Стоило Лукасу почувствовать, что оживает старое мучительное воспоминание, и он немедленно простым волевым усилием выбрасывал его из головы с естественным эгоизмом неунывающей юности.
Но теперь Лукас был уже немолод и немного разбирался в жизни. Весь последующий день его не отпускало чувство стыда. Он твердил себе, что это был всего лишь сон, но успокоиться не мог. Чтобы избавиться от неприятного осадка, он подумывал о том, чтобы поделиться с кем-нибудь своей мукой – все равно с кем! Но ему было так стыдно за то, что он сделал в свои семнадцать, что даже сейчас, в пятьдесят восемь, он так и не решился об этом заговорить. И пришел к заключению, что одержим одной из навязчивых идей, над которыми те, кто от них не страдал, просто смеются. Он решил, что обречен нести свою тайну в одиночестве.
Следующим вечером, ложась в супружескую кровать, он пообещал себе, что ни за что не проснется, если Зефира появится снова. И стал ждать, чтобы его впустили к ней через дверь, которая существует только во сне.
4
Зефира появилась спустя восемь дней. В течение этих бесконечных восьми дней Лукас каждое утро просыпался и каждый вечер засыпал с мыслью об Амазонке.
Она появилась на набережной, очень напоминавшей набережную Монреаля в выходные: изобиловавшую гуляющими парочками, подростками на роликах и скейтбордах, уличными музыкантами, фокусниками и художниками. У многих были панковские прически, собачьи ошейники и ботинки на шипах; кольца и огромные английские булавки свисали со всевозможных частей их тел, густо покрытых затейливой татуировкой, словно восточные ковры узором.
«Надо же, как изменился Лерос!» – подумал Лукас, решив, что он снова на родном острове.
Зефира сидела за партой, похожей на школьную. Ей снова было семнадцать лет, распущенные волосы свободно падали на плечи, и вокруг нее собралась толпа, наблюдавшая, как она пишет что-то в тетради.
Девушка писала медленно, с неземным блаженством на лице, словно на нее снизошло просветление. Когда она оторвала карандаш от тетрадки, написанное ею слово появилось в воздухе над ее головой:
«Я»
Толпа ахнула. И тут лее разразилась бурными аплодисментами. Девушка поклонилась, отбросила с лица непослушный локон и снова нагнулась к тетради. Толпа в безмолвном изумлении следила, как она медленно и старательно, с прилежанием отличницы выводит следующую букву:
«У»
Снова грянули аплодисменты. Маленькие дети, не умеющие читать, заскучали и хотели было отойти, но взрослые шикнули на них. Лукасу ужасно хотелось заговорить с Зефирой. Но кольцо зрителей становилось плотнее, подходили новые люди, и он не хотел портить им забаву. Он решил подождать, пока девушка не закончит свое представление, и перевел взгляд на пространство над ее головой.
«ЖЕ»
Толпа снова ахнула.
«Я УЖЕ», – восхищенно забормотали люди и захлопали в ладоши.
«Я УЖЕ…» – что?» – подумал Лукас.
Девушка снова склонилась над тетрадкой, а толпа снова замерла в оцепенении, благоговейно ожидая появления новых букв. И Лукас тоже ждал затаив дыхание, чем закончится предложение, как если бы оно было адресовано только ему одному.
И тут появился Нестор. Как и Зефира, он выглядел точь-в-точь как тогда, когда Лукас видел его в последний раз. За правым ухом у него торчала веточка базилика. Он показывал на Лукаса пальцем, а рядом с ним стояла мать Лукаса. Пока этот внук дьявола усмехался с самодовольным видом, словно наконец-то сумел отомстить Лукасу за то, что тот напихал ему когда-то в рот песка, она сказала своему сыну, едва сдерживая гнев:
– Вот ты, оказывается, где, кретин безмозглый! Все за ней бегаешь. Харон бы ее поскорее прибрал! Но сперва я ее убью и скорее пойду в ад, чем позволю ей тебя заполучить. Пусть у нее в трусах будет столько червей, сколько я пролила слез из-за этой потаскухи, укравшей у меня сына.
Лукас почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и проснулся. Жена мирно спала рядом, как обычно свернувшись калачиком.
