Вечером — снова в театр.
— Чуть не проспал,— молвил он.
— Рано, еще и шести нет,— Лена опять взяла книгу, делая вид, что читает, что ей интересно.
— Не рано,— сказал он.— У Чехова по этому поводку есть потрясающие слова. Помнишь, я читал тебе... Лена, ты слышишь?
Она в самом деле не слушала его, погруженная в раздумья. Бориса Петровича это расстроило.
— Господи, с кем я могу поговорить, с кем поделиться тем, что меня волнует!
— О Чехове?.. Ты уже не однажды говорил.
— Ничего с тобой не случится, если еще раз послушаешь бредни старика-отца.— Он взял из шкафа томик произведений писателя, похлопал себя по карманам.— Где же очки? — И принялся искать их в столе, вздыхая.— Эх, Ленка, Ленка!
— Что, папа?
— Все то же... Ты и твоя мама —самые близкие мне люди, но именно с вами я не могу перемолвиться словом. У Кирилла цифры в голове: дебет, кредит да баланс. Не сошлось что-то на копейки, значит весь вечер копайся в отчетах. Не вытянешь ее на премьеру...
— Мама очень устает...
— А папа нет? — Он грустно усмехнулся.— Кстати, у тебя тоже никогда нет для меня времени. Ты умудряешься присутствуя отсутствовать. Вот как сейчас.
— Интересная книга, понимаешь.
— Как же, как же! Я все понимаю. То книга, то ин-ститут то еще что-то. Так и живем вместе, не видя и не слыша друг друга.
— Извини, увлеклась немного,— мягко заговорила она.— Ты же знаешь, какая жуткая была сессия! Хочется отвлечься, разрядиться.
Должно быть, отец не принимал ее извинений. Выражение его лица не изменилось, да и голос был тот же, ворчащий, упрекающий:
— Между прочим, во время твоей сессии я тоже был по горло занят.— Он нашел очки и положил их на томик Чехова: листать книгу ему расхотелось.— Выпуск премьеры, выступления на предприятиях, шефские концерты... Однако выкраивал время и помогал вам. Даже придумал, как тебе лучше писать шпаргалки.— Он вдруг рассмеялся.— В наш век — и шпаргалки! Примитив, которому тысяча лет. И живет! Потомки, видно, охотнее усваивают плохое.
Лену сегодня раздражал наставительный тон,— минуту назад склонная к участливости, она снова смотрела недружелюбно. Он вздохнул и пошел одеваться.
— Хватит и мне дома сидеть,— решила девушка, вставая.— Вот соберусь сейчас и пойду в кино.
Лена была уже в своем любимом платье, когда в прихожей позвонили. Она подумала, что вернулся отец: забытые им очки лежали на столе в гостиной.
— Ох, папа, папа! — Взяла очки и вышла в прихожую. Открыла не спрашивая, кто там.
В дверях, смущенно улыбаясь, стоял Евгений.
— Можно к вам?
В полевой форме, до блеска начищенных хромовых сапогах, он имел бравый вид. Вот только смущение сковывало его. Лена тоже смутилась, растерянно бормоча, показывая очки:
— А я думала, папа вернулся. Он всегда что-нибудь забывает.
Ей хотелось объяснить свою оторопь, и лишь немного погодя она спохватилась:
— Ой!.. Проходите, Женя!
Он повесил в прихожей фуражку и, приглаживая русые, с зачесом на лоб волосы, зашел в комнату, извиняясь:
— Простите, что неожиданно. Прямо с полигона...
— Ничего, у меня нынче день неожиданностей.— Она подала ему стул.— Садитесь!
Евгений машинально опустился, оправил ремень и портупею. Его волновало предстоящее объяснение, волновала близость девушки. Духи ее пахли весенним, солнечным.
— Захотелось повидаться с вами,— сказал он.
— Я рада, что вы вспомнили обо мне... Чем бы угостить вас?
Он протестующе поднял руку.
— Ничего не надо! Только что заходили с шофером в столовую.
— Как хотите.— Лена села на диван, закинула ногу на ногу, отвела рукой назад волосы.— Все равно я плохая хозяйка: то три раза кипячу для чая одну и ту же воду, то еще что-нибудь не так сделаю, а папа ворчит.— Она бросила на гостя вопросительный взгляд.— Ну, рассказывайте, Женя.
— Что же рассказывать?
— Что хотите... О себе для начала.
— О себе — это нескромно.
— Нескромно, если хвалить себя. А вот я недовольна собой, так могу говорить о себе сколько угодно. Хотите, расскажу, как я чуть не провалилась на экзамене из-за шпаргалки?
