Я, выходит, опять теряю с вами мое драгоценное время. А знаешь, ты, герой-любовник, что, пока я пас тебя с твоей девицей, у меня одно дело обломалось, выгодное? И зубы болели так, что череп трескался! Думаешь, профессору твоему дадут нажиться безмерно? А хрен вам с ядерной боеголовкой! Припомнишь мою доброту, да поздно будет! Эй, гарсон! – закричал соглядатай охраннику, и тот немедленно подскочил, свешивая в полупоклоне полосатый, как кошачий хвост, ацетатный галстук. – А скажи-ка, любезный, где тут у вас туалет?
– В кафе отсутствует, есть в пассаже, направо и вниз по эскалатору, – четко отрапортовал секьюрити, бросая опасливые взгляды на неведомо как забредшего в их рядовое заведение господина Крылова.
– Эй, куда? – Крылов попытался придержать шпиона за полу короткой куртки, в которой ощущались тяжело груженные карманы.
– Что, отлить нельзя? – буднично проворчал соглядатай. – Да вернусь я через пять минут, а надо, так пойдем со мной, – и он вразвалочку двинулся к раздвижным стеклянным дверям, разошедшимся перед его концентрированным весом с лихим разбойничьим свистом.
***
Некоторое время Крылов просидел, тупо глядя в тропическую, полную искусственного солнца глубину пассажа. Стыдно сказать, но его удерживала мысль о десятке или даже тридцатке, которую берут в таких местах за пользование туалетом. Вдруг он вскочил, хлопнув себя по лбу
В три прыжка скатившись по пологому эскалатору, накормив хихикающее, словно его щекотали спускаемые монеты, нутро автомата, Крылов ворвался в мужское отделение, бывшее здесь размером со станцию метро. Среди немногих мужчин, стоявших с напряженными затылками вдоль зеленых писсуаров или мыливших бледные руки перед ртутными зеркалами, никакого соглядатая не было. Из кабинок доносились звуки смываемых унитазов, словно там стартовали «шаттлы», но и среди выходящих господ, не без самодовольства застегивающих штаны, соглядатай отсутствовал. Минуты Крылову хватило, чтобы сообразить, что подлец сюда и не собирался. Так и не воспользовавшись благами элитной, словно пенным шампанским омываемой сантехники, он с дикими глазами снова ринулся наверх.
Его окружила просторная, бальная пестрота стеклянных и зеркальных торговых помещений. В бутиках, сиявших вдоль прохладной, мятным ветерком обвеваемой галереи, было выставлено удивительно мало одежды; биопластовые манекены с черничными ротиками, в низко, по бедрам, перехваченных шелках, казалось, ожидали приглашения на грамофонно звучавший фокстрот. Обувные отделы напоминали птичьи вольеры, где узкие мужские модели походили на гусей и уток, а дамские – на колибри. Настоящие птицы перепархивали в высоте под зелеными, полными слепого солнца стеклянными сводами, напоминая веселых купальщиков в огромном перевернутом бассейне. И повсюду были кабинки для переодевания – пригласительно открытые или задернутые тканью, с топчущимися там ногами, которые никак не удавалось рассмотреть. Пробежавшись по двум или трем этажам, обнаружив новые торговые бесконечности, в глубине которых работали одновременно сотни плазменных телевизоров и сверкали чем-то похожие на планетарии ювелирные миры, Крылов остановился отдышаться на ажурном мосту, висевшем над элегантной, стрелявшей цветными куполами, словно дававшей салют в собственную честь, презентацией зонтов.
Было маловероятно, что шпион пустился делать покупки. Скорее всего, он попросту смылся. На каждой ноге Крылова висело по четыре пуда свинцового веса. Делать в торговом раю было совершенно нечего, и, выбравшись из пассажа с совершенно незнакомой, непарадной стороны – в узкий, словно заваливающийся вбок, забитый машинами переулок, – Крылов поплелся, точно в кандалах, прочь от своей неудачи. Прокручивая в голове беседу с негодяем, он думал, что надо было соглашаться, заговаривать зубы, что теперь шпион, конечно, затаится, и снова его отловить, чтобы вступить в переговоры, не остается ни малейшего шанса.