К счастью, уже светало. Лукас осторожно вылез из постели, чтобы не потревожить жену. Пошел на кухню и приготовил себе кофе, кляня на чем свет бывшего одноклассника за то, что тот притащил на набережную его мать и вынудил его снова бросить Зефиру. Затем закурил сигарету и задумался – что именно писала Зефира? Предназначалось ли послание ему? Если да, как она собиралась его закончить?
Ах, если бы не вмешалась мать! Все эти годы он часто думал о бабушке, изредка об отце и никогда о матери.
– Вот уж выбрала она подходящий момент, ничего не скажешь, – пробормотал он. – Надеюсь, завтра она не явится.
5
На другую ночь едва Лукас заснул, как Иоланда, жена, разбудила его вопросом, все ли с ним в порядке. Она сказала, что он стонал во сне и выкрикивал какое-то имя. Лукас проглотил слюну и в смятении спросил, что за имя он выкрикивал.
– Зефира. Кто это такая?
– Одна девочка из школы, где я учился, на Леросе.
Иоланда не стала выспрашивать подробности. Она была гречанкой по рождению, но выросла в Монреале и сейчас преподавала историю в средней школе. Впервые она услышала о Леросе в конце шестидесятых, учась в колледже, когда греческая хунта превратила остров в исправительную колонию для сторонников левых взглядов и прочих диссидентов. В то время она еще не встретила Лукаса, поэтому ей пришлось искать информацию об острове в книгах. Там говорилось, что Лерос претендует на известность, по легенде считаясь владениями Артемиды, богини охоты, и также имеет отношение к Аполлону, символу Солнца, являясь символом Луны. Но на острове не осталось не то что ни одного храма, могущего заинтересовать туристов, но даже и развалин.
В восьмидесятых годах название «Лерос» снова замелькало в газетных заголовках, и снова по причине, которой даже самые ярые патриоты из его жителей не могли гордиться.
Причиной скандала послужил документальный фильм, показанный по американскому телевидению в программе новостей «60 минут», раскрывший миру жуткие средневековые условия, в которых содержались обитатели психиатрической больницы, и доказавший факт исчезновения трех миллионов долларов, выданных Европейским союзом на ее реконструкцию. Иоланда пришла к выводу, что муж имеет веские причины избегать упоминаний о родном острове и не дать его название ресторану. В этом он был не похож на большинство греков и прочих эмигрантов, которые, пав жертвами заблуждений или ностальгии, искренне считали небесной обителью ад, выходцами из которого были.
Заведение Лукаса носило название «Таласса». В честь моря. Поскольку в ресторане подавали блюда из морепродуктов и поскольку это слово, одно из самых древних в греческом языке, казалось ему удивительно красивым.
Таласса!
Он всегда произносил его по слогам. Намеренно ли? Иоланда никогда об этом не спрашивала, чтобы не смущать мужа. Потому что когда он выговаривал это слово, то молодел на добрый десяток лет и на мгновение превращался в мальчика, переносясь туда, где его жизнью безраздельно управляла Царица Море со своим Супругом Солнцем, и романтика жизни еще брала верх над реальностью.
То были редкие мгновения, когда Лукас испытывал сентиментальные чувства по отношению к своему детству. А недавно он вдруг заговорил о бабушке.
– Она сшила мой первый матросский костюмчик. Мне было четыре года или, может быть, лет пять. Каждое воскресенье я надевал его, и она везла меня в бухту Лакки. Этот порт построили итальянцы, и улицы в нем, в отличие от Агии Марины, широкие и ровные. Там бабушка брала для меня напрокат велосипед, конечно трехколесный, и я целый час катался туда-сюда по набережной. Я был уверен, что мчусь быстрее ветра. Накатавшись вдоволь, я шел с бабушкой угощаться лимонадом, а потом мне чистили ботинки.
Он закрыл глаза.
– Я вспоминаю этого чистильщика всякий раз, когда мальчишки моют окна в ресторане или вытирают стойку или столы. Я делаю вид, что занят счетами, а сам сижу с закрытыми глазами и слушаю.
Он открыл глаза.
– Что тут скажешь? Когда стекла начинают визжать от чистоты, дрожь, которая пробегает у меня по спине, не идет ни в какое сравнение с теми мурашками восторга, которыми неизбежно сопровождалась чистка ботинок на Лакки.
