— Почему ты перегородил нам дорогу?
Сталкер отступил на шаг. Какой он грязный, подумала Лина, глядя на его почерневшие руки и босые ноги.
Он что—то пробормотал.
Мэдди наклонилась к нему:
— Что?
Снова бормотание.
Каспар вылез из кабины и направился к ним, сжав кулаки.
— Он говорит, что у него закончилась еда, — сказала Мэдди. — Ты давно не ел?
Сталкер уставился на свои грязные руки.
— Три дня, — прохрипел он. — Только крошки… Три дня.
— Уж не думаешь ли ты, что мы снабдим тебя едой? — фыркнул Каспар.
— Мы можем дать ему пару пирожков, — возразила Мэдди.
Каспар побагровел.
— Нет, не можем, — отрезал он. — У нас важ ная миссия. Нам самим нужна еда!
Лина сочла его слова неразумными.
— Он может взять один из моих пирожков, — сказала она.
Каспар повернулся к ней:
— Нет. Тебе понадобятся силы.
— Ты ведешь себя нелепо, — в отчаянии произнесла Мэдди.
Каспар толкнул ее.
— Быстро в грузовик! А ты, — он повернулся к сталкеру, — убери свою колымагу с дороги, если хочешь остаться в живых.
Сталкер издал звук, какого Лина никогда не слышала, — он захрипел, словно выпустил в лицо Каспара струю огня. Потом развернулся, поплелся к своему грузовику, дернул за поводья, и бык оттащил грузовик в сторону, чтобы Каспар мог проехать.
— Нечего тебе ходить в сталкерах, если не можешь прокормить себя! — крикнул Каспар, проезжая мимо, и щелкнул кнутом.
Лина забралась в ящик и сидела уткнув лицо в колени. Голодный грязный сталкер ужаснул ее. Как он мог дойти до такого состояния? Или он сошел с ума? Но Каспар мог дать ему что—нибудь из еды, ведь мог? Или у них у самих осталось очень мало еды? Желудок сводило судорогой, ее мутило. Но Лина не могла понять отчего — от голода или от пережитого ужаса?
В ту ночь Лина проснулась и услышала, как нервно всхрапывают быки и что—то скрипит. Но потом все стихло, и она вновь заснула. А утром Мэдди обнаружила, что их ограбили.
— Ну и ну! — вырвалось у нее, когда она открыла сундук с едой. — Вы только посмотрите!
— Что такое? — спросил Каспар.
— Кто—то залезал в наш сундук с едой. Хотелось бы знать, кто?
Каспар вскочил:
— В наш сундук с едой?
— Взяли немного — три или четыре пирожка. И кое—что оставили.
Каспар залез в кузов. Заглянув в сундук, он в ярости разразился бранью. Лина вылезла из—под одеяла:
— Что случилось?
— Наш вчерашний незнакомец нанес нам визит, — ответила Мэдди. — Мы не дали ему то, что он хотел, так он взял сам. И нам оставил небольшой подарок.
— Что оставил?
— Похоже на грязь, — ответила Мэдди, поморщившись. — Думаю, он вывалил мешок грязи. Возможно, с бычьим навозом.
— Этот скунс! — бушевал Каспар. — Эта мерзкая крыса!
— По—моему, вчера тебе следовало дать ему пару пирожков, — заметила Мэдди.
— Меня не интересует твое мнение, — отрезал Каспар.
— Тем не менее тебе придется меня выслушать. — Мэдди вдруг разозлилась. — За какие—то две минуты ты превратил безумного старика во врага. Это твоя работа. И ты постоянно это делаешь! Встречаешь каждого человека в штыки, и в результате все становятся тебе врагами, даже если поначалу не хотели с тобой враждовать.
— Это мой принцип — готовность к защите, — хмурясь, буркнул Каспар. — В любой момент.
— Отлично. И теперь благодаря твоей принципиальности мы лишились еды. — Она закрыла сундук и встала. В ее взгляде читалось презрение. — Если спросишь меня, я скажу, что наилучшая защита — превращать врагов в друзей.
— Я тебя не спрашиваю, — фыркнул Каспар.
На четвертый день они час за часом поднимались в гору. Стояла жуткая жара. Они с трудом нашли воду на дне глубокой долины. Потея и жадно ловя ртом воздух, они карабкались по крутому склону с полными ведрами, чтобы вылить их в чан и дать быкам напиться.