Но в этот день судьба, как видно, твердо двигала людей к намеченной развязке. Она присутствовала и собиралась осуществиться. У Крылова в волосах зашевелился лютый мороз, когда он увидал соглядатая в щели между выпотрошенными, укрытыми хлопающей пленкой старыми особняками, где он с наслаждением поливал хулигански изрисованную стенку – бывшую ему куда как более сродни, чем парфюмированный платный туалет. Была непостижимая мистика в его очередной материализации, в его возникновении на фоне этих полных затхлости и тлена архитектурных парников – будто он и правда был порождением крыловского ума, проекцией Крылова на некие подходящие пейзажи и обстоятельства. Крылову вдруг померещилось, что он и не может потерять соглядатая, потому что все время держит его при себе: так человек гуляет сам с собой, но видит свое незнакомое в первый момент отражение, только если на пути встречается случайное уличное зеркало.
Шпион между тем хозяйственно упаковывался, перетягивая в петлях грубый брючный ремень и поводя располневшей, туго обтянутой задницей; обширное мокрое пятно на стене удачно дополняло граффити, изображавшие текучих монстров. Довольный собою соглядатай направился к выходу и тут заметил на другой стороне переулка все того же Крылова, разинувшего рот.
– Ах ты мой родной! Да что за жизнь моя такая! – Шпион хлопнул себя по бокам и, едва не плача, раскинул в стороны короткие ручки. – Ну никак мне от тебя не отвязаться! Том и Джерри, блин! Ты что, до сих пор меня не узнаешь? Это же я, я! Ну смотри, смотри на меня!
Крылов отшатнулся. Ему показалось, что апоплексическая физиономия Завалихина Виктора Матвеевича как-то странно вибрирует и лезет в глаза. Пленка на руинах с шорохом всосалась в зияющие впадины и тут же прянула с легким хлопком: точно так же в мозгу у Крылова надувалось и опадало какое-то мутное препятствие.
– Ну, ты тупой! – издевался и страдал, потихоньку пятясь, жирный негодяй. – А я-то думал, ты на раз сообразишь, следил за тобой будто с гранатой в жопе! И чего же ты тогда так чуешь меня? До чего ты хочешь меня довести? Опять до греха? А я не хочу! Слышишь?! Я лучше драпать буду от тебя, чем опять соблазнюсь! Я теперь в Бога верую!
С этими странными словами соглядатай сдернул свою карикатурную кепку и с чувством перекрестился. Затем, отшвырнув головной убор, полетевший, виляя, в кучу мертвого, спекшегося от дождей строительного мусора, соглядатай нагнул багровую крепкую башку и, как пушечное ядро, бросился вперед. Крылов инстинктивно шарахнулся, освобождая шпиону путь к свободе. Дико поозиравшись, соглядатай рванул под уклон кривого переулка – словно по светящимся меткам направляясь туда, где скоро все произошло.
С этой минуты (а может быть, и раньше) события развивались с той невероятной точностью, которая поражает в видеозаписи, пущенной в обратную сторону: мокрые осколки стягиваются по полу, забирая лужу, в невредимую тонкую вазу, которая, поцеловав место своего падения, волшебно взмывает на полку; самоубийца, бросившийся в море, выскакивает, словно выплюнутый собравшимся, вывернувшимся наизнанку кругом воды, и, моментально обсохнув, с грацией циркового гимнаста встает на скале. Все участники дальнейшего действовали синхронно и ловко, словно команда профессионалов, в деталях отработавшая ограбление банка. Отзывы этой нечеловеческой ловкости Крылов ощущал, когда бежал за удиравшим неприятелем по скользким трубам, по хлипкой ликующей досточке, переброшенной через какие-то ремонтные раскопки. Дальше, что было уж и вовсе удивительно, он вслед за шпионом (иначе тому было никак не успеть) птицей взлетел на решетчатый, точно из железных иксов сваренный забор и слез с другой стороны по тем же косым перекладинам, со странным чувством, будто совершил для чего-то вылазку в пустоту. Одновременно двое трезвых и серьезных сантехников, радуясь теплой погоде, сидели на загрубевшей матерчатой травке над насупленным обрывом, в глубине которого тянулись словно облитые светлой водой железнодорожные рельсы. Мужчины не спеша выхлебывали из кожаных корок спелую, висевшую петушиными гребнями мякоть астраханского арбуза и толковали о заработках. Одновременно с сортировочной станции тронулся тяжким шагом длинный товарный состав, причем изрядный сегмент его состоял из открытых платформ, на которых в два этажа ехали, закрепленные фермами, новенькие «Лады», и один автомобиль, скромного бежевого цвета, словно сигналил кому-то острыми вспышками солнца в углу ветрового стекла.