— Охотно послушаю.— Он слабо улыбнулся: не затем ведь приехал.
«Он ждет, что я отвечу на его признание!» — поняла Лена, и не ошиблась. Евгений жаждал договорить то сокровенное, о чем не договорил тогда, когда она приезжала к ним, и получить определённый ответ: любит или не любит. Он боялся попасть в жалкое положение навязчивого ухажера. Уж лучше поскорее объясниться да покончить с этим. Семь бед — один ответ...
Невыносимо хотелось, чтобы ее глаза с нежностью остановились на его глазах, чтобы она сказала «Да!». Потом он привлечет ее к себе, и ее губы ответят на поцелуй. Он так мечтал об этом в дороге! А еще намерен Был поделиться тем, что с ним недавно случилось и что он решил в минувшую, почти бессонную ночь. Как ему казалось, его положение на службе сделалось невыносимым. Не пора ли подумать о приобретении иной профессии?.. Ему больше некому сказать об этом. Одна Лена способна понять задушевные интересы его жизни. Ее любовь — теперь единственная опора для него.
Евгению все нравилось в ней: и лицо, и голос, и фигура, и то, как она отводит назад волосы, и то, во что она одета. Всю ее боготворил он...
Лена рассказывала об экзаменах. Он слушал е внимательно, восхищенно. Скованность его понемногу проходила, и он уже дал волю своему воображению. Какая у нее непостижимая улыбка! Хоть пиши вторую Джоконду...»
— Как видите, у меня есть причина быть недовольной собой,— закончила девушка, и вдруг спросила: — А вы себя любите?
— Очень! — удачно отшутился он. Она пристально глянула на него.
— А как там поживает Русинов и как его здоровье?
— Здоровье у Тольки огнеупорное.
— Разве он не мог приехать с вами?
— Среди недели с полигона не так-то просто вырваться.
— Как же вам удалось?
— Совершенно случайно. Кому-то надо было съездить за новыми фильмами на кинобазу. Послали меня...
— А почему вы решили заехать к нам? Он улыбнулся.
— Чтобы посмотреть на вас.
— И что-то рассказать?
— Может быть...
Лене надоело задавать вопросы. Скучно-то как!.. Сегодня Евгений раздражал ее.
— Может, может,— с тенью неудовольствия молвило она.— Ничего не говорите, все равно соврете, как Анатолий. Он полчаса назад звонил и сказал, что у вас ангина.
Она видела, как недоуменно вскинулись его глаза, и несколько смягчила тон.
— Только нет, врать вы не умеете. Простите... Но и Анатолий не мог говорить так без причины. Что же случилось?
«Неужели он все выболтал ей? — насупился Евгений, и у него шевельнулось недоброе чувство к товарищу.— Ну и пусть! Говорят, чему бывать, того не миновать».
— Никакой трагедии не произошло,— осторожно начал он.— А случилось то, что и должно было случиться. Я убедился, как говорит Борис Петрович, что служба в армии — не мое амплуа.
Лена смотрела на него удивленно, разочарованно.
— То есть?..
— То есть, я намерен просить отставку. Но путешествие по Волге не отменяется... Лена, если у вас есть хоть капля искреннего чувства ко мне, поговорим о том, как нам быть...
Она не хотела, чтобы он продолжал, и перебила его вопросом:
— Но как вы решились на такой шаг? Зачем вам это нужно?
Евгений пожал плечами. Он видел, что Лена уходит от объяснения, опечалился и заговорил с драматической ноткой в голосе:
— Понимаете, я тут бесполезен! Меня это ужасно угнетает... Мои школьные друзья давно пробили себе дорогу. А кто я? Ванька взводный, которого ругают все, кому не лень. Мой однокашник Вадька Паростков — главный инженер радиозавода. Я ему так завидую!.. Знаете, Лена, какое это удовольствие — видеть новенькие, блестящие приемники, телевизоры! Дело твоих рук. Твоих, понимаете?
— Понимаю,— ответила Лена, но тут же мотнула головой.— Нет, я все-таки не понимаю. А как же танковое училище? Вы же закончили его с какой-то целью.
Он почувствовал, что она не одобряет его намерений, и в нем шевельнулась обида. Так хотелось, чтобы девушка стала его союзницей.
— Что училище?.. В него меня втиснула мать — заведует там библиотекой. Ей дорога была мысль, что сын станет офицером, вот и постаралась.— Он разочарованно вздохнул. — То было училище. А тут!.. Вот вы как-то сказали: у каждого своя звезда. Помните?.. В этом суть. Так вот я понял: служба в армии — не мое призвание.