А потом продолжили подъем и лишь под вечер добрались до гребня. Измученная жарой, Лина так устала, что напоминала вареный овощ. Она лежала в изнеможении, не спала. Вдруг грузовик резко остановился, и Мэдди с Каспаром разом вскрикнули. Лина выпрыгнула из кузова и подошла к кабине. Ее взору открылось незабываемое зрелище. Земля сбегала к воде, сине—зеленая гладь поблескивала под лучами заходящего солнца, по воде бежали белые барашки. Лина никогда не видела столько воды. Лишь у самого горизонта показался другой берег с зелеными деревьями и холмами.
— Залив, — пояснил Каспар. — Значит, мы почти на месте. Мы обогнем его, а потом двинемся на север.
— А когда доберемся до города? — спросила Лина.
— Завтра. — Его широкое лицо расплылось в улыбке. — До города мы доберемся завтра, и тогда начнется наша работа.
ГЛАВА 17
Дуна обвиняют
Известия о помидорной бомбардировке и обвинениях, брошенных Торреном Дуну, быстро распространились в Искре. Одни верили Тор—рену, другие — нет. Но никто не мог доказать, на чьей стороне правда. Торрен говорил, что увидел все это ночью: не мог спать, пошел на поле посмотреть на звезды и стал свидетелем уничтожения двух ящиков помидоров. Дун говорил, что провел всю ночь в своей комнате в гостинице «Пионер», спал, и это знали и его отец, и соседи. Но многие говорили, что он мог тихонько выскользнуть из комнаты и никто не узнал бы об этом — прийти на поле, напакостить, а потом так же незаметно вернуться. И все бы думали, что он спал.
Когда в полдень он и его бригада пришли в дом Партонов на обед, с ними никто не разговаривал. Марта впустила их в дом, они сели за стол на свои привычные места. Отец Дуна поздоровался: «Добрый день». Миссис Поул—стер спросила: «Как дела?» Мисс Торн и Эдвард Покет глянули на каменные лица хозяев и попытались улыбнуться. Ордни положил еду на их тарелки (неужели ее количество опять уменьшилось?). Кении ел, нервно переводя взгляд с одного лица на другое. Но никто не произносил ни слова.
Наконец заговорил отец Дуна:
— Вы уж извините, но наверняка произо шла ошибка.
Марта холодно взглянула на него:
— Я в это не верю.
— Может быть, вы думаете, что мой сын Дун действительно сделал то, в чем его обвиняют?
— В этом доме не одобряют уничтожение еды.
— И мы не одобряем! — воскликнул Дун. — Я бы никогда такого не сделал! И не делал! — Все посмотрели на него, и он почувствовал, что краска залила его лицо. — Действительно не делал. — Дун всеми силами старался избавиться от дрожи в голосе.
— Тогда кто это сделал? — спросил Ордни.
— Не знаю, — ответил Дун.
— Никто не знает, — отчеканила миссис По—улстер учительским голосом. — Конечно же мы не собираемся верить несчастному маленькому мальчику, обвиняющему этого молодого человека, стараниями которого мы смогли подняться на поверхность.
— Почему нет? — удивилась Марта. — Торрен Крейн, насколько мне известно, добропорядочный мальчик. И я не понимаю, почему вы назвали его несчастным.
— Для этого достаточно посмотреть на него, — ответила миссис Поулстер.
Мисс Торн кивнула:
— Я думаю, она права.
— Что ж, значит, это сделал кто—то другой, но все равно один из вас. Никто из нас сделать такого не мог.
— Нет никаких доказательств ни первого, ни второго, — резко сказал отец Дуна. — Поэтому делать какие—то выводы несправедливо.
Над столом повисла неловкая тишина. Все сосредоточились на еде. Когда пришло время уходить, Кении, раздавая свертки с едой, протянул Дуну его ужин и завтрак и беззвучно произнес: «Я тебе верю».
«По крайней мере один человек на моей стороне», — подумал Дун. Настроение у него улучшилось, но ненамного.
В конце концов никаких мер принято не было, поскольку Торрен говорил одно, а Дун — другое и оба не имели доказательств. Личность помидоробросателя была не установлена, но происшествие это привело к тому, что неприязнь и недоверие между жителями Искры и эмберитами только возросли.
Где бы ни появлялся Дун, он чувствовал на себе враждебные взгляды. Поначалу он пытался что—то объяснить деревенским жителям, которые так на него смотрели, взывал к их разуму. «С какой стати мне вставать ночью, идти на поле и бросать помидоры в стену? — спрашивал он. — В этом же нет никакого смысла». Но в Искре причины такого поступка никого не интересовали. Дун принадлежал к чужакам, то есть был человеком странным и способным на все. И Дун перестал объяснять. Просто ходил опустив глаза и не обращал внимания на людей, которые бормотали что—то неприязненное, когда он проходил мимо.
