– Мы вернемся после рекламы! – выкрикнул, аварийно выныривая в кадре, кукольный Дымов.
Гробы закружились каруселью. Видимо, Митя все-таки трусил, несмотря на санкцию устроить судилище, спущенную, надо полагать, из медиа-службы самого губернатора. По экрану пошла рекламная заставка «А-студии» – солнце, видное из водной толщи, похожее на синюю яичницу, и веселый, с головой как калоша, прорезиненный дельфин. Далее длинноволосая фея, утопая в наслаждении, подставила сосуд под гладкую струю безалкогольного дамского пива – и Крылов, спасаясь от роковой красоты плавных рекламных существ, отправился на кухню, где бормотал пластмассовый, густо населенный тараканами радиоприемник. Мать, сердитая и сонная, сидела на табуретке перед чашкой желтого чая, на коленях у нее мурчала, растекшись толстым пятнистым блином, беспородная кошка.
– Значит, по телевизору показывают твою бывшую, – сказала мать бесцветно, почесывая пальцем щетинку на кошачьем нахмуренном лобике. – Она мне тут на все праздники подарки присылает. Сама глаз не кажет, боится. Отправляет шофера. Ну, а я все заворачиваю обратно, даже не смотрю. Сама бы явилась, я бы с ней поговорила. А то ишь, шоферов присылать, да еще разных, и все молоденькие, совести нет у нее…
Крылов, залившись краской, кое-как сдержался. Тамара всегда была хорошей, терпеливой невесткой, и если бы мать не вцепилась мертвой хваткой в эти прогнившие, шубой старых обоев покрытые стены, давно бы жила в приличной квартире. За свою почтительность и щедрость Тамара получала от свекрови только нелюбовь – органическую, с поджатыми лиловыми губами, без объяснений и причин; подарки от нее принимались только в виде украшений из жирного желтого золота – должно быть, и сейчас золотой перепутанный ком, с крупными мухами сережек и калачами массивных браслетов, хранится где-то в недрах отсыревшей мебели, куда и мать не заглядывает годами.
– Ну давай, беги обратно к ней, любуйся. Она уж и думать про тебя забыла давно. – Мать, сбросив с колен меланхоличную кошку, у которой вместо ушей были куцые рваные клочки, прибавила громкости радиопередаче, что-то толковавшей про неопознанные летающие объекты.
***
Пробиться сквозь безумие матери было невозможно. Похоже, сегодня все отказывали Тамаре в справедливости. Кое-как соорудив из ватной булки и зачерствевших, красных, как ссадины, ломтей ветчины подобие сандвича, Крылов вернулся к телевизору. Реклама уже закончилась, и во весь экран красовалась, поигрывая ожерельем из крупных шелушащихся жемчужин, госпожа Семянникова.
– …у Крыловой хорошие юристы, – говорила она грудным, немного булькающим голосом, который почему-то всегда завораживал слушателей. – Мы не найдем у «Гранита» мелких нарушений. Но не в этом же суть, не в этом суть! Духовность и нравственность! Духовность и нравственность! Вот что волнует людей! А людей, скажу я вам, не проведешь. Нет, не проведешь! – Семянникова светлыми глазами навыкате обвела внимающую студию, мазнув взглядом по девицам, рефлекторно стиснувшим шикарные коленки. – Госпожа Крылова думала, что эта программа станет бесплатной рекламой ее процветающей фирмы. Нет, но мы же с вами не идиоты, – Семянникова недобро хохотнула, словно пробурлила закипающая жидкость. – Нам известно очень хорошо, что в «Граните» над чувствами людей проводятся эксперименты. Людям, только что потерявшим близких, предлагают сыграть в лотерею! Что это такое, если не кощунство?!
– Ее уже за это били! – выкрикнул с места, привскочив, хрящеватый тип в очочках, сверкнувших наискось стеклом и сталью.
– А вот в этом нет ничего положительного, – назидательно проговорила госпожа Семянникова, и тип, смешавшись, шаря позади себя, опустился на стул. – Мы, Рифейский женский комитет, принципиально против подобных эксцессов, и если госпожа Крылова обратится к нам за содействием по этому факту, мы окажем ей всю необходимую помощь.