Иоланда приписывала эти внезапные приступы ностальгии волнению, вызванному ожиданием их первого внука. Лукас вспоминал о своей бабушке, по мнению Иоланды, потому, что скоро ему самому предстояло стать дедушкой! Но два дня спустя, в гостях, Лукас, который никогда не мог удержаться на месте, услышав греческую музыку, просидел весь вечер и едва обмолвился с кем-либо словом – это он-то, кто, как большинство греков, обожал беседы с соотечественниками больше всего на свете. Иоланда то и дело косилась на своего все еще красивого супруга, обычно столь жизнерадостного и жадного до жизненных удовольствий, что не одна женщина пыталась увлечь его и увести от нее, и говорила себе: «Он столько лет хотел внука. Теперь, когда его дочь вот-вот родит, он вдруг понял, что уже не тот резвый барашек, каким был когда-то».
Небольшое происшествие, случившееся вскоре после того, как они вышли из гостей, подтвердило ее диагноз. Лукас вдруг остановился на набережной, и в его глазах промелькнула паника – он забыл, где поставил машину. В последующие дни она замечала в нем растущую ностальгию по родному острову и усмотрела в этом несомненный признак надвигающейся старости. Сперва он купил диск со старыми песнями острова Лерос и проигрывал его каждое утро, собираясь на работу. Затем, когда их дочь Ирен пришла с мужем на воскресный обед, он принес осьминога и настоял на том, чтобы продемонстрировать им, как в детстве сорок раз бил и тер его о твердую поверхность, чтобы размягчить мясо. После этой процедуры он непременно захотел поджарить осьминога, как жарили когда-то их в отцовской таверне, прежде чем подать маленькими кусочками с неизменным стаканчиком узо.
– Весь дом им провоняет, – запротестовала Иоланда.
И Лукас вынес гриль на задний двор. Был конец января, двор занесло снегом, а температура опустилась до минус пятнадцати градусов по Цельсию. Но он стоял там и жарил своего осьминога и говорил жене, смотревшей на него в окно:
– Весной я обязательно посажу здесь бугенвиллию.
Иоланда заметила, что бугенвиллия не перенесет канадскую зиму. Но он добавил упрямо:
– И еще фиговое дерево. Зачем платить девяносто девять центов за фиги? Я в жизни не платил за фиги. Просто рвал Их с деревьев сколько душе угодно. А может быть, посажу еще и миндаль.
Прежде он никогда не рассуждал так долго о деревьях и посадках. За обедом он только и толковал что о том, как пахнут жасмин, тимьян и орегано, наполняющие каждую ночь своим ароматом воздух Лероса. Можно подумать, он только что прибыл оттуда.
– И еще, конечно, море, – добавил он со вздохом. – Море…
Вот почему Иоланда не стала допытываться, когда он сказал ей, что звал во сне девочку, с которой учился в школе на Леросе. Она вообще-то любила выведывать чужие секреты, но той ночью позволила мужу снова заснуть, удовлетворившись тем, что он сказал ей правду.
6
Но красавец муж Иоланды больше не заснул. Утром на работу он ехал с тяжелой головой, полной странных мыслей. В ресторан он пришел, как всегда, раньше всех, приготовил чашку кофе и позвонил на Лерос. Чтобы узнать – вернулась ли туда Зефира или, может, сообщила свой адрес.
Сперва он набрал номер мэра, который сказал ему, что Зефира больше на Лерос не возвращалась и что ее родителей, как и родителей Лукаса, уже нет в живых. Лукас спросил, не помнит ли он, как звали первого директора психиатрической больницы в Лакки? Может быть, это как-то прольет свет на нынешнее местонахождение Зефиры.
– Он тоже скончался, – ответил мэр. – Я в курсе потому, что он два года назад приезжал сюда. Ему оставалось жить три месяца, и он хотел в последний раз увидеть Лерос.
Тогда Лукас набрал номер телефона священника. Но и папаша Нестора тоже успел умереть, зато его преемник оказался соучеником Лукаса и Зефиры.
– Еще бы я не помнил Амазонку, – сказал он. – Я мечтал о ней до самого рукоположения.
– Не присылала ли она денег на панихиду по своим родителям?
– Присылала, и чаще, чем ты.
– Так ты, значит, знаешь, где она живет?
– Она всегда присылала чек на пять долларов. Это все, что я помню.
– Хочешь сказать, что она прекратила переводить деньги?
– Да, в прошлом году деньги не пришли.
– А что это были за доллары? Канадские? Американские? Может, австралийские?