От этой помидорной истории пострадал не только Дун, но и все беженцы из Эмбера. Иногда на улицах им вслед кричали обидные слова—словно расплющенные о стену помидоры подняли ранее молчаливое недовольство на новый уровень. Деревня напоминала кипящий котел, из которого вот—вот могла выплеснугься вода.
Как—то утром Дун, идя на работу, увидел толпу людей на площади. Жители Искры и эмбериты стояли бок о бок и на что—то смотрели. Дун протиснулся вперед. На мостовой кто—то оставил послание, написанное, судя по всему, грязью. Наклонные, кривые буквы складывались в три слова:
«ОНИ ДОЛЖНЫ УЙТИ».
Толпа молча смотрела на надпись. Некоторые жители Искры искоса поглядывали на эм—беритов и осуждающе качали головами, другие стояли с каменными лицами. «Откуда такая злоба?» — пробормотал кто—то. Один мужчина, заметив Дуна, так посмотрел на него, что Дун дернулся, словно его ударили в живот. Послание на площади появилось из—за него. Он опустил голову и поспешил прочь.
В тот вечер в гостинице расстроенные эмбе—риты собирались группками около лестницы, ведущей к парадной двери, и обсуждали слова, появившиеся ночью на площади. Дун увидел, как Тик, раскрасневшийся, со сверкающими глазами, переходит от группы к группе и со всеми говорит. Проходя мимо Дуна, он остановился.
— Они настроены против нас. Я знал, что так и будет. Мы не должны им этого спускать.
Прошло два дня. Солнце жарило нещадно, но Дуну казалось, что его поглотила тьма. Вопросы ни на секунду не давали ему покоя. Почему Торрен указал на него? Выбрал случайно или была какая—то причина? Почему Чаггер поверил Торрену и не поверил ему? Кто написал грязью эти слова на площади?
Лина не вернулась, отчего настроение у Ду—на становилось еще хуже. Судя по ее записке, оставленной миссис Мердо, она должна была уже вернуться из того таинственного места, куда уехала. Он и злился, и тревожился, старался о ней не думать, потому что все равно ничего не мог поделать.
И если у него выдавалась свободная минутка, он забивался куда—нибудь с книгой и пытался забыть о том, что происходило в деревне. Эдвард Покет, с головой ушедший в новую работу, исправно снабжал его книгами. Время от времени Дун спрашивал его, как идут дела, и тот с блеском в глазах отвечал: «Ах, по чуть—чуть, юный Дун. По сантиметрам, по миллиметрам… — Он сдвигал большой и указательный пальцы почти вплотную. — Это колоссальная работа. Я ее делаю, но успею ли до конца жизни?» Его пальцы почернели от пыли, и домой он приходил зачастую позже, чем другие эмбе—риты, работавшие в деревне. Он так уставал, что после работы сразу ложился спать. Дун слышал, как он бормочет какие—то слова: «Гавайи. Гамлет. Гарри Поттер. Гипотеза. Гиппопотам. Горизонт». Потом замолкал и переключался на другую букву: «Камин. Канонизация. Комбайн. Крокодил». Дун понимал, что голова Эдварда переполнилась новой информацией и ее избыток выходил по ночам.
Иногда по утрам, по пути на работу, Дун проходил мимо школы Искры, небольшого здания, по периметру которого тянулась широкая открытая веранда, на которой школьники делали уроки. Дети до десяти лет, их было не так уж много, проводили в школе лишь несколько часов в день. В школу ходил и Кении Партон. Он обычно махал рукой Дуну, когда видел его, и до злосчастного случая с помидорами другие дети с любопытством смотрели на Дуна и улыбались. Но когда Дун впервые прошел мимо школы после всей этой истории, он увидел каменные лица, дети сверлили его ледяными взглядами.
— Убирайся отсюда! — крикнул кто—то, и с веранды в него полетел комок смятой бумаги.
Дун прибавил шагу, глядя прямо перед собой. Он услышал, как учительница осекла детей, но не очень строго.
На следующий день, когда все пришли на обед, Кении подозвал Дуна и, глядя на него широко раскрытыми глазами, спросил:
— Помнишь, что вчера произошло в школе?
Дун кивнул.
— Я очень сожалею, что они кричали на тебя. Зря они это. Ты же ничего не сделал.
— Откуда ты знаешь? — Дун уже злился на всех жителей Искры, без разбора. — Может, и сделал.
Кении покачал головой:
— Нет. Я так не думаю.
— Почему? — спросил Дун.
— Я это вижу. Я разбираюсь в людях. Ты этого не делал, — сказал Кении и застенчиво улыбнулся.
Слова мальчика тронули Дуна. Кении, может, и выглядел хрупким, но чувствовалось, что характер у него сильный.