Студия зааплодировала. В сторону разомлевшей Семянниковой полетели мелкие букетики. За симметричным столиком эксперт Горемыко сидел в дисциплинированной позе, на лбу его образовалась водяная баня. Должно быть, Горемыко плохо понимал происходящее и сильно волновался перед собственным выступлением. Если бы Крылов мог уничтожить гнусное действо, грохнув об пол пыльный телеящик со всем его содержимым, он бы сделал это непременно. Но он продолжал сидеть и рвать зубами вязкий сэндвич, глотая тугие куски и мыча бессильные ругательства.
Тамару почему-то очень долго не показывали. Но вот она появилась в кадре, сидя уже на самом краешке средневекового кресла.
– Вы говорите: чувства людей. И когда вы так говорите, вами движет не гуманность, а трусость. – Голос Тамары звучал отрешенно, она глядела широко раскрытыми глазами куда-то мимо студии с ее гробами, девицами и замершим Дымовым, похожим на шоколадного зайца в серебристой фольге. – Когда мы провожаем близких, мы подавлены страхом. Нам кажется, что в этот день мы обязаны всеми своими чувствами принадлежать смерти. Мы совершаем символическое жертвоприношение, не позволяя себе даже думать о том, что жизнь продолжается и что у жизни тоже есть права. Не позволяем себе быть живыми. И потому даже скорбь наша – фальшива…
– Да как вы смеете! – выкрикнул хрящеватый очкарик, наморщив пятнышко лба.
– Вот так и смею, – отрезала Тамара, даже не повернувшись к злопыхателю, нервно поправлявшему похожий на перо жар-птицы шелковый галстук. – Я заставляю провожающих выйти из вагона. Разрушаю кабальный договор, якобы заключенный между ними и старухой с косой. Поскольку все загипнотизированы, требуется резкое действие, выходка, если угодно. Наша лотерея для этого вполне подходит.
Камера уже держала наготове, крупным планом, уверенную даму, собравшую губы в крученую ниточку.
– Позвольте-позвольте, – перебила она Тамару, быстро скосив глаза на чью-то оставшуюся за кадром режиссерскую отмашку. – Три года назад главный приз вашей лотереи, тур на Карибы, выиграла Кучерова Нина Сергеевна. Известно ли вам, что стало с пожилой женщиной, поддавшейся вашим соблазнам?
– Разумеется, – Тамара пожала прекрасными крупными плечами, вспыхнувшими под легкой тканью. – Тогда на Карибах погибло от стихийного бедствия много российских туристов – всего сто восемнадцать человек.
– Не кажется ли вам, что это был ответ природы на вашу лотерею? – вкрадчиво вмешалась госпожа Семянникова, указывая на возникший перед зрителями студии экран.
Хроника наплыла и раздвинулась во весь телевизор. Море, неправдоподобно зеленое, мятное, с полосами дымчатых нежнейших миражей, внезапно вспухло и хлестнуло, вынося из хорошеньких бунгало плетеную обстановку. Следующие кадры были знакомы по трехгодичной давности новостям: мертвые серые пляжи, словно налитые жидким свинцом; граница кипящего моря и суши, заваленная обломками, похожая на баррикаду, которую море никак не может разрушить и растащить, а суша не может удержать. Апофеоз урагана – бешеная мгла и тени во мгле, крутящиеся, машущие, угловатые; пальмы враскачку, словно снимающие через голову мокрую рванину; и вот она – та самая тень, не то человеческая, не то коровья, с нелепо заломленной головой, русского, как утверждали, происхождения, косо взлетает в небеса.
– Остановите и увеличьте, пожалуйста, – раздался за кадром спокойный голос Тамары.
Хроника, дрогнув, отмоталась чуть назад, силуэт человека-коровы застыл и стал толчками расширяться, приближаясь к зрителю. Но вместо того, чтобы делаться детальнее и четче, он становился все бесплотнее, все призрачнее, пока не показалось, что зрители просто проходят сквозь него, будто сквозь притемненный воздух.
– Это графика, – прокомментировала Тамара с удовлетворенной улыбкой. – Фальшивка, и даже не очень качественная…
– Не меняет дела! – закричали ей из студии.
Впрочем, кое-кто из приглашенных, несмотря на классовую неприязнь к прекрасной гробовщице и полученные перед эфиром строгие инструкции, явно начал сомневаться, на той ли стоит стороне. Грубые лица смягчились. Желтоволосая женщина в нелепом трауре, приоткрыв рот, недоуменно глядела на серый экран, на котором остановилась пустота.
