Спортсмен всегда и везде одинок, ему никто не поможет, если он сам себе не поможет. И это закон.
Даже само понятие «команда» — фикция, обман, и игра под руководством Б. А. убедила меня в этом. Для Б. А. успех или неуспех команды были его личным успехом или неуспехом. Он не думал ни собственно о футболе как таковом, ни о Боге — он думал только о себе, о своей карьере и своих деньгах.
Поэтому я знал, что хотя Максвелл и Б. А. нынче ценят и уважают друг друга, но придет день и Б. А. уничтожит Максвелла. Потому что Максвелл — индивидуалист и рано или поздно встанет на пути тренера.
У меня болела спина. Я повернулся на правый бок, потом на левый. Опустил ноги, встал и пошел в гостиную. Томас Ричардсон сидел на полу, скрестив ноги. Я сел рядом с ним. Он не повернул головы, его взгляд скользил по гостям, толпившимся в гостиной. «Вчера у тебя получился отличный проход», — сказал он тихо.
— Спасибо. — Я покраснел от удовольствия. Похвала Ричардсона говорила о многом, и мне всегда казалось, что я недостоин ее. — Завтра иду к тренеру, вызывает, — сказал я. — Начинается следующая глава в моей неравной борьбе за славу и благоденствие.
— Желаю успеха. — Ричардсон засмеялся, поворачиваясь ко мне. — Я встретил его в Сан-Луи и спросил, подписал ли он мое письмо с протестом против войны. Он ответил, что я сую нос не в свое дело и лучше бы сосредоточился на футболе. — Чернокожий атлет фыркнул и уставился в пол. — Проклятая война во Вьетнаме — не мое дело! Он сидел, закинув ногу на ногу, и глядел на меня с презрением. Мол, куда я лезу, я — цветной? Я был готов задушить его!
Ричардсон был активистом антивоенного движения, и я уважал его за это. Все, что мне хотелось знать о войне, умещалось в несколько фраз, которые один пьяный профессор-политолог доверительно прошептал мне на ухо на пикнике преподавателей Мичиганского университета. После нескольких стаканов он сообщил мне по секрету, что не только выполнял регулярные задания ЦРУ, но и принимал участие в подготовке убийств. «Вот что я тебе скажу, — говорил профессор про какого-то политического деятеля, — сукин сын не протянет и полутора месяцев». Убили «сукина сына» через три недели. А вообще я старался держаться от политики подальше.
— Не расстраивайся, Томас. Помни, что Господь Бог так и не решил вопрос, как остановить фланговый прорыв. — С трудом встав на ноги, я дружески похлопал Ричардсона по плечу и пошел на кухню. Через открытую дверь я видел танцующих у бассейна.
Джо-Боб стоял посреди гостиной с детским футбольным шлемом на голове и уже без штанов. Шлем был мал ему, лицо превратилось в нелепую маску. Если Джо-Боб не изменит себе, подумал я, то скоро начнется.
Большинство мужчин старались не замечать или не обращать особого внимания на выходки Джо-Боба, мол, любит парень выпить и повеселиться, — никто не хотел быть побитым и униженным при всех. Трудно не замечать, как двухметровый гигант, без штанов, возбужденный, лапает твою спутницу, но характерной чертой гостей на таких вечеринках со знаменитыми футболистами была терпимость, я бы сказал — супертерпимость.
Я снова забрался на стол. Оттуда было удобней наблюдать за общим раскладом. Мне удалось насчитать пятерых девиц, достойных внимания. Тройка, сидевшая на диване с одинаково крепко сжатыми коленями, состояла скорей всего из стюардесс, не расстававшихся друг с другом с момента поступления в летную школу. Чтобы отделить их друг от друга, надо было затратить слишком много интеллекта и эмоций. Худенькая девушка в джинсах, с длинными густыми каштановыми волосами, в очках с тонкой металлической оправой оживленно беседовала с Томасом Ричардсоном. Она выглядела многообещающе, но, судя по ее оживлению, предпочитала негров, и особенно ей нравился Ричардсон. Оставалась лишь девушка Боба Бодроу. Она сидела одна в окружении грязной посуды.
Отпрыск богатых нефтепромышленников, Бодроу стал преуспевающим страховым агентом и основал фирму еще совсем молодым человеком. Не так давно он побывал на «отдыхе» в Фэйр-хейвене, где за сто долларов в день лечились представители высшего света Далласа. До этого Бодроу дважды задерживала полиция ранним утром в центре Далласа — голый, он палил из револьвера и орал, что это он убил Мартина Лютера Кинга. Ему поставили диагноз «крайнее истощение», отвезли в Фэйрхейвен и накачали торазином.