— Я бы не хотел, чтобы вы уходили. Дун улыбнулся:
— Мы пробудем здесь еще несколько месяцев.
— А что потом? — спросил Кении.
— Потом уйдем и построим свой город.
— Где?
Дун пожал плечами:
— Не знаю. Вокруг столько пустой земли.
— Вам будет нелегко. А как насчет еды?
— Будем что—нибудь выращивать. Как вы здесь.
— Но вы должны уйти в Леденящем месяце. Это начало зимы. Зимой вы не сможете выращивать овощи. — Кении с тревогой посмотрел на Дуна.
— Зимой? — переспросил Дун. — Что такое зима?
— Там, откуда вы пришли, нет зимы? — У Кении округлились
глаза. —Ты хочешь сказать, там всегда лето?
Тон Кении поставил Дуна в тупик и немного встревожил.
— Я не знаю этих слов.
Кении изумленно вытаращился на Дуна.
— Это времена года — летом жарко, зимой холодно.
— Тогда это нормально. — Дун сразу успокоился. — К холоду мы привычные.
— Но зимой вы не сможете выращивать овощи. Зимой действительно холодно: облака закрывают солнце, идет дождь.
— Дождь?
От изумления Кении разинул рот. Он поднял руки и потряс пальцами, словно стряхивая с них капельки воды.
— Дождь! Когда вода льется с неба! И река поднимается, иногда даже затапливает часть города. И пыль превращается в грязь!
Дун ничего не понимал, он смотрел на трясущиеся пальцы Кении и пытался понять смысл услышанного. Вода с неба? Но у людей промокнет одежда! Все должны находиться под крышей.
— Подожди. Ты хочешь сказать, что главы администрации знают, что мы должны уйти зимой? Они знают, что в это время холодно и сыро?
— Полагаю, что да. — Кении опустил глаза, потом вновь посмотрел на Дуна. — Возможно, они собираются дать вам еду, чтобы вы смогли пережить зиму. Наверняка собираются. — Он улыбнулся. — По—другому и быть не может. — Он повернулся, побежал к двери и скрылся в доме.
Дун пошел за ним. Будущее, которое и так представлялось ему в мрачном свете, вдруг стало еще темнее.
Как—то утром, спустя почти неделю, Дун вышел из своей комнаты и чуть не столкнулся с Тиком Хэсслером, который бежал по коридору.
— Что—то случилось, — на бегу прокричал Тик.
— Что? — Дун побежал за Тиком.
— Не знаю, но я слышал, что внизу кричат люди.
Тик, должно быть, только что вскочил с постели и успел лишь одеться — не причесался, не завязал шнурки, даже не умылся. Все это вызывало тревогу, потому что обычно Тик очень следил за своей внешностью. Сердце Дуна забилось быстрее. Перепрыгивая через три ступеньки, он спустился вниз, пересек вестибюль и следом за Тиком выскочил за дверь. На поле стояла толпа. Все смотрели на гостиницу. Дун подбежал к эмберитам.
Кто—то исписал стены огромными черными буквами, воспользовавшись, скорее всего, древесным углем: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В СВОЮ ПЕЩЕРУ». Снова и снова: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В СВОЮ ПЕЩЕРУ».
Дун смотрел на надписи. Сначала ему стало дурно, потом пришла злость. Стены исписали те же люди, что оставили послание на площади. Смысл послания не изменился, только слова стали более обидными. Эмбериты громко возмущались, потрясали кулаками и требовали отмщения, лишь немногие стояли молча, сложив руки на груди или сунув в карманы. Дун видел, как Тик лавирует в толпе, берет за руку то одного, то другого, что—то резко, но тихо говорит.
— Именно так я и думал, — говорил Тик. — Теперь они показали свою сущность. Прикидывались добренькими, но доброта их не настоящая. Теперь мы точно знаем: они нас ненавидят. Хотят от нас избавиться. Они хотят, чтобы мы ушли, но я уходить не собираюсь. А вы?
— Нет, — ответил кто—то.
Дун подумал о том, что сказал ему Кении: зима, холод, дождь. «Может, — мелькнула у него мысль, — Тик прав. Они нас ненавидят».
— Вам нравится, когда вас называют пещер ными людьми? — крикнул Тик. — Вам нравит ся, когда вам предлагают возвращаться в пе щеру?
Хор сердитых голосов прокричал: «Нет! Нет! Нет!»
Дун подошел к стене и присмотрелся к надписям. Он представил себе людей, которые это сделали: сжимая куски древесного угля, они резкими движениями выводили буквы. Да, Тик говорил правду: эти буквы свидетельствовали о ненависти. Дун будто почувствовал, как углем прошлись по его коже, разрывая ее, оставляя красно—черную полосу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Сталкер отступил на шаг. Какой он грязный, подумала Лина, глядя на его почерневшие руки и босые ноги.