– Это не вы кричите, это ваш страх кричит. Но я вам говорю, что можно не бояться смерти, – Тамара, бледная, с мокрым бликом на переносице, слегка раскачивалась на стуле, сама себя держа за запястье руки, державшей близко к лицу махровый микрофон. – Знаете ли вы, что многие патологоанатомы втайне пишут стихи? Я это обнаружила, когда стала заниматься «Гранитом». Вот вам одна из загадок пограничной области между жизнью и смертью. Я не очень люблю поэзию. Но как раз на таких, как я, не употребляющих стихов, сильно действуют отдельные строчки. Когда я только начинала ритуальный бизнес, устраивала первый офис, мне попала вместе со старой мебелью тетрадка без корок. Она осталась от врача, которого на тот момент тоже не было в живых. Не вспомню сейчас фамилии автора, но вот что он написал: «Хочу, чтобы остался отпечаток на морде смерти от моих перчаток». Я поняла, что это про меня. Хочу, чтобы смерть не смела брать больше, чем ей положено. А коль скоро мы живем в материальном мире, я пытаюсь достичь этого материальными средствами, вот и все.
Крылов на своей исстонавшейся кушетке расслабился и вздохнул, только теперь осознав, что уже довольно давно не вдыхал вдоволь воздуха. Ему не хотелось дальше смотреть на Тамару, явно опять победившую. Тем более не хотелось любоваться Дымовым, непринужденно, в позе денди, облокотившимся о позлащенное надгробие, украшенное овальным портретом какой-то красноротой блондинки.
Но что-то в выражении мордочки поганца вновь зацепило Крылова, и он остался на канале, в распоряжении щедрых на крупные планы операторов студии. И сделал это не напрасно, потому что на экране, словно по недосмотру режиссера, вдруг пошла совершенно другая хроника. Судя по горному очерку, по преобладанию в нем прямых углов, это был рифейский север, довольно близкий к Приполярью. Показывали большую площадку совершенно голой земли – земли, не похожей на землю, а скорее на какую-то окаменелую накипь, без следа пестроватой рифейской узорчатости, без единой травинки на пологих горбах. Площадку окружал по периметру невысокий лес, скучный, как забор. Камера вгляделась, и стала понятна причина этой скуки: лес был полумертвый. Шершавые останки маленьких сосен напоминали проржавелые железные прутья; на лиственных породах тут и там торчали голые, мертвые ветки, реденькие кроны были цвета желчи.
– Дорогой Андрей Андреич, теперь нам нужна ваша помощь, – ласково обратился Дымов к вскочившему Горемыке – Сядьте, сядьте, пожалуйста! – Эксперт неловко плюхнулся, перепуганно глядя на Дымова мутными сизыми глазками двухнедельного котенка. – Скажите, вам знакомо это место? – Дымов сдержанным жестом указал на экран.
– А-кх-да. Знакомо. Конечно. Да, – Горемыко бросил быстрый взгляд на мертвую картинку и поежился. – Это один из участков кучного выщелачивания золотообогатительной фабрики «Северзолото». Бывшей фабрики, так сказать…
– А какую должность вы занимали на «Северзолоте» с тысяча девятьсот восемьдесят восьмого по девяносто четвертый год? – вкрадчиво спросил ведущий.
Тут Горемыко сделался бледен, будто запотевшее стекло.
– Главный инженер, – выдавил он, промокая лоб каким-то серым комком.
– Теперь расскажите нам, что такое цианирование.– Дымов упругими шагами мерил периметр с экспертом внутри, и камеры преданно держали то тот, то этот выгодный ракурс его до лунного блеска напудренной физиономии.
– Цианирование – это один из способов переработки золотосодержащих руд, – послушно забубнил Горемыко, дрожащими пальцами шевеля приготовленные бумажки. – Способ основан на свойстве цианидов растворять благородные металлы в присутствии кислорода. В растворе используется цианид натрия…
– Токсично ли это вещество? – перебил эксперта Дымов, никогда и ничего не понимавший в химии, равно как и в других предметах школьной программы. Теперь ему, похоже, очень нравилась роль лощеного прокурора, который допрашивает в суде трепещущего свидетеля.
– Дело в том, что цианид-ион образует соединения со многими элементами, – продолжал бормотать Горемыко, бегая глазами, чтобы не смотреть ни на кого конкретно. – Есть токсичные, есть относительно безопасные. Самой токсичной формой является молекулярный цианистый водород. Но это недолговечный токсин. Поэтому на «Северзолоте», как и везде в мире, использовался метод пассивного обезвреживания площадок кучного выщелачивания…
– То есть руду, политую цианидами, просто оставляли лежать и обезвреживаться? – уточнил сообразительный Дымов, не обративший внимания на ученые объяснения оппонента.
