На поляне было множество девушек и молодых женщин, и все они приходились знакомыми и подругами, в прошлом или в настоящем, его дочери. Некоторые по примеру Пенни были одеты в белые платья, с цветками миндаля в волосах и колокольчиками на лодыжках. Другие, как Линда, которую Лукас знал еще шестилетней крошкой, купались в ручье нагими или сидели на берегу, расчесывая друг дружке волосы, как заправские нимфы. Они были так соблазнительны, что Лукас забыл все, что случилось с ним во сне перед этим.
– Спасибо, Пенни! – сказал он, радуясь тому, что снова оказался в обществе живых, пусть ненадолго. – Ты и сердце мое освежила, не только лицо.
– Чего бы вам хотелось? – спросила Пенни. – Вы можете попросить все, чего только пожелает ваша душа. Теперь наша очередь обслуживать вас, отблагодарить за все те прекрасные вечера, которые мы провели в вашем ресторане.
– Я бы хотел поговорить с Зефирой. Где она? Я видел, как она вошла на эту поляну.
– Она заглянула сюда, только чтобы привести себя в порядок, и вернулась назад, в могилу, – сказала какая – то женщина, которую Лукас прежде ни разу не видел.
– Но почему? Ведь она не против повидаться со мной, иначе она не спасала бы меня столько раз. Однако всякий раз она исчезает…
– Просто у нее есть гордость, – объяснила женщина. – Разве вы на ее месте не ждали бы, чтобы она сама пришла на вашу могилу попросить прощения?
Лукас улыбнулся. Значит, он был прав, а Арис ошибался.
– Где же ее могила? – спросил он.
– На морском берегу, таком же, как тот, где вы однажды смотрели, как волны приносят лунный диск к вашим ногам.
Услышав, какое место Зефира выбрала, чтобы провести вечность, Лукас растрогался до слез.
– Передайте, что я приду к ней, как только освобожу Ариса, – сказал он. – У вас тут, случаем, нет лопаты?
– Сначала потанцуйте с нами, и мы дадим вам целых две, – сказала Линда, по нагому телу которой бежали струйки воды.
– Танцевать, танцевать, танцевать, – запели девушки и встали вокруг него в хоровод. Затем, раскачиваясь из стороны в сторону, хлопая в ладоши и притопывая ножками, отчего маленькие колокольчики, повязанные вокруг их щиколоток, наполнили воздух мелодичным перезвоном, они запели старинную песню, которую напевала мать Лукаса, когда он катался на своем трехколесном велосипеде, быстрый как ветер:
Поцелуешь раз – как дела?…
– Сжальтесь! – воскликнул Лукас. – Даже если бы у меня и было свободное время, я в моем возрасте просто не в состоянии станцевать с каждой из вас.
– Но вы же азартный человек, придумайте, как лучше воспользоваться своими шансами, – сказала Моника, коллега Ирен, и, блестя нагим телом под лучами палящего солнца, принялась исполнять перед ним танец живота, в то время как остальные пели:
Поцелуешь два – люблю тебя,
Поцелуй меня – три,
Значит, любишь меня ты.
– Может, перекусим сначала? – предложил Лукас, надеясь, что еда несколько охладит их пыл и поубавит прыти и им расхочется резвиться. – Я ничего не ел с тех пор, как ушел из дома.
Девушки побежали к ручью, где на мелководье утри то скользили по дну, то замирали в неподвижности, прилипая ртами к камням, будто пытались высосать их. Хихикая, они выудили нескольких угрей руками и бросили их к ногам Лукаса. Кто-то принес корзинки с вином и бокалами. Девушки налили Лукасу вина, взяли себе по бокалу, а когда рыбы перестали хватать ртами воздух, каждая из девушек взяла себе рыбину и впилась в нее зубками, как делал обычно Лукас, когда ел свою любимую копченую сардину, – держа ее двумя руками, словно початок кукурузы.
Чем старше становился Лукас, тем большую привлекательность обретали для него молодые девушки. Переводя взгляд с одной хорошенькой фигурки на другую, он думал: «Проклятый человеческий ум способен понять и охватить что угодно, начиная от Большого взрыва до существования черных дыр, которые нельзя увидеть, но он не может примириться с самым что ни на есть очевидным – старением тела, в которое заключен».
– Хватит вам вздыхать, – сказали девушки. – Вы сказали, что проголодались. Так ешьте. Не то рыба пропадет, и будет очень жалко, – добавили они, подражая его выговору и хрипловатому голосу.
– Дайте ему хлебушка, – сказала Пенни. – Он не ест без хлеба.
Лукасу протянули хлеб, а Линда вдела ему в густую седеющую шевелюру цветок миндаля, напевая: «Я люблю тебя».