— Ну, а Толя как относится к вашему решению?- Да никак! — Евгений раздраженно махнул ру-кой. - С ним на эту тему невозможно говорить.
— Неужели ваш друг не способен понять вас?
— Друг!.. Русинов теперь мой непосредственный начальник. А человек он архипринципиальный. Главное для него — устав и субординация. Ничего иного не признает.
Лена слушала с возрастающим недоумением.
— Вот не подумала бы! Я вижу в нем какой-то внутренний свет, беспокойную жажду жизни.
Анатолий и в самом деле представлялся ей незаурядным парнем. Во всяком случае, он не станет плакаться при неудаче и наговаривать на товарища. Потому и выдумал про ангину. Евгению хотелось сказать о Русинове что-нибудь злое, крепкое и он продолжал тем же раздраженным голосом:
— Службист он, Лена, заурядный службист! Удалось недавно отличиться на стрельбах, передовиком назвали, в должности повысили,— он теперь ходит и ног под собой не чувствует.
— Вот не подумала бы,— машинально повторила она ту же фразу.
Девушка мысленно оценивала его. Неужели он способен на неправду?.. Она не знала той склонности Евгения, когда он в состоянии самолюбивой уязвленности мог искренне выдавать догадки за истину.
— К сожалению, Толька оказался не тем человеком,—- горячился он.— От него не жди доброго совета. Ничего, кроме казенных нотаций не услышишь. Словно попугай: что начальники говорят, то и повторяет, да еще выдает за свое. И совести —нив одном глазу. Он же на днях предал меня!
— Как предал? — Лена почти испуганно поднялась. Евгений тоже встал, взвинченно рассказывая. Глаза
девушки выражали горькое разочарование. Бледная, серьезная, она смотрела на него с презрением.
— Ты считаешь предательством умение выполнить свое дело?
— Он же напросился ради карьеры!.. Лена, он и тебя предает. Спутался там с одной бабенкой...
Евгений вдруг осекся, из глаз брызнули искры. Его обдало жаром и холодом одновременно: девушка влепила ему пощечину! Вначале он ахнул - так неожиданно все произошло. Потом покраснел, мучительно, до боли. Неимоверный стыд захлестнул его. «Что это я наплел? — ужаснулся он.— Бежать, бежать отсюда!»
Закрыв ладонью горящую от оплеухи и позора щеку, он повернулся... и остолбенел: в дверях гостиной замер только что вошедший Борис Петрович.
— Лена!.. Бог мой, как ты можешь? — воскликнул он.
— Нет!.. Нет, это неправда!.. Он неправду сказал о Толе...
Евгений преодолел секундное оцепенение, метнулся из квартиры. Актер пытался остановить его, но напрасно. Лейтенант стукнул дверью, кинулся вниз, прыгая через три-четыре ступеньки сразу.
— Что случилось? — не унимался отец.— Как ты могла так оскорбить парня?.. Это унизительно!
Девушка будто окаменела, не могла и рот открыть. Он постоял в затруднении, взялся пятерней за лысину.
— Зачем же я вернулся?.. Ах, да! — Схватил со стола очки и выбежал вслед за Евгением.
Едва за ним захлопнулась дверь, как Лена упала на диван, уткнулась лицом в уголок, сжалась вся. Зачем, зачем она ударила его? Не надо было поступать так опрометчиво и глупо! Ей было жаль Евгения, но оправдать его она не могла. Он же такое говорил о Толе!.. Предал, спутался. Так кого хочешь можно оплевать!
В ней все кипело от негодования. «Вот он-то и предает!»— думала она о Дремине. То, что прояснилось из-за его поступка, заслуживало не одной пощечины. Вдруг Лена быстро поднялась и села. Красивое, в полыхающих румянцах лицо казалось страдающим и обрадованным одновременно. Она только что сделала потрясающее открытие: этот грубый насмешливый Русинов — близок и дорог ей! Ведь будь она равнодушна к нему, не вступилась бы за его честь с таким воинственным пылом.
Возможно, Анатолий и не безгрешен, но он вовсе не такой, каким его только что хотели представить. И уж он-то не раскиснет от неудач-. Он способный, деятельный, волевой, преодолеет все. Как она раньше не замечала этого? Просто его заслонял Евгений...
