Мюллер считал, что в этой версии есть доля истины, в конце концов все чешское движение Сопротивления, помимо Москвы, получает указания и деньги из Англии. Но ни эта, ни три остальные версии не помогли схватить участников покушения и выяснить все обстоятельства дела. Гестапо, поддержанное отрядами полиции порядка, в конце концов начало осаду одной небольшой пражской церкви, где собрались около ста двадцати членов чешского движения Сопротивления.
Через несколько недель я получил от Гиммлера приказ отправиться к Мюллеру и получить от него информацию о положении дел. Сначала Мюллер выказал явное недовольство и нежелание обсуждать со мной этот вопрос. Он хмуро спросил меня: «А у вас есть какие-нибудь сведения, которые могли бы мне помочь?» Я ответил отрицательно. Мне показалось, что Мюллеру было не по себе. Что-то было не так. Наконец, он сказал, что обнаружены следы, позволяющие судить о руководителях покушения, и, видимо, удалось узнать имена участников покушения, но все это, в конечном счете, еще не подтверждено неоспоримыми фактами. Явно пытаясь произвести на меня выгодное впечатление, он сказал в заключение: «Может быть, мы захватим убийц в церкви. Завтра мы накроем их гнездо. Это будет завершающей чертой под следствием об убийстве Гейдриха».
На следующий день началась осада пражской церкви. Участники Сопротивления защищались до последней капли крови. В документах дела я прочел об этом следующее: «После ожесточенного боя церковь была взята, никто из бойцов Сопротивления не захвачен нами живым». Тем самым, как выразился Мюллер, дело об убийстве Гейдриха было закрыто. Так как из ста двадцати осажденных ни одного не осталось в живых, хотя бы раненого, тайна вокруг вопроса, кто же были диверсанты и кто руководил ими, осталась нераскрытой.
«Гейдрих был „человеком с железным сердцем“, как назвал его фюрер в надгробной речи. На вершине своего могущества судьба не даром взяла его от нас». Эти слова, произнесенные Гиммлером, показались мне примечательными. Однажды я увидел, что посмертной маски Гейдриха, которая находилась в его кабинете, больше нет там. Когда я, не скрывая удивления, спросил его об этом, то получил классический ответ: «Жизнь допускает посмертные маски только в определенные моменты и по особому поводу — в знак напоминания или для примера».
Сказав это, Гиммлер предложил мне сесть в удобное кресло. Это всегда было знаком особого доверия, но в то же время говорило о том, что разговор будет носить личный характер. После нескольких служебных вопросов он подошел к своей цели: «Я неоднократно беседовал с фюрером о преемнике Гейдриха». Немного склонив голову на сторону, он хитро взглянул на меня из-за сверкающих стекол очков и продолжал: «О вас не идет речь; фюрер считает вас слишком молодым, а я — слишком мягким». После этих слов возникла довольно напряженная пауза. Затем Гиммлер резко изменил тему: «Скажите-ка мне откровенно, какие отношения были у вас в последнее время с Гейдрихом? Мне хорошо об этом известно, но все же я хотел бы подробности узнать от вас лично». И тут он начал в своей учительской манере задавать мне различные вопросы: «Ограничивалась ли сфера вашей деятельности только рамками ведомств имперского управления безопасности или же она касалась и министерств?» Не дождавшись моего ответа, он продолжал спрашивать: «Рассчитывали ли вы на то, чтобы с переходом Гейдриха на должность рейхспротектора он постепенно отдалился от дел РСХА?» И вот самый обескураживающий вопрос: «Вы внушали Гейдриху мысль, что он — единственный человек, способный в свое время стать преемником фюрера? Сам Гейдрих кое-что рассказывал мне на эту тему, правда, довольно отрывочно. Будьте добры, объяснитесь».
