— Так и понимать, товарищ полковник,— заговорил он, подавляя волнение.— Мы с замполитом в разные стороны тянем. А это значит, что проку от нашего сотрудничества не больше, чем от рака, лебедя и щуки в известной басне. Лучше сказать об этом прямо и честно, чем молчать. Я и сказал.
— Похвально, похвально... Так и сказал — с раздражением, под горячую руку?
— Может, и под горячую. Но все было заранее обдумано.
— И долго ли думал, чтобы ляпнуть такую невразумительную фразу: «А вы мне не нравитесь»?
Да, конечно, получилось глупо. Впав тогда в спорный и нетерпеливый тон, бухнул именно эти слова. И Чугуев вправе был подумать, не нравится он потому, что осудил фронтовую философию комбата. Неожиданно уразумев это, майор растерянно заморгал.
— Ой, Загоров! — вздохнул полковник.— Я вижу, ты уже догадался, какую нелепую шутку сыграла над тобой твоя философия. Но ты еще не все понял... Ну-ну, я слушаю тебя!
Майор продолжал. Да, он тогда начал неприятный разговор не лучшим образом. Но суть-то от этого не меняется, поскольку у них давно уже назревал разлад по различным вопросам.
— А конкретнее?
— Можно и конкретнее.
Ему стало жарко, он достал платок и вытер шею.
— Началось из-за направления в воспитании. Я стремлюсь к тому, чтобы батальон стал боевой единицей, собранной в кулак, а замполиту хочется эстетической. Очевидно, у него важное дело. Разумнее будет выслушать, нежели упреждать его разговор просьбой.
Ждать пришлось недолго. Затянувшись разок-другой дымком и глядя в открытое окно, Одинцов начал:
— Дошли до меня слухи, Алексей Петрович, что у тебя оформилась некая фронтовая философия. Посвяти в нее меня, грешного, ежели не секрет.— Он повернулся, пытливо глянул на комбата. В глазах светилась осуждающая ирония.
Загоров смутился. Строгое лицо его порозовело от волнения.
— Секретов от вас не держу.— И погасил сигарету. Он понял, что беседа назревает серьезная, защитно нахмурился. Однако у него и мысли не было, чтобы уклониться от неприятного, судя по всему, объяснения. Он был военным, к тому же сообразительным человеком, нужную мысль умел выразить до предела сжато и ясно. К тому, что высказывалось раньше, добавил только:
— В целом это система мер по воспитанию у солдата моральной готовности вступить в бой.
Одинцов помедлил, вскинул широкие темно-русые брови.
— Да, с перцем твоя философия,— заметил он.— С непривычки глотку дерет. И шелухи в ней преиз-рядно.
Наступила пауза. Загоров пытливо глянул на командира полка.
— Можно задать вопрос, товарищ полковник?
— Можно не задавать,—понимающе хмыкнул Одинцов.— Зная твой самолюбивый характер, я догадываюсь, что тебе душеньку щекочет... Доложил твой замполит майор Чугуев. Это хотелось узнать?
За внешней любезностью полковника, за его намерением быть объективным проглядывалась хмурость. И лицо его постепенно как бы отвердевало. Резче проступали знакомые, волевые черты.
От Одинцова можно получить такой толчок, что потом будешь долго лететь и кувыркаться. Загоров был озадачен новым поворотом. Разговор получался еще более неприятный, чем он предполагал вначале.
— Да это... Я сожалею, что задал вам такой вопрос.
— Стоит ли сожалеть о пустяках! — буркнул Одинцов, густо выпуская дым изо рта и носа.— Тут посерьезнее дела назревают... Вот Чугуев сообщил мне, что вы с ним якобы не сработались. Как это понимать, комбат?
Лицо у Загорова сделалось расстроенным, в глазах была виноватость. Теперь полковник смотрел на него совсем сурово, как умел смотреть только он, когда бывал крайне недоволен кем-либо из подчиненных офицеров. В таких случаях малодушные, стремясь избежать его вспышки, начинали сразу извиняться, и объяснение получалось путанным. Комбат Загоров был мужественным человеком и не отрекался от своих слов.
— Так и понимать, товарищ полковник,— заговорил он, подавляя волнение.— Мы с замполитом в разные стороны тянем. А это значит, что проку от нашего сотрудничества не больше, чем от рака, лебедя и щуки в известной басне. Лучше сказать об этом прямо и честно, чем молчать. Я и сказал.
— Похвально, похвально... Так и сказал — с раздражением, под горячую руку?