Бодроу и Кроуфорд были друзьями. Они носились в новеньком роскошном «континентале» Бодроу, пили, названивали знакомым по телефону из машины, палили из «магнума» 0,357 калибра. Страховой агент страдал манией преследования и был всегда при оружии.
Как и Стив Петерсон, Бодроу часто приводил с собой на вечеринки нескольких девиц. И, как Петерсон, имел неприятную привычку то и дело трогать своего собеседника, поглаживать и похлопывать, не переставая болтать обо всем на свете — от страхования недвижимого имущества до нигеров, захватывающих ведущие позиции в спорте. Сейчас Бодроу стоял у входа со стаканом в одной руке, положив вторую на плечо Сэта Максвелла. На лице Сэта застыла гримаса раздражения и скуки, но он все терпел из почтения к богатству Бодроу.
Я решил заговорить с его девушкой. Она была шатенкой с идеально ровными белыми зубами.
— Принести вам что-нибудь? — осведомился я.
Она вздрогнула от неожиданности, но улыбнулась и протянула мне стакан.
— Пепси, пожалуйста. Побольше льда, если можно, и наливайте по краю стакана, чтобы не вышел газ.
— Хорошо, постараюсь.
Алан Кларидж стоял в кухне и сосредоточенно колотил кулаком по дверце буфета. Его суставы были разбиты и кровоточили, а рубашка, которую он занял у Кроуфорда, забрызгана кровью.
— Ты сегодня слишком уж жесток к себе, Алан, — сказал я.
— Эта малышка, — он указал на одну из стюардесс, сидящих на диване, — обожает футбол. — Он посмотрел на окровавленную руку. — Она разрешила мне пощупать ее, когда я показал ей этот синяк на голени. — Он подтянул штанину, демонстрируя кровоподтек размером с мяч. — Бедненький, сказала она. Я надеюсь, увидев кровь, она еще больше пожалеет и ляжет со мной. Как полагаешь?
Зрачки его были безумно расширены, сжатые губы искривились в ухмылке. Говорили, что Алан живет на таблетках. Я в этом не сомневался.
— Смотри, не потеряй слишком много крови, — сказал я. — А то разочаруешь ее в постели.
Он взглянул на искалеченные суставы, удовлетворенно хмыкнул и направился в гостиную.
В раковине стояла большая бутылка пепси. Медленно я наполнил два стакана. Она не из тех, подумал я, которых Бодроу привозит с собой в качестве подстилок для своих любимых игроков.
Слишком независима и уверена в себе. Если у нее с Бодроу и было что-то, то только потому, что она хотела этого.
Вернувшись в гостиную, я заметил, что вечеринка близится к апогею. Уже ушли те, кто не был пьян или не набрался наркотиков. Гостиная была наполнена почти осязаемым ожиданием.
— Похоже, курс выбран, — сказал я, протягивая девушке стакан. — Скоро будет на что поглядеть.
— Что вы имеете в виду? — Она взяла стакан и посмотрела на меня.
— Нечто необычное. Но точно не знаю. Она улыбнулась и откинулась на спинку стула.
— Извините, я не знаю вашего имени. Она протянула мне тонкую нежную руку.
— Шарлотта Каулдер. Шарлотта Энн Каулдер.
— Шарлотта Энн Каулдер, я рад знакомству. — Когда ее мягкие теплые пальцы утонули в моей руке, я почувствовал, как по загривку у меня пробежал холодок. Истинная женственность в женщинах всегда вызывала у меня непередаваемое волнение. — А меня зовут Филип Эллиот. Филип Ю. Эллиот.
— Что означает Ю.?
— Юриспруденция. Я крайне законопослушен.
Я заглянул в ее глубокие карие глаза, почувствовал, что мой взгляд тонет в них, Шарлотта прищурилась, улыбка исчезла с ее лица, она отвернулась.
— Давайте уедем отсюда, — предложил я.
— Нет, я не одна.
— Я знаю. Но ведь совсем не обязательно уезжать с тем, с кем приезжаешь.
— Вы так считаете? Но я не хочу ехать с вами только потому, что вы стоите рядом и смотрите на меня блестящими глазами.
— Но со мной намного веселее, уверяю вас. К тому же я владею искусством иглоукалывания, — сказал я, понимая, что отступление равносильно поражению.
— Не сомневаюсь, — насмешливо промолвила она.
Я оказался в дурацком положении. Молчание затягивалось.
— У вас фантастические глаза. — На большее у меня фантазии не хватило.
— Дымчатые контактные линзы. — Она нахмурилась и посмотрела на меня искоса. — У вас довольно неуклюжий подход к женщинам.
