Она не может не поверить умирающему, решил Лукас. Он сейчас закроет глаза, и она расстегнет ему брюки. Но Зефира не трогалась с места. Она молча, испытующе смотрела на него. Обдумывала возможность компромисса или же пыталась угадать, что им движет на самом деле?
– Расстегни же мне, пожалуйста, брюки, – повторил он, надеясь, что она успеет это сделать прежде, чем он совсем заледенеет. – У меня пальцы не гнутся.
Но Зефира продолжала стоять на месте.
– Я хочу лишь, чтобы меня помнили и любили, – проговорила она.
Лукас с большим трудом взял себя в руки, потому что она легко впадала в гнев. Потом как можно мягче, насколько позволяли ему клацающие зубы, выговорил:
– Зефира, я не могу вернуться назад. Ты не только лишила меня воспоминаний, ты теперь лишаешь меня всех надежд.
– Твоя надежда – я! Твоя единственная надежда. Ты будешь жить ради меня.
Он хотел сказать, что слишком стар, чтобы сделаться посмешищем, удалившись в монастырь и рисуя с нее иконы! Гораздо лучше, в тысячу раз лучше и мудрее лечь здесь на снег и кончить все разом.
Но какая в этом польза? Мертвых интересует лишь одно. Лукас усвоил это ценой жизни. И он сказал:
– Я никогда не смогу думать только о тебе одной, Зефира. Разве что я присоединюсь к тебе прямо здесь. Может, в твоих глазах мне по-прежнему семнадцать лет, но там мне уже давно не семнадцать. И только любовь семьи и друзей может облегчить старческие немощи. Смерть просто счастье по сравнению с теми муками, на которые ты меня обрекаешь. – И попытался сам расстегнуть брюки.
На глазах девушки выступили слезы.
– Я не хочу, чтобы ты умирал, – сказала она. – Здесь нет ничего, кроме воспоминаний, а ты меня ненавидишь. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.
Она сейчас выглядела такой же беспомощной, какими они с Лукасом были в семнадцать лет на морском берегу, когда желания и надежды переполняли их сердца. Но Лукасу давно миновало семнадцать. Увязая в снегу, он сделал несколько шагов вперед. Подойдя к ней, он прижал голову девушки к своему плечу.
– Прости меня.
Она подняла к нему лицо. В ее глазах стояли слезы, распухшие губы дрожали. Он взглянул на них и проговорил:
– Моя юность.
Она закрыла глаза, и все исчезло.
44
– Ваш муж жив, – сказал врач. – Пожалуйста, сядьте.
Иоланда села. За окнами вставало солнце, позолотив заснеженные крыши домов по другую сторону улицы.
Он жив, повторила про себя Иоланда с надеждой. Он не умер, сказала она себе, и все ее тело затрепетало. «Он жив!» – хотелось крикнуть ей, но доктор с бесстрастным лицом продолжал говорить о том, как оксид углерода проникает в кровь через легкие и образует соединение, которое мешает крови переносить кислород к тканям и органам. Чем старше пострадавший, тем он более уязвим, особенно если это курильщик, добавил доктор и присовокупил еще такие слова, как карбооксигемоглобин, стабилизация, интубация, искусственная вентиляция и отек мозга.
Вместо того чтобы уточнить смысл услышанного, Иоланда взглянула в сторону Алекса и Марселя. «Не унывайте», – захотелось крикнуть ей. Он жив! А если жив, то поправится. Но тут же вспомнила про снотворное и закусила губу. Как же он поправится, если сам захотел умереть?
– Зрачки по – прежнему не реагируют на свет, – продолжал вещать эскулап. – Нет перистальтики. Сердце слишком слабое, чтобы эффективно перекачивать кровь, и происходит ее возврат в венозную систему.
Но что бы все это ни значило, он все-таки жил! Она почувствовала рядом его тело, с такой же, как у нее, гладкой кожей, только теплее. Он всегда был такой горячий, что мог согреть постель за считаные минуты. «Мой портативный секс-обогреватель», – шутливо называла она его. И теперь она дала клятву – когда он отсюда выберется и она объяснит ему, чем на самом деле занималась накануне вечером, то они поднимутся вместе на холм, найдут там ту самую скамейку и на ней повторят тот сладкий, долгий и жизнеутверждающий поцелуй. Даже если на улице будет стоять двадцатиградусный мороз! Уж он сумеет ее согреть.
Шум в ушах стих, и голос врача зазвучал отчетливей. Она даже разобрала целое предложение.