Она встала и в волнении заходила по комнате. Так вот оно как происходит! Все совершилось тайно, без театральных поз и громких признаний.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Танкисты давно вернулись с полигона, но Евгений никак не мог опамятоваться после потрясения. Казался себе непоправимо опозоренным, испытывал колючий стыд и отвращение ко всему на свете. Вот и рухнуло все, чем жил он в сокровенных своих мечтах, что так лелеял. Для него это—ужасная катастрофа!..
На долю каждого из смертных хоть раз в жизни выпадает тяжкое испытание. Не то средне-арифметическое, какое называют преодолением жизненных противоречий, а то самое, которое заставило принца датского изречь мучительный вопрос: «Быть или не быть?» Евгений и сам не помнил, как в тот злосчастный вечер вылетел из квартиры Русиновых. О, лучше бы он тогда упал на лестнице и разбил себе голову! С горя-
щими щеками и холодным потом на лбу выскочил на улицу. Солдат-водитель дремал в кабине машины.
— П-п-поехали! — через силу выдавил Евгений, хлопнув дверцей.
Прижавшись в угол кабины, молчал всю дорогу. На полигон приехал совершенно разбитый. Ум и воля его были подавлены, а тело ослабло. Болезненно самолюбивый, он не мог без последствий перенести бесчестье: на завтра у него поднялась температура, и осмотревший его врач изрек что-то мудреное по-латыни, предписал постельный режим. С полигона его привезли в санитарке. Затем он еще неделю отлеживался в лазарете.
Много раз пытался успокоить себя, дескать, все пройдет, и не мог: так остро чувствовал несчастье! И едва вспоминал о пережитом, вновь и вновь ощущал озноб потрясенья. И то сжимался весь, будто от судороги, то начинал метаться.
Теперь он понял, почему Лена не ответила на его признание. Ослепленный любовью, затаивший обиду на друга, он ничего не замечал, пока не грянул гром действительности. Окрепнув, Евгений приступил к исполнению своих обязанностей. На сердце было пусто и дико, как на хлебном поле после ужасной бури. И было совестно перед товарищем за то, что наговорил и ему, и о нем. И душила злость.
Служебные дела двигались своей чередой. О Руси-нове после стрельб говорили чуть ли не как о герое. Дескать, он еще покажет себя: досрочно заслужит очередное звание, а если и роту выведет в отличные, то и за наградой дело не постоит. Тут же вспоминали Дремина. Да мало ли что говорят в подобных случаях! Евгений совсем впал в уныние. С гнетущим безразличием появлялся на службу, точно отбывал повинность. Мысли у него были самые скорбные. Никакой он не полководец, не цезарь, а просто жалкий слюнтяй. И чем дальше, тем скучней и заурядней представлялись ему обязанности взводного. Танкисты и слушать его не хотят, да он и потребовать от них не умеет.
Наступил такой день, когда он сказал себе, что не видит выхода из тупика. В тот день он был дежурным по парку боевой техники. Находился среди людей, а ему казалось, что он совершенно один. Окружающие виделись как бы обособленно.
Под вечер в домике КТП неожиданно появился Загоров. Чем-то озабоченный, высокий, замкнуто-надменный, будто сама казенная, перетянутая ремнями строгость.
Евгений поднялся из-за стола, отдал честь.
— Где формуляры? — хмуро спросил майор. Лейтенант недоуменно воззрился на него.
— Какие формуляры?
— На танки, сдаваемые в ремонт.
— Ничего не знаю,— пожал плечами Евгений. Ему казалось, что комбат постоянно ищет предлог, чтобы распекать его.
Загоров впился в Дремина острым, цепляющимся взглядом.
— По-вашему, Микульский наврал, что оставил их у вас? — Стремительно шагнул к подоконнику, поднял лежащие там бумаги.— Вот же они!
Только теперь Евгений вспомнил, как в обеденный перерыв забегал зампотех роты, что-то говорил и положил на подоконник эту напасть. Сам он срочно выезжал на полигон. Загоров не мог победить в себе что-то неприязненное к Дремину, который уже в печенку въелся ему. К тому же сам он сегодня взвинчен, раздражен — полдня вместе с Приходько искал эти формуляры — и конечно же, не замечал, в каком состоянии находится молодой офицер.
— Почему не передали их в штаб батальона?
— Микульский не сказал толком: положил и убежал,— ответил Евгений, пытаясь честно вспомнить, как оно произошло.
— Вы хотя бы сплевывали, когда врете! Я только что дозвонился до полигона, говорил с ним. Он затем и оставил вам формуляры, чтобы вы передали их в штаб!.. Вы что, посторонний здесь?
Злые, сверлящие глаза майора навалились на Евгения. «Уличает меня, точно в воровстве!» — вспыхнул он и в душе поднялась дерзкая отвага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Чуть не проспал,— молвил он.
