Ну, разве что можно захватить украдкой антибиотики, да пару
ножей.
Это, конечно, в каком-то смысле идея - не выделяться из массы и гущи.
Однако с нашим внешним видом...
- Да еще и незнание тамошнего языка,- вспомнил я.
- Но там говорят на кечуа.
- Мы и в кечуа не шибко сечем, Сашок. Вряд ли особо помогут
испано-кечуанский словарь и русско-испанский разговорник.
- Если ты, Егор, не пойдешь со мной, я это сделаю сам.
- Ой, какие мы храбрые. Да тебя там сожрут уже через пару часов. Ты сам
будешь помогать себя жарить и варить, с вертела подсказывать станешь, где у
тебя филейная часть.
Да еще вместе с блюдом, которое будет сготовлено из мозгов Крейна, исчезнут
в животах благодарных дикарей знания о том, как проникать в злокозненные
"хрональные карманы".
- А мне, Егор, кажется, что все закончится хорошо.
- Конечно, всегда кому-нибудь хорошо, да только не нам... Понимаешь, ты
меня не убедил. У тебя не хватило аргументов... Но я пойду на это дело,
будь оно проклято и обматерено по всей таблице умножения.
9.
Нож я все-таки отхватил приличный, с широким лезвием и зубчиками, где
положено. Cторговалcя с одним местным Рэмбо, у которого глаза в кучку из-за
кокаина. Принайтовал ножик к ноге эластичным бинтом. Вдобавок снабдил себя
газовым баллончиком-"пшиком". Крейн же оснастил нашу мини-экспедишку
пенициллином, азитромицином и даже трихополом, а заодно стерильным
перевязочным материалом. Как я ни уговаривал Сашу загнать компьютер, да
приобресть в личное пользование парочку крупнокалиберных смит-вессонов, он
ни в какую. То есть, свой настольный "Pentium-75" он загнал, но приобрел
взамен еще более крутой "Pentium-80", только в виде легонького переносного
ноутбука, естественно для тех же вычислительных нужд.
Из Куско мы ехали на рейсовом автобусе по извилистой дороге. В салоне одни
индейцы, метисы и прочие чудаки в этом роде. Белые люди в стране Перу
только на личном автотранспорте раскатывают. Неожиданно, пока я озирался на
попутчиков, меня посетила мысль, что те самые "среднеазиаты", которые
орудовали в Питере, Москве и Екатеринбурге очень уж похожи на здешних
жителей. Тех киллеров я условно называл казахами и узбеками только из-за
бедности ассоциаций.
Со мной рядом сидел дедок в драном пончо да шапке-корзинке и пожевывал
какую-то травку. Он мне время от времени улыбался двумя зубами, а я на
"сивильник" на всякий случай взглянул - нет ли каких-нибудь козней. Никакой
явной опасности, только птички порхают - символ большой неопределенности и
переформирования судьбы. Мы с дедом даже разговорились, как инопланетяне с
разных планет. Он мне на ломанном испанско-кечуанском диалекте рассказывал,
какие тут звери водятся и какой у них нрав - у ягуара-утурунку обидчивый и
злобный, у льва-пумы замкнутый, независимый, у медведя же добродушный, хотя
при удобном случае он своего не упустит, обезьянка же - трусливая нахалка.
Меня заодно мысль посетила, что род человеческий аналогично делится на
хищных людей-ягуаров, гордых людей-пум, нахалов обезьяннего типа.
Я на ломанном русско-испанском задавал вопросы насчет того, кто у них в
фольклоре заместо бабы-яги и кощея бессмертного. Этим вредным существом
оказался некий Супай, владыка нижнего мира Супайпа Уасин.
А потом, когда мы проехали мимо большого черного камня, словно бы
украшенного клыками, старичку вдруг заплохело, стал хватать он воздух и
скрести руками. Автобус остановился, однако никто отчего-то не решался
помочь мне вытащить дедулю на травку. Пассажиры только тараторили и махали
коричневыми руками.
Наконец подошел Крейн и объяснил то, что усвоил из индейской перепалки.
Дедуля-то, оказывается, колдун и поэтому люди боятся подойти к нему. Вдруг
он откинет лапти. И тогда в любого гражданина, который окажется к телу со
стороны темечка, войдет демон, обитавший дотоле в старичке. Ну, дребедень.
Я взял старого индюшку за руки, Крейн ухватился за ноги и мы мигом вынесли
тело на лужок. Старикан то и дело тарабарил на своем языке, но я только
одно слово разбирал - "уака". Это так у индейцев кличутся священные
предметы, от талисманов до гробниц и целых гор.