– Поэтому разумно рассмотреть возможность донорства.
– Донорства? Что это значит?
Ей протянули водительское удостоверение Лукаса:
– Посмотрите на обратной стороне. Ваш муж дал согласие в случае аварии стать донором внутренних органов.
– О чем вы говорите? Ведь он еще жив.
– Да, жив. Но как я только что вам разъяснял, он не реагирует на раздражители, не может дышать без аппарата искусственной вентиляции. Также у него, судя по всему, утрачены рефлексы ствола головного мозга. В данный момент мы можем лишь поддерживать его с помощью системы жизнеобеспечения. И я просто предлагаю вам обдумать вопрос о донорстве.
– Но как же так, не понимаю. Раз он еще жив…
– Мы испробовали все средства, но неврологических изменений к лучшему, увы, нет.
– Но он пробыл здесь всего… три… четыре часа?
– Мы испробовали все, – повторил врач и уставился в блокнот, чтобы не видеть выражения ужаса в ее глазах и ожидая, когда его предложение дойдет до ее сознания.
– Но должно же быть еще что-то!
Глаза ее снова стали осмысленными и тревожными. Врач же, в свою очередь, тер переносицу, пытаясь прогнать сон.
– Может быть, – произнес он, пытаясь оставаться бесстрастным. – А может быть – нет.
– О чем вы говорите?
– О чуде.
– Ну тогда мы подождем чуда!
И она спрятала права Лукаса в сумочку, чтобы подчеркнуть свои слова. Потом повернулась к Алексу, который был дантистом, собираясь сказать, что хочет услышать мнение другого врача, постарше этого молодого специалиста, и не такого сонного.
– Я понимаю, насколько это трудно, – снова заговорил молодой врач. – Но вы подумайте над пожеланием вашего мужа. Если он был согласен стать донором, я уверен, что он согласился бы с моими словами. Как только вы справитесь с потрясением, то увидите в этом смысл. Да, ваш муж еще дышит. Он вдыхает сорокапроцентный кислород – здесь, в этой комнате, содержание кислорода раза в два ниже. И тем не менее насыщение крови далеко не адекватно.
– Ну и что это значит? – крикнула она и снова повернулась за помощью к Алексу. Уж он-то способен перевести ей этот жаргон на человеческий язык.
Через две секунды Алекс оказался рядом, такой же утомленный, как и молодой врач. Она взяла его за руку. Ее зять сжал ей в ответ руку и произнес:
– Нехватка кислорода в первую очередь действует на мозг. Система жизнеобеспечения может продлить ему жизнь на недели, на месяцы. Но даже если он снова очнется, есть вероятность, что в деятельности мозга произойдут необратимые изменения.
Она отняла у Алекса свою руку и прижала ее к губам.
– А между тем, – снова заговорил врач, – недостаток кислорода в крови коронарных сосудов может каждую минуту повлечь за собой отмирание клеток миокарда, и это снизит вероятность адаптации сердца в организме реципиента. Это будет крайне досадно. У нас лежит семидесятилетняя пациентка, которая вот уже восемь месяцев дожидается донорского сердца. Ваш муж – самый подходящий для нее донор. Поверьте, это не будет преждевременным шагом.
Иоланда втянула в себя воздух.
– Сколько еще можно подождать, прежде чем сердце станет непригодно?
– Вы в самом деле надеетесь на чудо?
– Сколько еще можно подождать? – спросил Алекс.
– Час. Максимум два.
Она опустила голову. Силы покидали ее, но не злость. Злость на саму себя за то, что, когда муж ее умирает, она гадала, что скажут о ней люди. Злость на Ваулу, не потому, что та пыталась очернить ее, а потому, что позвонила Ирен. «Если дочь потеряет ребенка, – подумала Иоланда, – я удушу гадину собственными руками». Ей хотелось хотя бы попросить дочь не стоять в ее положении, а присесть куда-нибудь, но она боялась встретиться с ней глазами.
– Дайте нам несколько минут, – попросил доктора Алекс.
– Ну конечно.
Иоланда подумала, что дочь всю жизнь теперь станет ее ненавидеть, и снова услышала шум. Но на этот раз шумело не в голове. Это зазвучал сигнал тревоги. Она поняла это, когда врач, который хотел деликатно отойти в сторонку, вдруг бросился бегом к двери, ведущей в коридор реанимационного отделения, и исчез за ней. Когда Иоланда, а следом Алекс, Ирен и Марсель вбежали в коридор, ей показалось, что все в больнице пришло в движение и все сотрудники столпились в дверях палаты, где тело Лукаса, пусть даже без участия мозга, отчаянно боролось за жизнь. Замерев в дверях и напряженно глядя во все глаза на происходящее в палате, Иоланда увидела, как один из врачей прильнул к экрану кардиомонитора, импульсы на котором фиксировали сердечную деятельность, а второй в это время прижимал к лицу Лукаса маску и вручную накачивал ему в легкие кислород.