Точно такая же машина, только изрядно потрепанная, едва не задавила Крылова, когда они с соглядатаем вместе запрыгали среди прянувшего, точно сельдь из невода, автомобильного потока. Однако это было бы не по сегодняшним правилам, поэтому Крылов даже не испугался, и водитель машины, чьи руки, вывернувшие руль, показались Крылову затянутыми в белые перчатки, тоже остался равнодушен. Время от времени Крылов пытался привлечь внимание шпиона призывными криками. Тот, не оглядываясь, наддавал. Они, как в кино, прогрохотали по шиферной крыше какого-то склада, трясущей жестким прожаренным мусором, словно поддон давно не чищенной духовки, – хотя над крышей было только небо; потом они лихо, будто красотки, танцующие на столе, прошлись по верху длинного фургона, внутри которого что-то таскали гулкие грузчики, и спрыгнули, один за другим, перед носом у сердитого экспедитора, листавшего папиросные накладные. Все это было слишком фантастично. У Крылова кололо в боку. Краем глаза он то и дело улавливал присущие обратной перемотке мультипликационные эффекты: прохожие при виде погони пятились, словно на маленьких ходульках, и делали кукольные жесты, вода в городской реке, через которую недруги проскакали по пустому Царскому мосту, волочилась из-под сводов задом наперед. Что-то такое Тамара рассказывала про аномальные зоны; возможно, локальная аномалия возникла прямо посреди четырехмиллионного города и держала недругов под колпаком.
Тем временем серьезные сантехники внезапно ощутили прилив энтузиазма и решили немедленно вернуться к прерванной работе. Они аккуратно, чтобы не портить пейзаж, замаскировали арбузные корки над самым обрывом и дружно направились к построенной неподалеку кооперативной башне, где монтировали сложные джакузи, похожие на марсианские аппараты из книги Герберта Уэллса. Бодрящей ловкости, сообщенной сантехникам их ладным участием в рассчитанном по минутам, осуществлении судьбы, хватило еще и на то, чтобы выполнить тройную норму и действительно неплохо заработать. Уходя от железной дороги, они успели увидеть, как выползает из-за поворота товарняк, бесконечный, будто Китайская стена, – и убрались как раз вовремя, чтобы шпиону, продравшемуся сквозь клочковатые заросли дикой малины, путь вдоль обрыва показался совершенно свободным.
Крылов, ломившийся вслед, теперь все время кричал. Голос его был немедленно заглушён гулом товарного поезда, словно тащившего по рельсам кузнечные цеха. Тропинка над обрывом, убитая до гончарной твердости, то поднималась, то спускалась; у Крылова было ощущение, будто он преследует врага внутри состава – из вагона в вагон, из тамбура в тамбур, против движения поезда, и потому остается на месте. Внизу, навстречу его нелепому бегу, ползли, ускоряясь, открытые вагоны с серебристым углем, чумазые цистерны; от тяжести, шедшей по рельсам, вздрагивали, словно облитые щами, жирные кусты. Шпион, выставив зад, похожий на восходящую луну, карабкался на кручу; сердце Крылова внезапно сделало паузу и словно заглотило острую наживку; он остановился, боясь пошевельнуться. Шпион уже почти долез до верхней точки, после которой ему предстояло скрыться в изгибе тропинки. На глазах у Крылова выступили слезы, загорелись цветные пятна: автомобили на платформах.
– Стой! Подожди! Я согласен! – крикнул он не очень громко, стараясь не порвать в себе какую-то натянутую нитку.