Я почувствовал, что мне угрожает страшная опасность и напряг все свои силы, чтобы не попасть в ловушку. Я попытался убедить Гиммлера в том, что отношения между мной и Гейдрихом были большей частью напряженными, и что не в моих интересах было желать восхождения Гейдриха на еще более высокую ступень власти. В подтверждение я привел многочисленные примеры, которые, казалось, постепенно рассеивали недоверие Гиммлера. Во всяком случае, он сказал, что я, независимо от того, кто будет шефом РСХА, останусь в 6-м управлении, но подчиняться буду лично ему. В тот момент я сразу не понял, означает это повышение или понижение. Мне казалось, что он впредь хотел держать меня под своим личным контролем. Ибо только так я мог объяснить себе следующие, указания, которые Гиммлер дал мне касательно здоровья: «Попробуйте вести жизнь абстинента, — сказал он, перед тем как мы распрощались, — в будущем вас возьмет под свое наблюдение Керстен (личный врач Гиммлера). Он обследует вас и, если сочтет нужным, будет регулярно лечить вас, как и меня. Он уже добился удивительных успехов, конечно, его лечение будет для вас очень полезным. Керстен — финн, лично преданный мне. У вас не должно быть никаких сомнений. Может быть, следовало бы быть с ним немного поосторожнее, так как он иногда чересчур много говорит. Кроме того, он очень любопытен. Но в остальном он прекрасный человек, всегда готовый помочь. Да вы это сами увидите».
ИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ
Кадровая политика Гиммлера — Таммани-холл — Совещание по разведке в Мадриде — Канарис и приказы Гитлера — Борьба разведок за Гибралтар — Подготовка к отступлению в Испании и Португалии — Наша разведка в Южной Америке.
Упомянутая беседа с Гиммлером ознаменовала наступление нового этапа в моей деятельности, теперь он звонил мне почти через день, сообщал о высказываниях и решениях Гитлера и членов его ближайшего окружения. Кроме возможности знакомиться с духовным миром высшего руководства, я узнал много интересного о методах работы самого Гиммлера. Я узнал, что именно он осторожно вел закулисную деятельность по созданию нового имперского руководства. Разумеется, поскольку он сохранял верность фюреру, это происходило только с ведома и согласия Гитлера. Его цель заключалась в том, чтобы назначить на все руководящие посты в государстве, будь то министерства, общественные организации, промышленность, торговля или культурные учреждения, членов СС. Этот процесс к тому времени зашел уже очень далеко, и можно себе представить, какую власть сосредоточил в своих руках Гиммлер как рейхсфюрер СС. Тогда я еще не знал, что выдвинув эту концепцию, Гиммлер одновременно намеревался «сделать» и меня. Я лишь замечал, что передо мной открывается все больше дверей и, к моему удивлению, со всех сторон мне оказывают все больше поддержки. Часто я испытывал смущение от того, что я пролагаю новые пути не только благодаря моим личным усилиям, а с помощью закулисных рычагов, направляющих мою деятельность. Не проходило недели, чтобы мне не звонил личный референт Гиммлера, который говорил: «Будьте добры пожаловать к рейхсминистру X.» или «вас приглашают на обед к генерал-полковнику У.». Иногда мне приходилось встречаться с крупными хозяйственными руководителями или известными учеными. Позже Гиммлер объяснял мне, что эти контакты с верхушкой руководства государственных учреждений, вермахта, народного хозяйства и партии — своего рода тесты. По его словам, он беседует с каждым из тех, с кем он меня свел, подробно выспрашивая об их личном впечатлении обо мне, оценивая их по особой шкале тестов, — своеобразный контроль, характерный для «ордена СС».