Он что—то пробормотал.
Мэдди наклонилась к нему:
— Что?
Снова бормотание.
Каспар вылез из кабины и направился к ним, сжав кулаки.
— Он говорит, что у него закончилась еда, — сказала Мэдди. — Ты давно не ел?
Сталкер уставился на свои грязные руки.
— Три дня, — прохрипел он. — Только крошки… Три дня.
— Уж не думаешь ли ты, что мы снабдим тебя едой? — фыркнул Каспар.
— Мы можем дать ему пару пирожков, — возразила Мэдди.
Каспар побагровел.
— Нет, не можем, — отрезал он. — У нас важ ная миссия. Нам самим нужна еда!
Лина сочла его слова неразумными.
— Он может взять один из моих пирожков, — сказала она.
Каспар повернулся к ней:
— Нет. Тебе понадобятся силы.
— Ты ведешь себя нелепо, — в отчаянии произнесла Мэдди.
Каспар толкнул ее.
— Быстро в грузовик! А ты, — он повернулся к сталкеру, — убери свою колымагу с дороги, если хочешь остаться в живых.
Сталкер издал звук, какого Лина никогда не слышала, — он захрипел, словно выпустил в лицо Каспара струю огня. Потом развернулся, поплелся к своему грузовику, дернул за поводья, и бык оттащил грузовик в сторону, чтобы Каспар мог проехать.
— Нечего тебе ходить в сталкерах, если не можешь прокормить себя! — крикнул Каспар, проезжая мимо, и щелкнул кнутом.
Лина забралась в ящик и сидела уткнув лицо в колени. Голодный грязный сталкер ужаснул ее. Как он мог дойти до такого состояния? Или он сошел с ума? Но Каспар мог дать ему что—нибудь из еды, ведь мог? Или у них у самих осталось очень мало еды? Желудок сводило судорогой, ее мутило. Но Лина не могла понять отчего — от голода или от пережитого ужаса?
В ту ночь Лина проснулась и услышала, как нервно всхрапывают быки и что—то скрипит. Но потом все стихло, и она вновь заснула. А утром Мэдди обнаружила, что их ограбили.
— Ну и ну! — вырвалось у нее, когда она открыла сундук с едой. — Вы только посмотрите!
— Что такое? — спросил Каспар.
— Кто—то залезал в наш сундук с едой. Хотелось бы знать, кто?
Каспар вскочил:
— В наш сундук с едой?
— Взяли немного — три или четыре пирожка. И кое—что оставили.
Каспар залез в кузов. Заглянув в сундук, он в ярости разразился бранью. Лина вылезла из—под одеяла:
— Что случилось?
— Наш вчерашний незнакомец нанес нам визит, — ответила Мэдди. — Мы не дали ему то, что он хотел, так он взял сам. И нам оставил небольшой подарок.
— Что оставил?
— Похоже на грязь, — ответила Мэдди, поморщившись. — Думаю, он вывалил мешок грязи. Возможно, с бычьим навозом.
— Этот скунс! — бушевал Каспар. — Эта мерзкая крыса!
— По—моему, вчера тебе следовало дать ему пару пирожков, — заметила Мэдди.
— Меня не интересует твое мнение, — отрезал Каспар.
— Тем не менее тебе придется меня выслушать. — Мэдди вдруг разозлилась. — За какие—то две минуты ты превратил безумного старика во врага. Это твоя работа. И ты постоянно это делаешь! Встречаешь каждого человека в штыки, и в результате все становятся тебе врагами, даже если поначалу не хотели с тобой враждовать.
— Это мой принцип — готовность к защите, — хмурясь, буркнул Каспар. — В любой момент.
— Отлично. И теперь благодаря твоей принципиальности мы лишились еды. — Она закрыла сундук и встала. В ее взгляде читалось презрение. — Если спросишь меня, я скажу, что наилучшая защита — превращать врагов в друзей.
— Я тебя не спрашиваю, — фыркнул Каспар.
На четвертый день они час за часом поднимались в гору. Стояла жуткая жара. Они с трудом нашли воду на дне глубокой долины. Потея и жадно ловя ртом воздух, они карабкались по крутому склону с полными ведрами, чтобы вылить их в чан и дать быкам напиться.
А потом продолжили подъем и лишь под вечер добрались до гребня. Измученная жарой, Лина так устала, что напоминала вареный овощ. Она лежала в изнеможении, не спала. Вдруг грузовик резко остановился, и Мэдди с Каспаром разом вскрикнули. Лина выпрыгнула из кузова и подошла к кабине. Ее взору открылось незабываемое зрелище. Земля сбегала к воде, сине—зеленая гладь поблескивала под лучами заходящего солнца, по воде бежали белые барашки. Лина никогда не видела столько воды. Лишь у самого горизонта показался другой берег с зелеными деревьями и холмами.
