А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Во рту появился привкус моря, соленого, как кровь.
Они прыгнули снова, и на этот раз Алекс мельком разглядел другого дольфина; на широкой спине удобно расположилась Джиена. Она обеими руками держалась за спинной плавник, обхватив ногами сине-серебряные бока дольфина. Заметив Алекса, девушка отпустила одну руку, чтобы помахать, когда дольфин могучим прыжком вылетел из воды. Это, однако, оказалось ошибкой, ибо дольфин вдруг взбрыкнул, изогнулся в воздухе и упал в воду боком, и Джиена, взвизгнув, слетела со спины. Мгновение Алекс видел, как она летит, потом вода снова хлынула ему в лицо, глаза и рот.
Дольфин под ним, казалось, тоже все больше входил в раж, скача по воде, как камень; быстрая смена воздух-вода-воздух-вода-воздух-вода запутала Алекса, он перестал пытаться что-то увидеть и просто прижался лицом к скользкой шкуре, вцепившись, как пиявка. Потом существо нырнуло – вниз, вниз, вниз… вода давила на уши, легкие горели огнем. Гудящая тяжесть воды была полна звуков: шипящий рев, щелчки и хлопки, удары и жужжание, – словно град по листу жести. Но вот дольфин повернул и снова помчался вверх, и Алекс старался задерживать дыхание, пока воздух не стал снова доступен. Это почти удалось, но не совсем, и вместо воздуха легкие заполнила морская вода.
Кашляя и фыркая снова, теперь во время быстрых, буйных скачков, Алекс больше не чувствовал ни рук, ни ног. Нескольких придушенных вдохов, которые он ухитрился сделать, кажется, не хватило.
Дольфин нырнул снова, потом, не успел Алекс оглянуться, взмыл прямо вверх. Они взлетели высоко в воздух; охваченный ужасом Алекс в последний раз открыл глаза и отчетливо увидел всего в десяти футах от лица табличку с названием корабля. И тут дольфин крутанулся, как волчок. Центробежная сила подхватила Алекса, он почувствовал, как разжимаются руки, но еще держался крепко, когда дольфин обрушился обратно в воду, на спину – поверх него.
Он пришел в себя на палубе от мучительных судорог, с всхлипами дыша и отхаркивая морскую воду. Матрос, стучавший по его спине, отступил, раздались крики радости (что он жив) и упреков (в первую очередь, что его жизнь подверглась опасности). Он не обратил на них внимания. Тело было холодным, мокрым и тяжелым, руки и ноги онемели, легкие, грудь и живот горели.
– Принесите одеяло и отведите его в каюту, – послышался голос капитана. – Какой идиот бросил его за борт?
– Откуда нам было знать, что он не умеет плавать? – Это Джиена – Чего он вообще полез на корабль, раз не умеет плавать?
– Пр-р-р-рос-с-сти! К-к-к-как? Луч-ч-чш-ше? – донеслись снизу голоса дольфинов.
Всплеск – и через мгновение большая пурпурная голова на мгновение появилась над бортом и снова исчезла.
Пранг помог Алексу встать и наполовину повел, наполовину понес к каюте.
– Спасибо, – выдавил Алекс, падая на койку.
Корабль, всегда казавшийся подвижным и зыбким, теперь был таким надежным, таким теплым, таким уютным. Он надеялся никогда больше не приближаться к воде ближе чем на десять футов. Даже к бочке с водой.
– Тебе надо выбраться из мокрой одежды и обсохнуть, – настаивал Пранг, помогая ему сесть.
С помощью грыза Алекс сумел переодеться в балахон, похожий на ночную сорочку (настолько он был велик), но тем не менее теплый. Пранг также попытался влить в него большой стакан рома, от чего Алексу пришлось отказаться. Даже если он не собирался звать, запрет на опьяняющие напитки для анимистов возник не на пустом месте. Теперь, раз он использует свой талант, лучше придерживаться правил.
– Почему они бросили меня? – спросил Алекс.
Легкие по-прежнему горели от страшной боли, он предчувствовал воспаление. Пранг раздраженно прижал уши, но сердился он не на Алекса.
– Просто шутка. Дольфы любят играть с хуманами. Они похваляются скоростью, потом пытаются сбросить. Это часть платы: пусть себе поиграют в хуманов. Но никому не нравится мокнуть, вот и появилась игра: каждый пытается сбросить другого. Джиена любит этих рыбин, любит резвиться с ними, но им для игры мало одного хумана, они любят состязаться друг с другом. – Шерсть у него встала дыбом; у Алекса сложилось впечатление, что грызы не считаются хорошей игрушкой для дольфинов и что Пранг рад этому. – Они не знали, что ты не умеешь плавать, иначе не кинули бы тебя. – Он снова встопорщил уши и заскрежетал зубами, что означало у грызов смех. – По-моему, ты произвел сильное впечатление на мамашу стаи – ту, большую, что несла тебя. Даже утопая, ты продержался дольше, чем Джиена или Дандалс.