— Может, и под горячую. Но все было заранее обдумано.
— И долго ли думал, чтобы ляпнуть такую невразумительную фразу: «А вы мне не нравитесь»?
Да, конечно, получилось глупо. Впав тогда в спорный и нетерпеливый тон, бухнул именно эти слова. И Чугуев вправе был подумать, не нравится он потому, что осудил фронтовую философию комбата. Неожиданно уразумев это, майор растерянно заморгал.
— Ой, Загоров! — вздохнул полковник.— Я вижу, ты уже догадался, какую нелепую шутку сыграла над тобой твоя философия. Но ты еще не все понял... Ну-ну, я слушаю тебя!
Майор продолжал. Да, он тогда начал неприятный разговор не лучшим образом. Но суть-то от этого не меняется, поскольку у них давно уже назревал разлад по различным вопросам.
— А конкретнее?
— Можно и конкретнее.
Ему стало жарко, он достал платок и вытер шею.
— Началось из-за направления в воспитании. Я стремлюсь к тому, чтобы батальон стал боевой единицей, собранной в кулак, а замполиту хочется эстетической чепухи. Увидит, что танкист сделал что-либо толковое, говорит: это красиво. У него чуть ли не на каждый случай в ходу выражение: красиво служишь, красиво стреляешь... Вчера один из механиков, рядовой Виноходоз, «красиво» напился.
— Что он говорит?
— Дескать, все ополчились против него, житья ему нет...
Лицо полковника вдруг стало насмешливым, взгляд едким.
— Алексей Петрович, слышал о себе анекдот?.. Вы со Станиславским вызвали на вышку каждый по танкисту, чтобы решить спор, чьи храбрее. Солдат второго батальона отказался прыгать с вышки, а твой якобы заявил: «Чем с Загоровым служить, лучше геройски погибнуть!»
«Сам Станиславский и сочинил это,— обиженно подумал майор.— Не такой уж я тиран. Просто требую, как требовал бы на моем месте каждый... Нет, сегодня с батей каши не сваришь. Не буду просить о переводе Виноходова. Как-нибудь в другой раз...»
— Анекдоты к делу не относятся,— обронил он.
— Ого, еще как относятся! Скажи откровенно, по-ложа руку на сердце: тебе ни разу не казалось, что твоя философия вредит тебе?
— Откровенно говоря, нет. Да и не моя она, между прочим. В академии перенял от одного преподавателя, участника войны...
— Погоди, погоди,— остановил его Одинцов.— Давай разберемся во всем по порядку. Значит, первое разногласие у вас с замполитом началось из-за методов воспитания. Ты уже изложил свою точку зрения, и я должен заметить, что не согласен с тобой.
Загоров глянул на него недоверчиво.
— Что, выходит, говорить танкисту: красиво служишь?
— А почему бы и нет?.. Это один из стимулов поощрения солдата.
Одинцов вопросительно-выжидающе смотрел на майора, и тот не выдержал томительной паузы — заговорил охрипшим, севшим голосом:
— Значит, вы хотите сказать?..— Он замялся, не решаясь осудить самого себя.
— Да-да, дорогой, то самое! — воскликнул полковник.— Короче, ты не прав и имей мужество признаться. Так что у замполита были весьма веские основания заподозрить тебя в предвзятом отношении к нему... А второе расхождение, как я понял, вышло из-за цветов в казарме?
— Расхождений было много. Из-за цветов — тоже... Комбат было настроился возражать, но сдержался.
Да, однажды во время сбора по тревоге танкисты разбили два или три горшка, изрядно намусорили в помещении, и это вызвало гнев Загорова...
— Не скрытничай, Алексей Петрович! — знающе хмыкнул Одинцов.— Все, что ты намерен сказать я терпеливо выслушаю, разберусь. Затем и пришел сюда. Так что же вышло с цветами? Я слышал, ты приказал выбросить их? Не дело это, брат, совсем не дело. Чтобы солдат служил красиво, он должен и жить красиво. А ты лишаешь его красоты.
Загоров не любил отменять своих решений. Но он умел подчиняться и, скрепя сердце, дал командиру полка слово вернуть цветы в казарму. «Догадывается, почему я так поступил,— обескураженно, с чувством острого стыда думал он.— Глупо все получилось. Ну, Чу-гуев, подсидел ты меня! Умеешь ударить в больное место...»