Тут товарняк рванул, грохот прошел от головы к хвосту, словно состав был артиллерийским орудием, давшим торжественный залп; должно быть, судьбе не хватало нескольких секунд, хотя по-человечески было совершенно непонятно, почему именно бежевая «Лада» ей так приглянулась. На этот раз, вопреки железному гулу, слова Крылова донеслись до соглядатая: он наконец услышал, что хотел услышать. Подбоченясь, он встал, как статуя, напротив солнца, протыкавшего его одежду острыми лучами. Но вдруг он быстро извернулся и, словно на видео в обратной перемотке, как бы заплясал кадриль задом наперед. Эта нелепая пляска позволила ему с силой оттолкнуться от комковатого края обрыва, как не удалось бы в результате долгих тренировок. В следующую секунду тело его мелькнуло в воздухе и шмякнулось о ветровое стекло бежевой «Лады», как раз подоспевшей; движением поезда его, с головой набекрень, отбросило вперед, в сердито ахнувшие заросли, и «Лада», с морозом трещин на месте солнечной вспышки, плавно проследовала мимо Крылова, стоявшего на полусогнутых ногах.
Вместо того чтобы спуститься к полотну по оплывшим и окаменелым глиняным ступеням, отходившим от тропы, Крылов почему-то стал карабкаться наверх, туда, где только что выплясывал шпион. Сердце его, с крючком в разбухшем клапане, трепетало, будто рыба на лесе, и леса тоже тянула Крылова наверх, но несколько вбок. Осторожно сопротивляясь, ощущая всеми фибрами гибкий кончик удилища, Крылов все-таки заставил невидимого рыболова подвести его, через сорняки и зернистую маленькую осыпь, к нужной площадке. Там, на дряблом травянистом хохолке, нависшем над обрывом, розовели размазанные арбузные корки и темнели на сырой газетке спекшиеся семечки. Вдруг товарняк закончился, точно обрубленный, настала тишина, в которой с целлофановым шорохом носились сухие стрекозы. Крылов с трудом разогнулся от арбузного месива, которым питалась, то сворачиваясь золотой серьгой, то перебирая свежеокрашенными члениками, крупная оса. Именно отсюда, с хохолка, было отлично видно неподвижное тело: шпион развалился в порушенной зелени, будто гуляка на съехавшей постели, голова его, исцарапанная в кровь, была как-то странно подвернута, словно соглядатай попытался взять ее под мышку.
Внезапно Крылова прохватила высота – точно прохватила резкая простуда. Точно кто смычком провел по струнам, натянутым в ногах, в паху, в холодном животе.
Высота была совсем небольшой, но казалось немыслимым преодолеть расстояние от размазанного арбуза до кружевного кустика акации, державшего в объятиях мертвое тело, – и остаться в живых. Должно быть, где-то здесь проходила граница, которую все время чуяла бедная Тамара. Железнодорожный овраг с пустыми рельсами внизу теперь казался до половины налитым прозрачной смертью – и невозможно было в нее окунуться. Теперь Крылову вспомнился – даже не вспомнился, а проступил огромным призраком сквозь шершавую реальность – недавний сон: фантастически глубокое горное ущелье, очарование пропасти. Сразу ему захотелось прижаться к земле и во что-нибудь крепко вцепиться. Он снова видел далеко внизу взлохмаченную нитку горного потока и похожие на стальную «молнию» крошечные рельсы, слышал тающий гул, чувствовал водяную пыль на стянутом лице. Снова, вместе со своими угловатыми тенями на солнечных скалах, в пропасть прельстительно летели предметы одежды: каждая тряпка была будто парус Крылова, будто его парашют, вот-вот готовый сдернуть тело в море дымчатого солнечного воздуха, чтобы под ним гранатой взорвалась пустота.
Тем не менее следовало спуститься к пострадавшему и поискать на теле ниточку пульса. Формально еще оставалась надежда – хотя отсюда, сверху, было виднее, чем вблизи, что никакого пульса у соглядатая нет. Крылов постарался сосредоточиться на предметах реальности, проступавших сквозь давний сон, будто сквозь нежный утренний туман. Он, как в тумане, не видел, куда ступают его скособоченные ноги, только хватался за все, пропуская сквозь кулак обжигающие ветки с размочаленными листьями. Он улыбался и ежился, и стучал костяными зубами, и сердцем чувствовал косую, чуть вибрирующую леску рыболова; спускаться, не держась за сердце, было все равно что не держаться за перила на огромной высоте. Вдруг он нырнул в неглубокую яму, полную лиственной прели и разинутых капканами консервных банок, – и сразу наткнулся на сырую ногу в перепачканном рыжем ботинке.
