Звездочет и его отец снова вместе пускаются в путь по жизни, которая для них ассоциируется с гомоном кадисских улочек.
– Сейчас, когда ты знаешь, чем я зарабатываю на жизнь, я хочу попросить у тебя об одном одолжении, – говорит ему Великий Оливарес. – Расскажи мне все, что ты знаешь о Пауле Винтере.
– Что он все время торчит в «Атлантике».
– Да, но я уверен, что ты не раз заставал его пьяным. Скорее всего, он сболтнул что-нибудь, что может оказаться для меня интересным. Он сейчас главный противник Фракмана.
– Не знаю, – отвечает Звездочет, хмуря брови. – Он не прозрачный. Я не могу видеть его насквозь.
Фридрих и Звездочет совершают это открытие случайно, на одной из кадисских улиц в час сиесты. В Испании всегда, когда кто-нибудь работает, вокруг него собирается кружок болельщиков; на этот раз происходит то же самое, и мальчики приближаются, чтоб взглянуть, что происходит. Но ничего интересного увидеть нельзя, потому что рабочие скрыты брезентовой палаткой с надписью «Телефоны», которую они натянули над коммутационным колодцем на линии. Стоит невыносимая жара, а у Фридриха дрожат колени.
– Здесь пахнет немецкой полицией, – утверждает он.
– Пахнет жженым кабелем, – уточняет Звездочет. – Идем, чинят телефоны, которые почти никогда не работают.
Но Фридрих не может оторвать глаз от палатки. Внутри ее техники, похоже, очень заняты. Материя натягивается на их телах.
– Дай мне открыть палатку. Я задыхаюсь, – умоляет голос с иностранным акцентом.
– Открывай, если это вопрос жизни и смерти.
На этот раз, услышав голос отвечающего, вздрагивает Звездочет. Потные руки раздвигают полог, и становится видно, как внутри палатки человек, обнаженный по пояс, возится со странным аппаратом, присоединенным к кабелям. Его толстый загривок покачивается из стороны в сторону в такт со стрелочкой на экране. Рядом с ним Пауль Винтер чертит зелеными чернилами линии на плане города.
Он рассказывает это отцу – они сидят закрывшись в башенке, – отец, слушая его, машинально рисует голубя. Другая его рука, без костей и без контуров, невидимая, лежит на столе, полная тайных жестов и желаний, сплетая иную реальность, которая называется интуицией артиста.
– Обрати внимание, сын: я нарисовал голубя. Потому что аппарат, с которым возился Пауль Винтер, был гониометр, а это значит, что он хочет вычислить наш передатчик. Но он не знает, что для иллюзиониста реальность начинается тогда, когда исчезают видимости, которые маскируют мир.
Они прибывают в занавешенных бельгийских клетках. Их привозит женщина с персиковыми волосами, которая побывала в Гибралтаре и возвращается со всем необходимым для того, чтобы отправлять по ту сторону демаркационной линии информацию о движении немецких кораблей и агентов гестапо и абвера. Этот план изобрел Великий Оливарес, чтобы вражеские службы не обнаружили передатчик, но истинная причина кроется в том, что его раздражает прерывистый треск морзянки, который вдруг неожиданно раздается в башне, и ему скучно писать письма без букв и бумаги, выбивая в воздухе: «NSSA. Военное министерство. Гибралтар. Говорит Фракман».
Поэтому в башне завелись эти трепещущие существа, огласившие ее хлопаньем крыльев.
– Эта порода тоже моногамная, – удивляется Великий Оливарес. – Кто бы мог подумать об этих путешественниках.
У него есть опыт обращения с голубями. Он знает их манеры, их слабости, их капризы плохо воспитанных барышень. Но прежние его голуби, которым всегда посвящался номер в его фантастических спектаклях, были белоснежными. Почтовые голуби другие. У них маленькая головка и короткие лапки, выпяченная грудная кость и развитые грудные мышцы, широкие крылья, перья более гладкие и прижатые, на клюве наросты, похожие на заячью губу, а в глазках по две концентрические окружности: невозмутимое белое узенькое колечко и желтое пятно, полыхающее вокруг зрачка.
Первое, что он делает, – отводит, а потом резко отпускает им крылья.
– Видишь? Они захлопываются, как на пружинах. Это знак, что они хорошие летуны и готовы облететь всю вселенную.
Квартира пропитывается резким птичьим запахом. Пол в башне посыпают песком с примесью щепотки серы – из той, что удалось сгрузить с «Ромэу», – которую до сих пор продолжают выжигать возле набережной.