Что происходит с импульсами? Их рисунок свидетельствует об улучшении сердечной деятельности или напротив – о ее угасании?
Через мгновение, онемев от ужаса, она увидела, как врач закрепляет пластинки дефибриллятора на груди Лукаса.
– Двести джоулей! – крикнул он.
Электрический разряд пробежал по телу Лукаса, заставив сократиться каждый мускул. Он неестественно дернулся и снова застыл в неподвижности.
– Двести пятьдесят!
Еще один разряд, еще один спазм, и тело снова неподвижно.
Как далек он от нее сейчас. Так же далек, как звезды на ночном небе.
Больше она ничего не видела из-за подступивших слез.
– Четыреста!
При этих словах вся ее жизнь словно раскололась надвое. Иоланда хотела отойти, но не было сил. Тогда она зажмурилась, убежденная, что все это делается для того, чтобы спасти не столько жизнь ее мужа, а его сердце и другие полезные органы. Она хотела крикнуть, чтобы его перестали мучить и позволили спокойно умереть, но тут, когда все уже готовы были отойти от врача, который опять прилаживал электроды, чей-то голос вдруг воскликнул:
– Есть нитевидный пульс!
45
Когда Лукас вышел из комы, то увидел, что лежит на больничной койке, весь опутанный пластмассовыми трубками и проводами. Рядом сидела Иоланда.
– Что я здесь делаю? – спросил он. – Что со мной случилось?
– Ты меня спрашиваешь?
– Я ставил в гараж машину…
Она услышала, как ее сердце запело от счастья. Муж не проявлял никаких признаков нарушения мозговой деятельности или каких-либо других симптомов отравления угарным газом, как, например, потеря памяти. Она уже хотела позвонить дочери и сообщить ей радостную весть, но решила сперва выяснить одну вещь:
– Что ты сделал после того, как поставил машину в гараж?
Он отвел взгляд.
– У тебя на сиденье нашли пузырек со снотворным.
Он снова взглянул на жену.
– Ты помнишь, как принимал снотворное?
Его лицо порозовело.
– Да.
– Помнишь, что оставил включенным двигатель машины?
Он нахмурился:
– Зачем бы я стал делать такую глупость?
Испытывая некоторое облегчение, она пожала плечами:
– Это ты мне скажи – зачем?
Он молчал. Тогда Иоланда наконец решилась произнести слова, которые жгли ей язык:
– Зачем ты принял снотворное?
Он откашлялся.
– Можно сигаретку?
– Шутишь!
– Спроси у врача. Он поймет.
– Прежде всего он задаст тебе те же самые вопросы. И полиция тоже.
Он вскинул бровь.
– Они обязаны расследовать такие случаи. Тебе не кажется, что я имею право знать все прежде, чем узнают они?
И он объяснил жене, зачем принял снотворное. Это объяснение звучало настолько нелепо, что она ему поверила.
– Даже не знаю – смеяться мне или голову тебе оторвать? – И добавила: – Ну и как, нашел ты ее?
Он помолчал.
– Даже и не знаю…
Так же как Лазарь, вернувшийся из царства мертвых, он не помнил, что видел там. Должно быть, Харон дал ему хорошую порцию настойки травы забвения, прежде чем позволил вернуться в царство живых.
– Если решишь попробовать снова, – сказала Иоланда, – уж пожалуйста, сделай это в своей постели.
И она позвонила Ирен.
– Мама, прости меня! – сказала ей дочь. – Я просто потеряла голову. Когда я услышала, что тебя тем вечером не было дома…
– Все в порядке.
– Нет, не все. Я сейчас же пойду к Вауле и сама прибью ей язык гвоздями.
– Ты не сделаешь ничего подобного. Она спасла жизнь твоему папе.
Повесив трубку, Иоланда рассказала мужу о действиях Ваулы. А затем спросила его, что он думает о предложении Даниеля Бушара. И он ответил:
– Это тебе решать. Если хочешь этим заняться, займись. Что бы из этого ни вышло. Нет ничего хуже, чем почувствовать когда-нибудь сожаление оттого, что ты так и не попробовала.