– Такие, на которые и полдюжины свечек не купить. Но поминальную службу она желала получить по полной программе. А ты знаешь, как на Леросе все подорожало? Сколько у вас в Монреале берут за панихиду?
– Не знаю. Я к этому бизнесу не имею отношения.
Лукас заключил, что Зефира тоже умерла. Причем не так давно. Значит, именно это она пыталась сообщить ему словами, появлявшимися над ее головой. «Я УЖЕ УМЕРЛА. (Поэтому она и сумела наконец-то встретиться с ним.) И хочу дать тебе шанс искупить вину». Ну, или что-то в этом духе. Разве бабушка не верила, как верили древние греки, что мертвые пользуются снами, чтобы сноситься с живыми? Мог ли он отклонить Зефирино предложение и потом снова горько сожалеть, что не сделал того, что должен был сделать?
Лукас размышлял все утро напролет с чувством, что если он откажется от предложения Зефиры, то на него неизбежно обрушится страшная кара.
В полдень, как обычно, в ресторан повалил народ, и он рад был отвлечься. К тому времени, как первая волна посетителей схлынула, предположение, что можно последовать за Зефирой во сне, поскольку бабушка верила в такую возможность, показалось ему таким нелепым, что он едва мог поверить, что недавно всерьез размышлял над ним.
– Какие только глупости не приходят в голову, – пробормотал он себе под нос. – А все привычка хвататься за соломинку. Как будто духи и призраки существуют на самом деле. Вот нелепость!
Он налил себе вина и позвонил беременной дочери – справиться о ее самочувствии. Ее голосок обычно прогонял плохие воспоминания и вызывал в памяти хорошие. И к вечеру, когда в ресторан снова стали стекаться посетители, он пришел в хорошее расположение духа и думать забыл о Зефире и ее зловещем незаконченном послании. Но когда он, собственноручно заперев ресторан, шел к автомобилю, то натолкнулся на стайку семнадцатилетних девчонок. И снова все его существование сконцентрировалось на воспоминании о давнем моменте трусости. И он подумал: «Кое-кого из мертвых мы не можем просто похоронить, прочесть краткую молитву и забыть. Если я не примирюсь с Амазонкой, ее призрак станет преследовать меня не только во сне, но и наяву. Мне будет достаточно только увидеть семнадцатилетнюю девушку, чтобы вызвать Зефиру из царства теней».
7
Домой он вернулся в таком удрученном состоянии, что Иоланда сказала решительно:
– Через месяц наступают пасхальные праздники. И пусть все монреальцы погибнут голодной смертью, но я увезу тебя на неделю на Кубу!
Лукас подумал, что едва ли выдержит еще одну неделю, а уж тем более месяц, если только не отыщет свою мучительницу и не расплатится с ней по всем счетам. Вот только как это сделать?
На следующий день у него был вид человека, которого приговорили выпить море. Куда только девалась его всегдашняя непринужденность, позволявшая персоналу ресторана чувствовать себя единой семьей, готовящей угощение для своих гостей! Ресторан всегда был для Лукаса продолжением дома, где он мог принимать друзей и за вкусным угощением занимать их беседой. Из-за этого уволившиеся официанты – большинство из них были студентами Национальной театральной школы или сидевшими без работы актерами – непременно приходили сюда снова, и не в качестве преуспевших в жизни знаменитостей, а чисто по-родственному. А Лукас был первым, кого они включали в список приглашенных на премьеру пьесы или просмотр фильма. Постоянные клиенты ресторана – а среди них были писатели, журналисты и правительственные чиновники разных рангов, за карьерами которых Лукас следил по газетам, – тоже чувствовали себя здесь частью большой и дружной семьи.
Джуди Йамада была одним из таких завсегдатаев. Антрополог по профессии, сорока лет, она приходила в «Талассу» по меньшей мере раз в месяц вместе с мужем или кем – то из коллег по университету, где читала лекции. Лукас всегда держался с ней свободно и непринужденно, как со всеми прочими. Но тем вечером он сказал ей со странным смущением:
– Древние греки верили, что умершие общаются с живыми во сне. А что в связи с этим думают, например, японцы?