Через несколько дней Дон тоже проникается к ним любовью. Когда она приходит провести ночь с Великим Оливаресом, она доставляет ему удовольствие тем, что раздевается в башне до пояса и насыпает себе на соски немного зерен, чтоб голуби садились ей на грудь. Иногда голуби планируют на пол в поисках упавших зерен, и маленький ураган, устраиваемый ими, поднимает ей юбку, открывая устойчивые колонны ног, возносящиеся в голубое небо трусов, перечеркиваемое взмахами крыльев. В конце концов голуби заслоняют ее всю, и тогда Великий Оливарес обезумевает. Чтобы добраться до нее, надо проникнуть в самую глубину мягкого теплого облака живых перьев. Для Звездочета эта потрясающая картина двух тел, освободившихся от законов анатомии и слившихся с живым и бесформенным ворохом голубей, превращается в образ самой любви. Потому что любить – это как проникать на небо. Когда его отец и Дон вытягиваются на каменной скамье возле цинковых кормушек, стая, не переставая бить крыльями, располагается на них, полностью их закрывая, и курлыканье влюбленных сливается с голубиным воркованием.
В одну из этих счастливых ночей, выйдя из облака, Великий Оливарес созерцает море с высоты башни с живым ощущением ностальгии по только что пережитому счастью. Он застывает от удивления, увидев, что с итальянского судна «Фульгор» спускают корзины фруктов на немецкую подлодку, только что появившуюся на водной поверхности, залитой луной.
На кусочке тончайшей рисовой бумаги он начинает писать: «Фракман – военному министерству. Гибралтар. Как всегда, ключ к разгадке – под самым носом. Я уверен, что „Фульгор", итальянский танкер, укрывшийся в Кадисе с началом военных действий, представляет собою плавбазу, снабжающую горючим, амуницией и провиантом субмарины „оси", а также служит базой для диверсий против английских торговых судов». Он берет ость птичьего пера, засовывает бумагу, свернутую в плотную трубочку, внутрь и залепляет концы воском. Потом он берет в охапку голубя, сидящего на лбу спящей женщины. Связывает его платком, чтоб он не трепыхался, и обследует его лапки и крылья. Убедившись, что выбранный им экземпляр здоров и силен, он привязывает трубочку шелковой ниткой к одному из молодых перьев хвоста. Затем он ждет рассвета у открытого окна, грея озябшие от ночной прохлады руки о теплое тело голубя. Он отпускает его в первый утренний луч, предварительно окропив настоем табака и мочи, чтоб отпугивать хищников, и долго еще смотрит в ту сторону неба, где исчезла птица.
В следующие недели Великий Оливарес забавляется, наблюдая, как немцы удваивают свои усилия, пытаясь локализовать передатчик. Их вывело из себя, что кто-то информировал англичан о деятельности «Фульгора» и о передвижениях субмарин. Раздражение читается в глазах Винтера, когда он спускается по истертой лесенке в колодец телефонной линии и когда зажигает сигарету, чтоб передохнуть между очередными неудачами. Великий Оливарес совершенно спокоен с тех пор, как удостоверился, что голуби передают его депеши быстро и надежно. Его подзорная труба наведена на «Фульгор»; он продолжает пить пиво с немецкими моряками по портовым барам, но уже без прежнего азарта, даже с определенной скукой: его ежедневные сообщения – это уже чуть ли не бюрократическая рутина. «Сегодня пришел пополнять запасы „У-28", испанский лихтер с испанской командой, и под руководством испанского офицера передал на борт «Фульгора» итальянские торпеды из арсенала Ла-Карраки, куда раньше они были доставлены военным испанским кораблем „Юпитер"».
В любом случае его страсть направлена не только на сочинение сообщений. Дон проводит в башне долгие часы, их любовные утехи ничем не отличаются от голубиных. Они ведут ту же жизнь, что и птицы. Соединяются в гнезде на соломе, траве, земле, панцирях каракатиц, гальке, кусочках каменной соли, семечках конопли, горохе. Уже давно они захоронили передатчик в нескольких километрах от города, под кучей камней, у подножия дикой оливы. Ничто не мешает их ненасытной страсти, которая замирает на мгновение, лишь когда трещит голубиное яйцо и появляется птенец в желтом пуху.