Чтобы отобразить духовную атмосферу тех дней в кругах высшего руководства, можно привести следующий пример: в беседе с Гиммлером Гитлер заговорил о президенте США Ф. Д. Рузвельте как о человеке и государственном деятеле. Рузвельт, сказал Гитлер в частности, больной человек, не имеющий собственной политической концепции, подставное лицо, выдвинутое руководимым евреями партийным аппаратом демократической партии, так называемым Таммани-холлом. А сам Таммани-холл не что иное, как гигантский механизм для подкупа, объединяющий все слои общества вплоть до самых низов. Деньги, только деньги, неважно, в какой форме осуществляется подкуп и коррупция, вот девиз этого растленного сообщества. Он, Гитлер, требует от немецкой разведки, чтобы она любой ценой проникла в Таммани-холл, так как убежден, что между этой организацией и международным «дном» существуют, несмотря на войну, тесные связи. Эти связи нам необходимо использовать, чтобы предпринять что-нибудь против Рузвельта, — начиная от скандала вокруг коррупции и кончая покушением. При выполнении этого приказа мне порекомендовали воспользоваться источниками шефа криминальной полиции Небе, который одновременно был членом международной уголовно-полицейской комиссии.
В уголовной полиции начали лихорадочно перерывать картотеки. Министерство юстиции занялось изучением всех заключенных как в Германии, так и во всех странах, оккупированных нами, с целью выявить преступников международного «класса». При этом старались прежде всего обнаружить известных мошенников, торговцев наркотиками и «живым товаром» и перепроверить их международные связи. Само по себе было интересно узнать, какую большую долю в этой прослойке составляла преступная «интеллигенция». Эти люди почуяли, что перед ними забрезжил рассвет и сочиняли напропалую о своих международных связях, лишь бы только вырваться на свободу. В конце концов было отобрано тридцать заключенных, среди них шесть женщин. Некоторых из них я вызывал к себе и пришел к убеждению, что эти висельники сразу же выдадут и продадут вражеской разведке полученное от нас задание, и что весь приказ Гитлера — чистая бессмыслица. Свое мнение я осторожно изложил Гиммлеру. После некоторых колебаний он спросил меня, как лучше всего положить всю эту историю под сукно. Этим и закончился сумасбродный приказ Гитлера.
Теперь я хотел совершить давно откладывавшуюся поездку в Испанию и Португалию. Ведь Канарис намеревался пригласить меня принять участие в созываемом в Мадриде совещании его так называемой «Военной организации Испании и Португалии». У адмирала было очень много друзей на Иберийском полуострове и он вообще прекрасно знал Испанию. В дорогу он взял для нас обоих английский исторический роман «Веллингтон в Испании», вокруг которого между нами однажды жаркой испанской ночью разгорелся спор. При этом я обратил внимание, насколько основательно он знаком с историей Испании. Я пытался противопоставить ему свои знания о Гойе и Веласкесе.
На этот раз Канарис по поручению Гитлера должен был прозондировать общую обстановку в Испании и попытаться при помощи испанских военных кругов повлиять на Франко, чтобы изменить его неуступчивую позицию. Однако стало давно доказанным фактом то, что Канарис никогда не относился серьезно к подобным приказам, полученным от Гитлера. Я сам был свидетелем того, как он отделывался от таких приказов: однажды вечером он должен был встретиться с сотрудниками испанского генерального штаба, чтобы переговорить с ними в свете полученных от Гитлера указаний. Около трех часов дня, за несколько часов до встречи, он продиктовал машинистке протокол совещания. В нем все аргументы испанцев были тщательно собраны и — как будто обсуждение уже состоялось — соответствующим образом сформулированы. Вечером телеграмма, направленная в министерство иностранных дел, была зашифрована и через час после начала совещания в Мадриде уже лежала на столе Гитлера.
Из сообщений начальников наших резидентур, собравшихся в Мадриде, для меня особый интерес представляло все, что касалось Англии. Обсуждались очень важные побочные связи одной крупной испанской моторостроительной фирмы, с помощью которых удалось создать ряд информационных пунктов в Англии и получить ценные сведения о производстве авиационных двигателей англичанами. Кроме того, речь шла о попытке получить доступ к результатам научных исследований и планам англичан, а также узнать, каким направлениям уделяется главное внимание. Для шпионажа в области торгового флота наша португальская группа располагала опытным и умелым сотрудником, работавшим в Ливерпуле; он специализировался по морским перевозкам в Западном полушарии. (Канарис наградил этого португальца Железным крестом первой степени). В частности, он наблюдал за рейсами так называемых «апельсиновых пароходов». Это были суда с грузом свежих фруктов, шедшие из Испании в Англию, в трюмы которых мы подкладывали ящики с особыми «апельсинами». К сожалению, в результате ошибки, допущенной при планировании операции, один из таких «ящиков с апельсинами» загорелся слишком рано и произвел большой переполох на Кадисском рейде. Со стороны испанцев последовал энергичный демарш, который, правда, не имел ощутимых последствий.