— А теперь о твоей фронтовой философии.— Одинцов помедлил, глянул исподлобно.— Алексей Петрович, мой тебе совет, на опыте проверенный: не изобретай хлестких фраз! Мы обязаны прививать людям необходимые морально-боевые качества, ненависть к врагу, но безрассудная жестокость нам не нужна. Ею ничего не добьешься, кроме осложнений. Лучше подумай, как обучить и воспитать солдата в кратчайший срок. И будь уверен: когда потребуется, он пойдет и выполнит твой приказ. Даже ценой своей жизни. Ярость и ненависть рождаются из любви. И во время Великой Отечественной войны шли не с жестокостью, а с благородной яростью. Мы несли фашистам кару за преступления, совершали справедливое возмездие. Это разные понятия. Вот почему твой замполит абсолютно прав, говоря, что ему не нравится эта «фронтовая философия».
Имя майора Чугуева задело за живое, Загоров начал доказывать:
— Что кроется за возмездием, благородной яростью? Единственно одно: на нас напали и мы в ответ на это дружно поднялись и разгромили врага. Так случилось и в Великую Отечественную. А может ли так быть во время новой, ядерной войны?..
Одинцов подался назад, опустил глаза на погасшую папиросу. Он думал. Заговорил несколько погодя:
— И все-таки принять твою философию едва ли возможно. У нас ведь не «зеленые береты». Солдаты не должны уходить в запас с жестокостью в сердце. Короче говоря, мы не шли по такому пути и, думаю, никогда не пойдем.
Георгий Петрович приумолк, и Загоров сказал:
— А по-моему, это не джин, которого следует бояться выпускать из бутылки. Если к делу подходить с пониманием, объяснять и регулировать, то ничего страшного не произойдет.
— Не надо быть наивным, комбат. Твоя фронтовая философия, на мой взгляд, все-таки не то. В душе человека есть хорошие и плохие задатки — последние лучше не ворошить. Если они начнут проявляться, вреда от них будет больше, чем пользы.
Майор заговорил взволнованно, с горячностью, как человек, ухватившийся за последнюю возможность доказать свою правоту. Худощавое лицо его порозовело.
— Товарищ полковник, согласитесь, что сама наша армейская служба сурова! Вы же не будете церемониться с солдатом, который не хочет, например, подниматься рано, совершать кросс, выезжать на полигон в ненастную погоду да еще среди ночи... Вы же заставите его делать и то, и другое, и третье. И будете требовать жестко, без скидок.
Одинцов выслушал его спокойно и отвечал так же спокойно, хотя голос его звучал напряженно:
— Буду, буду, комбат, не сомневайтесь. И вас заставлю делать все так, как велят устав, присяга. Но это уже необходимость, освященная законом и понятная основной солдатской массе, а не моя личная прихоть. Вот потому я и не соглашусь.
Установилось молчание. Георгий Петрович смял потухшую папиросу, кинул в пепельницу, поднялся. Встал и Загоров, понуро опустив голову: когда батя переходит на «вы», он очень недоволен.
— Если у вас больше нет доводов, то будем считать разговор оконченным. Остались лишь некоторые детали. Замполит у вас не рохля, как изволите выражаться, а честный и принципиальный политработник, с большим опытом. И не до пятидесяти лет сидеть ему на батальоне, а в ближайшее время он назначается моим заместителем по политической части.
Загоров смотрел оторопело, словно его разыгрывали.
— Да-да! — усмехнулся Одинцов.— Затем его и вызывали в политотдел. И я думаю, от вашей философии полетят перья на ближайшем же заседании партийного бюро. Для вас это будет предметным уроком.
— Понял, товарищ полковник.— Майор по привычке подтянулся.
Лицо командира полка несколько смягчилось, он кашлянул.
— Так что будь готов к бою, комбат.— Он снова перешел на «ты», как бы возвращая Загорову свою милость.— Послушайся меня: до каких бы ты чинов не дошел, с политработниками живи в согласии, не стесняйся учиться у них искусству управлять человеческими душами. И сегодня же поговори с Чугуевым. Возможно, все обойдется. Да посоветуйся с Василием Ниловичем, как улучшить в батальоне воспитательную работу с людьми. Это, братец, в твоих кровных интересах.
В голосе Георгия Петровича послышался некий важный намек, но Загоров, расстроенный и подавленный, не уловил его.
— Разве так уж плохи дела в батальоне?