Великий Оливарес научился изготовлять «порто-флип» и подает его Дон в грязной кастрюльке без эмали – такой же, какие служат поилками для птиц. Но даже несмотря на это, она время от времени внезапно покидает его, чтобы в какой-нибудь новой таверне дать своей страсти пожирать себя, и чтобы напиваться в одиночку, и чтобы ожидать неизвестно чего. Она говорит, что без этих моментов разлуки и дистанции не может думать о нем и оценить степень их любви. В таких случаях она оставляет дверь открытой и кричит с лестничной площадки: я ухожу, чтоб влюбиться в тебя еще больше, чтоб соскучиться по тебе!
В тот ветреный неуютный вечер отец и сын остаются в башне вдвоем. Великий Оливарес немного стесняется разыгрывать перед Звездочетом шпиона. Поэтому он прекращает свое наблюдение за «Фульгором» и заводит беседу о том, как чудесно было бы перекрасить воюющий мир, используя в качестве кисти взмахи крыльев летящего голубя. Внезапно голуби устраивают переполох. К счастью, Великий Оливарес закрылся на замок, и группа людей, ворвавшаяся на лестницу, вынуждена задержаться по ту сторону двери.
– Открой дверь, Оливарес! Ты не можешь убежать! Мы тебя накрыли!
Вопли пугают птиц. Великий Оливарес узнает тонкий и в то же время высокомерный голосок Себастьяна Пайядора, вдовца Инохосы.
– Ты смог провести немцев, но меня не проведешь! Я такой же маг, как ты, и сразу заподозрил твоих голубей. Тебя расстреляют как шпиона, Оливарес!
Через глазок просматривается его черный костюм, шляпа, фатовски сдвинутая на брови, и пижонская бабочка на кадыке. Он пришел в сопровождении шести мрачных жандармов в серых облегающих формах нового корпуса полиции, который только что организован под присмотром Генриха Гиммлера на смену старым полицейским. Лицо Великого Оливареса рухнуло.
– Это просто неприлично, что такой простак поймал меня на моем трюке, – говорит он сыну.
В беспорядке, который царит в башне, превращенной в голубятню, он разыскивает один из сундуков, наполненных воспоминаниями и приспособлениями, оставшимися от его сценической жизни. Он открывает его в клубе меланхолической пыли и вынимает черный плащ и шляпу с высокой тульей.
– Слушай, Пайядор, сегодня ты научишься кое-чему важному.
– Хватит уже, Оливарес! Будем ломать дверь.
– Научишься истине: для мага нет ничего невозможного.
– Мы знаем, что твой сын с тобой. Не делай глупостей! Сдавайся! Мы не хотим, чтоб с парнем случилось что-нибудь плохое.
К Великому Оливаресу возвращается его обычное красноречие, которым он всегда украшал свои выступления, дополняя его выразительными жестами.
– У меня здесь есть, Пайядор, волшебный плащ Гудини! Сейчас я в него завернусь!
– Открывай же наконец!
– Ты говоришь, что ты маг, – так входи же, если можешь, продажная душа! Представление совершенно бесплатное. Увидишь самое небывалое чудо, какого никогда не видели твои замусоренные глаза неудавшегося мага.
Прежде чем жандармы вышибли дверь, Великий Оливарес поставил в центре башни табуретку и взобрался на нее. Он просит Звездочета дать ему две жерди, на которые опирается локтями. Его культя висит безучастно. Когда дверь начинает поддаваться ударам, он отталкивает ногой табуретку и какое-то мгновение держится в воздухе, опершись на жерди. Но он отбрасывает их тоже и зависает безо всякой опоры в полуметре от пола. Черный плащ полностью закрывает его тело, которое начинает величественно подниматься, вливаясь в поток лучей, проникающих через окно в крыше, в то время как губы произносят: «Прощай, сын!» – а жандармы наводняют комнату.
– Чертов Оливарес! Не валяй дурака! Спускайся немедленно оттуда! – кричит дон Себастьян Пайядор.
Но Великий Оливарес уже пересек оконный проем, и его плащ колышется в дыре под натиском восточного ветра. Дон Себастьян Пайядор подскакивает, хватает край плаща и дергает. Пустой плащ оседает ему на голову, а глазам открывается квадрат солнечно-голубого неба, в который улетают голуби.
– Помогите мне подняться! Проклятие! – приказывает он своим.
Двое жандармов берутся за руки, и дон Себастьян Пайядор неуклюже протискивается до пояса в окошко и оглядывает двускатную крышу.