— Рано, еще и шести нет,— Лена опять взяла книгу, делая вид, что читает, что ей интересно.
— Не рано,— сказал он.— У Чехова по этому поводку есть потрясающие слова. Помнишь, я читал тебе... Лена, ты слышишь?
Она в самом деле не слушала его, погруженная в раздумья. Бориса Петровича это расстроило.
— Господи, с кем я могу поговорить, с кем поделиться тем, что меня волнует!
— О Чехове?.. Ты уже не однажды говорил.
— Ничего с тобой не случится, если еще раз послушаешь бредни старика-отца.— Он взял из шкафа томик произведений писателя, похлопал себя по карманам.— Где же очки? — И принялся искать их в столе, вздыхая.— Эх, Ленка, Ленка!
— Что, папа?
— Все то же... Ты и твоя мама —самые близкие мне люди, но именно с вами я не могу перемолвиться словом. У Кирилла цифры в голове: дебет, кредит да баланс. Не сошлось что-то на копейки, значит весь вечер копайся в отчетах. Не вытянешь ее на премьеру...
— Мама очень устает...
— А папа нет? — Он грустно усмехнулся.— Кстати, у тебя тоже никогда нет для меня времени. Ты умудряешься присутствуя отсутствовать. Вот как сейчас.
— Интересная книга, понимаешь.
— Как же, как же! Я все понимаю. То книга, то ин-ститут то еще что-то. Так и живем вместе, не видя и не слыша друг друга.
— Извини, увлеклась немного,— мягко заговорила она.— Ты же знаешь, какая жуткая была сессия! Хочется отвлечься, разрядиться.
Должно быть, отец не принимал ее извинений. Выражение его лица не изменилось, да и голос был тот же, ворчащий, упрекающий:
— Между прочим, во время твоей сессии я тоже был по горло занят.— Он нашел очки и положил их на томик Чехова: листать книгу ему расхотелось.— Выпуск премьеры, выступления на предприятиях, шефские концерты... Однако выкраивал время и помогал вам. Даже придумал, как тебе лучше писать шпаргалки.— Он вдруг рассмеялся.— В наш век — и шпаргалки! Примитив, которому тысяча лет. И живет! Потомки, видно, охотнее усваивают плохое.
Лену сегодня раздражал наставительный тон,— минуту назад склонная к участливости, она снова смотрела недружелюбно. Он вздохнул и пошел одеваться.
— Хватит и мне дома сидеть,— решила девушка, вставая.— Вот соберусь сейчас и пойду в кино.
Лена была уже в своем любимом платье, когда в прихожей позвонили. Она подумала, что вернулся отец: забытые им очки лежали на столе в гостиной.
— Ох, папа, папа! — Взяла очки и вышла в прихожую. Открыла не спрашивая, кто там.
В дверях, смущенно улыбаясь, стоял Евгений.
— Можно к вам?
В полевой форме, до блеска начищенных хромовых сапогах, он имел бравый вид. Вот только смущение сковывало его. Лена тоже смутилась, растерянно бормоча, показывая очки:
— А я думала, папа вернулся. Он всегда что-нибудь забывает.
Ей хотелось объяснить свою оторопь, и лишь немного погодя она спохватилась:
— Ой!.. Проходите, Женя!
Он повесил в прихожей фуражку и, приглаживая русые, с зачесом на лоб волосы, зашел в комнату, извиняясь:
— Простите, что неожиданно. Прямо с полигона...
— Ничего, у меня нынче день неожиданностей.— Она подала ему стул.— Садитесь!
Евгений машинально опустился, оправил ремень и портупею. Его волновало предстоящее объяснение, волновала близость девушки. Духи ее пахли весенним, солнечным.
— Захотелось повидаться с вами,— сказал он.
— Я рада, что вы вспомнили обо мне... Чем бы угостить вас?
Он протестующе поднял руку.
— Ничего не надо! Только что заходили с шофером в столовую.
— Как хотите.— Лена села на диван, закинула ногу на ногу, отвела рукой назад волосы.— Все равно я плохая хозяйка: то три раза кипячу для чая одну и ту же воду, то еще что-нибудь не так сделаю, а папа ворчит.— Она бросила на гостя вопросительный взгляд.— Ну, рассказывайте, Женя.
— Что же рассказывать?
— Что хотите... О себе для начала.
— О себе — это нескромно.
— Нескромно, если хвалить себя. А вот я недовольна собой, так могу говорить о себе сколько угодно. Хотите, расскажу, как я чуть не провалилась на экзамене из-за шпаргалки?