Подробно рассматривался также вопрос о диверсионной деятельности против Гибралтара. Подобно особым отрядам итальянского военно-морского флота, действовавшим с большим успехом (их водолазы в своих резиновых скафандрах передвигались по морскому дну и, сидя верхом на торпедах, могли приближаться на близкое расстояние к противнику), мы также хотели наносить удары по английской крепости. Первое время итальянцы далеко опережали нас в этой области. Иногда им удавалось нанести удары даже по внутренней части порта Гибралтар, в результате чего англичане несли ощутимые потери в судах. В качестве базы итальянцы использовали, главным образом, североафриканское побережье, а мы оперировали из юго-западной части Испании. Со временем нашим водолазам удалось подбираться вплотную к кораблям противника и устанавливать на их днищах взрывчатку. Наш диверсионный отряд доложил об успешном нападении на два эсминца, один корвет и три торговых судна. То, что пришлось пережить участникам этой атаки, выглядело фантастически. Успех операции сильнее, чем обычно, зависел от безукоризненной подготовки, за которую отвечала военная разведка. Необходимо было предварительно досконально выяснить характер и интенсивность судоходного движения, какие меры по безопасности предпринял противник (заградительные сети, прожектора, патрульные катера), все, что касалось погоды, течений, и множество других факторов. Наибольшего успеха военная разведка добилась благодаря тому, что сумела установить на северной оконечности африканского побережья, прямо напротив Гибралтара, аппаратуру новейшей конструкции. С помощью специального инфракрасного излучения можно было наблюдать все материальные объекты при полной темноте и на большом расстоянии, что напоминало действие своего рода радарного устройства. Это позволило нам держать под довольно жестким контролем пролив и военный порт Гибралтар и сообщать командованию нашего военно-морского флота информацию о запланированных морских операциях противника, о перевозках его войск и грузов.
Немалое значение имело контролирование Гибралтара и для безопасности снабжения нашего африканского корпуса, который летом 1942 года под командованием Роммеля вновь перешел в наступление в направлении Египта. Естественно, английская разведка неоднократно пыталась помешать нам, но не смогла прервать нашу работу, — ей удалось лишь заставить нас сменить месторасположение наблюдательного пункта. Крупный «скандал» произошел позже, в ноябре 1942 года, когда союзникам удалось провести операцию «Факел» «Торч». — Прим. перев.
, высадившись в Северной Африке, а наша военная разведка не сообщила точного места и срока высадки — обстоятельство, совершенно необъяснимое, если учесть интенсивность нашего наблюдения за деятельностью противника. Однако надо помнить, что все это произошло в то время, когда уже невозможно было вести успешную борьбу с изменой в рядах нашего вермахта, которая крайне неблагоприятно отразилась и на ходе боевых действий войск Роммеля в Ливии. В наших неудачах большую долю вины несет Канарис Когда мы обсуждали с ним положение во Французской Северной Африке, то пришли к единодушному выводу, что деятельность германской комиссии по перемирию потерпела там полный крах — как в области политики и экономики, так и в области разведки. Мы условились начать в Берлине совместную операцию по обновлению руководства и состава комиссии. К сожалению, однако, Канарис в последний момент отступил, в результате чего я «застрял» на подходах к министерству иностранных дел.