— Залив, — пояснил Каспар. — Значит, мы почти на месте. Мы обогнем его, а потом двинемся на север.
— А когда доберемся до города? — спросила Лина.
— Завтра. — Его широкое лицо расплылось в улыбке. — До города мы доберемся завтра, и тогда начнется наша работа.
ГЛАВА 17
Дуна обвиняют
Известия о помидорной бомбардировке и обвинениях, брошенных Торреном Дуну, быстро распространились в Искре. Одни верили Тор—рену, другие — нет. Но никто не мог доказать, на чьей стороне правда. Торрен говорил, что увидел все это ночью: не мог спать, пошел на поле посмотреть на звезды и стал свидетелем уничтожения двух ящиков помидоров. Дун говорил, что провел всю ночь в своей комнате в гостинице «Пионер», спал, и это знали и его отец, и соседи. Но многие говорили, что он мог тихонько выскользнуть из комнаты и никто не узнал бы об этом — прийти на поле, напакостить, а потом так же незаметно вернуться. И все бы думали, что он спал.
Когда в полдень он и его бригада пришли в дом Партонов на обед, с ними никто не разговаривал. Марта впустила их в дом, они сели за стол на свои привычные места. Отец Дуна поздоровался: «Добрый день». Миссис Поул—стер спросила: «Как дела?» Мисс Торн и Эдвард Покет глянули на каменные лица хозяев и попытались улыбнуться. Ордни положил еду на их тарелки (неужели ее количество опять уменьшилось?). Кении ел, нервно переводя взгляд с одного лица на другое. Но никто не произносил ни слова.
Наконец заговорил отец Дуна:
— Вы уж извините, но наверняка произо шла ошибка.
Марта холодно взглянула на него:
— Я в это не верю.
— Может быть, вы думаете, что мой сын Дун действительно сделал то, в чем его обвиняют?
— В этом доме не одобряют уничтожение еды.
— И мы не одобряем! — воскликнул Дун. — Я бы никогда такого не сделал! И не делал! — Все посмотрели на него, и он почувствовал, что краска залила его лицо. — Действительно не делал. — Дун всеми силами старался избавиться от дрожи в голосе.
— Тогда кто это сделал? — спросил Ордни.
— Не знаю, — ответил Дун.
— Никто не знает, — отчеканила миссис По—улстер учительским голосом. — Конечно же мы не собираемся верить несчастному маленькому мальчику, обвиняющему этого молодого человека, стараниями которого мы смогли подняться на поверхность.
— Почему нет? — удивилась Марта. — Торрен Крейн, насколько мне известно, добропорядочный мальчик. И я не понимаю, почему вы назвали его несчастным.
— Для этого достаточно посмотреть на него, — ответила миссис Поулстер.
Мисс Торн кивнула:
— Я думаю, она права.
— Что ж, значит, это сделал кто—то другой, но все равно один из вас. Никто из нас сделать такого не мог.
— Нет никаких доказательств ни первого, ни второго, — резко сказал отец Дуна. — Поэтому делать какие—то выводы несправедливо.
Над столом повисла неловкая тишина. Все сосредоточились на еде. Когда пришло время уходить, Кении, раздавая свертки с едой, протянул Дуну его ужин и завтрак и беззвучно произнес: «Я тебе верю».
«По крайней мере один человек на моей стороне», — подумал Дун. Настроение у него улучшилось, но ненамного.
В конце концов никаких мер принято не было, поскольку Торрен говорил одно, а Дун — другое и оба не имели доказательств. Личность помидоробросателя была не установлена, но происшествие это привело к тому, что неприязнь и недоверие между жителями Искры и эмберитами только возросли.
Где бы ни появлялся Дун, он чувствовал на себе враждебные взгляды. Поначалу он пытался что—то объяснить деревенским жителям, которые так на него смотрели, взывал к их разуму. «С какой стати мне вставать ночью, идти на поле и бросать помидоры в стену? — спрашивал он. — В этом же нет никакого смысла». Но в Искре причины такого поступка никого не интересовали. Дун принадлежал к чужакам, то есть был человеком странным и способным на все. И Дун перестал объяснять. Просто ходил опустив глаза и не обращал внимания на людей, которые бормотали что—то неприязненное, когда он проходил мимо.