– Ха! – фыркнул Алекс и уснул.
Немного позже его разбудила Джиена, явившаяся с извинениями, супом, хлебом, еще ромом и какой-то странной глиняной трубкой, набитой сушеными травами.
– Кэп сказал, чтобы ты выкурил это, – объяснила она насчет трубки. – Это поможет тебе высушить легкие. А мне велено сидеть и присматривать за тобой – на случай если ты уснешь и начнется пожар.
Алекс понюхал травы и не узнал их.
– Нет, спасибо, – сказал он как можно вежливее. – Я не… анимистам нельзя рисковать такими вещами. Мешает медитации… – выдавил он и снова закашлялся, задыхаясь.
Джиена покачала головой:
– Это же совершенно безопасно, просто лекарство. А от медитаций тебе не будет особого проку, если ты не оправишься. Давай.
– Нет, спасибо, – настаивал Алекс вежливо, но упрямо.
Он все еще сердился, что Джиена выбросила его за борт. Хотя извинения звучали искренне.
– Сколько я проспал? – спросил Алекс, чтобы сменить тему.
– Мы в нескольких днях от Большого Сумрачного, – ответила она. – Дольфам было неловко из-за того, что ты чуть не убился, и они сказали, что все равно дойдут с нами до Патралинкоса.
– Вот радость, – саркастически прокашлял Алекс. Джиена, похоже, рассердилась.
– Алекс, не вини их; отчасти ты сам виноват: надо было предупредить, что не умеешь плавать, до того, как тебя наняли. А дольфы очень милые, правда-правда, когда их узнаешь поближе. Та пурпурная, не помню ее полного имени, хочет поговорить с тобой, когда тебе станет лучше. Это большая честь.
Джиена присела на край койки. Поскольку места было мало, ее ноги торчали в проходе, и пробегающему мимо матросу-грызу пришлось перепрыгнуть через них.
– Алекс… почему ты стал анимистом? Это кажется таким… незначительным. Нечестолюбивым. – Она сочувственно посмотрела на него. – Мне кажется, ты способен на большее.
– Правда? – выдавил Алекс. Джиена кивнула:
– В смысле, судя по тому, что ты рассказал мне, если у тебя есть талант быть анимистом, то есть возможность стать и чем-то большим. Разве не стоило бы попробовать?
– Нет, – решительно сказал Алекс. Он чувствовал себя слишком больным, слишком усталым, чтобы отвечать ей вежливо, как раньше.
– Что ты имеешь в виду под этим «нет». Разве творить настоящее волшебство не лучше, чем убирать за животными?
– Послушай… – Алекс закашлялся, сел и заговорил снова: – Я анимист потому, что меня купили и сделали анимистом. Другие руководили моей жизнью и что-то делали из меня. Я не просил об этом, но другого у меня нет. Я не могу зачеркнуть прошедшие шесть лет…
– Но теперь ты свободен! – настаивала Джиена. – Забудь об этом и перейди к чему-нибудь получше!
Алекс не знал, что сказать. В общем-то он и сам думал об этом; и однако, ничему, кроме анимизма, он не учился. Мог ли он действительно стать кем-то еще? Мысль отвергнуть все, чему учили в колледже, пугала, но и искушала. Если у него действительно есть сила, настоящая сила, он никогда больше не будет ничьим рабом.
Джиена, почувствовав колебания Алекса, усилила нажим и положила руку ему на калено. Даже этого незначительного прикосновения хватило, чтобы страшно смутить его, но она продолжала говорить:
– Мне кажется, Алекс, ты мог бы быть даже жрецом. У тебя есть талант, ты мог бы служить кому-нибудь из Великих. Это настоящая сила.
И тут в мозгу Алекса зазвенел колокольчик тревоги. Он медленно покачал головой:
– Я… мне не нравится принадлежать кому-то. А быть жрецом похоже на это. Ты продаешь себя вере, отказываясь от своей воли. Тебе указывают, как верить и как действовать.
– Нет, все совсем не так, – возразила Джиена. – Ты просто находишь друзей, учителей – тех, кто знает истину. Тех, кто хочет помочь тебе стать тем, чем тебе было предназначено стать, жить так, как должно жить.
– Но… разве не я сам должен решать? Откуда мне знать, что они правы?