По тропке, ведущей мимо ближайшего кукурузного поля, приплелись две
старушки, им-то водитель и поручил позаботиться о колдуне. Пора было
отчаливать. Неожиданно сильным движением лежащий старичок сдернул с шеи
талисман, состоящий из двух когтей хищника, одного попугайного пера, а
также вырезанного из малахита трехликого мужика, ну и протянул мне.
Отказываться грешно, взял я презент, повязал на шею - довольно стильно -
пожал перуанскому колдуну руку, тут он и отключился.
Можно было спокойно двигать дальше. Впрочем, до самого пункта назначения
никаких передряг уже не случилось. Мы сошли за пару километров от
Кильябамба. До самой ночи Крейн заставлял меня карабкаться по скалам,
поскольку со своим хрональным компасом определял, где затаилась точка
перепрыга. Когда нашарил, все уже окутала чернильная тьма и пора было
устраивать привал. Ночь на южномериканской природе требовала, конечно,
некоторой закалки. Выкрики птиц, вопли обезьянок, рыки неких крупных
зверей, писк насекомных стай, посвистывания каких-то мелких гадов в
ближайших кустах. Я себя, конечно, успокаивал: дескать, здесь мы как-никак
не в джунглях, тутошняя природа не кишит смертоносными тварями и дрейфить
надо поменьше.
А Саша, кстати, и не дрейфил. Он клацал клавишами на своем notebook,
выясняя последние детали перепрыга. Не заметил даже змейку, которая словно
прилежная ученица положила свою головку ему на колено. Я аккуратно отбросил
ее ножом, но Крейн не заметил и этого. Увлекающийся товарищ.
При таком антураже я почти и не спал. А утром, вскоре после восхода, мы
оказались неподалеку от края утеса-великана, с которого открывался чудесный
вид на горную долину. Метрах в двух стах от нас сбегала полуводопадом
речушка. Внизу проходила автотрасса. Хорошо была видна заправка "Шелл",
кафешка и мотель рядом с ней. Там мы могли бы отлично переночевать, если бы
не торопились на "тот свет".
- Что-то я не вижу точки перепрыга, Саша,- с надеждой произнес я.
Крейн поводил по сторонам маленьким пеленгатором, похожим на зонтик. Потом
показал пальцем. И я действительно углядел метрах в трех от края соседнего
утеса какое-то марево.
- Саша, марево-то прямо над обрывом. Ниже - пять метров пустоты до
поверхности, ну и по каменистому склону предстоит катиться еще метров сто
как колбаске. Задницу-то не обдерем?
- Надо прыгнуть в это марево. Причем, именно тогда, когда я скомандую,-
упорно произнес Крейн. А затем веско добавил.- Я кое-что предусмотрел на
случай падения. Одевайся - у нас в запасе всего четырнадцать минут.
Он выбросил из рюкзака пару шлемов, а также щитки для ног, рук и плечей,
вроде тех, что применяются в американском футболе и хоккее.
Пришлось напяливать все это добро на себя. А сверху еще футболки и треники,
чтоб доспехи были не очень заметны. Для отрыва на три метра от края утеса
предстояло еще разбежаться и мощно прыгнуть.
- В темпе вальса, Егорка. Трехминутная готовность.
Я покрепче завязал шнурки на кроссовках, подтянул постромки на своем
вещмешке, где не было ничего особенного, кроме свитера, пары трусов, носок
и штормовки. Пакет с лекарствами и бинтами лежал в поясной сумочке, там же
компас, описание магнитных поправок, карты, календари, инструкция по поиску
хронального "окна", таблица времен благоприятной пульсации, а также мой
"сивильник". Нож по прежнему был закреплен на ноге.
- На старт. Внимание. Марш. Всего семь секунд...
Я когда бежал, то почему-то думал, торопится ли Крейн следом за мной, но
ничего не слышал, кроме собственного пыхтения, и не мог оторвать глаза от
того легкого марева за краем обрыва. Вот последние пятачок тверди, попадаю
на правую ногу, толкаюсь, лечу...
