?— Только шесть лет.— А сколько лет злые духи водятся в развалинах?— А, с давних пор.— И все это время они сворачивают людям шеи?— Это началось только несколько лет назад.— А поточнее не скажешь? Мне это очень важно.— Первым, кому свернули лицо назад, был грек. Он у меня за день до этого останавливался. На следующее утро он лежал мертвый в развалинах. С тех пор прошло пять или шесть лет.— И столько же живет Мюбарек в Остромдже. Имеются у этого старого святого какие-то другие особенности?— Нет вроде бы, ну разве что одна… он ничего никогда не ест и не пьет.— Но тем не менее жив?— Он говорит, что, хотя ничего не ест и не пьет, живет пятьсот лет. Аллах вообще не ест, и тем не менее вечен. У Мюбарека вообще нет зубов. И не было.— Он их, видимо, потерял.— О нет. Тому, кто его просит, он показывает рот. На деснах у него нет дырок — значит, не было ни одного зуба!— Я начинаю верить, что это крупный целитель!— Так оно и есть. Аллах любит его и дал ему способность быть невидимым.— О, это особый дар. Но ты же сказал, что у него, кроме того, что он не ест и не пьет, больше нет особенностей.— Да, но если ты под этим словом подразумеваешь дары, то, значит, у него их целое множество.— Расскажи.— Они не сразу бросаются в глаза.— А ты был свидетелем того, как он становился невидимым?— Конечно.— Ну-ка, поделись впечатлениями!— Я знал, что сын моего соседа болен и что старик должен навестить его. У моей жены случались частые головные боли, и она хотела попросить у Мюбарека амулет. Поэтому ко времени его прихода я вышел на порог своего дома. Он пришел. Я позвал его, назвав по имени. Он не ответил. Я крикнул еще раз и, не получив ответа, перешел улицу и пошел к нему сказать, что моя жена нуждается в его помощи. Он посмотрел на меня удивленно и спросил, за кого я его принимаю. Я ответил ему, что он — великий целитель, а он осмеял меня и пошел молча во двор соседа.Я ждал долго, но он так и не вышел. Только Буера, Дубина, который вошел, кстати, тоже незамеченным, выполз на своих костылях. А когда потом я спросил соседа о целителе, тот заявил, что его у него не было. Я поклялся, что только недавно видел его, а он уверил меня, что у него был один лишь Дубина. Старик же исчез. Что скажешь, эфенди?— Пока ничего.— Почему — пока?— Для выводов нужны факты. Но тут дело, похоже, решается просто.— Что ты имеешь в виду, эфенди?— Целитель воспользовался разными входом и выходом.— Не мог он. Двор лежит спереди, а сзади нет ни сада, ни выхода. Ворота, через которые он входил, единственный путь, которым он должен был вернуться.— Может, он спрятался?— Где, эфенди? Домик соседей так мал, что там не спрячешься.— Тогда дело действительно туманное. Не могу объяснить!— Все объясняется просто: Мюбарек умеет становиться невидимым! Не веришь?Вся эта история была полной чепухой, но надо ли было спорить с человеком, душа которого была глубоко пронизана предрассудками и мифологией Востока? В интересах дела оказалось даже лучшим, чтобы он оставался при своем мнении. Поэтому я ответил:— Тот, кто сам этого не видел, не может сказать «да» или «нет».— Я говорю «да», — заявил Халеф, слышавший наш разговор и подмигнувший мне.— Ты веришь?! — подыграл я ему.— Твердо верю.— Это меня удивляет.— Почему, сиди?— Потому, что ты, по моим сведениям, не знал никого, кто бы обладал такими же удивительными способностями.— Я? Ты ошибаешься, сиди!— Ну, скажи, где и когда ты такое наблюдал?— Я очень часто встречаюсь с невидимостью, и сегодня — в последний раз.Я подумал, что он снова задумал какую-то шалость, и промолчал. Турок же сразу насторожился. Он искал топлива для костра своих предрассудков и быстро спросил:— Сегодня? По дороге?— О нет!— Тогда, значит, у меня?— Как ты догадался?— Аллах, у меня появился кто-то, кто быстро исчез?— Да.— И я его видел?— Конечно.— Один из этих двоих бездельников?— Ну, нет.— А кто тогда?— Омлет. Ты видел, как он вошел в меня, а потом исчез?Хозяин поджал губы. Лицо его сначала приобрело обиженное выражение, потом налилось краской гнева, и он закричал:— Хаджи, ты уверяешь, что был в Мекке, городе Пророка?— Так оно и есть.— А вот я так не думаю.— Хочешь меня обидеть?— Нет. Но продолжаю так считать.— Спроси сиди, он точно знает, потому что он сам… Я бросил на него предупреждающий взгляд, так что он осекся на половине фразы. Хозяин — мусульманин, и ему совсем не обязательно знать, какое приключение мы пережили тогда в святилище ислама.— Даже если эфенди десять раз подтвердит это, я все равно не поверю.— Почему?— Потому, что настоящий хаджи никогда не наставит нос правоверному. Я считал, что ты правильный, хороший человек, а ты так, пустышка…— Ты, сын этой долины, ты знаешь, как меня зовут?!— Слышал, как же.— Ну, как?— Халеф.— Это имя, которым могут называть меня только близкие друзья. Для других я зовусь хаджи Халеф Омар бен хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара. Заруби это себе на носу!— Такое длинное имя никто не запомнит, а уж я и подавно.— Это еще раз подтверждает, что мозги у тебя не очень развиты. Когда ты слышишь такое знаменитое имя, ты должен совсем иначе обо мне думать. Я — верный сын Пророка, но знаю, что жизнь состоит не только из громких зачитываний строк из Корана. Аллах любит, когда радуются его дети. А пошутить каждый может, это вовсе не грех. Когда же ты из-за такой ерунды называешь меня никчемным человеком, это оскорбление, которое положено смывать кровью. Но поскольку ты наш проводник и я благодарен тебе, мы прощаем твое прегрешение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35