— Мало практики.
— А... Понятно. Какими же еще достоинствами вы можете похвастаться?
—. Ну, — я задумался на мгновение, — закончил колледж с отличием. Все еще имею собственные зубы, за исключением передних, вот этих — их выбивают в первую очередь. Никогда не бил женщин, хотя моя первая жена дважды пыталась убить меня... А вы чем можете похвастаться, кроме фантастических глаз?
— Я веду независимый образ жизни, у меня только две пломбы, девчонкой я мечтала о большом бюсте и хотела впрыскивать силикон, но об этом не думаю, признаю все способы любви, хотя некоторые кажутся мне извращенными, родилась в Калифорнии и неплохо вожу «мерседес-бенц».
— Мама миа! — воскликнул я, протягивая к ней руки. Она увернулась.
— И еще: профессиональные футболисты кажутся мне самовлюбленными и скучными.
Смутившись, я отступил. В это мгновение в гостиной разразился скандал.
— Черт побери, Джо-Боб, ты считаешь, что весь мир принадлежит тебе! — вскрикнул Стив Петерсон.
Джо-Боб, задрав юбку новой невесте Петерсона, Жанет Гил-рой, только что коронованной Мисс Техас, прижался к ней сзади, огромными узловатыми ручищами схватив за груди. Мисс Техас пыталась вырваться, но это еще больше возбуждало Джо-Боба, да и всех, как мне показалось, присутствующих.
Петерсон хотел оторвать руку Джо-Боба от прелестной груди девушки, но Джо-Боб с недоумением взглянул на маленькие розовые пальцы, вцепившиеся в его громадную волосатую кисть, взглянул на пухлую физиономию Петерсона, но так и не понял, что это за человек такой и почему он мешает развлекаться, в последний раз стиснул груди девушки, отпустил и всей гигантской пятерней взял Петерсона за рубаху. Загорелое лицо биржевого маклера будто мгновенно вылиняло — он позеленел от страха. Джо-Боб, улыбаясь, принялся шлепать его по лысине ладонью, другой рукой вздергивая маклера вверх и резко отпуская, заставляя Петерсона подпрыгивать, как баскетбольный мяч.
— Ты не мог бы вмешаться? — спросила Шарлотта.
— Ты шутишь?
— Пожалуй, да. Ты прав.
— Петерсон был уверен, что Джо-Боб его близкий друг, снабжал его курочками...
— Какое отвратительное слово. — Шарлотта нахмурилась.
— Извините, но это не мое. Бедняга думал, — сказал я, указывая на подпрыгивающего маклера, — что, если он будет поставлять девушек и хлопать игроков по спине, они станут его близкими друзьями. Но мы даже друг друга ненавидим в команде...
— Вы ненавидите друг друга? — Она с удивлением на меня посмотрела. — Странно. Почему?
— По-моему, от страха. Я так думаю, по крайней мере. Наконец Джо-Боб отпустил измочаленного Петерсона. Тот
вместе с Мисс Техас бросились к двери.
— Здесь он наверняка уж больше никогда не появится, — сказала Шарлотта.
— Вы его не знаете. Это один из молодых магов и волшебников Далласа. Вроде вашего друга Бодроу. — Она взглянула на меня, точно собираясь что-то сказать, но промолчала. — Будет у себя в конторе покупать и продавать акции Америки, определяя ее экономическое будущее, и явится на первую же вечеринку, утверждая, что был так пьян, что ничего не помнит. Приведет с собой следующую невесту — вместо Мисс Техас, — и, наверное, если он не совсем дурак, прихватит с собой девочку для Джо-Боба.
Пьяный Джо-Боб расхаживал, шатаясь, по гостиной.
— Ублюдки! — хрипло вопил он. — Все вы ублюдки! Вдруг его глаза остановились на Шарлотте. Я замер.
— Сэт! — крикнул я. — Найди рукам Джо-Боба какое-нибудь занятие!
Максвелл, радуясь возможности спастись от объятий Бодроу, схватил Джо-Боба за руку и пошел с ним к бассейну.
— Ты здорово играл, Фил! — Бодроу хлопнул меня по плечу. — Нам на поле нужны вы с Гиллом — вместо этого черного подонка.
Бодроу имел в виду Делму Хадла. Я понимал, что мне нужно разбить его жирную ухмыляющуюся морду. Но я сдерживал себя, вышел к бассейну подышать. В темноте оглянулся, ища Максвелла. Сзади чья-то стальная рука сдавила мне шею, словно тисками. Я не мог пошевелиться.
— Ну, ублюдок, с каких это пор ты начал командовать?