Впервые за годы их знакомства Джуди отметила, что Лукас выглядит этим вечером полностью на свой возраст. Но она ничего не стала говорить по этому поводу, а просто сказала:
– Во все века отношение к снам было более-менее одинаковым у разных народов. Есть мир живых, и есть мир мертвых, и между ними сознание спящего человека образует мост, где они каждую ночь встречаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Но теперь Лукас был уже немолод и немного разбирался в жизни. Весь последующий день его не отпускало чувство стыда. Он твердил себе, что это был всего лишь сон, но успокоиться не мог. Чтобы избавиться от неприятного осадка, он подумывал о том, чтобы поделиться с кем-нибудь своей мукой – все равно с кем! Но ему было так стыдно за то, что он сделал в свои семнадцать, что даже сейчас, в пятьдесят восемь, он так и не решился об этом заговорить. И пришел к заключению, что одержим одной из навязчивых идей, над которыми те, кто от них не страдал, просто смеются. Он решил, что обречен нести свою тайну в одиночестве.
Следующим вечером, ложась в супружескую кровать, он пообещал себе, что ни за что не проснется, если Зефира появится снова. И стал ждать, чтобы его впустили к ней через дверь, которая существует только во сне.
4
Зефира появилась спустя восемь дней. В течение этих бесконечных восьми дней Лукас каждое утро просыпался и каждый вечер засыпал с мыслью об Амазонке.
Она появилась на набережной, очень напоминавшей набережную Монреаля в выходные: изобиловавшую гуляющими парочками, подростками на роликах и скейтбордах, уличными музыкантами, фокусниками и художниками. У многих были панковские прически, собачьи ошейники и ботинки на шипах; кольца и огромные английские булавки свисали со всевозможных частей их тел, густо покрытых затейливой татуировкой, словно восточные ковры узором.
«Надо же, как изменился Лерос!» – подумал Лукас, решив, что он снова на родном острове.
Зефира сидела за партой, похожей на школьную. Ей снова было семнадцать лет, распущенные волосы свободно падали на плечи, и вокруг нее собралась толпа, наблюдавшая, как она пишет что-то в тетради.
Девушка писала медленно, с неземным блаженством на лице, словно на нее снизошло просветление. Когда она оторвала карандаш от тетрадки, написанное ею слово появилось в воздухе над ее головой:
«Я»
Толпа ахнула. И тут лее разразилась бурными аплодисментами. Девушка поклонилась, отбросила с лица непослушный локон и снова нагнулась к тетради. Толпа в безмолвном изумлении следила, как она медленно и старательно, с прилежанием отличницы выводит следующую букву:
«У»
Снова грянули аплодисменты. Маленькие дети, не умеющие читать, заскучали и хотели было отойти, но взрослые шикнули на них. Лукасу ужасно хотелось заговорить с Зефирой. Но кольцо зрителей становилось плотнее, подходили новые люди, и он не хотел портить им забаву. Он решил подождать, пока девушка не закончит свое представление, и перевел взгляд на пространство над ее головой.
«ЖЕ»
Толпа снова ахнула.
«Я УЖЕ», – восхищенно забормотали люди и захлопали в ладоши.
«Я УЖЕ…» – что?» – подумал Лукас.
Девушка снова склонилась над тетрадкой, а толпа снова замерла в оцепенении, благоговейно ожидая появления новых букв. И Лукас тоже ждал затаив дыхание, чем закончится предложение, как если бы оно было адресовано только ему одному.
И тут появился Нестор. Как и Зефира, он выглядел точь-в-точь как тогда, когда Лукас видел его в последний раз. За правым ухом у него торчала веточка базилика. Он показывал на Лукаса пальцем, а рядом с ним стояла мать Лукаса. Пока этот внук дьявола усмехался с самодовольным видом, словно наконец-то сумел отомстить Лукасу за то, что тот напихал ему когда-то в рот песка, она сказала своему сыну, едва сдерживая гнев:
– Вот ты, оказывается, где, кретин безмозглый! Все за ней бегаешь. Харон бы ее поскорее прибрал! Но сперва я ее убью и скорее пойду в ад, чем позволю ей тебя заполучить. Пусть у нее в трусах будет столько червей, сколько я пролила слез из-за этой потаскухи, укравшей у меня сына.
Лукас почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и проснулся. Жена мирно спала рядом, как обычно свернувшись калачиком.
К счастью, уже светало. Лукас осторожно вылез из постели, чтобы не потревожить жену. Пошел на кухню и приготовил себе кофе, кляня на чем свет бывшего одноклассника за то, что тот притащил на набережную его мать и вынудил его снова бросить Зефиру. Затем закурил сигарету и задумался – что именно писала Зефира? Предназначалось ли послание ему? Если да, как она собиралась его закончить?