От этой помидорной истории пострадал не только Дун, но и все беженцы из Эмбера. Иногда на улицах им вслед кричали обидные слова—словно расплющенные о стену помидоры подняли ранее молчаливое недовольство на новый уровень. Деревня напоминала кипящий котел, из которого вот—вот могла выплеснугься вода.
Как—то утром Дун, идя на работу, увидел толпу людей на площади. Жители Искры и эмбериты стояли бок о бок и на что—то смотрели. Дун протиснулся вперед. На мостовой кто—то оставил послание, написанное, судя по всему, грязью. Наклонные, кривые буквы складывались в три слова:
«ОНИ ДОЛЖНЫ УЙТИ».
Толпа молча смотрела на надпись. Некоторые жители Искры искоса поглядывали на эм—беритов и осуждающе качали головами, другие стояли с каменными лицами. «Откуда такая злоба?» — пробормотал кто—то. Один мужчина, заметив Дуна, так посмотрел на него, что Дун дернулся, словно его ударили в живот. Послание на площади появилось из—за него. Он опустил голову и поспешил прочь.
В тот вечер в гостинице расстроенные эмбе—риты собирались группками около лестницы, ведущей к парадной двери, и обсуждали слова, появившиеся ночью на площади. Дун увидел, как Тик, раскрасневшийся, со сверкающими глазами, переходит от группы к группе и со всеми говорит. Проходя мимо Дуна, он остановился.
— Они настроены против нас. Я знал, что так и будет. Мы не должны им этого спускать.
Прошло два дня. Солнце жарило нещадно, но Дуну казалось, что его поглотила тьма. Вопросы ни на секунду не давали ему покоя. Почему Торрен указал на него? Выбрал случайно или была какая—то причина? Почему Чаггер поверил Торрену и не поверил ему? Кто написал грязью эти слова на площади?
Лина не вернулась, отчего настроение у Ду—на становилось еще хуже. Судя по ее записке, оставленной миссис Мердо, она должна была уже вернуться из того таинственного места, куда уехала. Он и злился, и тревожился, старался о ней не думать, потому что все равно ничего не мог поделать.
И если у него выдавалась свободная минутка, он забивался куда—нибудь с книгой и пытался забыть о том, что происходило в деревне. Эдвард Покет, с головой ушедший в новую работу, исправно снабжал его книгами. Время от времени Дун спрашивал его, как идут дела, и тот с блеском в глазах отвечал: «Ах, по чуть—чуть, юный Дун. По сантиметрам, по миллиметрам… — Он сдвигал большой и указательный пальцы почти вплотную. — Это колоссальная работа. Я ее делаю, но успею ли до конца жизни?» Его пальцы почернели от пыли, и домой он приходил зачастую позже, чем другие эмбе—риты, работавшие в деревне. Он так уставал, что после работы сразу ложился спать. Дун слышал, как он бормочет какие—то слова: «Гавайи. Гамлет. Гарри Поттер. Гипотеза. Гиппопотам. Горизонт». Потом замолкал и переключался на другую букву: «Камин. Канонизация. Комбайн. Крокодил». Дун понимал, что голова Эдварда переполнилась новой информацией и ее избыток выходил по ночам.
Иногда по утрам, по пути на работу, Дун проходил мимо школы Искры, небольшого здания, по периметру которого тянулась широкая открытая веранда, на которой школьники делали уроки. Дети до десяти лет, их было не так уж много, проводили в школе лишь несколько часов в день. В школу ходил и Кении Партон. Он обычно махал рукой Дуну, когда видел его, и до злосчастного случая с помидорами другие дети с любопытством смотрели на Дуна и улыбались. Но когда Дун впервые прошел мимо школы после всей этой истории, он увидел каменные лица, дети сверлили его ледяными взглядами.
— Убирайся отсюда! — крикнул кто—то, и с веранды в него полетел комок смятой бумаги.
Дун прибавил шагу, глядя прямо перед собой. Он услышал, как учительница осекла детей, но не очень строго.
На следующий день, когда все пришли на обед, Кении подозвал Дуна и, глядя на него широко раскрытыми глазами, спросил:
— Помнишь, что вчера произошло в школе?
Дун кивнул.
— Я очень сожалею, что они кричали на тебя. Зря они это. Ты же ничего не сделал.
— Откуда ты знаешь? — Дун уже злился на всех жителей Искры, без разбора. — Может, и сделал.
Кении покачал головой:
— Нет. Я так не думаю.
— Почему? — спросил Дун.
— Я это вижу. Я разбираюсь в людях. Ты этого не делал, — сказал Кении и застенчиво улыбнулся.
Слова мальчика тронули Дуна. Кении, может, и выглядел хрупким, но чувствовалось, что характер у него сильный.