Как он мог так долго его не узнавать? Черты лица – будто убитая муха на белой стене. Вероятно, для узнавания, прозвучавшего в душе Крылова безмолвным громовым аккордом, должно было проступить вот это выражение – будто кто-то страшно обманул доверие соглядатая, совершил над ним что-то невообразимое. Вот он – убийца Леонидыча. Сильно постарел, хотя прошло всего двенадцать лет. Выглядел тогда как недокормленный подросток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– В кафе отсутствует, есть в пассаже, направо и вниз по эскалатору, – четко отрапортовал секьюрити, бросая опасливые взгляды на неведомо как забредшего в их рядовое заведение господина Крылова.
– Эй, куда? – Крылов попытался придержать шпиона за полу короткой куртки, в которой ощущались тяжело груженные карманы.
– Что, отлить нельзя? – буднично проворчал соглядатай. – Да вернусь я через пять минут, а надо, так пойдем со мной, – и он вразвалочку двинулся к раздвижным стеклянным дверям, разошедшимся перед его концентрированным весом с лихим разбойничьим свистом.
***
Некоторое время Крылов просидел, тупо глядя в тропическую, полную искусственного солнца глубину пассажа. Стыдно сказать, но его удерживала мысль о десятке или даже тридцатке, которую берут в таких местах за пользование туалетом. Вдруг он вскочил, хлопнув себя по лбу
В три прыжка скатившись по пологому эскалатору, накормив хихикающее, словно его щекотали спускаемые монеты, нутро автомата, Крылов ворвался в мужское отделение, бывшее здесь размером со станцию метро. Среди немногих мужчин, стоявших с напряженными затылками вдоль зеленых писсуаров или мыливших бледные руки перед ртутными зеркалами, никакого соглядатая не было. Из кабинок доносились звуки смываемых унитазов, словно там стартовали «шаттлы», но и среди выходящих господ, не без самодовольства застегивающих штаны, соглядатай отсутствовал. Минуты Крылову хватило, чтобы сообразить, что подлец сюда и не собирался. Так и не воспользовавшись благами элитной, словно пенным шампанским омываемой сантехники, он с дикими глазами снова ринулся наверх.
Его окружила просторная, бальная пестрота стеклянных и зеркальных торговых помещений. В бутиках, сиявших вдоль прохладной, мятным ветерком обвеваемой галереи, было выставлено удивительно мало одежды; биопластовые манекены с черничными ротиками, в низко, по бедрам, перехваченных шелках, казалось, ожидали приглашения на грамофонно звучавший фокстрот. Обувные отделы напоминали птичьи вольеры, где узкие мужские модели походили на гусей и уток, а дамские – на колибри. Настоящие птицы перепархивали в высоте под зелеными, полными слепого солнца стеклянными сводами, напоминая веселых купальщиков в огромном перевернутом бассейне. И повсюду были кабинки для переодевания – пригласительно открытые или задернутые тканью, с топчущимися там ногами, которые никак не удавалось рассмотреть. Пробежавшись по двум или трем этажам, обнаружив новые торговые бесконечности, в глубине которых работали одновременно сотни плазменных телевизоров и сверкали чем-то похожие на планетарии ювелирные миры, Крылов остановился отдышаться на ажурном мосту, висевшем над элегантной, стрелявшей цветными куполами, словно дававшей салют в собственную честь, презентацией зонтов.
Было маловероятно, что шпион пустился делать покупки. Скорее всего, он попросту смылся. На каждой ноге Крылова висело по четыре пуда свинцового веса. Делать в торговом раю было совершенно нечего, и, выбравшись из пассажа с совершенно незнакомой, непарадной стороны – в узкий, словно заваливающийся вбок, забитый машинами переулок, – Крылов поплелся, точно в кандалах, прочь от своей неудачи. Прокручивая в голове беседу с негодяем, он думал, что надо было соглашаться, заговаривать зубы, что теперь шпион, конечно, затаится, и снова его отловить, чтобы вступить в переговоры, не остается ни малейшего шанса.