— Охотно послушаю.— Он слабо улыбнулся: не затем ведь приехал.
«Он ждет, что я отвечу на его признание!» — поняла Лена, и не ошиблась. Евгений жаждал договорить то сокровенное, о чем не договорил тогда, когда она приезжала к ним, и получить определённый ответ: любит или не любит. Он боялся попасть в жалкое положение навязчивого ухажера. Уж лучше поскорее объясниться да покончить с этим. Семь бед — один ответ...
Невыносимо хотелось, чтобы ее глаза с нежностью остановились на его глазах, чтобы она сказала «Да!». Потом он привлечет ее к себе, и ее губы ответят на поцелуй. Он так мечтал об этом в дороге! А еще намерен Был поделиться тем, что с ним недавно случилось и что он решил в минувшую, почти бессонную ночь. Как ему казалось, его положение на службе сделалось невыносимым. Не пора ли подумать о приобретении иной профессии?.. Ему больше некому сказать об этом. Одна Лена способна понять задушевные интересы его жизни. Ее любовь — теперь единственная опора для него.
Евгению все нравилось в ней: и лицо, и голос, и фигура, и то, как она отводит назад волосы, и то, во что она одета. Всю ее боготворил он...
Лена рассказывала об экзаменах. Он слушал е внимательно, восхищенно. Скованность его понемногу проходила, и он уже дал волю своему воображению. Какая у нее непостижимая улыбка! Хоть пиши вторую Джоконду...»
— Как видите, у меня есть причина быть недовольной собой,— закончила девушка, и вдруг спросила: — А вы себя любите?
— Очень! — удачно отшутился он. Она пристально глянула на него.
— А как там поживает Русинов и как его здоровье?
— Здоровье у Тольки огнеупорное.
— Разве он не мог приехать с вами?
— Среди недели с полигона не так-то просто вырваться.
— Как же вам удалось?
— Совершенно случайно. Кому-то надо было съездить за новыми фильмами на кинобазу. Послали меня...
— А почему вы решили заехать к нам? Он улыбнулся.
— Чтобы посмотреть на вас.
— И что-то рассказать?
— Может быть...
Лене надоело задавать вопросы. Скучно-то как!.. Сегодня Евгений раздражал ее.
— Может, может,— с тенью неудовольствия молвило она.— Ничего не говорите, все равно соврете, как Анатолий. Он полчаса назад звонил и сказал, что у вас ангина.
Она видела, как недоуменно вскинулись его глаза, и несколько смягчила тон.
— Только нет, врать вы не умеете. Простите... Но и Анатолий не мог говорить так без причины. Что же случилось?
«Неужели он все выболтал ей? — насупился Евгений, и у него шевельнулось недоброе чувство к товарищу.— Ну и пусть! Говорят, чему бывать, того не миновать».
— Никакой трагедии не произошло,— осторожно начал он.— А случилось то, что и должно было случиться. Я убедился, как говорит Борис Петрович, что служба в армии — не мое амплуа.
Лена смотрела на него удивленно, разочарованно.
— То есть?..
— То есть, я намерен просить отставку. Но путешествие по Волге не отменяется... Лена, если у вас есть хоть капля искреннего чувства ко мне, поговорим о том, как нам быть...
Она не хотела, чтобы он продолжал, и перебила его вопросом:
— Но как вы решились на такой шаг? Зачем вам это нужно?
Евгений пожал плечами. Он видел, что Лена уходит от объяснения, опечалился и заговорил с драматической ноткой в голосе:
— Понимаете, я тут бесполезен! Меня это ужасно угнетает... Мои школьные друзья давно пробили себе дорогу. А кто я? Ванька взводный, которого ругают все, кому не лень. Мой однокашник Вадька Паростков — главный инженер радиозавода. Я ему так завидую!.. Знаете, Лена, какое это удовольствие — видеть новенькие, блестящие приемники, телевизоры! Дело твоих рук. Твоих, понимаете?
— Понимаю,— ответила Лена, но тут же мотнула головой.— Нет, я все-таки не понимаю. А как же танковое училище? Вы же закончили его с какой-то целью.
Он почувствовал, что она не одобряет его намерений, и в нем шевельнулась обида. Так хотелось, чтобы девушка стала его союзницей.
— Что училище?.. В него меня втиснула мать — заведует там библиотекой. Ей дорога была мысль, что сын станет офицером, вот и постаралась.— Он разочарованно вздохнул. — То было училище. А тут!.. Вот вы как-то сказали: у каждого своя звезда. Помните?.. В этом суть. Так вот я понял: служба в армии — не мое призвание.