— Черт, Джо-Боб, отпусти! — Я пытался выбрать тон, гневный и примирительный, как бы полушутливый, одновременно. Но Джо-Боб сжал мне шею еще сильнее. — Отпусти, Джо-Боб, — проговорил я, едва не теряя сознания от боли.
— Джо-Боб, кончай! — Я узнал голос Максвелла.
Тиски ослабли, превратились в нечто вроде швабры, поглаживающей меня грубо, и потом Джо-Боб отошел. Я попытался повернуть голову — от боли на глаза навернулись слезы. Я зажмурился.
— Что-то ты не очень нравишься Джо-Бобу, — сказал Максвелл.
— А кому я очень нравлюсь? — спросил я, чувствуя, как потрескивают шейные позвонки.
— Он считает тебя слишком самоуверенным и высокомерным.
— Не он один. — Потирая шею, я думал о том, что могло быть, если бы Джо-Боб не отпустил меня. В схватке с ним мои шансы были не лучше, чем Петерсона и Мисс Техас, вместе взятых. Я вспомнил, как только пришел в команду и Джо-Боб с Медоузом обмотали мне голову липкой лентой. Особой радости по этому поводу я не выказал, и они, повалив меня на пол, обмотали мне голову пятью рулонами липкой ленты. Понадобилось больше часа и две банки растворителя, чтобы снять ее. Я с корнями вырывал баки, ресницы, брови, множество волос — и почти всю гордость.
Максвелл предложил перейти на другую сторону бассейна — «вдохнуть еще немного сногсшибательного сорняка».
— Придется за ним сходить в машину. Ты иди, встретимся у раздевалок. — Я указал пальцем на противоположную сторону.
«Чем же мне нравится Максвелл?— думал я, шагая к стоянке. — Несомненно, большего эгоиста в жизни я не встречал. Он считает жизнь игрой, и люди, которыми он себя окружает, для него — фишки. Или карты. Но я — другое. Или мне кажется? Однажды он сказал мне, что дружит со мной «наперекор советам многих» только потому, что не может понять моих жизненных целей».
— Ты считаешь себя чем-то особенным, верно? — спросил он тогда. — Все эти книги и всяческое барахло, которое читаешь... Сколько бы ты ни читал, старикан, все равно не изменишься. Это я тебе говорю. Так что не теряй лучше времени.
Я уважал его и старался доказать, что стремлюсь к чему-то, скрывая хаос, царивший в моей душе. Я не видел более талантливого футболиста, чем Максвелл. Он был безупречным полузащитником, полностью отдававшим себя игре и готовым в любое мгновение принести в жертву жизнь — как свою, так и чужую — ради победы. Соперники чувствовали это, видели в его глазах и потому боялись; партнеры боготворили его. Едкие замечания Максвелла в адрес линейных, не сумевших поставить заслон, доводили до слез; беспощадно он наказывал защитников, по своей вине не справившихся с нападающими противника. Два года назад во время товарищеского матча в Питтсбурге в четвертом периоде он дал два фантастических паса, закончившихся заносами в зону противника, и мы выиграли. А сразу после игры Максвелла отвезли в больницу со сломанной челюстью.
Он мог вынести любую боль, давал идеально точные пасы и брал любую женщину, какую только хотел. Так он жил — казалось, независимо от обстоятельств. И я гордился дружбой с ним, хотя никому в этом не признавался.
Я и с другими игроками в команде дружил, однако у большинства были семьи, и они жили в просторных домах с тремя спальнями. Кроме биржевых сводок, они ничего не читали и каждую свободную минуту отдавали торговле недвижимостью — за что им платили. Жен своих они заставляли рожать как можно чаще, чтобы хоть чем-то занять их и не тратить собственные нервы на ревность. Они платили триста долларов в месяц за дом с кирпичной облицовкой, центральным отоплением и кондиционированным воздухом, из автомобилей предпочитали девятиместные фургоны, позволяющие вывозить всю семью за город или в Хайлендский торговый центр.
— В футбол играешь не вечно, — учили они меня. — Надо пользоваться тем, что твое имя что-то значит.
Это «что-то» всегда озадачивало меня.
Нет, Максвеллу нельзя было отказать в оригинальности, а в мире, яростно, неумолимо стремящемся к серой одинаковости, это было большой ценностью.
— Ты посмотри на них, — сказал Максвелл, показывая на дико пляшущих, визжащих гостей. — Они сумасшедшие.
— Ну и что? Ты тоже.
— Да, но я осознаю это. Они считают, — продолжал Макс-велл, — что все нормально.
— А ты так не считаешь? Он долго молчал.