Ну, сейчас загремлю вниз! Неожиданно пространство передо мной разделилось
на множество радужных пузырьков. Они быстро расскрошили меня на мелкие
кусочки, вернее я распался на толпу почти одинаковых человечков, каждому из
которых нашлось удобное место в ячейке. Вначале непонятно было, где
нахожусь именно я. А вот и нашелся, в одном из бесчисленных пузырьков,
устремившихся навстречу солнцу. Но и в других ячейках тоже был я. Только
немножко другой, более или же менее счастливый, спокойный, удачливый,
образованный, умный, женатый, сильный, слабый, с чуть иной биографией. В
одном случае я даже был знаменитым писателем - в смысле, писал мемуары и
предвыборные речи от имени и по поручению разных знаменитых людей...
Вот солнечное пламя становится ослепляющим, жуть просто непереносимая.
Какое-то мгновение не было ничего, кроме переливов света, а потом солнце
осталось позади. Нет и тьмы пузырьков - тот, в котором путешествовал я,
тоже лопнул. И вот я остервенело несусь навстречу земле. Только сейчас
успеваю отметить, что склон не серый, каменистый, а даже зеленый. Но это
обстоятельство ненамного смягчает горечь падения.
Я еще не оправился от легкого сотрясения мозга и тяжелого сотрясения тела,
как сообразил, что меня уже атакуют.
Воины с плюмажами из розовых перьев, в белых стеганных куртках, нацеля
копья, несутся вверх по склону на меня. У них шлемы из черепов крупных
животных, более того, некоторые физиономии защищены металлическими масками.
Эти наличники вдобавок оснащены устрашающими клыками. У одних бойцов палицы
с многолепестковыми головками, похожими на хризантемы, у других цепы, то
есть рукояти, на которых болтаются шары с шипами. У меня сразу зачесалась
голова - не хотел бы я получить такие подарки.
Естественно, что я стал удирать от атакующих вверх по склону. Однако
скорость с перепугу не та, сыплются камешки и оскальзывается нога. Вначале
левая, потом правая. До гребня остается метров двадцать, а меня почти
догнали страшные полузвериные маски и рожи без наличников, но разрисованные
желтыми и черными красками, с оскаленными ртами, из которых с шумом
вырывается горячий насыщенный слюной воздух. Передний воин уже может
пощекотать меня своим копьем. Я попытался увильнуть, даже метнул ему в
пронзительные зенки горсть грязи. Да уж, автомат Калашникова не помешал бы.
Вместо этого компьютера долбанного запросто можно было приобрести. Кажется,
одному бойцу глаза я все-таки запорошил. Но его соратник садит копьем -
отпрыгиваю в сторону и заодно съезжаю по склону вниз. Воин хватает меня за
ногу и заносит нож, сделанный, кажется из обсидиана. Ой, сейчас отхватит
нелишнюю конечность.
Я переворачиваюсь на спину и свободной ногой мажу по неприятельской роже.
Кажется, отпал боец. Но лежать и загорать не приходится, пускай даже очень
хочется. Вскакиваю и, надрывая жилы, жму наверх. Хоть бы все это кончилось.
Согласен быть простым земледельцем, ковыряться в дерьме, лишь бы не война,
а мир. Над плечом проносится дротик и втыкается в землю, я машинально
подхватываю его и тащусь вверх.
Когда до гребня оставалось максимум пару метров, на него высыпала орава
войнов в другой форме, с плюмажами из синих перьев, с размалеванными в
белое и красное рожами, в плащах, с палицами, украшенными набалдашниками в
виде розочек, с топорами, с круглыми щитами. А на пальцы у этих долбаебов
еще были насажены звериные когти. Тот, что оказался ближе ко мне, сразу
нацелил на меня свой топор, но я со страху метнул в него дротик... и,
ядрен-батон, попал в "яблочко", то есть в Адамово Яблоко. Этот мужик
загнулся, но ему на смену явились другие. Я подхватил у случайно
умерщвленного бойца топор и стал им крутить. Штука тяжеленная, но и боевой
дух быстро проснулся.
Мне по молодости удалось взять несколько уроков каратэ. Мой гуру-сэнсэй -
по совместительству цирковой артист - показал от избытка знаний приемы боя
на тонфах и палках. Поэтому сейчас не столько пригождалось лезвие, сколько
древко. Удавалось даже блокировать падающие на меня палицы и давать по
яйцам тем агрессорам, которые собирались угостить мою голову топором.
Пригождались и хоккейные щитки, по которым скользили острия вражеских
копий. Кстати, бился я только с воинами в синих перьях, розовоперые же,
видимо, посчитали за своего и больше не обижали.