— Ну, а Толя как относится к вашему решению?- Да никак! — Евгений раздраженно махнул ру-кой. - С ним на эту тему невозможно говорить.
— Неужели ваш друг не способен понять вас?
— Друг!.. Русинов теперь мой непосредственный начальник. А человек он архипринципиальный. Главное для него — устав и субординация. Ничего иного не признает.
Лена слушала с возрастающим недоумением.
— Вот не подумала бы! Я вижу в нем какой-то внутренний свет, беспокойную жажду жизни.
Анатолий и в самом деле представлялся ей незаурядным парнем. Во всяком случае, он не станет плакаться при неудаче и наговаривать на товарища. Потому и выдумал про ангину. Евгению хотелось сказать о Русинове что-нибудь злое, крепкое и он продолжал тем же раздраженным голосом:
— Службист он, Лена, заурядный службист! Удалось недавно отличиться на стрельбах, передовиком назвали, в должности повысили,— он теперь ходит и ног под собой не чувствует.
— Вот не подумала бы,— машинально повторила она ту же фразу.
Девушка мысленно оценивала его. Неужели он способен на неправду?.. Она не знала той склонности Евгения, когда он в состоянии самолюбивой уязвленности мог искренне выдавать догадки за истину.
— К сожалению, Толька оказался не тем человеком,—- горячился он.— От него не жди доброго совета. Ничего, кроме казенных нотаций не услышишь. Словно попугай: что начальники говорят, то и повторяет, да еще выдает за свое. И совести —нив одном глазу. Он же на днях предал меня!
— Как предал? — Лена почти испуганно поднялась. Евгений тоже встал, взвинченно рассказывая. Глаза
девушки выражали горькое разочарование. Бледная, серьезная, она смотрела на него с презрением.
— Ты считаешь предательством умение выполнить свое дело?
— Он же напросился ради карьеры!.. Лена, он и тебя предает. Спутался там с одной бабенкой...
Евгений вдруг осекся, из глаз брызнули искры. Его обдало жаром и холодом одновременно: девушка влепила ему пощечину! Вначале он ахнул - так неожиданно все произошло. Потом покраснел, мучительно, до боли. Неимоверный стыд захлестнул его. «Что это я наплел? — ужаснулся он.— Бежать, бежать отсюда!»
Закрыв ладонью горящую от оплеухи и позора щеку, он повернулся... и остолбенел: в дверях гостиной замер только что вошедший Борис Петрович.
— Лена!.. Бог мой, как ты можешь? — воскликнул он.
— Нет!.. Нет, это неправда!.. Он неправду сказал о Толе...
Евгений преодолел секундное оцепенение, метнулся из квартиры. Актер пытался остановить его, но напрасно. Лейтенант стукнул дверью, кинулся вниз, прыгая через три-четыре ступеньки сразу.
— Что случилось? — не унимался отец.— Как ты могла так оскорбить парня?.. Это унизительно!
Девушка будто окаменела, не могла и рот открыть. Он постоял в затруднении, взялся пятерней за лысину.
— Зачем же я вернулся?.. Ах, да! — Схватил со стола очки и выбежал вслед за Евгением.
Едва за ним захлопнулась дверь, как Лена упала на диван, уткнулась лицом в уголок, сжалась вся. Зачем, зачем она ударила его? Не надо было поступать так опрометчиво и глупо! Ей было жаль Евгения, но оправдать его она не могла. Он же такое говорил о Толе!.. Предал, спутался. Так кого хочешь можно оплевать!
В ней все кипело от негодования. «Вот он-то и предает!»— думала она о Дремине. То, что прояснилось из-за его поступка, заслуживало не одной пощечины. Вдруг Лена быстро поднялась и села. Красивое, в полыхающих румянцах лицо казалось страдающим и обрадованным одновременно. Она только что сделала потрясающее открытие: этот грубый насмешливый Русинов — близок и дорог ей! Ведь будь она равнодушна к нему, не вступилась бы за его честь с таким воинственным пылом.
Возможно, Анатолий и не безгрешен, но он вовсе не такой, каким его только что хотели представить. И уж он-то не раскиснет от неудач-. Он способный, деятельный, волевой, преодолеет все. Как она раньше не замечала этого? Просто его заслонял Евгений...
Она встала и в волнении заходила по комнате. Так вот оно как происходит! Все совершилось тайно, без театральных поз и громких признаний.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Танкисты давно вернулись с полигона, но Евгений никак не мог опамятоваться после потрясения. Казался себе непоправимо опозоренным, испытывал колючий стыд и отвращение ко всему на свете. Вот и рухнуло все, чем жил он в сокровенных своих мечтах, что так лелеял. Для него это—ужасная катастрофа!..