– Чертов Оливарес! – воет он. – Здесь никого нет! Как он это сделал? Спускайте меня сейчас же! Проклятие!
17
Когда падает пустой плащ, Звездочет чувствует, что в воздухе бесследно растворяется часть его жизни. В открытом окне все свершившееся не оставило и следа, кроме, может быть, тончайшей смеси пустоты и света. Восточный ветер терзает ставни, они открываются и закрываются, как бы подчеркивая таким способом очевидность исчезновения. Пока жандармы обыскивают комнату, дон Себастьян Пайядор, вдовец Инохосы, смотрит растерянно и уязвленно на плащ, лежащий горкой у табуретки, как труп, и на два шеста. Лоб его наморщен, а один глаз полузакрыт – он выглядит побитым, будто ему хорошо досталось в недавней драке. Хотя Звездочет ощущает угрозу в этом взгляде, постепенно меняющем выражение ошеломленности на гнев, ему хочется смеяться – от удовольствия, которое он испытал, принимая участие в сказочном бегстве отца, и от сладостного сопереживания отцовской свободе.
Полицейские беспорядочно двигаются по комнате посреди испуганного кудахтанья голубиных самок, сидящих, опустив крылья, на яйцах. Только они и не улетели. Один из жандармов двумя пальцами берет яйцо и рассматривает на свет темное пятно, в котором различимы тонкие нити кровеносных сосудов. Самка кружится возле него, не зная, что делать. Полицейские тоже не знают, что предпринять. Их тянет переброситься шутками по поводу всего случившегося, но убитый вид дона Себастьяна Пайядора, с которого, кажется, с живого содрали кожу, лишает их охоты веселиться.
– Ты остался сиротой, паршивец, – злобно бурчит дон Себастьян Пайядор, – твой папаша тебя бросил.
Звездочет в этот момент слишком переполнен ощущением чуда, чтоб поддаваться унынию. Ясно, что Великий Оливарес вернется. После войны в Кадисе много осиротевших или брошенных ребят, но ни у кого из них отец не исчезал еще таким прекрасным способом – поднявшись в небо. Конечно, отец его не был чересчур откровенен с ним по поводу своих планов на будущее. Растворившись в пустоте, он лишь прошептал: «Прощай, сын!» – и даже не бросил Звездочету прощального взгляда: лицо его было закрыто краем черного плаща, а шляпа с высокой тульей нахлобучена по самые брови. Но что может быть лучшим обещанием, чем этот несравненный жест отделения от земли и воспарения, освобождения от всех сил, что пригибают человека долу; чем этот насмешливый кукиш своре преследователей?…
– Я знаю, как он это сделал, – врет дон Себастьян Пайядор полицейским.
Потом он хватает Звездочета за подбородок. Даже прикосновение пальцев дона Себастьяна Пайядора не может разрушить очарование сна, ворвавшегося в реальность.
Потеря отца, которая для любого мальчика – горькая катастрофа, для Звездочета превратилась в сказочное происшествие. Он бестрепетно выдерживает направленный на него взгляд, хотя лицо дона Себастьяна Пайядора, вдовца Инохосы, искажено судорогой злобы и пульсирует, как осиный рой, на фоне клочка кадисского неба, где свершилось небывалое чудо.
– Сейчас я пойду с этими, – добавляет он, не отпуская подбородка Звездочета, – потому что надо его поймать. Но я вернусь за тобой. Ты теперь сирота, и место тебе в приюте.
Звездочет не слишком обеспокоен. Он знает, что реальность всегда прячет и таит одну из своих рук, привлекая все внимание к другой, чтобы безнаказанно делать свои трюки.
Он видел ее уже много раз. Он видел в ней уже много разных женщин. Но сейчас, в пустоте квартиры, перед ним садится незнакомка. Дон приходит наутро после кошмарной ночи, во время которой Звездочет встает тысячу раз, чтобы еще и еще раз крутануть маховик странного механизма, прикрепленного балкой к табуретке, с которой взлетел его отец, и этот механизм поднимает в воздух пустой пыльный плащ, который никто не потрудился убрать. Раскрытие тайны трюка ему неприятно. Его банальность очевидна. И он начинает подозревать, что лишился части своей жизни, потому что отец его сотворил вокруг себя собственную реальность, и без его присутствия она испарилась в воздухе, или, грубо говоря, разрушилась.
Для Звездочета это была ночь размышлений. Его наивные детские иллюзии боролись за существование, столкнувшись с желаниями подростка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27