– А откуда ты знаешь, что правы анимисты? Ты говорил, что когда найдешь анима, то больше не будешь способен к другим видам волшебства. Зачем же вот так отказываться от этого? – спросила Джиена.
– Я… анимисты говорят, что волшбе нельзя доверять. Эта сила идет извне, от богов или духов, а не изнутри, если только тебе не посчастливилось родиться тавматургом. И лимуры…
– Лимуры! Это надменные, бездарные хвастуны, которые ненавидят все, что не могут контролировать. Они ненавидят то, чего не понимают. Они и хуманов-то не любят! Волшебство – часть природы, духи и боги – наши друзья и союзники, они дают нам мудрость, советы и наставление, помощь, силу и власть… – Джиена жадным взглядом уставилась в пространство. – Ради этого я не остановилась бы перед убийством.
– Верю, – сказал Алекс. – И именно в этом часть проблемы.
Джиена пристально посмотрела на него.
– Считаешь себя страдальцем, ученик анимистов? Да ты представляешь, что вынесла! Я родилась в борделе! Что я испытала… меня-то никто не оценил настолько, чтобы купить и обучить! Я сбежала, училась сама, и я буду учиться волшебству, станешь ты учить меня или нет, и однажды…
– В один прекрасный день ты вернешься и покажешь им, да? – прервал Алекс. – Мехмех, не смеши меня! Думаешь, я не слышал этого раньше, от новых студентов в колледже? «Ах, никто меня не ценит! Вот стану анимистом, свяжу большого тирга или прекрасного орникса с развевающейся гривой, а потом вернусь с ним домой, и все поймут…» Потом оказывается, что впереди много работы, вони и травли, и большинство уходит. Может быть, кто-нибудь из них потом становится волшебником. Но стоит ли класть на это жизнь? Жить, делая то, что делаешь, только из-за того, что думает, говорит и делает кто-то другой? Разве это не такое же рабство, как любое другое?
Джиена сжала кулаки; на миг Алексу показалось, что она ударит его, но он слишком устал, чтобы сопротивляться. Но она выместила злость, с силой ударив кулаком по переборке, а потом закрыла лицо руками и придушенно разрыдалась. Классическая переадресация импульсов противоречия/разочарования с оттенками и самоистязания, и реакции страха. Но, даже зная это, Алекс чувствовал себя просто кучей дерьма.
– Неправда… нет. Никому нет до меня дела, никто не понимает… только боги могли бы…
– Тебе надо будет найти их самой, – вздохнул Алекс. – Я совсем не был обязан говорить тебе все, что говорил; почему ты не займешься этим сама?
– Я пыталась! – огрызнулась она; мокрое от слез лицо потемнело от гнева. – Духи не будут говорить со мной! Я недостойна! Я не такая, как ты, Алекс, у меня нет врожденного таланта. Если я хочу доступа к волшебству, мне придется работать ради него, тяжело работать. Я пробовала…
Матрос-грыз, скакавший мимо, остановился и, увидев бурную сцену, широко открыл черные глаза.
– Пошел прочь, Кеп! – заорала Джиена; тот в ужасе перепрыгнул через ее ноги и побыстрее ускакал вверх по лестнице. Джиена шмыгнула носом. – Всю жизнь я хотела быть особенной. Значительной, чтобы все уважали. Разве это не то, о чем все мечтают?
– Ты… – начал было Алекс, но она прервала его.
– Только не говори, что надо гордиться собой, радоваться тому, что имеешь. Волшебство – моя мечта, моя вера.
– Это прекрасно, но незачем принуждать других добиваться того, чего хочешь ты. И все равно это какая-то мнимая сила. Есть множество настоящих, хуманских путей к силе и уважению, а волшебство – это просто… мошенничество!
– Нет! Это единственная истина в мире, полном лжи. С твоим талантом ты мог бы стать великим…
– И если ты сможешь обратить анимиста-подмастерье в ту или иную веру, они будут так благодарны, что за компанию возьмут и тебя, – пошутил Алекс. Но Джиена не засмеялась; ее лицо вдруг застыло. Хотя наставники и предупреждали о таком, он ощутил скорее печаль, чем испуг. – Нет, Джиена. Этого не будет. Я и так уже слишком долго жил для других. И не собираюсь наниматься еще на семь лет работы – даже ради орудий времени. Или даже ради тебя.
Соперничество между анимистами и другими волшебниками вошло в поговорку, и он говорил ей об этом. Возможно, она могла бы использовать его как козырь для сделки…
Голос Джиены был холоден.