– Я тебя тоже люблю, милая.
– Но я люблю вас по – настоящему. И всегда вас любила.
– И я тебя всегда любил – как родную дочь.
– Но я не ваша дочь!
Ее губы приоткрылись, а взгляд настойчиво ловил его взгляд, и Лукас испытал такое сильное желание, которого давно уже не испытывал. Как ни хотелось ему продлить это юношеское возбуждение, он все же отвел глаза. Но куда ни глянь, повсюду были юные цветущие тела, и их вид зарождал в его голове всякие дурацкие фантазии. Боясь, что девицы заметят его состояние и расскажут дочери, Лукас согнулся в три погибели.
– Что с вами? – спросила Пенни.
– Солнце слишком бьет в глаза, – пробормотал он, почти касаясь лбом земли.
Тогда Пенни быстрым движением накинула ему на голову подол своего платья.
– Так лучше? Теперь вы видите вашу рыбу?
Он поднял взгляд и увидел треугольник белого хлопка – на расстоянии высунутого языка от своего лица.
«Почему я не послушался Радара, – простонал Лукас, и в его голове закружились совершенно недопустимые мысли, граничащие с грехом кровосмешения. – Надо поскорее бежать отсюда, прежде чем я окончательно передумаю возвращаться к мертвой».
И в ту же секунду откуда-то донесся возмущенный крик:
– Негодяй! Как же ты мог?
Он высунул голову из-под юбки, вскочил на ноги и увидел свою дочь, которая исчезала в лесу, продолжая кричать:
– Негодяй! С моими подружками!
22
И вот Лукас бежал снова, на этот раз следом за дочерью, чтобы объяснить ей, как его голова оказалась под юбкой Пенни. И снова он оказался в густой чаще, куда едва проникало солнце. И хотя его тело радовалось прохладной полутьме, зато глаза после яркого света практически ничего не видели. Чтобы не налететь головой на дерево, он принужден был остановиться и подождать, пока они привыкнут к сумраку.
Во время этой остановки он выдернул из волос цветок миндаля и громко позвал дочь:
– Ирен!
– Виктория! – откликнулось эхо.
Он снова окликнул дочь, и эхо снова отозвалось: «Виктория».
Что это могло означать?
Теперь он видел яснее и впереди между деревьями разглядел какое-то движение. Женщина, одетая как танцовщица в канкане, призывно махала ему рукой.
– Что? – крикнул он. – Вы видели мою дочь?
– Она сейчас на пути в больницу Королевы Виктории.
Лукас сразу же узнал голос – он принадлежал Мэрилин Монро.
– Как же так? – воскликнул он, направляясь к ней. – Срок подойдет только через целых два месяца! Или на Ирен так подействовало то, что я сидел под юбкой у Пенни?
– С Ирен все в порядке, – сказала мертвая кинозвезда, одаривая его своей лучезарной улыбкой. – Она едет к Королеве Вик, потому что вас туда везет ваша жена на скорой помощи.
– Эх, я же сказал Ксавье, чтобы скорую отослали назад! Чертов квартирант. Думает только о своих удобствах. Как отсюда добраться до Королевы Вик? Я должен предупредить Иоланду, чтобы она не позволяла им будить меня. У меня тут еще куча всяких дел.
Мэрилин кокетливо указала ему на оттопыренные спереди брюки.
– Вам нельзя показываться в таком виде на глаза Иоланде, котик. Что она подумает, особенно после того, как Ирен расскажет ей, что видела на поляне?
Он и забыл о своей задорной молодой эрекции! Поблагодарив даму за напоминание, Лукас попытался вызвать в воображении какое-нибудь малоприятное зрелище – например, что внук дьявола танцует на его могиле, – чтобы ослабить эрекцию, но все было тщетно.
Кинозвезда сочувственно отнеслась к его затрудни – тельному положению.
– Я вас избавлю от нее, – сказала она. – Я могу даже избавить вас от чувства вины и наполнить ваше сердце новыми мечтами.
Она присела перед Лукасом на корточки и, оттопырив пухлые алые губки, прошептала, обращаясь к выпуклости на его брюках:
– Очень нехорошо с твоей стороны, петушок, что ты так низко поступаешь с таким славным и щедрым парнем, как Лукас, который всегда был внимателен по отношению к тебе и заботился о твоих нуждах и желаниях. Пожалуйста, поспи пока. Иоланда решит, что ты способен воспрянуть с прежним пылом когда угодно, но только не в супружеской постели. Как ты можешь так обойтись с женщиной, которая всегда была к тебе добра?
Но выпуклость оставалась такой же твердой, как кость.