— он растрачивал свою энергию, все больше запутываясь в собственных, все более сложных и обременительных для него самого интригах и конспиративных хитростях. После того, как военная разведка перешла под мое руководство, мне были подчинены и специальные подразделения, о которых я говорил. Благодаря этому я ближе познакомился с новой для меня стороной работы разведки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Через несколько недель я получил от Гиммлера приказ отправиться к Мюллеру и получить от него информацию о положении дел. Сначала Мюллер выказал явное недовольство и нежелание обсуждать со мной этот вопрос. Он хмуро спросил меня: «А у вас есть какие-нибудь сведения, которые могли бы мне помочь?» Я ответил отрицательно. Мне показалось, что Мюллеру было не по себе. Что-то было не так. Наконец, он сказал, что обнаружены следы, позволяющие судить о руководителях покушения, и, видимо, удалось узнать имена участников покушения, но все это, в конечном счете, еще не подтверждено неоспоримыми фактами. Явно пытаясь произвести на меня выгодное впечатление, он сказал в заключение: «Может быть, мы захватим убийц в церкви. Завтра мы накроем их гнездо. Это будет завершающей чертой под следствием об убийстве Гейдриха».
На следующий день началась осада пражской церкви. Участники Сопротивления защищались до последней капли крови. В документах дела я прочел об этом следующее: «После ожесточенного боя церковь была взята, никто из бойцов Сопротивления не захвачен нами живым». Тем самым, как выразился Мюллер, дело об убийстве Гейдриха было закрыто. Так как из ста двадцати осажденных ни одного не осталось в живых, хотя бы раненого, тайна вокруг вопроса, кто же были диверсанты и кто руководил ими, осталась нераскрытой.
«Гейдрих был „человеком с железным сердцем“, как назвал его фюрер в надгробной речи. На вершине своего могущества судьба не даром взяла его от нас». Эти слова, произнесенные Гиммлером, показались мне примечательными. Однажды я увидел, что посмертной маски Гейдриха, которая находилась в его кабинете, больше нет там. Когда я, не скрывая удивления, спросил его об этом, то получил классический ответ: «Жизнь допускает посмертные маски только в определенные моменты и по особому поводу — в знак напоминания или для примера».
Сказав это, Гиммлер предложил мне сесть в удобное кресло. Это всегда было знаком особого доверия, но в то же время говорило о том, что разговор будет носить личный характер. После нескольких служебных вопросов он подошел к своей цели: «Я неоднократно беседовал с фюрером о преемнике Гейдриха». Немного склонив голову на сторону, он хитро взглянул на меня из-за сверкающих стекол очков и продолжал: «О вас не идет речь; фюрер считает вас слишком молодым, а я — слишком мягким». После этих слов возникла довольно напряженная пауза. Затем Гиммлер резко изменил тему: «Скажите-ка мне откровенно, какие отношения были у вас в последнее время с Гейдрихом? Мне хорошо об этом известно, но все же я хотел бы подробности узнать от вас лично». И тут он начал в своей учительской манере задавать мне различные вопросы: «Ограничивалась ли сфера вашей деятельности только рамками ведомств имперского управления безопасности или же она касалась и министерств?» Не дождавшись моего ответа, он продолжал спрашивать: «Рассчитывали ли вы на то, чтобы с переходом Гейдриха на должность рейхспротектора он постепенно отдалился от дел РСХА?» И вот самый обескураживающий вопрос: «Вы внушали Гейдриху мысль, что он — единственный человек, способный в свое время стать преемником фюрера? Сам Гейдрих кое-что рассказывал мне на эту тему, правда, довольно отрывочно. Будьте добры, объяснитесь».