Ах, если бы не вмешалась мать! Все эти годы он часто думал о бабушке, изредка об отце и никогда о матери.
– Вот уж выбрала она подходящий момент, ничего не скажешь, – пробормотал он. – Надеюсь, завтра она не явится.
5
На другую ночь едва Лукас заснул, как Иоланда, жена, разбудила его вопросом, все ли с ним в порядке. Она сказала, что он стонал во сне и выкрикивал какое-то имя. Лукас проглотил слюну и в смятении спросил, что за имя он выкрикивал.
– Зефира. Кто это такая?
– Одна девочка из школы, где я учился, на Леросе.
Иоланда не стала выспрашивать подробности. Она была гречанкой по рождению, но выросла в Монреале и сейчас преподавала историю в средней школе. Впервые она услышала о Леросе в конце шестидесятых, учась в колледже, когда греческая хунта превратила остров в исправительную колонию для сторонников левых взглядов и прочих диссидентов. В то время она еще не встретила Лукаса, поэтому ей пришлось искать информацию об острове в книгах. Там говорилось, что Лерос претендует на известность, по легенде считаясь владениями Артемиды, богини охоты, и также имеет отношение к Аполлону, символу Солнца, являясь символом Луны. Но на острове не осталось не то что ни одного храма, могущего заинтересовать туристов, но даже и развалин.
В восьмидесятых годах название «Лерос» снова замелькало в газетных заголовках, и снова по причине, которой даже самые ярые патриоты из его жителей не могли гордиться.
Причиной скандала послужил документальный фильм, показанный по американскому телевидению в программе новостей «60 минут», раскрывший миру жуткие средневековые условия, в которых содержались обитатели психиатрической больницы, и доказавший факт исчезновения трех миллионов долларов, выданных Европейским союзом на ее реконструкцию. Иоланда пришла к выводу, что муж имеет веские причины избегать упоминаний о родном острове и не дать его название ресторану. В этом он был не похож на большинство греков и прочих эмигрантов, которые, пав жертвами заблуждений или ностальгии, искренне считали небесной обителью ад, выходцами из которого были.
Заведение Лукаса носило название «Таласса». В честь моря. Поскольку в ресторане подавали блюда из морепродуктов и поскольку это слово, одно из самых древних в греческом языке, казалось ему удивительно красивым.
Таласса!
Он всегда произносил его по слогам. Намеренно ли? Иоланда никогда об этом не спрашивала, чтобы не смущать мужа. Потому что когда он выговаривал это слово, то молодел на добрый десяток лет и на мгновение превращался в мальчика, переносясь туда, где его жизнью безраздельно управляла Царица Море со своим Супругом Солнцем, и романтика жизни еще брала верх над реальностью.
То были редкие мгновения, когда Лукас испытывал сентиментальные чувства по отношению к своему детству. А недавно он вдруг заговорил о бабушке.
– Она сшила мой первый матросский костюмчик. Мне было четыре года или, может быть, лет пять. Каждое воскресенье я надевал его, и она везла меня в бухту Лакки. Этот порт построили итальянцы, и улицы в нем, в отличие от Агии Марины, широкие и ровные. Там бабушка брала для меня напрокат велосипед, конечно трехколесный, и я целый час катался туда-сюда по набережной. Я был уверен, что мчусь быстрее ветра. Накатавшись вдоволь, я шел с бабушкой угощаться лимонадом, а потом мне чистили ботинки.
Он закрыл глаза.
– Я вспоминаю этого чистильщика всякий раз, когда мальчишки моют окна в ресторане или вытирают стойку или столы. Я делаю вид, что занят счетами, а сам сижу с закрытыми глазами и слушаю.
Он открыл глаза.
– Что тут скажешь? Когда стекла начинают визжать от чистоты, дрожь, которая пробегает у меня по спине, не идет ни в какое сравнение с теми мурашками восторга, которыми неизбежно сопровождалась чистка ботинок на Лакки.