– Под рудные штабеля кладется усиленный экран! – плачущим голосом выкрикнул эксперт.
– Ну, хорошо. – Дымов, заложив руки за спину, остановился напротив Горемыко, который попытался уменьшиться, как можно плотнее оседая на стуле. – Если этот ваш экран треснет и вещества попадут в грунтовые воды, могут они снова стать ядовитыми?
– При известных обстоятельствах, – прошептал Горемыко, жмурясь.
– А это что такое?! – патетически воскликнул Дымов, указывая на экран, где показывали под мертвыми ветвями какое-то дохлое животное, от которого осталась грязная шерсть да мелкий костяной оскал.
– Известные обстоятельства… Вернее, неизвестные… – еще тише прошелестел Горемыко. Там, на траве, были видны непонятные пятна, как будто по подсохшим перьям и будыльям прошлись зеленой масляной краской. Камера дала панораму: два, не то три участка перекипевшей земли, разделенные редкими, будто ресницы, полосами березняка, и похожее на воздушный детский шарик маленькое НЛО, которое низко плыло над этими бесплодными полями, пробуя почву спущенной ниткой.
– И что же произошло с вашей фабрикой в девяносто четвертом? – снова задал Дымов наводящий вопрос.
– В девяносто четвертом фабрика была закрыта, – сообщил Горемыко, слегка задыхаясь. – Месторождение «Заячье» истощилось и было признано неперспективным. Было сочтено наиболее безопасным слить растворы в специально построенные резервуары с противофильтрационной защитой. И остатки цианистых солей с химического склада также были законсервированы…
– То есть закрыли фабрику и бросили отраву без присмотра? – язвительно прокомментировал Дымов, глядя сверху вниз на бледного эксперта.
– Да поймите вы! – вскричал Горемыко, поднимая кривое от горя лицо к своему нарядному мучителю. – Вывозить цианиды по тем разваленным проселкам… Только недавно была большая авария в Китае… А у нас ни транспорта, и очистные уже не работают, все задом наперед! Если бы при строительстве хранилищ соблюдались технологии, не было бы ровно никакой опасности! Гарантированно!
– Если бы! – Митя многозначительно поднял тонкий указательный. – Какое интересное сослагательное наклонение… Но к нему мы вернемся позже, а пока посмотрим еще немного хроники!
На экране возникла как бы внутренность огромного бетонного яйца. Свет, то скошенный и бледный, то округлявшийся до полной яркости летнего дня, проникал в сырое подземелье через верхний люк. Сырость сгущала застоявшийся воздух, ползла по стенам, будто остатки варенья. Там, на стенах, отчетливо просматривались темные полосы – то тоньше, то жирнее, то ближе, то дальше друг от друга, словно подземелье было вазой, из которой пил зацветшую воду чудовищный букет. Из люка свисала тонкая, норовившая закрутиться веревочная лестница – и по ней медленно, по очереди спуская толстые ноги в бесформенных бахилах, слезали две неуклюжие фигуры, целиком обшитые мятой серебряной тканью.
Чем-то эти фигуры напоминали меловые контуры, какие остаются на полу от убранных покойников для нужд дальнейшего следствия, – как если бы эти контуры поднялись и стали передвигаться. Съемка не была профессиональной: камеру мотало, было понятно, что снимает такой же третий, иногда попадали в кадр его рубчатые толстопалые перчатки. Сбоку, на стене, обнаружился технический балкончик изъеденного железа: там первые двое, отражаясь друг у друга в лицевых щитках, принялись монтировать аппаратуру, состоявшую из каких-то спиральных проволок и зеркальных цилиндров, а камера вместе с лучом фонаря, почти от корня растворявшегося в серой рассеянной мгле, заглянула вниз. Внизу лежало дно: растресканное, оно напоминало матерую мертвую паутину в заброшенном углу, полную мусора и кусков штукатурки. Было видно, что бетон подземной емкости изначально представляет собой пирожок из песка. От цианидных растворов, слитых сюда пятнадцать лет назад безо всякой очистки, осталось что-то вроде темного желе – осадок зла, чью вязкую влажность поддерживали не остатки растворителя, но грунтовые воды, дышавшие и сопевшие вокруг разрушенного хранилища, в котором словно плавали серебристые мятые космонавты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58