– Надеюсь, полиция купится на твою идиотскую историю, – сказала она с улыбкой.
Два офицера полиции слышали истории куда более идиотские. И у них были дела поважнее, чем этот старый чокнутый грек, который хотел во сне навестить своих мертвецов. Когда они встали, чтобы уходить, Лукас внезапно вспомнил, как два солдата силой удерживали человека на операционном столе.
Как видно, даже у Харона нет снадобья такой силы, чтобы сон исчез без следа. Сперва отдельные образы мелькали вразнобой и казались бессмысленными. Врач, склонившийся над вскрытой черепной коробкой кошки, изучает ее мозг… Муссолини, который надувается воздухом из собственного пупка… Сломанный гребешок… Его память словно превратилась в океан, а сам он барахтался на его поверхности. Время от времени благодетельная вспышка пронзала толщу воды и высвечивала новый образ. Какие-то картины плавали в мозгу, словно стайки рыб, но стоило ему к ним приблизиться, как они бросались врассыпную. Другие, напротив, стояли недвижно, как подводные камни или затонувший корабль. Кое-какие из образов были настолько болезненными, что едва не вызывали судороги. Единственным способом их избежать, как обнаружил Лукас, было погрузиться в надежные воды реального прошлого и выудить какую-нибудь историю о родителях, бабушке или друзьях детства, которую он рассказывал и пересказывал снова и снова, каждый раз бессовестно ее приукрашивая.
Сначала Иоланда терпеливо слушала его, полагая, что таким образом он приходит в себя после шока, пережитого во время «путешествия». Но вскоре она подметила в муже кое-какие перемены, болезненно похожие на предвестники старческого слабоумия. Например, причесывая свои волнистые, посеребренные сединой волосы, муж ее теперь приобрел привычку легонько дуть на ладонь, а затем молча наблюдать, как с нее улетают невидимые волоски. Или такой симптом: прежде чем отпить вино из бокала, он проливал несколько капель на пол. Но самым, на ее взгляд, странным явлением была – как иначе это можно назвать? – внезапно возникшая в нем склонность к самолюбованию. Лукас всегда ненавидел фотографироваться. Кроме того, ресторан его был настолько популярен, что надобность в рекламе уже давно отпала. Тем не менее, вернувшись к работе, он в первый же день заказал пятьдесят тысяч афишек с отпечатанным на них своим портретом.
Встревоженная Иоланда обратилась к специалисту. Он составил список симптомов, на которые следовало обратить внимание, и список способов справиться с ними.
– Я настоятельно рекомендую недельный отдых на Кубе, который вы намечали на пасхальные праздники, – заключил он.
Но Лукас отказался ехать на Кубу.
– Этим летом мы возьмем отпуск на целый месяц и поедем на Лерос, – объявил он.
Персонал ресторана тоже заметил в нем перемены. Он стал более отрешенным и сдержанным. Когда посетители покидали ресторан, он теперь провожал их не прощальной шуткой, а говорил всегда одно и то же:
– Ведите себя хорошо. Все наши поступки отзываются эхом в вечности.
Две недели спустя после возвращения Лукаса из «путешествия» Джуди Иамада зашла в ресторан с редким изданием толкователя сновидений. И очень удивилась, что Лукас, никогда не пропускавший интересной книжки, не захотел его взять.
– Лучше подобные вещи оставлять в покое, – сказал он. – Единственный способ победить в этой игре – не играть вовсе.
Через две недели он не пошел играть в покер. Может быть, он просто не мог играть в карты без сигарет? Иоланда все-таки уговорила его бросить курить.
– Или ты не хочешь увидеть, как будет взрослеть твой внук? – спросила она.
Так что вечером, обычно посвященным покеру, он вернулся домой и, пока Иоланда разбирала какие-то бумаги, спокойно занялся пасьянсом. Прежде Иоланда никогда не видела его за этим занятием. Хотя она и частенько желала, чтобы ее муж больше вечеров проводил дома, она тем не менее понадеялась про себя, что больше этого не повторится.
Но теперь Лукас всегда приходил ночевать домой. И каждую ночь после «путешествия» сон, когда-то друг и союзник, превращался для него в жестокое испытание. С приближением ночи сердце его сковывал страх. Он сказал Иоланде, что никак не может вспомнить, чем закончилось его путешествие в страну мертвых. Но он мог и не рассказывать, что каждую ночь смертельно боится, как бы Зефира не пришла к нему снова. Ужас был слишком ясно написан у него на лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17