Но в этот день судьба, как видно, твердо двигала людей к намеченной развязке. Она присутствовала и собиралась осуществиться. У Крылова в волосах зашевелился лютый мороз, когда он увидал соглядатая в щели между выпотрошенными, укрытыми хлопающей пленкой старыми особняками, где он с наслаждением поливал хулигански изрисованную стенку – бывшую ему куда как более сродни, чем парфюмированный платный туалет. Была непостижимая мистика в его очередной материализации, в его возникновении на фоне этих полных затхлости и тлена архитектурных парников – будто он и правда был порождением крыловского ума, проекцией Крылова на некие подходящие пейзажи и обстоятельства. Крылову вдруг померещилось, что он и не может потерять соглядатая, потому что все время держит его при себе: так человек гуляет сам с собой, но видит свое незнакомое в первый момент отражение, только если на пути встречается случайное уличное зеркало.
Шпион между тем хозяйственно упаковывался, перетягивая в петлях грубый брючный ремень и поводя располневшей, туго обтянутой задницей; обширное мокрое пятно на стене удачно дополняло граффити, изображавшие текучих монстров. Довольный собою соглядатай направился к выходу и тут заметил на другой стороне переулка все того же Крылова, разинувшего рот.
– Ах ты мой родной! Да что за жизнь моя такая! – Шпион хлопнул себя по бокам и, едва не плача, раскинул в стороны короткие ручки. – Ну никак мне от тебя не отвязаться! Том и Джерри, блин! Ты что, до сих пор меня не узнаешь? Это же я, я! Ну смотри, смотри на меня!
Крылов отшатнулся. Ему показалось, что апоплексическая физиономия Завалихина Виктора Матвеевича как-то странно вибрирует и лезет в глаза. Пленка на руинах с шорохом всосалась в зияющие впадины и тут же прянула с легким хлопком: точно так же в мозгу у Крылова надувалось и опадало какое-то мутное препятствие.
– Ну, ты тупой! – издевался и страдал, потихоньку пятясь, жирный негодяй. – А я-то думал, ты на раз сообразишь, следил за тобой будто с гранатой в жопе! И чего же ты тогда так чуешь меня? До чего ты хочешь меня довести? Опять до греха? А я не хочу! Слышишь?! Я лучше драпать буду от тебя, чем опять соблазнюсь! Я теперь в Бога верую!
С этими странными словами соглядатай сдернул свою карикатурную кепку и с чувством перекрестился. Затем, отшвырнув головной убор, полетевший, виляя, в кучу мертвого, спекшегося от дождей строительного мусора, соглядатай нагнул багровую крепкую башку и, как пушечное ядро, бросился вперед. Крылов инстинктивно шарахнулся, освобождая шпиону путь к свободе. Дико поозиравшись, соглядатай рванул под уклон кривого переулка – словно по светящимся меткам направляясь туда, где скоро все произошло.
С этой минуты (а может быть, и раньше) события развивались с той невероятной точностью, которая поражает в видеозаписи, пущенной в обратную сторону: мокрые осколки стягиваются по полу, забирая лужу, в невредимую тонкую вазу, которая, поцеловав место своего падения, волшебно взмывает на полку; самоубийца, бросившийся в море, выскакивает, словно выплюнутый собравшимся, вывернувшимся наизнанку кругом воды, и, моментально обсохнув, с грацией циркового гимнаста встает на скале. Все участники дальнейшего действовали синхронно и ловко, словно команда профессионалов, в деталях отработавшая ограбление банка. Отзывы этой нечеловеческой ловкости Крылов ощущал, когда бежал за удиравшим неприятелем по скользким трубам, по хлипкой ликующей досточке, переброшенной через какие-то ремонтные раскопки. Дальше, что было уж и вовсе удивительно, он вслед за шпионом (иначе тому было никак не успеть) птицей взлетел на решетчатый, точно из железных иксов сваренный забор и слез с другой стороны по тем же косым перекладинам, со странным чувством, будто совершил для чего-то вылазку в пустоту. Одновременно двое трезвых и серьезных сантехников, радуясь теплой погоде, сидели на загрубевшей матерчатой травке над насупленным обрывом, в глубине которого тянулись словно облитые светлой водой железнодорожные рельсы. Мужчины не спеша выхлебывали из кожаных корок спелую, висевшую петушиными гребнями мякоть астраханского арбуза и толковали о заработках. Одновременно с сортировочной станции тронулся тяжким шагом длинный товарный состав, причем изрядный сегмент его состоял из открытых платформ, на которых в два этажа ехали, закрепленные фермами, новенькие «Лады», и один автомобиль, скромного бежевого цвета, словно сигналил кому-то острыми вспышками солнца в углу ветрового стекла.