– Вот так штука! – воскликнула мертвая звезда. – Мне ни разу не приходилось сталкиваться с таким со – противлением. Большинство петушков слушаются моего голоса.
– Не принимайте этого близко к сердцу, мисс Монро. Меня сглазил внук дьявола, потому-то мне так не везет, и все здесь идет наперекосяк.
– Мужайтесь. Я вас не брошу. Иначе что вы обо мне подумаете? Я хочу вернуть вам радость жизни. Только вы всегда вспоминайте об этом. Значит, так – погладить его или взять в рот я не могу. Простите, что говорю такие вещи, но мы не должны прикасаться друг к другу – ведь я звезда. Но я могу станцевать для вас. А вы встаньте за деревьями и, глядя, как я танцую, массируйте его.
Лукаса уже не единожды заманивали в ловушку, поэтому он спросил настороженно:
– Почему за деревьями?
– Вы ведь так умны, дорогой. Я уверена, что вы поймете, если немного подумаете. Что, если Ирен снова пройдет мимо?
В этом был резон. И хотя ему не слишком хотелось массировать пенис, он спрятался за деревом. Мэрилин Монро положила ладони на бедра, встала в позу и начала напевать и покачивать головкой, трясти бедрами и вскидывать ножки, потом повернулась и, нагнувшись, подняла юбки, чтобы открылась попка. Длинные перья в ее прическе, в декольте и вокруг талии трепыхались, словно крылья курочки, старающейся раззадорить петуха, и подчеркивали каждое из этих похотливых движений.
«Ох, – простонал Лукас, хватаясь за ширинку. – Ну почему эти вещи происходят со мной именно сейчас, когда на них нет ни времени, ни подходящего настроения?»
– Ах ты ворюга, – внезапно прошептал ему прямо в ухо чей-то голос. – Стараешься перехитрить Смерть?
Лукас застыл на месте, а его эрекция мгновенно сошла на нет.
23
Вокруг него с каждого дерева, словно гигантские летучие мыши, свешивались головами вниз мужчины и женщины. И все как один мрачно разглядывали его. Кто они такие? Лесные вампиры? И Мэрилин знала о них и сознательно отправила Лукаса к ним в лапы?
Он поднял глаза на ближайшее к нему лицо. Это был не кто иной, как его первый работодатель в Монреале, Спайрус Вракас, мошенник каких мало. Он не только нещадно эксплуатировал Лукаса, как эксплуатировал каждого работавшего на него иммигранта, но под конец еще и удержал у него жалованье за три недели. Но Лукас сейчас не счел нужным об этом вспоминать. Его занимало одно – как отыскать дорогу из этого леса в больницу Виктории. И он спросил только:
– Почему это, братец, ты назвал меня ворюгой?
– Сам знаешь почему. Думаешь, я ничего не знаю? Она мне все рассказала! Так что хватит нести дерьмо про братца. Скажи лучше вот что – зачем ты это сделал? Мои проклятия тут ни при чем. Проклятия также вредят, как веревка висельника приносит удачу. Иначе моя женушка давным-давно бы сюда переправилась. Чего ради ты покончил с собой?
– Я не кончал с собой!
– Все такой же гордец. В этом лесу можешь не притворяться, ворюга. Мы все тут – самоубийцы.
– Да я даже и не мертвый, я просто иду мимо.
– Ты мне мозги тут будешь пудрить, – прошептал Спайрус. – Ты – один из нас. Меня не одурачить. Через этот лес ходят только те, кто умер или умирает по собственной воле.
– Покажи, как отсюда выйти, и увидишь, что я не умер.
– Даже если у тебя и есть шанс выжить, так я и стану показывать тебе дорогу! А ты стал бы на моем месте? Посмотри на меня! Ты помог бы мне выбраться отсюда, если бы я заставил тебя висеть вечность вниз головой и видеть только свое отражение в луже собственных слез? Я даже с другими не могу общаться, не могу поделиться с ними моим горем – мы все обречены здесь шептать. Так что поговори со мной. Это твой последний шанс облегчить собственную тяжесть, которую придется держать ногами. Можешь поверить, это нелегкий груз. Чем ты больше расскажешь, прежде чем тебя вот так подвесят, тем тебе же будет лучше. Поговори со мной. И мою тяжесть облегчи. Ты мне многим, как-никак, обязан.
– Брось, старик, что ты тут мне заливаешь? Не говори, что ты покончил с собой потому, что твоя жена потребовала у меня ее поцеловать.
– Ты должен был ей отказать!
– Мне было двадцать два. И я несколько месяцев не целовал женщин.
– А я не целовался три года!
– Так, может быть, следовало?