— Иногда мне кажется, — сказал он тихо и странным каким-то тоном, — что я точно знаю, чего хочу и к чему стремлюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Даже само понятие «команда» — фикция, обман, и игра под руководством Б. А. убедила меня в этом. Для Б. А. успех или неуспех команды были его личным успехом или неуспехом. Он не думал ни собственно о футболе как таковом, ни о Боге — он думал только о себе, о своей карьере и своих деньгах.
Поэтому я знал, что хотя Максвелл и Б. А. нынче ценят и уважают друг друга, но придет день и Б. А. уничтожит Максвелла. Потому что Максвелл — индивидуалист и рано или поздно встанет на пути тренера.
У меня болела спина. Я повернулся на правый бок, потом на левый. Опустил ноги, встал и пошел в гостиную. Томас Ричардсон сидел на полу, скрестив ноги. Я сел рядом с ним. Он не повернул головы, его взгляд скользил по гостям, толпившимся в гостиной. «Вчера у тебя получился отличный проход», — сказал он тихо.
— Спасибо. — Я покраснел от удовольствия. Похвала Ричардсона говорила о многом, и мне всегда казалось, что я недостоин ее. — Завтра иду к тренеру, вызывает, — сказал я. — Начинается следующая глава в моей неравной борьбе за славу и благоденствие.
— Желаю успеха. — Ричардсон засмеялся, поворачиваясь ко мне. — Я встретил его в Сан-Луи и спросил, подписал ли он мое письмо с протестом против войны. Он ответил, что я сую нос не в свое дело и лучше бы сосредоточился на футболе. — Чернокожий атлет фыркнул и уставился в пол. — Проклятая война во Вьетнаме — не мое дело! Он сидел, закинув ногу на ногу, и глядел на меня с презрением. Мол, куда я лезу, я — цветной? Я был готов задушить его!
Ричардсон был активистом антивоенного движения, и я уважал его за это. Все, что мне хотелось знать о войне, умещалось в несколько фраз, которые один пьяный профессор-политолог доверительно прошептал мне на ухо на пикнике преподавателей Мичиганского университета. После нескольких стаканов он сообщил мне по секрету, что не только выполнял регулярные задания ЦРУ, но и принимал участие в подготовке убийств. «Вот что я тебе скажу, — говорил профессор про какого-то политического деятеля, — сукин сын не протянет и полутора месяцев». Убили «сукина сына» через три недели. А вообще я старался держаться от политики подальше.
— Не расстраивайся, Томас. Помни, что Господь Бог так и не решил вопрос, как остановить фланговый прорыв. — С трудом встав на ноги, я дружески похлопал Ричардсона по плечу и пошел на кухню. Через открытую дверь я видел танцующих у бассейна.
Джо-Боб стоял посреди гостиной с детским футбольным шлемом на голове и уже без штанов. Шлем был мал ему, лицо превратилось в нелепую маску. Если Джо-Боб не изменит себе, подумал я, то скоро начнется.
Большинство мужчин старались не замечать или не обращать особого внимания на выходки Джо-Боба, мол, любит парень выпить и повеселиться, — никто не хотел быть побитым и униженным при всех. Трудно не замечать, как двухметровый гигант, без штанов, возбужденный, лапает твою спутницу, но характерной чертой гостей на таких вечеринках со знаменитыми футболистами была терпимость, я бы сказал — супертерпимость.
Я снова забрался на стол. Оттуда было удобней наблюдать за общим раскладом. Мне удалось насчитать пятерых девиц, достойных внимания. Тройка, сидевшая на диване с одинаково крепко сжатыми коленями, состояла скорей всего из стюардесс, не расстававшихся друг с другом с момента поступления в летную школу. Чтобы отделить их друг от друга, надо было затратить слишком много интеллекта и эмоций. Худенькая девушка в джинсах, с длинными густыми каштановыми волосами, в очках с тонкой металлической оправой оживленно беседовала с Томасом Ричардсоном. Она выглядела многообещающе, но, судя по ее оживлению, предпочитала негров, и особенно ей нравился Ричардсон. Оставалась лишь девушка Боба Бодроу. Она сидела одна в окружении грязной посуды.
Отпрыск богатых нефтепромышленников, Бодроу стал преуспевающим страховым агентом и основал фирму еще совсем молодым человеком. Не так давно он побывал на «отдыхе» в Фэйр-хейвене, где за сто долларов в день лечились представители высшего света Далласа. До этого Бодроу дважды задерживала полиция ранним утром в центре Далласа — голый, он палил из револьвера и орал, что это он убил Мартина Лютера Кинга. Ему поставили диагноз «крайнее истощение», отвезли в Фэйрхейвен и накачали торазином.