Иоланда приписывала эти внезапные приступы ностальгии волнению, вызванному ожиданием их первого внука. Лукас вспоминал о своей бабушке, по мнению Иоланды, потому, что скоро ему самому предстояло стать дедушкой! Но два дня спустя, в гостях, Лукас, который никогда не мог удержаться на месте, услышав греческую музыку, просидел весь вечер и едва обмолвился с кем-либо словом – это он-то, кто, как большинство греков, обожал беседы с соотечественниками больше всего на свете. Иоланда то и дело косилась на своего все еще красивого супруга, обычно столь жизнерадостного и жадного до жизненных удовольствий, что не одна женщина пыталась увлечь его и увести от нее, и говорила себе: «Он столько лет хотел внука. Теперь, когда его дочь вот-вот родит, он вдруг понял, что уже не тот резвый барашек, каким был когда-то».
Небольшое происшествие, случившееся вскоре после того, как они вышли из гостей, подтвердило ее диагноз. Лукас вдруг остановился на набережной, и в его глазах промелькнула паника – он забыл, где поставил машину. В последующие дни она замечала в нем растущую ностальгию по родному острову и усмотрела в этом несомненный признак надвигающейся старости. Сперва он купил диск со старыми песнями острова Лерос и проигрывал его каждое утро, собираясь на работу. Затем, когда их дочь Ирен пришла с мужем на воскресный обед, он принес осьминога и настоял на том, чтобы продемонстрировать им, как в детстве сорок раз бил и тер его о твердую поверхность, чтобы размягчить мясо. После этой процедуры он непременно захотел поджарить осьминога, как жарили когда-то их в отцовской таверне, прежде чем подать маленькими кусочками с неизменным стаканчиком узо.
– Весь дом им провоняет, – запротестовала Иоланда.
И Лукас вынес гриль на задний двор. Был конец января, двор занесло снегом, а температура опустилась до минус пятнадцати градусов по Цельсию. Но он стоял там и жарил своего осьминога и говорил жене, смотревшей на него в окно:
– Весной я обязательно посажу здесь бугенвиллию.
Иоланда заметила, что бугенвиллия не перенесет канадскую зиму. Но он добавил упрямо:
– И еще фиговое дерево. Зачем платить девяносто девять центов за фиги? Я в жизни не платил за фиги. Просто рвал Их с деревьев сколько душе угодно. А может быть, посажу еще и миндаль.
Прежде он никогда не рассуждал так долго о деревьях и посадках. За обедом он только и толковал что о том, как пахнут жасмин, тимьян и орегано, наполняющие каждую ночь своим ароматом воздух Лероса. Можно подумать, он только что прибыл оттуда.
– И еще, конечно, море, – добавил он со вздохом. – Море…
Вот почему Иоланда не стала допытываться, когда он сказал ей, что звал во сне девочку, с которой учился в школе на Леросе. Она вообще-то любила выведывать чужие секреты, но той ночью позволила мужу снова заснуть, удовлетворившись тем, что он сказал ей правду.
6
Но красавец муж Иоланды больше не заснул. Утром на работу он ехал с тяжелой головой, полной странных мыслей. В ресторан он пришел, как всегда, раньше всех, приготовил чашку кофе и позвонил на Лерос. Чтобы узнать – вернулась ли туда Зефира или, может, сообщила свой адрес.
Сперва он набрал номер мэра, который сказал ему, что Зефира больше на Лерос не возвращалась и что ее родителей, как и родителей Лукаса, уже нет в живых. Лукас спросил, не помнит ли он, как звали первого директора психиатрической больницы в Лакки? Может быть, это как-то прольет свет на нынешнее местонахождение Зефиры.
– Он тоже скончался, – ответил мэр. – Я в курсе потому, что он два года назад приезжал сюда. Ему оставалось жить три месяца, и он хотел в последний раз увидеть Лерос.
Тогда Лукас набрал номер телефона священника. Но и папаша Нестора тоже успел умереть, зато его преемник оказался соучеником Лукаса и Зефиры.
– Еще бы я не помнил Амазонку, – сказал он. – Я мечтал о ней до самого рукоположения.
– Не присылала ли она денег на панихиду по своим родителям?
– Присылала, и чаще, чем ты.
– Так ты, значит, знаешь, где она живет?
– Она всегда присылала чек на пять долларов. Это все, что я помню.
– Хочешь сказать, что она прекратила переводить деньги?
– Да, в прошлом году деньги не пришли.
– А что это были за доллары? Канадские? Американские? Может, австралийские?
– Такие, на которые и полдюжины свечек не купить. Но поминальную службу она желала получить по полной программе. А ты знаешь, как на Леросе все подорожало? Сколько у вас в Монреале берут за панихиду?