Я почувствовал, что мне угрожает страшная опасность и напряг все свои силы, чтобы не попасть в ловушку. Я попытался убедить Гиммлера в том, что отношения между мной и Гейдрихом были большей частью напряженными, и что не в моих интересах было желать восхождения Гейдриха на еще более высокую ступень власти. В подтверждение я привел многочисленные примеры, которые, казалось, постепенно рассеивали недоверие Гиммлера. Во всяком случае, он сказал, что я, независимо от того, кто будет шефом РСХА, останусь в 6-м управлении, но подчиняться буду лично ему. В тот момент я сразу не понял, означает это повышение или понижение. Мне казалось, что он впредь хотел держать меня под своим личным контролем. Ибо только так я мог объяснить себе следующие, указания, которые Гиммлер дал мне касательно здоровья: «Попробуйте вести жизнь абстинента, — сказал он, перед тем как мы распрощались, — в будущем вас возьмет под свое наблюдение Керстен (личный врач Гиммлера). Он обследует вас и, если сочтет нужным, будет регулярно лечить вас, как и меня. Он уже добился удивительных успехов, конечно, его лечение будет для вас очень полезным. Керстен — финн, лично преданный мне. У вас не должно быть никаких сомнений. Может быть, следовало бы быть с ним немного поосторожнее, так как он иногда чересчур много говорит. Кроме того, он очень любопытен. Но в остальном он прекрасный человек, всегда готовый помочь. Да вы это сами увидите».
ИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ
Кадровая политика Гиммлера — Таммани-холл — Совещание по разведке в Мадриде — Канарис и приказы Гитлера — Борьба разведок за Гибралтар — Подготовка к отступлению в Испании и Португалии — Наша разведка в Южной Америке.
Упомянутая беседа с Гиммлером ознаменовала наступление нового этапа в моей деятельности, теперь он звонил мне почти через день, сообщал о высказываниях и решениях Гитлера и членов его ближайшего окружения. Кроме возможности знакомиться с духовным миром высшего руководства, я узнал много интересного о методах работы самого Гиммлера. Я узнал, что именно он осторожно вел закулисную деятельность по созданию нового имперского руководства. Разумеется, поскольку он сохранял верность фюреру, это происходило только с ведома и согласия Гитлера. Его цель заключалась в том, чтобы назначить на все руководящие посты в государстве, будь то министерства, общественные организации, промышленность, торговля или культурные учреждения, членов СС. Этот процесс к тому времени зашел уже очень далеко, и можно себе представить, какую власть сосредоточил в своих руках Гиммлер как рейхсфюрер СС. Тогда я еще не знал, что выдвинув эту концепцию, Гиммлер одновременно намеревался «сделать» и меня. Я лишь замечал, что передо мной открывается все больше дверей и, к моему удивлению, со всех сторон мне оказывают все больше поддержки. Часто я испытывал смущение от того, что я пролагаю новые пути не только благодаря моим личным усилиям, а с помощью закулисных рычагов, направляющих мою деятельность. Не проходило недели, чтобы мне не звонил личный референт Гиммлера, который говорил: «Будьте добры пожаловать к рейхсминистру X.» или «вас приглашают на обед к генерал-полковнику У.». Иногда мне приходилось встречаться с крупными хозяйственными руководителями или известными учеными. Позже Гиммлер объяснял мне, что эти контакты с верхушкой руководства государственных учреждений, вермахта, народного хозяйства и партии — своего рода тесты. По его словам, он беседует с каждым из тех, с кем он меня свел, подробно выспрашивая об их личном впечатлении обо мне, оценивая их по особой шкале тестов, — своеобразный контроль, характерный для «ордена СС».
Чтобы отобразить духовную атмосферу тех дней в кругах высшего руководства, можно привести следующий пример: в беседе с Гиммлером Гитлер заговорил о президенте США Ф. Д. Рузвельте как о человеке и государственном деятеле. Рузвельт, сказал Гитлер в частности, больной человек, не имеющий собственной политической концепции, подставное лицо, выдвинутое руководимым евреями партийным аппаратом демократической партии, так называемым Таммани-холлом. А сам Таммани-холл не что иное, как гигантский механизм для подкупа, объединяющий все слои общества вплоть до самых низов. Деньги, только деньги, неважно, в какой форме осуществляется подкуп и коррупция, вот девиз этого растленного сообщества. Он, Гитлер, требует от немецкой разведки, чтобы она любой ценой проникла в Таммани-холл, так как убежден, что между этой организацией и международным «дном» существуют, несмотря на войну, тесные связи. Эти связи нам необходимо использовать, чтобы предпринять что-нибудь против Рузвельта, — начиная от скандала вокруг коррупции и кончая покушением. При выполнении этого приказа мне порекомендовали воспользоваться источниками шефа криминальной полиции Небе, который одновременно был членом международной уголовно-полицейской комиссии.