Бодроу и Кроуфорд были друзьями. Они носились в новеньком роскошном «континентале» Бодроу, пили, названивали знакомым по телефону из машины, палили из «магнума» 0,357 калибра. Страховой агент страдал манией преследования и был всегда при оружии.
Как и Стив Петерсон, Бодроу часто приводил с собой на вечеринки нескольких девиц. И, как Петерсон, имел неприятную привычку то и дело трогать своего собеседника, поглаживать и похлопывать, не переставая болтать обо всем на свете — от страхования недвижимого имущества до нигеров, захватывающих ведущие позиции в спорте. Сейчас Бодроу стоял у входа со стаканом в одной руке, положив вторую на плечо Сэта Максвелла. На лице Сэта застыла гримаса раздражения и скуки, но он все терпел из почтения к богатству Бодроу.
Я решил заговорить с его девушкой. Она была шатенкой с идеально ровными белыми зубами.
— Принести вам что-нибудь? — осведомился я.
Она вздрогнула от неожиданности, но улыбнулась и протянула мне стакан.
— Пепси, пожалуйста. Побольше льда, если можно, и наливайте по краю стакана, чтобы не вышел газ.
— Хорошо, постараюсь.
Алан Кларидж стоял в кухне и сосредоточенно колотил кулаком по дверце буфета. Его суставы были разбиты и кровоточили, а рубашка, которую он занял у Кроуфорда, забрызгана кровью.
— Ты сегодня слишком уж жесток к себе, Алан, — сказал я.
— Эта малышка, — он указал на одну из стюардесс, сидящих на диване, — обожает футбол. — Он посмотрел на окровавленную руку. — Она разрешила мне пощупать ее, когда я показал ей этот синяк на голени. — Он подтянул штанину, демонстрируя кровоподтек размером с мяч. — Бедненький, сказала она. Я надеюсь, увидев кровь, она еще больше пожалеет и ляжет со мной. Как полагаешь?
Зрачки его были безумно расширены, сжатые губы искривились в ухмылке. Говорили, что Алан живет на таблетках. Я в этом не сомневался.
— Смотри, не потеряй слишком много крови, — сказал я. — А то разочаруешь ее в постели.
Он взглянул на искалеченные суставы, удовлетворенно хмыкнул и направился в гостиную.
В раковине стояла большая бутылка пепси. Медленно я наполнил два стакана. Она не из тех, подумал я, которых Бодроу привозит с собой в качестве подстилок для своих любимых игроков.
Слишком независима и уверена в себе. Если у нее с Бодроу и было что-то, то только потому, что она хотела этого.
Вернувшись в гостиную, я заметил, что вечеринка близится к апогею. Уже ушли те, кто не был пьян или не набрался наркотиков. Гостиная была наполнена почти осязаемым ожиданием.
— Похоже, курс выбран, — сказал я, протягивая девушке стакан. — Скоро будет на что поглядеть.
— Что вы имеете в виду? — Она взяла стакан и посмотрела на меня.
— Нечто необычное. Но точно не знаю. Она улыбнулась и откинулась на спинку стула.
— Извините, я не знаю вашего имени. Она протянула мне тонкую нежную руку.
— Шарлотта Каулдер. Шарлотта Энн Каулдер.
— Шарлотта Энн Каулдер, я рад знакомству. — Когда ее мягкие теплые пальцы утонули в моей руке, я почувствовал, как по загривку у меня пробежал холодок. Истинная женственность в женщинах всегда вызывала у меня непередаваемое волнение. — А меня зовут Филип Эллиот. Филип Ю. Эллиот.
— Что означает Ю.?
— Юриспруденция. Я крайне законопослушен.
Я заглянул в ее глубокие карие глаза, почувствовал, что мой взгляд тонет в них, Шарлотта прищурилась, улыбка исчезла с ее лица, она отвернулась.
— Давайте уедем отсюда, — предложил я.
— Нет, я не одна.
— Я знаю. Но ведь совсем не обязательно уезжать с тем, с кем приезжаешь.
— Вы так считаете? Но я не хочу ехать с вами только потому, что вы стоите рядом и смотрите на меня блестящими глазами.
— Но со мной намного веселее, уверяю вас. К тому же я владею искусством иглоукалывания, — сказал я, понимая, что отступление равносильно поражению.
— Не сомневаюсь, — насмешливо промолвила она.
Я оказался в дурацком положении. Молчание затягивалось.
— У вас фантастические глаза. — На большее у меня фантазии не хватило.
— Дымчатые контактные линзы. — Она нахмурилась и посмотрела на меня искоса. — У вас довольно неуклюжий подход к женщинам.
— Мало практики.
