Я еще сомневался…
— Ты псих ненормальный! Убери, убери волыну, я там ни при чем! Я к твоему дяде вообще касательства не имел!
— Н-на! Еще цапнешь за ствол — помрешь на месте… Тихо. Сиди тихо, три шишку, а то еще поставлю. Успокоился? Вот что, Леон Ромеро, я не дурак и не псих, и даже, строго говоря, не убийца… Но тебя, суку!!! Сидеть. Я все проверил, я все показания читал… Это был родной брат моего отца, он мне был заместо отца… Он паровозом пошел, а ты выкрутился. Ты и покойный Доба, оба чистенькие остались.
— Погоди. Но на троих нам бы каждому еще больше отломилось, чем одному, а Мигеля все равно уже взяли… так бы каждый из нас поступил на его ме…
— Цыц, падла! Каждый из вас на воле веселился, а дядя мой подох прямо на нарах…
— Ну а я-то при чем?
— При том. Сиди тихо, я позвоню. Шелохнешься — две пули в яйца, а две в глаза. Але?.. Это я. Ну, короче, это он. Нет, я нормальный, и это — он, стопудово — он. И я имею с него получить… Еще чего! Какая еще Пайп? Что она уже подписала?.. Ничего я не забыл. Да мне хоть… Але, да… Кому передаешь?.. Я… Да, слышу. Я помню, зачем… А потому что я имею полное право с него по… Ни фига себе! Меня?.. За что? Я никого не подставляю, и я в своем пра… Погоди, шеф, но ты же сам клялся-божился, что он твоим другом был… Я не психую, я слушаю… Но… Но… да. Я понял. Чем я буду божиться по телефону? Хорошо. Лягавый буду, если я его трону без надобности. Но если он, не дай бог… Хорошо. я понял. Все, у меня трубка садится. Все….
— Слышал, сколько у тебя заступников? Старый урод… командует тут еще… Совсем нюх потеряли, все всё забыли, понятия, принципы, все всё за бабки меняют… Ничего, и без указов разберемся… Слишком много боссов развелось и все угрожают… Короче… Эта… Пайп —да? — передала, чтобы ты подписывал. Ты куда полез крыса??? Ты какую кнопку нажал (У Ромеро в кабинете не было тайных кнопок и мы об этом знали. А была бы — предварительно бы перерезали.)? Ну-ка показал… Нитро…глице..рин. Что за хрень такая? Короче: подписывай заявление и хиляй крупным хилем на все четыре стороны. Профсоюз распускается. — Ничего себе мужик ошалел, даже и про страх забыл, и про екнувшее сердце:
— То есть, как это распускается? Ты его, что ли, распускаешь?
— Не важно кто. Делай что тебе говорят и дыши. Одна твоя подпись осталась. Но помни, падла, встречу тебя в более уютном месте — тебе не жить, меня никто не остановит. Я не посмотрю… гадина! Ты еще смеяться!!!… — На этих словах я так вошел в роль, что и сам испугался пистолета в руке, так и захотелось нашпиговать до смерти перетрусившего Леона Ромеро свинцовыми цукатами.
— Я… не… тебе же приказали… — И ладонь выставил, видимо, пули ею ловить.
— Подписывай, и пожалуйста, как можно быстрее. Тебе хочется жить — и мне не меньше. Я за такую вонючую чушку как ты, в непонятное не собираюсь, но если ты еще хоть слово…. Вот здесь вот. И здесь. И здесь. И еще здесь, здесь и здесь. Все. Час тебе на сборы, тебе и твоим свиньям. Пусть тоже напишут. Или пусть рискнут остаться, это будет даже смешно. Но десять минут из конуры не выходить. Чао.
С этими словами, я покинул кабинет, моя часть работы на этом была почти завершена.
Кохен — просто супермен, еще быстрее моего управился: стоит под дверью, ухмыляется, а парня, Анджело, отослал к другой двери, ведущий в общекабинетный предбанник.
— Что, Джордж, стоишь, гримасы строишь? Порядок у меня, а у тебя?
— Как видишь. Давай, ходу отсюда. Ну-ка покажи подписи? Нормально. Эй, — Анджело, на, передай Карлу. — Я оставил пятерых ребят и Карлика на официоз, а мы — домой, в головной офис. — И, предупреждая мой вопрос о причинах спешки: — Генеральный приказал, это ему не терпится выслушать, больше ничего такого «пожароопасного».
— А Карлик что?
— Карл проследит, чтобы члены профсоюза, который пока еще есть, за сегодня и завтра написали заявления о выходе и подписали бы новый трудовой договор, каждый индивидуально, двухсторонний: работник и администрация киностудии. Там, в условиях, все не хуже, а как бы лучше для каждого, чем в прошлом договоре, но без профсоюза, что и требовалось. А уж там дальше, когда обживутся без профсоюзов… Время покажет.