Впрочем, выдохся я быстрее, чем закончилась битва. Пришлось бросить тяжелый
топор и сменять его на короткое трофейное копье, потом и оно стало
отягощать меня. Передо мной появился здоровенный рычащий отчего-то жлоб, он
замахнулся многолепестковой булавой, имея в виду мои мозги - удар древком в
его пузо ничего победного не принес. Тогда я поднырнул под локти жлоба и
попробовал бросить через себя. Однако ножки мои подогнулись и я рухнул,
причем вражеская масса оказалась на мне. Хорошо, что вспомнил о своем ноже
и куда-то ткнул острием. Но все равно голова моя получила свое, она мигом
опухла от удара и я благополучно отключился.
Я иногда выплывал из темных глубин и снова в них тонул. Во время включений
осознавал, что вражеская масса исчезла, а рядом валяется труп,
пригвожденный к земле копьем. Что розовоперые воины ходят и спокойно
отрезают уши и пенисы у лежащих синеперых. Эти части тела идут на
изготовление ожерелий. Иногда вместе с ушами сносят башку и укладывают к
себе сумку. Некоторых уцелевших синеперых, впрочем, жалеют и, связав, по
двое, волокут куда-то.
Чего только не вытворяли такие изобретательные, такие человеколюбивые воины
в розовых перьях,- действительно, они все уважали в человеке, и кровь, и
члены, и органы, и душу, и одежду.
Вот рядом со мной остановились несколько розовоперых и начали
дискутировать. Наверное то, как меня "обслужить" - камнем по голове или
более творческим образом. Решили, наверное, в мою пользу. Я хоть и не
способен был активно веселиться, все-таки отметил с элементом радости, что
меня укладывают на носилки.
Вскоре я попал под навес для раненых бойцов и тут элемент радости меня
оставил. На земле лежало человек тридцать пострадавших в бою за какую-то
родину. Как правило, с черепно-мозговыми травмами - "кочерыжки" все в
кровавых тряпках, там и сям размазаны мозги. Под тем же навесом лекаря
исцеляли раненых, применяя весь свой арсенал. Это было что-то!
Услаждая слух своим звучным пением медбратья в птичьих масках давали
пострадавшим отвар каких-то трав с дурманящим запахом, после чего стоны
становились из мучительных более благостными. Даже у меня перед глазами
поплыли розовые облака. Кто-нибудь из лекарей начинал причитать, махая
фигурками идолов, а остальные, помедитировав немного, приступали к
операции. Раненные головы зажимались между деревянных колодок и в них
вбивались обсидиановые иглы. Это в лучшем случае. В худшем, в дело
пускались пилы с обсидиановыми зубчиками. Отвратный звук распиливания
сопровождался усердными причитаниями лекарей, и под этот хор раненые,
скорее всего, отправлялись в кому или вообще на тот свет.
Ответственно проделывая свою работу, лекаря приближались ко мне. И вот уже
опытные руки стали ощупывать мою голову, выискивая фронт работ. Только не
это! Но я даже не мог выразить свою чувства на языке, понятном целителям.
Вот ко мне подносится обсидиановая игла - даже без дурман-отвара сволочи
потчуют - и втыкается под замирание моего сердца... все-таки в руку. Я
дергаюсь, врачи улыбаются, кладут мне в рот какую-то ароматную лепешку и
отчаливают. Пронесло. От ароматной лепешки становится в кайф, взгляд
плывет, взмывает выше облаков к солнечному сверканию. Там меня встречает
ласковая женщина-ягуар, чей проворный язык снимает боль и напряжение.
Потом было еще несколько дней и ночей под хлопчатобумажным пологом. Я
несколько раз наудачу вытаскивал из поясной сумочки таблетки антибиотиков и
кидал их пригорошнями в рот. На второй день мне настолько полегчало, что я
стал снова озираться и осматриваться.
Слева от меня возвышалась горка, составленная из павших героев, которых
срочно мумифицировали. То есть вспарывали, выбрасывали требуху, заливали
ароматной смолой, снова зашивали и заворачивали в ткани, превращая в
куколок, пригодных для нового рождения.
Я не смог больше выносить внутрипалаточные ужасы и уполз подальше от них на
солнышко. А поскольку госпитальный навес стоял на бугорке, то передо мной
предстала в выгодном свете сцена праздничного банкета победоносного войска.
Кругом веселится военная публика, полыхают костры и воткнуты в землю
штандарты в виде метелок из перьев краснокнижных птиц. Вот там, ближе к
кустам, победители развлекаются содомским образом с пленными побежденными.
А, использовав в любовных целях, разрывают на куски с помощью пары стройных
деревьев, или на крепком пне раскалывают черепа с помощью лепестковой
палицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30