В уголовной полиции начали лихорадочно перерывать картотеки. Министерство юстиции занялось изучением всех заключенных как в Германии, так и во всех странах, оккупированных нами, с целью выявить преступников международного «класса». При этом старались прежде всего обнаружить известных мошенников, торговцев наркотиками и «живым товаром» и перепроверить их международные связи. Само по себе было интересно узнать, какую большую долю в этой прослойке составляла преступная «интеллигенция». Эти люди почуяли, что перед ними забрезжил рассвет и сочиняли напропалую о своих международных связях, лишь бы только вырваться на свободу. В конце концов было отобрано тридцать заключенных, среди них шесть женщин. Некоторых из них я вызывал к себе и пришел к убеждению, что эти висельники сразу же выдадут и продадут вражеской разведке полученное от нас задание, и что весь приказ Гитлера — чистая бессмыслица. Свое мнение я осторожно изложил Гиммлеру. После некоторых колебаний он спросил меня, как лучше всего положить всю эту историю под сукно. Этим и закончился сумасбродный приказ Гитлера.
Теперь я хотел совершить давно откладывавшуюся поездку в Испанию и Португалию. Ведь Канарис намеревался пригласить меня принять участие в созываемом в Мадриде совещании его так называемой «Военной организации Испании и Португалии». У адмирала было очень много друзей на Иберийском полуострове и он вообще прекрасно знал Испанию. В дорогу он взял для нас обоих английский исторический роман «Веллингтон в Испании», вокруг которого между нами однажды жаркой испанской ночью разгорелся спор. При этом я обратил внимание, насколько основательно он знаком с историей Испании. Я пытался противопоставить ему свои знания о Гойе и Веласкесе.
На этот раз Канарис по поручению Гитлера должен был прозондировать общую обстановку в Испании и попытаться при помощи испанских военных кругов повлиять на Франко, чтобы изменить его неуступчивую позицию. Однако стало давно доказанным фактом то, что Канарис никогда не относился серьезно к подобным приказам, полученным от Гитлера. Я сам был свидетелем того, как он отделывался от таких приказов: однажды вечером он должен был встретиться с сотрудниками испанского генерального штаба, чтобы переговорить с ними в свете полученных от Гитлера указаний. Около трех часов дня, за несколько часов до встречи, он продиктовал машинистке протокол совещания. В нем все аргументы испанцев были тщательно собраны и — как будто обсуждение уже состоялось — соответствующим образом сформулированы. Вечером телеграмма, направленная в министерство иностранных дел, была зашифрована и через час после начала совещания в Мадриде уже лежала на столе Гитлера.
Из сообщений начальников наших резидентур, собравшихся в Мадриде, для меня особый интерес представляло все, что касалось Англии. Обсуждались очень важные побочные связи одной крупной испанской моторостроительной фирмы, с помощью которых удалось создать ряд информационных пунктов в Англии и получить ценные сведения о производстве авиационных двигателей англичанами. Кроме того, речь шла о попытке получить доступ к результатам научных исследований и планам англичан, а также узнать, каким направлениям уделяется главное внимание. Для шпионажа в области торгового флота наша португальская группа располагала опытным и умелым сотрудником, работавшим в Ливерпуле; он специализировался по морским перевозкам в Западном полушарии. (Канарис наградил этого португальца Железным крестом первой степени). В частности, он наблюдал за рейсами так называемых «апельсиновых пароходов». Это были суда с грузом свежих фруктов, шедшие из Испании в Англию, в трюмы которых мы подкладывали ящики с особыми «апельсинами». К сожалению, в результате ошибки, допущенной при планировании операции, один из таких «ящиков с апельсинами» загорелся слишком рано и произвел большой переполох на Кадисском рейде. Со стороны испанцев последовал энергичный демарш, который, правда, не имел ощутимых последствий.