– Я думала, ты поможешь мне… но ты не можешь помочь даже себе самому. – Она встала и, сжав ручку дверцы, с отвращением посмотрела на него. Ее глаза лихорадочно блестели. – Ты ограниченный параноик, надменный, себялюбивый ублюдок, и я ненавижу тебя. Надеюсь, ты умрешь от чахотки.
Она так хлопнула дверцей, что одна из досок треснула, но Джиена уже умчалась на палубу.
Алекс свернулся в клубок, закутался в одеяло. Его била дрожь. Голос Джиены звенел в ушах, и он ругал себя; несколько слов, какой-нибудь простой совет, возможно, помогли бы дружбе… ну и что, что она фантазерка? Почему он сказал то, что сказал? Почему ему сразу же стало гораздо хуже?
Весь дрожа, Алекс еще плотнее завернулся в одеяло; в заложенных легких свистело и хрипело. Медленно тянулись часы. Когда он попытался открыть дверцу, оказалось, что треснувшая дощечка заклинила шарнир; сил вытащить ее самому не было, а голос от кашля пропал, и он не мог позвать на помощь.
Вместе с лихорадкой пришел страх, трезвая оценка болезни. Он слишком болен, слишком слаб, как-то слишком уж болен. Что-то очень неправильно. Вполне возможно, его смерть пригодилась бы Джиене. Он никогда не чувствовал себя настолько одиноким, настолько беспомощным; казалось, злоба давит на него все сильнее по мере того, как угасает свет в узком иллюминаторе и крохотная, провонявшая потом каюта погружается в темноту. Алекс пытался бороться с удушающим страхом смерти при помощи медитации, но вместо этого провалился в туманный бред.
Темнота была полна огней и извивающихся, кружащихся теней, подобно Офиру с подхваченными штормом висами. Однако огни не были бесформенными: мимо проплывали треугольники, симметрично переплетенные ветви с отростками и кристаллические решетки, из которых прорастали многоцветные молнии. Все это окружала туча пылинок, похожая на большую стаю птиц, отдельные пылинки сплетались в изменчивые узоры. Пылинки кружились вокруг него, как птицы; Алексу казалось, что его уносит потоком, но нет ни сил, ни воли даже поднять руку, чтобы отмахнуться от клювов пылинок-птиц. Боли не было – только холод и ужас; он не мог пошевелиться, не мог закричать, только беззвучно выть от мучительного страха, одиночества, отчаяния. Казалось, его обволакивает пятнистая скользящая чернота, пылинки завивались вокруг него в спираль, превращающуюся в огромный черный водоворот, в горловине которого сверкала молния. Он почувствовал, что его уносит туда, и снова закричал – безмолвная мольба, крик о помощи, звенящий в темноте.
Внезапно что-то прорезало черноту, подобно падающей звезде, – одинокий лучик света. Пылинки кипели вокруг этого луча, но не могли коснуться: он двигался слишком быстро. Вдруг Алекс понял, что может двигаться, может ползти – медленно и слабо, каждое движение требовало усилия, словно он бился в складках густой сети. Снова пронесся лучик света, преследуемый пылинками, и Алекс потянулся к нему; тот повернул в полете, приблизился, стал больше. Вспыхнул ослепительный свет, и пылинки темноты отхлынули от света; водоворот словно иссяк. Пылинки, казалось, разлетелись в стороны, что-то отыскивая, а потом рассеялись. Отогнанные от него, они нашли другую цель… но окружающий его теплый свет отогнал видения.
Он купался в окружающем со всех сторон свете. Было ощущение чего-то огромного, теплого, заполняющего все пространство вокруг. Алекс почти чувствовал вокруг себя дыхание, ощущал пульс, один удар которого приходился на десять его. Вместе с теплом пришло ощущение покоя и любви – сильное и чистое. Вокруг словно вздымались белые, сияющие тусклым светом облака.
«Я умер, и это – загробная жизнь, – мелькнула удивленная мысль. – Этот свет… это какой-то бог?»
А потом Алекс закашлялся.
И вдруг проснулся – в душной, вонючей каюте. Он кашлял, но озноба и боли не было: лихорадка прошла. Прямо в маленький иллюминатор било солнце. Он устал, в легких по-прежнему хрипело, но ему явно было лучше – так хорошо уже давно не было. Алекс хотел откинуть одеяло, и рука коснулась мягкого волнистого меха.
!?.
Ощущение чьего-то испуга и легкой досады звенело в уме вдобавок к собственному страху – достаточное предостережение, чтобы не дать ему рефлекторно отшвырнуть меховой комочек. Алекс посмотрел вниз: на белом одеяле лежал крохотный крысенок, серенький, с только что открывшимися мерцающими черными глазками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39