На долю каждого из смертных хоть раз в жизни выпадает тяжкое испытание. Не то средне-арифметическое, какое называют преодолением жизненных противоречий, а то самое, которое заставило принца датского изречь мучительный вопрос: «Быть или не быть?» Евгений и сам не помнил, как в тот злосчастный вечер вылетел из квартиры Русиновых. О, лучше бы он тогда упал на лестнице и разбил себе голову! С горя-
щими щеками и холодным потом на лбу выскочил на улицу. Солдат-водитель дремал в кабине машины.
— П-п-поехали! — через силу выдавил Евгений, хлопнув дверцей.
Прижавшись в угол кабины, молчал всю дорогу. На полигон приехал совершенно разбитый. Ум и воля его были подавлены, а тело ослабло. Болезненно самолюбивый, он не мог без последствий перенести бесчестье: на завтра у него поднялась температура, и осмотревший его врач изрек что-то мудреное по-латыни, предписал постельный режим. С полигона его привезли в санитарке. Затем он еще неделю отлеживался в лазарете.
Много раз пытался успокоить себя, дескать, все пройдет, и не мог: так остро чувствовал несчастье! И едва вспоминал о пережитом, вновь и вновь ощущал озноб потрясенья. И то сжимался весь, будто от судороги, то начинал метаться.
Теперь он понял, почему Лена не ответила на его признание. Ослепленный любовью, затаивший обиду на друга, он ничего не замечал, пока не грянул гром действительности. Окрепнув, Евгений приступил к исполнению своих обязанностей. На сердце было пусто и дико, как на хлебном поле после ужасной бури. И было совестно перед товарищем за то, что наговорил и ему, и о нем. И душила злость.
Служебные дела двигались своей чередой. О Руси-нове после стрельб говорили чуть ли не как о герое. Дескать, он еще покажет себя: досрочно заслужит очередное звание, а если и роту выведет в отличные, то и за наградой дело не постоит. Тут же вспоминали Дремина. Да мало ли что говорят в подобных случаях! Евгений совсем впал в уныние. С гнетущим безразличием появлялся на службу, точно отбывал повинность. Мысли у него были самые скорбные. Никакой он не полководец, не цезарь, а просто жалкий слюнтяй. И чем дальше, тем скучней и заурядней представлялись ему обязанности взводного. Танкисты и слушать его не хотят, да он и потребовать от них не умеет.
Наступил такой день, когда он сказал себе, что не видит выхода из тупика. В тот день он был дежурным по парку боевой техники. Находился среди людей, а ему казалось, что он совершенно один. Окружающие виделись как бы обособленно.
Под вечер в домике КТП неожиданно появился Загоров. Чем-то озабоченный, высокий, замкнуто-надменный, будто сама казенная, перетянутая ремнями строгость.
Евгений поднялся из-за стола, отдал честь.
— Где формуляры? — хмуро спросил майор. Лейтенант недоуменно воззрился на него.
— Какие формуляры?
— На танки, сдаваемые в ремонт.
— Ничего не знаю,— пожал плечами Евгений. Ему казалось, что комбат постоянно ищет предлог, чтобы распекать его.
Загоров впился в Дремина острым, цепляющимся взглядом.
— По-вашему, Микульский наврал, что оставил их у вас? — Стремительно шагнул к подоконнику, поднял лежащие там бумаги.— Вот же они!
Только теперь Евгений вспомнил, как в обеденный перерыв забегал зампотех роты, что-то говорил и положил на подоконник эту напасть. Сам он срочно выезжал на полигон. Загоров не мог победить в себе что-то неприязненное к Дремину, который уже в печенку въелся ему. К тому же сам он сегодня взвинчен, раздражен — полдня вместе с Приходько искал эти формуляры — и конечно же, не замечал, в каком состоянии находится молодой офицер.
— Почему не передали их в штаб батальона?
— Микульский не сказал толком: положил и убежал,— ответил Евгений, пытаясь честно вспомнить, как оно произошло.
— Вы хотя бы сплевывали, когда врете! Я только что дозвонился до полигона, говорил с ним. Он затем и оставил вам формуляры, чтобы вы передали их в штаб!.. Вы что, посторонний здесь?
Злые, сверлящие глаза майора навалились на Евгения. «Уличает меня, точно в воровстве!» — вспыхнул он и в душе поднялась дерзкая отвага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35