Подробно рассматривался также вопрос о диверсионной деятельности против Гибралтара. Подобно особым отрядам итальянского военно-морского флота, действовавшим с большим успехом (их водолазы в своих резиновых скафандрах передвигались по морскому дну и, сидя верхом на торпедах, могли приближаться на близкое расстояние к противнику), мы также хотели наносить удары по английской крепости. Первое время итальянцы далеко опережали нас в этой области. Иногда им удавалось нанести удары даже по внутренней части порта Гибралтар, в результате чего англичане несли ощутимые потери в судах. В качестве базы итальянцы использовали, главным образом, североафриканское побережье, а мы оперировали из юго-западной части Испании. Со временем нашим водолазам удалось подбираться вплотную к кораблям противника и устанавливать на их днищах взрывчатку. Наш диверсионный отряд доложил об успешном нападении на два эсминца, один корвет и три торговых судна. То, что пришлось пережить участникам этой атаки, выглядело фантастически. Успех операции сильнее, чем обычно, зависел от безукоризненной подготовки, за которую отвечала военная разведка. Необходимо было предварительно досконально выяснить характер и интенсивность судоходного движения, какие меры по безопасности предпринял противник (заградительные сети, прожектора, патрульные катера), все, что касалось погоды, течений, и множество других факторов. Наибольшего успеха военная разведка добилась благодаря тому, что сумела установить на северной оконечности африканского побережья, прямо напротив Гибралтара, аппаратуру новейшей конструкции. С помощью специального инфракрасного излучения можно было наблюдать все материальные объекты при полной темноте и на большом расстоянии, что напоминало действие своего рода радарного устройства. Это позволило нам держать под довольно жестким контролем пролив и военный порт Гибралтар и сообщать командованию нашего военно-морского флота информацию о запланированных морских операциях противника, о перевозках его войск и грузов.
Немалое значение имело контролирование Гибралтара и для безопасности снабжения нашего африканского корпуса, который летом 1942 года под командованием Роммеля вновь перешел в наступление в направлении Египта. Естественно, английская разведка неоднократно пыталась помешать нам, но не смогла прервать нашу работу, — ей удалось лишь заставить нас сменить месторасположение наблюдательного пункта. Крупный «скандал» произошел позже, в ноябре 1942 года, когда союзникам удалось провести операцию «Факел» «Торч». — Прим. перев.
, высадившись в Северной Африке, а наша военная разведка не сообщила точного места и срока высадки — обстоятельство, совершенно необъяснимое, если учесть интенсивность нашего наблюдения за деятельностью противника. Однако надо помнить, что все это произошло в то время, когда уже невозможно было вести успешную борьбу с изменой в рядах нашего вермахта, которая крайне неблагоприятно отразилась и на ходе боевых действий войск Роммеля в Ливии. В наших неудачах большую долю вины несет Канарис Когда мы обсуждали с ним положение во Французской Северной Африке, то пришли к единодушному выводу, что деятельность германской комиссии по перемирию потерпела там полный крах — как в области политики и экономики, так и в области разведки. Мы условились начать в Берлине совместную операцию по обновлению руководства и состава комиссии. К сожалению, однако, Канарис в последний момент отступил, в результате чего я «застрял» на подходах к министерству иностранных дел.
— он растрачивал свою энергию, все больше запутываясь в собственных, все более сложных и обременительных для него самого интригах и конспиративных хитростях. После того, как военная разведка перешла под мое руководство, мне были подчинены и специальные подразделения, о которых я говорил. Благодаря этому я ближе познакомился с новой для меня стороной работы разведки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58