— А мы? Где тут место «Сове»? — спрашиваю Джорджа, а сам думаю ну совершенно не о деньгах и не о «Сове»… Думаю и хочу спросить, и боюсь спрашивать… Поташнивает слегка, нет, не от страха…
— Мы — это весь набор юридических и охранных услуг, взамен того отребья, которое профсоюз привадил к студийной кормушке. Вот так вот. Что тормозишься, Рик, что с тобой? Может быть, этот гангстер тебя напугал? — спрашивает Кохен и ржет, зараза… Он ведь слышал там, за дверью, если не все, то основное.
— Как… ну, наша дамочка?.. Когда с компрой ознакомилась?
— Как по маслу. Боже, ты бы видел, как она рыдала… Сказала, что повесится.
— А ты?
— А я… Вы же католичка, говорю, что вы мелете, сударыня? Грех замаливают добрыми поступками, а не покрывают смертными грехами. У нас, говорю, как в банке: своего добились — и забыли навсегда, утешьтесь.
— Так…
— Вот и все… Как она рыдала… Говорила, что все двадцать лет молилась и каялась, и что нет ей прощения… А я ей говорю: есть прощение, и на Небесах, и здесь, на грешной земле. Эта подпись — первый шаг к истинному покаянию… Что-то там про гордыню приплел, ну, не мне тебе рассказывать, ты же сам у нас парень жох, язык без костей…
Бросать надо, к чертовой матери, всю эту службу поганую, эту драную «Сову»… Я не гожусь для этой работы, мне она не по плечу… Сказать, что мне стыдно было слушать похвалы Кохена в мой адрес и его похвальбу, — это ничего не сказать, благо что Кохен, весь в неостывшем азарте и в предвкушении наград, не смотрит на меня, к тому же и за рулем… Да, не гожусь. Дело не в стыде, и не в совести, и не в чем-то там таком… Цельным, увесистым человеком надо быть, а не рваным гондоном на сыром ветру. Отрыл я постыдный компромат на благонравную католичку, примерную мать семейства, с помощью этого мощного рычага развернул ее в нужную нам позу… И радуйся: молодец, справился! Если же, вдруг, ты содрогаешься от жалости за нее, представляя, каково ей будет жить дальше, низвергнутой с престижной должности, вынужденной каждый день смотреть в глаза своим любимым: незаконнорожденному сыну и обманутому супругу, не имеющей ни малейшей возможности отомстить обидчикам и свидетелям ее позора, — то, милый мой, стригись в монахи, а еще лучше — заранее стыдись последствий своих поступков и избегай их совершать. Но когда ты сначала жертву загоняешь в обеденный угол и перекусываешь ей горлышко, а потом уже начинаешь плакать горючими слезами, бессильно наблюдая, как твои слезы и слюни смешиваются в единый ручеек с ее кровью — то нет тебе уважения и оправдания, ни от хищников, ни от вегетарианцев.
Надо что-то решать…
— Чего ты там бормочешь, Рик? Мала премия?
— Нет, господин директор, премия — самая то. Это я спасибо выговорить не мог, спазмы в горле от радости.
— Да? Тогда ладно, а вид у тебя какой-то грустный. Ну, что парни, еще по кофейку врежем? Могу рому добавить, по корабельному обычаю, сегодня — всем нам можно. Молодцы… И тебе, Рик, тоже просто кофейку, без укрепления?.. Хорошо, судари мои, и я тогда простого, чтобы не отрываться от народа. Вот-вот ко мне важные гости заявятся, тогда я вас быстренько попрошу из кабинета, а пока — кофе, братцы, втрое лучше в кругу своих. С ними-то — бизнес, а с вами — отдых. — И все по плечам нас с Кохеном треплет.
Через три дня, в пятницу, опять меня посылают на студию, на этот раз — умять мелкие, чисто технические детали договора, наши со студией. Я бы мог и кого помладше прислать, но — его Величество Случай: из тех краев мне было весьма удобно заехать за Шонной, в одну редакцию, где она материал сдавала…
Секретарша выпархивает из-за стола ко мне навстречу и почтительнейшим голоском (знай наших!) просит проследовать меня в соседнюю комнату, испить чаю, кофейку, минеральной воды, горячего шоколаду, мартини — все что я захочу, но у директора киностудии в данную минуту нежданный представитель налоговой инспекции… Понятно: налоговая у нас в Бабилоне — это такая штука-дрюка, с которой не шутят. Не в том смысле, что у студии рыльце в пушку, и она чего-то боится, а в том, что у налоговой особые права на конфиденциальность, даже и «Служба» с «Конторой» без чрезвычайной надобности прерывать такое совещание бы не полезли. Отлуп ничуть не обидный, и, по уверению секретарши, недолгий, подождем. Захожу я в комнату ожидания, в которой есть все, для ожидания и отдыха, кроме обнаженной блондинки в кровати, и вижу, что комната не пустая: двое мужчин, развалясь в креслах, о чем-то негромко беседуют, тоже, видимо, ждут своей очереди к директору.