— А... Понятно. Какими же еще достоинствами вы можете похвастаться?
—. Ну, — я задумался на мгновение, — закончил колледж с отличием. Все еще имею собственные зубы, за исключением передних, вот этих — их выбивают в первую очередь. Никогда не бил женщин, хотя моя первая жена дважды пыталась убить меня... А вы чем можете похвастаться, кроме фантастических глаз?
— Я веду независимый образ жизни, у меня только две пломбы, девчонкой я мечтала о большом бюсте и хотела впрыскивать силикон, но об этом не думаю, признаю все способы любви, хотя некоторые кажутся мне извращенными, родилась в Калифорнии и неплохо вожу «мерседес-бенц».
— Мама миа! — воскликнул я, протягивая к ней руки. Она увернулась.
— И еще: профессиональные футболисты кажутся мне самовлюбленными и скучными.
Смутившись, я отступил. В это мгновение в гостиной разразился скандал.
— Черт побери, Джо-Боб, ты считаешь, что весь мир принадлежит тебе! — вскрикнул Стив Петерсон.
Джо-Боб, задрав юбку новой невесте Петерсона, Жанет Гил-рой, только что коронованной Мисс Техас, прижался к ней сзади, огромными узловатыми ручищами схватив за груди. Мисс Техас пыталась вырваться, но это еще больше возбуждало Джо-Боба, да и всех, как мне показалось, присутствующих.
Петерсон хотел оторвать руку Джо-Боба от прелестной груди девушки, но Джо-Боб с недоумением взглянул на маленькие розовые пальцы, вцепившиеся в его громадную волосатую кисть, взглянул на пухлую физиономию Петерсона, но так и не понял, что это за человек такой и почему он мешает развлекаться, в последний раз стиснул груди девушки, отпустил и всей гигантской пятерней взял Петерсона за рубаху. Загорелое лицо биржевого маклера будто мгновенно вылиняло — он позеленел от страха. Джо-Боб, улыбаясь, принялся шлепать его по лысине ладонью, другой рукой вздергивая маклера вверх и резко отпуская, заставляя Петерсона подпрыгивать, как баскетбольный мяч.
— Ты не мог бы вмешаться? — спросила Шарлотта.
— Ты шутишь?
— Пожалуй, да. Ты прав.
— Петерсон был уверен, что Джо-Боб его близкий друг, снабжал его курочками...
— Какое отвратительное слово. — Шарлотта нахмурилась.
— Извините, но это не мое. Бедняга думал, — сказал я, указывая на подпрыгивающего маклера, — что, если он будет поставлять девушек и хлопать игроков по спине, они станут его близкими друзьями. Но мы даже друг друга ненавидим в команде...
— Вы ненавидите друг друга? — Она с удивлением на меня посмотрела. — Странно. Почему?
— По-моему, от страха. Я так думаю, по крайней мере. Наконец Джо-Боб отпустил измочаленного Петерсона. Тот
вместе с Мисс Техас бросились к двери.
— Здесь он наверняка уж больше никогда не появится, — сказала Шарлотта.
— Вы его не знаете. Это один из молодых магов и волшебников Далласа. Вроде вашего друга Бодроу. — Она взглянула на меня, точно собираясь что-то сказать, но промолчала. — Будет у себя в конторе покупать и продавать акции Америки, определяя ее экономическое будущее, и явится на первую же вечеринку, утверждая, что был так пьян, что ничего не помнит. Приведет с собой следующую невесту — вместо Мисс Техас, — и, наверное, если он не совсем дурак, прихватит с собой девочку для Джо-Боба.
Пьяный Джо-Боб расхаживал, шатаясь, по гостиной.
— Ублюдки! — хрипло вопил он. — Все вы ублюдки! Вдруг его глаза остановились на Шарлотте. Я замер.
— Сэт! — крикнул я. — Найди рукам Джо-Боба какое-нибудь занятие!
Максвелл, радуясь возможности спастись от объятий Бодроу, схватил Джо-Боба за руку и пошел с ним к бассейну.
— Ты здорово играл, Фил! — Бодроу хлопнул меня по плечу. — Нам на поле нужны вы с Гиллом — вместо этого черного подонка.
Бодроу имел в виду Делму Хадла. Я понимал, что мне нужно разбить его жирную ухмыляющуюся морду. Но я сдерживал себя, вышел к бассейну подышать. В темноте оглянулся, ища Максвелла. Сзади чья-то стальная рука сдавила мне шею, словно тисками. Я не мог пошевелиться.
— Ну, ублюдок, с каких это пор ты начал командовать?