– Не учи меня, что мне следовало, а что нет, – яростно прошипел Спайрус. – Я сам размышляю над этим час за часом и ничем другим тут не занимаюсь. «Может быть, мне нужно было убить того ублюдка? – думаю я. – В ту самую минуту, как она мне во всем призналась? Вместо того чтобы везти ее назад в Грецию».
И он тяжело вздохнул.
В отличие от слов, которые он произносил шелестящим шепотом, вздох этот гулким эхом пробежал по лесу, как мурашки по спине смертного при встрече с неприкаянной душой.
– Мне нравилось в Монреале, но я вернулся назад. Я даже дом, который купил в Греции, оформил на ее имя, чтобы показать ей, что я ее простил. Но чтобы в этом не раскаяться, я посадил ее за кассу в своем новом магазине, чтобы она постоянно была у меня перед глазами. А для чистки рыбы нанял не грека, а суданца, который по-гречески не сумел бы и в нужник попроситься, не то что завести с ней шашни.
По его лбу заструились слезы и закапали в лужицу, которая образовалась под ним внизу.
– Но все равно моя жена, гречанка, из одной со мной деревни, мать моих детей, выставила меня из дома, чтобы жить там с черномазым арабом! Вот я и думаю здесь из часа в час – мне следовало убить их обоих. Я бы больше выгадал, совершив убийство из страсти, по крайней мере в глазах собственных детей. Но тогда мне было так паршиво, что я не мог здраво рассуждать. И чтобы избавиться от мучительной боли, закрылся в автомобиле и, так же как ты, включил двигатель…
Лукасу не хотелось противоречить обманутому мужу, но все же он решил внести поправку.
– Я двигатель не включал, – сказал он. – Мне-то зачем было делать такую глупость?
– Ты по-прежнему считаешь меня глупцом? Ничего, Болван Спайрус еще утешится, зная, что и ты висишь здесь вверх тормашками. Одна только мысль об этом облегчит мою тяжесть процентов на двадцать. А если тебя подвесят так, чтобы я смог на тебя любоваться, то и на все пятьдесят! Так что с какой стати мне помогать тебе, ворюге, даже если у тебя есть шанс добраться до Королевы Вик и вернуться к жизни? Твое появление в этом месте – лучшее, что случилось со мной с тех пор, как я здесь обосновался.
Лукас потупился. Как и большинство людей, Спайрус был скорее склонен поверить в плохое, чем в хорошее. Поэтому, изобразив раскаяние, он доверительно прошептал ему на ухо:
– Это надрывает мне сердце – признать такое во всеуслышание, но перед тобой я не могу притворяться. Ты угадал! Я не хотел говорить, боялся, что ты расскажешь остальным и я сделаюсь у вас в лесу посмешищем.
Источник слез Спайруса иссяк.
– Продолжай, братец, – сказал он нетерпеливо. – Облегчи свое бремя. Я никому не расскажу.
– Я открыл свой собственный ресторан, – зашептал Лукас. – Жена оказывала мне моральную поддержку, в которой я очень нуждался. Она даже дала мне денег. И я часто спрашивал себя – почему женщине так хочется, чтобы ее муж открыл ресторан? Какой жене нравится иметь мужем человека, который возвращается домой за полночь? И вот вчера ночью я узнал наконец почему!
Глаза Спайруса вспыхнули, как вспыхивали прежде, когда он слышал о чужих несчастьях.
– Ага, – сказал он, облизываясь, – давненько я не чувствовал себя так хорошо.
«Если жизнь не меняет людей, то это и смерти не под силу», – подумал Лукас. К счастью, он уже догадался, в чем слабое место покойного. И он сказал:
– Утешает меня одно – мои дети уже выросли и будут вспоминать меня не только как самоубийцу.
Глаза Спайруса снова потухли. Его-то дети были совсем малышами, когда он вернулся в Грецию, и едва ли помнят что-нибудь о своем отце, кроме обстоятельств его смерти.
– Если я покажу тебе дорогу на Королевский холм, – сказал он, – ты разыщешь моих детей и расскажешь им о моей жизни в Монреале?
– Сыном клянусь! – сказал Лукас, имевший единственную дочь.
– Тогда иди все прямо, – сказал Спайрус, – и в конце леса войди в красные ворота.
Лукас направился прочь, а Спайрус все перечислял, что хотел бы рассказать о себе своим детям, приписывая себе больше достоинств, добрых дел и даже чудес, чем приписывают самому Христу.
24
Когда бесчувственное тело Лукаса ввезли на каталке в палату интенсивной терапии, первый вопрос, заданный дежурным врачом-реаниматологом Иоланде, был – долго ли пострадавший пробыл в гараже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17