— Не плохи. Но поправить кое-что не мешало бы, У тебя повелась нездоровая практика — рубить с плеча... Не забывай, что тебе подражают офицеры батальона, особенно молодые. Так что не выращивай чертополох на хлебном поле. Солдат должен врага ненавидеть, а командира любить, жизни своей не жалеть ради его спасения в бою. А чтобы так и было, чтобы не доходило до горьких исключений, будь чутким, справедливым к солдату. Ошибся, оступился человек — поддержи его, ленится — подхлестни словом, ерепенится —
власть примени... И помни, что всякий шаг по практическому обучению и воспитанию людей важнее дюжины досужих прожектов. Поскольку ты любишь исторические параллели, вот тебе одна. Русский царь Павел Первый говорил: солдат — это механизм, артикулом предусмотренный, ввел в армии дурацкие букли, шагистику и муштру. Тогда еще жив был старик Суворов. Он выступал против сомнительных нововведений, любил солдат, называл их чудо-богатырями, верил, что каждый из них свой маневр имеет...
Помолчав, Георгий Петрович не без иронии докончил:
— О ратном искусстве Суворова знает весь мир. Павел Первый, как известно, полководческими талантами не прославился... Вот так. Хорошенько обдумай все, и вноси коррективы в свой стиль работы. Изобрети, найди, придумай, как поощрить солдата, повысить у него настроение, а не наказать его, и все написанные на твоем роду победы будут у твоих ног.— Он коротко вскинул руку к головному убору.— Будь здоров, комбат.
Проводив командира полка, Загоров вызвал дежурного по батальону.
Адушкин вошел через минуту. Козырнул:
— По вашему приказанию прибыл.
— Куда девали цветы, когда убрали их по моему приказу?
— В столовую, в клуб.
«М-м-м... как нелепо получилось! — мелькнуло у За-горова в голове и лицо его потускнело от досады. — Весь полк заговорит».
— Вот что, Адушкин, я тогда напрасно погорячился. В других батальонах цветы есть, а у нас нет, и казарма будто обеднела.— Он насупился, недовольный собой.— Надо, пожалуй, вернуть некоторые в ленкомнату, комнату бытового обслуживания и канцелярию. И поменьше разговоров об этом. Идите.
Загоров сел за стол и достал из ящика конспекты, привезенные из академии: пора готовиться к предстоящим тактическим учениям. Еще на той неделе определено время, тема тоже известна: «Танковый батальон
в наступлении». Тут не оплошай, комбат, иначе распишешься в собственной немощи. Одинцов на полевых занятиях любит ставить- свечи, то есть подкидывать задачки с сюрпризами.
Вошел майор Корольков, начальник штаба батальона,— невысокий, худощавый, вечно озабоченный. Года два назад от него ушла жена, оставив ему малолетних детей. Живет она теперь под Херсоном с заведующим овощной базой. А Корольков весь извелся — не знает, как быть с сыном и дочуркой. Просил, чтобы его перевели служить в Белорусский военный округ. Детей решил поселить в Гомеле у своих родителей, и хотел бы чаще навещать их. Просьбу его как будто удовлетворили.
— Все утряс,— сказал начштаба низким, с хрипотцой голосом. Положил на стол папку с документами, снял фуражку, обнажив бугристую розоватую лысину.
— Что ж, хорошо,— отозвался комбат.
Корольков ходил в штаб полка узнавать, какие поступили приказы, а также выяснить, сколько моторесурсов, горючего и холостых артвыстрелов отводится на учение. Надо заранее взять все на учет, чтобы потом не ахать.
— Артвыстрелов, к сожалению, дали маловато. — Начштаба достал пачку сигарет и спички. Курильщик он злостный, за день сжигает уйму табаку. Он весь пропитан никотином, и потому у него такой нездоровый цвет лица.
Разложив на столе необходимые документы, Корольков сел, и его тощие прокуренные пальцы машинально распечатали пачку. Чиркнув спичкой, прикурил и лишь после этого принялся просматривать принесенные бумаги.
— Начал чадить! — недовольно заметил Загоров.
— Завод работает — труба дымит.
— Надо ставить фильтр на такую трубу.
— А у меня сигареты с фильтром,— усмехнулся Корольков, щуря от дыма левый глаз. Казалось, он дал себе обет не выходить из равновесия. Пронять его невозможно, и комбат умолк, подумав с раздражением: «Хоть бы поскорей тебя переводили!»
Когда он после рабочего дня приходил к Ане, она отворачивала в сторону лицо и укоряла: «Ой, Алешенька, как тебя протабачили!» Сегодня он уйдет от взаимного обкуривания: надо проверить ход занятий в учебных группах танкистов.
— Я буду в огневом городке, — оказал Загоров, вставая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35