— Черт, Джо-Боб, отпусти! — Я пытался выбрать тон, гневный и примирительный, как бы полушутливый, одновременно. Но Джо-Боб сжал мне шею еще сильнее. — Отпусти, Джо-Боб, — проговорил я, едва не теряя сознания от боли.
— Джо-Боб, кончай! — Я узнал голос Максвелла.
Тиски ослабли, превратились в нечто вроде швабры, поглаживающей меня грубо, и потом Джо-Боб отошел. Я попытался повернуть голову — от боли на глаза навернулись слезы. Я зажмурился.
— Что-то ты не очень нравишься Джо-Бобу, — сказал Максвелл.
— А кому я очень нравлюсь? — спросил я, чувствуя, как потрескивают шейные позвонки.
— Он считает тебя слишком самоуверенным и высокомерным.
— Не он один. — Потирая шею, я думал о том, что могло быть, если бы Джо-Боб не отпустил меня. В схватке с ним мои шансы были не лучше, чем Петерсона и Мисс Техас, вместе взятых. Я вспомнил, как только пришел в команду и Джо-Боб с Медоузом обмотали мне голову липкой лентой. Особой радости по этому поводу я не выказал, и они, повалив меня на пол, обмотали мне голову пятью рулонами липкой ленты. Понадобилось больше часа и две банки растворителя, чтобы снять ее. Я с корнями вырывал баки, ресницы, брови, множество волос — и почти всю гордость.
Максвелл предложил перейти на другую сторону бассейна — «вдохнуть еще немного сногсшибательного сорняка».
— Придется за ним сходить в машину. Ты иди, встретимся у раздевалок. — Я указал пальцем на противоположную сторону.
«Чем же мне нравится Максвелл?— думал я, шагая к стоянке. — Несомненно, большего эгоиста в жизни я не встречал. Он считает жизнь игрой, и люди, которыми он себя окружает, для него — фишки. Или карты. Но я — другое. Или мне кажется? Однажды он сказал мне, что дружит со мной «наперекор советам многих» только потому, что не может понять моих жизненных целей».
— Ты считаешь себя чем-то особенным, верно? — спросил он тогда. — Все эти книги и всяческое барахло, которое читаешь... Сколько бы ты ни читал, старикан, все равно не изменишься. Это я тебе говорю. Так что не теряй лучше времени.
Я уважал его и старался доказать, что стремлюсь к чему-то, скрывая хаос, царивший в моей душе. Я не видел более талантливого футболиста, чем Максвелл. Он был безупречным полузащитником, полностью отдававшим себя игре и готовым в любое мгновение принести в жертву жизнь — как свою, так и чужую — ради победы. Соперники чувствовали это, видели в его глазах и потому боялись; партнеры боготворили его. Едкие замечания Максвелла в адрес линейных, не сумевших поставить заслон, доводили до слез; беспощадно он наказывал защитников, по своей вине не справившихся с нападающими противника. Два года назад во время товарищеского матча в Питтсбурге в четвертом периоде он дал два фантастических паса, закончившихся заносами в зону противника, и мы выиграли. А сразу после игры Максвелла отвезли в больницу со сломанной челюстью.
Он мог вынести любую боль, давал идеально точные пасы и брал любую женщину, какую только хотел. Так он жил — казалось, независимо от обстоятельств. И я гордился дружбой с ним, хотя никому в этом не признавался.
Я и с другими игроками в команде дружил, однако у большинства были семьи, и они жили в просторных домах с тремя спальнями. Кроме биржевых сводок, они ничего не читали и каждую свободную минуту отдавали торговле недвижимостью — за что им платили. Жен своих они заставляли рожать как можно чаще, чтобы хоть чем-то занять их и не тратить собственные нервы на ревность. Они платили триста долларов в месяц за дом с кирпичной облицовкой, центральным отоплением и кондиционированным воздухом, из автомобилей предпочитали девятиместные фургоны, позволяющие вывозить всю семью за город или в Хайлендский торговый центр.
— В футбол играешь не вечно, — учили они меня. — Надо пользоваться тем, что твое имя что-то значит.
Это «что-то» всегда озадачивало меня.
Нет, Максвеллу нельзя было отказать в оригинальности, а в мире, яростно, неумолимо стремящемся к серой одинаковости, это было большой ценностью.
— Ты посмотри на них, — сказал Максвелл, показывая на дико пляшущих, визжащих гостей. — Они сумасшедшие.
— Ну и что? Ты тоже.
— Да, но я осознаю это. Они считают, — продолжал Макс-велл, — что все нормально.
— А ты так не считаешь? Он долго молчал.
— Иногда мне кажется, — сказал он тихо и странным каким-то тоном, — что я точно знаю, чего хочу и к чему стремлюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22