Точно такая же машина, только изрядно потрепанная, едва не задавила Крылова, когда они с соглядатаем вместе запрыгали среди прянувшего, точно сельдь из невода, автомобильного потока. Однако это было бы не по сегодняшним правилам, поэтому Крылов даже не испугался, и водитель машины, чьи руки, вывернувшие руль, показались Крылову затянутыми в белые перчатки, тоже остался равнодушен. Время от времени Крылов пытался привлечь внимание шпиона призывными криками. Тот, не оглядываясь, наддавал. Они, как в кино, прогрохотали по шиферной крыше какого-то склада, трясущей жестким прожаренным мусором, словно поддон давно не чищенной духовки, – хотя над крышей было только небо; потом они лихо, будто красотки, танцующие на столе, прошлись по верху длинного фургона, внутри которого что-то таскали гулкие грузчики, и спрыгнули, один за другим, перед носом у сердитого экспедитора, листавшего папиросные накладные. Все это было слишком фантастично. У Крылова кололо в боку. Краем глаза он то и дело улавливал присущие обратной перемотке мультипликационные эффекты: прохожие при виде погони пятились, словно на маленьких ходульках, и делали кукольные жесты, вода в городской реке, через которую недруги проскакали по пустому Царскому мосту, волочилась из-под сводов задом наперед. Что-то такое Тамара рассказывала про аномальные зоны; возможно, локальная аномалия возникла прямо посреди четырехмиллионного города и держала недругов под колпаком.
Тем временем серьезные сантехники внезапно ощутили прилив энтузиазма и решили немедленно вернуться к прерванной работе. Они аккуратно, чтобы не портить пейзаж, замаскировали арбузные корки над самым обрывом и дружно направились к построенной неподалеку кооперативной башне, где монтировали сложные джакузи, похожие на марсианские аппараты из книги Герберта Уэллса. Бодрящей ловкости, сообщенной сантехникам их ладным участием в рассчитанном по минутам, осуществлении судьбы, хватило еще и на то, чтобы выполнить тройную норму и действительно неплохо заработать. Уходя от железной дороги, они успели увидеть, как выползает из-за поворота товарняк, бесконечный, будто Китайская стена, – и убрались как раз вовремя, чтобы шпиону, продравшемуся сквозь клочковатые заросли дикой малины, путь вдоль обрыва показался совершенно свободным.
Крылов, ломившийся вслед, теперь все время кричал. Голос его был немедленно заглушён гулом товарного поезда, словно тащившего по рельсам кузнечные цеха. Тропинка над обрывом, убитая до гончарной твердости, то поднималась, то спускалась; у Крылова было ощущение, будто он преследует врага внутри состава – из вагона в вагон, из тамбура в тамбур, против движения поезда, и потому остается на месте. Внизу, навстречу его нелепому бегу, ползли, ускоряясь, открытые вагоны с серебристым углем, чумазые цистерны; от тяжести, шедшей по рельсам, вздрагивали, словно облитые щами, жирные кусты. Шпион, выставив зад, похожий на восходящую луну, карабкался на кручу; сердце Крылова внезапно сделало паузу и словно заглотило острую наживку; он остановился, боясь пошевельнуться. Шпион уже почти долез до верхней точки, после которой ему предстояло скрыться в изгибе тропинки. На глазах у Крылова выступили слезы, загорелись цветные пятна: автомобили на платформах.
– Стой! Подожди! Я согласен! – крикнул он не очень громко, стараясь не порвать в себе какую-то натянутую нитку.
Тут товарняк рванул, грохот прошел от головы к хвосту, словно состав был артиллерийским орудием, давшим торжественный залп; должно быть, судьбе не хватало нескольких секунд, хотя по-человечески было совершенно непонятно, почему именно бежевая «Лада» ей так приглянулась. На этот раз, вопреки железному гулу, слова Крылова донеслись до соглядатая: он наконец услышал, что хотел услышать. Подбоченясь, он встал, как статуя, напротив солнца, протыкавшего его одежду острыми лучами. Но вдруг он быстро извернулся и, словно на видео в обратной перемотке, как бы заплясал кадриль задом наперед. Эта нелепая пляска позволила ему с силой оттолкнуться от комковатого края обрыва, как не удалось бы в результате долгих тренировок. В следующую секунду тело его мелькнуло в воздухе и шмякнулось о ветровое стекло бежевой «Лады», как раз подоспевшей; движением поезда его, с головой набекрень, отбросило вперед, в сердито ахнувшие заросли, и «Лада», с морозом трещин на месте солнечной вспышки, плавно проследовала мимо Крылова, стоявшего на полусогнутых ногах.