— Я бы не хотел, чтобы вы уходили. Дун улыбнулся:
— Мы пробудем здесь еще несколько месяцев.
— А что потом? — спросил Кении.
— Потом уйдем и построим свой город.
— Где?
Дун пожал плечами:
— Не знаю. Вокруг столько пустой земли.
— Вам будет нелегко. А как насчет еды?
— Будем что—нибудь выращивать. Как вы здесь.
— Но вы должны уйти в Леденящем месяце. Это начало зимы. Зимой вы не сможете выращивать овощи. — Кении с тревогой посмотрел на Дуна.
— Зимой? — переспросил Дун. — Что такое зима?
— Там, откуда вы пришли, нет зимы? — У Кении округлились
глаза. —Ты хочешь сказать, там всегда лето?
Тон Кении поставил Дуна в тупик и немного встревожил.
— Я не знаю этих слов.
Кении изумленно вытаращился на Дуна.
— Это времена года — летом жарко, зимой холодно.
— Тогда это нормально. — Дун сразу успокоился. — К холоду мы привычные.
— Но зимой вы не сможете выращивать овощи. Зимой действительно холодно: облака закрывают солнце, идет дождь.
— Дождь?
От изумления Кении разинул рот. Он поднял руки и потряс пальцами, словно стряхивая с них капельки воды.
— Дождь! Когда вода льется с неба! И река поднимается, иногда даже затапливает часть города. И пыль превращается в грязь!
Дун ничего не понимал, он смотрел на трясущиеся пальцы Кении и пытался понять смысл услышанного. Вода с неба? Но у людей промокнет одежда! Все должны находиться под крышей.
— Подожди. Ты хочешь сказать, что главы администрации знают, что мы должны уйти зимой? Они знают, что в это время холодно и сыро?
— Полагаю, что да. — Кении опустил глаза, потом вновь посмотрел на Дуна. — Возможно, они собираются дать вам еду, чтобы вы смогли пережить зиму. Наверняка собираются. — Он улыбнулся. — По—другому и быть не может. — Он повернулся, побежал к двери и скрылся в доме.
Дун пошел за ним. Будущее, которое и так представлялось ему в мрачном свете, вдруг стало еще темнее.
Как—то утром, спустя почти неделю, Дун вышел из своей комнаты и чуть не столкнулся с Тиком Хэсслером, который бежал по коридору.
— Что—то случилось, — на бегу прокричал Тик.
— Что? — Дун побежал за Тиком.
— Не знаю, но я слышал, что внизу кричат люди.
Тик, должно быть, только что вскочил с постели и успел лишь одеться — не причесался, не завязал шнурки, даже не умылся. Все это вызывало тревогу, потому что обычно Тик очень следил за своей внешностью. Сердце Дуна забилось быстрее. Перепрыгивая через три ступеньки, он спустился вниз, пересек вестибюль и следом за Тиком выскочил за дверь. На поле стояла толпа. Все смотрели на гостиницу. Дун подбежал к эмберитам.
Кто—то исписал стены огромными черными буквами, воспользовавшись, скорее всего, древесным углем: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В СВОЮ ПЕЩЕРУ». Снова и снова: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В СВОЮ ПЕЩЕРУ».
Дун смотрел на надписи. Сначала ему стало дурно, потом пришла злость. Стены исписали те же люди, что оставили послание на площади. Смысл послания не изменился, только слова стали более обидными. Эмбериты громко возмущались, потрясали кулаками и требовали отмщения, лишь немногие стояли молча, сложив руки на груди или сунув в карманы. Дун видел, как Тик лавирует в толпе, берет за руку то одного, то другого, что—то резко, но тихо говорит.
— Именно так я и думал, — говорил Тик. — Теперь они показали свою сущность. Прикидывались добренькими, но доброта их не настоящая. Теперь мы точно знаем: они нас ненавидят. Хотят от нас избавиться. Они хотят, чтобы мы ушли, но я уходить не собираюсь. А вы?
— Нет, — ответил кто—то.
Дун подумал о том, что сказал ему Кении: зима, холод, дождь. «Может, — мелькнула у него мысль, — Тик прав. Они нас ненавидят».
— Вам нравится, когда вас называют пещер ными людьми? — крикнул Тик. — Вам нравит ся, когда вам предлагают возвращаться в пе щеру?
Хор сердитых голосов прокричал: «Нет! Нет! Нет!»
Дун подошел к стене и присмотрелся к надписям. Он представил себе людей, которые это сделали: сжимая куски древесного угля, они резкими движениями выводили буквы. Да, Тик говорил правду: эти буквы свидетельствовали о ненависти. Дун будто почувствовал, как углем прошлись по его коже, разрывая ее, оставляя красно—черную полосу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21