– Не знаю. Я к этому бизнесу не имею отношения.
Лукас заключил, что Зефира тоже умерла. Причем не так давно. Значит, именно это она пыталась сообщить ему словами, появлявшимися над ее головой. «Я УЖЕ УМЕРЛА. (Поэтому она и сумела наконец-то встретиться с ним.) И хочу дать тебе шанс искупить вину». Ну, или что-то в этом духе. Разве бабушка не верила, как верили древние греки, что мертвые пользуются снами, чтобы сноситься с живыми? Мог ли он отклонить Зефирино предложение и потом снова горько сожалеть, что не сделал того, что должен был сделать?
Лукас размышлял все утро напролет с чувством, что если он откажется от предложения Зефиры, то на него неизбежно обрушится страшная кара.
В полдень, как обычно, в ресторан повалил народ, и он рад был отвлечься. К тому времени, как первая волна посетителей схлынула, предположение, что можно последовать за Зефирой во сне, поскольку бабушка верила в такую возможность, показалось ему таким нелепым, что он едва мог поверить, что недавно всерьез размышлял над ним.
– Какие только глупости не приходят в голову, – пробормотал он себе под нос. – А все привычка хвататься за соломинку. Как будто духи и призраки существуют на самом деле. Вот нелепость!
Он налил себе вина и позвонил беременной дочери – справиться о ее самочувствии. Ее голосок обычно прогонял плохие воспоминания и вызывал в памяти хорошие. И к вечеру, когда в ресторан снова стали стекаться посетители, он пришел в хорошее расположение духа и думать забыл о Зефире и ее зловещем незаконченном послании. Но когда он, собственноручно заперев ресторан, шел к автомобилю, то натолкнулся на стайку семнадцатилетних девчонок. И снова все его существование сконцентрировалось на воспоминании о давнем моменте трусости. И он подумал: «Кое-кого из мертвых мы не можем просто похоронить, прочесть краткую молитву и забыть. Если я не примирюсь с Амазонкой, ее призрак станет преследовать меня не только во сне, но и наяву. Мне будет достаточно только увидеть семнадцатилетнюю девушку, чтобы вызвать Зефиру из царства теней».
7
Домой он вернулся в таком удрученном состоянии, что Иоланда сказала решительно:
– Через месяц наступают пасхальные праздники. И пусть все монреальцы погибнут голодной смертью, но я увезу тебя на неделю на Кубу!
Лукас подумал, что едва ли выдержит еще одну неделю, а уж тем более месяц, если только не отыщет свою мучительницу и не расплатится с ней по всем счетам. Вот только как это сделать?
На следующий день у него был вид человека, которого приговорили выпить море. Куда только девалась его всегдашняя непринужденность, позволявшая персоналу ресторана чувствовать себя единой семьей, готовящей угощение для своих гостей! Ресторан всегда был для Лукаса продолжением дома, где он мог принимать друзей и за вкусным угощением занимать их беседой. Из-за этого уволившиеся официанты – большинство из них были студентами Национальной театральной школы или сидевшими без работы актерами – непременно приходили сюда снова, и не в качестве преуспевших в жизни знаменитостей, а чисто по-родственному. А Лукас был первым, кого они включали в список приглашенных на премьеру пьесы или просмотр фильма. Постоянные клиенты ресторана – а среди них были писатели, журналисты и правительственные чиновники разных рангов, за карьерами которых Лукас следил по газетам, – тоже чувствовали себя здесь частью большой и дружной семьи.
Джуди Йамада была одним из таких завсегдатаев. Антрополог по профессии, сорока лет, она приходила в «Талассу» по меньшей мере раз в месяц вместе с мужем или кем – то из коллег по университету, где читала лекции. Лукас всегда держался с ней свободно и непринужденно, как со всеми прочими. Но тем вечером он сказал ей со странным смущением:
– Древние греки верили, что умершие общаются с живыми во сне. А что в связи с этим думают, например, японцы?
Впервые за годы их знакомства Джуди отметила, что Лукас выглядит этим вечером полностью на свой возраст. Но она ничего не стала говорить по этому поводу, а просто сказала:
– Во все века отношение к снам было более-менее одинаковым у разных народов. Есть мир живых, и есть мир мертвых, и между ними сознание спящего человека образует мост, где они каждую ночь встречаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17