Вместо того чтобы спуститься к полотну по оплывшим и окаменелым глиняным ступеням, отходившим от тропы, Крылов почему-то стал карабкаться наверх, туда, где только что выплясывал шпион. Сердце его, с крючком в разбухшем клапане, трепетало, будто рыба на лесе, и леса тоже тянула Крылова наверх, но несколько вбок. Осторожно сопротивляясь, ощущая всеми фибрами гибкий кончик удилища, Крылов все-таки заставил невидимого рыболова подвести его, через сорняки и зернистую маленькую осыпь, к нужной площадке. Там, на дряблом травянистом хохолке, нависшем над обрывом, розовели размазанные арбузные корки и темнели на сырой газетке спекшиеся семечки. Вдруг товарняк закончился, точно обрубленный, настала тишина, в которой с целлофановым шорохом носились сухие стрекозы. Крылов с трудом разогнулся от арбузного месива, которым питалась, то сворачиваясь золотой серьгой, то перебирая свежеокрашенными члениками, крупная оса. Именно отсюда, с хохолка, было отлично видно неподвижное тело: шпион развалился в порушенной зелени, будто гуляка на съехавшей постели, голова его, исцарапанная в кровь, была как-то странно подвернута, словно соглядатай попытался взять ее под мышку.
Внезапно Крылова прохватила высота – точно прохватила резкая простуда. Точно кто смычком провел по струнам, натянутым в ногах, в паху, в холодном животе.
Высота была совсем небольшой, но казалось немыслимым преодолеть расстояние от размазанного арбуза до кружевного кустика акации, державшего в объятиях мертвое тело, – и остаться в живых. Должно быть, где-то здесь проходила граница, которую все время чуяла бедная Тамара. Железнодорожный овраг с пустыми рельсами внизу теперь казался до половины налитым прозрачной смертью – и невозможно было в нее окунуться. Теперь Крылову вспомнился – даже не вспомнился, а проступил огромным призраком сквозь шершавую реальность – недавний сон: фантастически глубокое горное ущелье, очарование пропасти. Сразу ему захотелось прижаться к земле и во что-нибудь крепко вцепиться. Он снова видел далеко внизу взлохмаченную нитку горного потока и похожие на стальную «молнию» крошечные рельсы, слышал тающий гул, чувствовал водяную пыль на стянутом лице. Снова, вместе со своими угловатыми тенями на солнечных скалах, в пропасть прельстительно летели предметы одежды: каждая тряпка была будто парус Крылова, будто его парашют, вот-вот готовый сдернуть тело в море дымчатого солнечного воздуха, чтобы под ним гранатой взорвалась пустота.
Тем не менее следовало спуститься к пострадавшему и поискать на теле ниточку пульса. Формально еще оставалась надежда – хотя отсюда, сверху, было виднее, чем вблизи, что никакого пульса у соглядатая нет. Крылов постарался сосредоточиться на предметах реальности, проступавших сквозь давний сон, будто сквозь нежный утренний туман. Он, как в тумане, не видел, куда ступают его скособоченные ноги, только хватался за все, пропуская сквозь кулак обжигающие ветки с размочаленными листьями. Он улыбался и ежился, и стучал костяными зубами, и сердцем чувствовал косую, чуть вибрирующую леску рыболова; спускаться, не держась за сердце, было все равно что не держаться за перила на огромной высоте. Вдруг он нырнул в неглубокую яму, полную лиственной прели и разинутых капканами консервных банок, – и сразу наткнулся на сырую ногу в перепачканном рыжем ботинке.
Как он мог так долго его не узнавать? Черты лица – будто убитая муха на белой стене. Вероятно, для узнавания, прозвучавшего в душе Крылова безмолвным громовым аккордом, должно было проступить вот это выражение – будто кто-то страшно обманул доверие соглядатая, совершил над ним что-то невообразимое. Вот он – убийца Леонидыча. Сильно постарел, хотя прошло всего двенадцать лет. Выглядел тогда как недокормленный подросток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58