Один, ко мне лицом сидящий, лет сорока с небольшим, прямо в поношенном пальто на диване угнездился, нечесаные патлы до плеч, лицо брюзгливое, все в складках, явно что богема, другой — спиной ко мне, совсем иного замеса: пиджак — такие в сейфе хранят — сам по себе целое состояние, затылок — произведение дорогого парикмахерского искусства, ладонью в воздухе крутит — часы и запонки видны, и те, и другие наверняка дороже моей старушки БМВ, когда она еще с иголочки была… Голос… Хм… А ведь я его где-то… Затылок разворачивается к патлатому, а лицом ко мне… Мама дорогая!
— Добрый… Э-э… Рик… Рик??? Это ты? Черт подери!
— Да… я… Чилли? Чил! — точно, он! Чилли Чейн выбирается из кресла, рот до ушей, и собственной персоной неуверенно шагает ко мне, руки в стороны. И видно, что тоже растерян. Обнялись.
— Ну дела, вот не ожидал… тебя увидеть здесь.
— Да ты что, Рик! Это я тебя не ожидал здесь увидеть, а мне где еще бывать, как не на киностудиях и на съемочных площадках? Куда же ты пропал, Рик? Я ведь…
— Не пропадал я, как видишь. — Тут рефлекс светского человека перебарывает все остальные соображения и Чилли представляет нас друг другу:
— Мой старинный друг и писатель, Мак Синоби. Мой потерянный и вновь обретенный друг и товарищ, знаменитый детектив и…
— …просто Ричард.
— Очень приятно.
— Взаимно.
— Рик, за нами будешь, мы первые.
— Да ради Бога! Но вот уж не думал, что сам Чилли Чейн, как простой смертный…
— Ха! А ты никогда не видел, как «сам Чилли Чейн» мечется перед запертым служебным туалетом на одно посадочное очко, в павильоне для съемок, когда у него понос в кишках, а за заветной дверью блондинка-флегматик с запором? Ты, брат, многого не видел в Большом Свете. Так куда ты пропал? У тебя все в порядке? Жена, дети?
— Полный порядок.
— Я пытался тебя искать, но ты же мне телефона не оставил… Сколько лет прошло…
— Не так уж и много. Да неловко было звонить, сам понимаешь…
— Не понимаю. Короче, не вздумай никуда улизнуть, сегодняшний вечер — за мной. У тебя… Шонна, да ведь? Она в городе сейчас?
— Да.
— Детей есть на кого оставить вам сегодня?
— Да, а что?
— Я вас приглашаю ко мне домой сегодня вечером. Народу — почти никого: вы с Шонной, я, Мак, Ванда Вэй, Крис Коста, из заграничных Брюс Спрингстин, Нина Хаген, Эльза… ну, ты ее не знаешь… И все. Может, еще пара-тройка приблудных гостей. Мак, ты ведь будешь? Ты же обещал.
— Буду. Только ты меня там не тормоши, ладно? Где сижу, что пью, когда уйду — не твое дело. — Какое спесивое лицо у этого Синоби. Что-то не припомню я писателя с таким именем. Да и внешность незнакомая. Чилли Чейн словно бы угадывает мои сомнения и поясняет:
— У него довольно специфическая известность в нашем мире. Кому надо — он знаком хорошо и близко. Рик, ты знаешь, что наш Мак однажды шел-шел по улице, а навстречу ему идет… знаешь кто?.. Убийца господина Президента, собственной персоной, в руках еще ствол не остыл!
— Да неужели? И что? — это я так вежливо спрашиваю, в слабой надежде, что мои собеседники не заметят насмешки.
— А ничего. Поздоровались, поговорили о погоде, о дальнейших творческих планах и дальше разошлись. Да, Мак? Так дело было?
— Ну чего ты плетешь. Не веришь — не надо. Да встретил, я шел в одну сторону, а он в противоположную. Миновали один другого, и все, и ни о чем мы не говорили. Не обращайте внимания, Рик: Чил считает своим долгом и почетной обязанностью потешаться над теми, кто его умнее его и деликатнее, то есть, практически над всеми своими знакомыми.
— И как ты, интересно, отличаешь умных от глупых, Мак? Ты же кроме своих тараканов в голове ничего не замечаешь?
— Элементарно отличаю: умные думают чаще, но медленнее.
— Опять тараканы побежали. И еще Мак считает, что десять лет знакомства и ежедневного сотрудничества — слишком мало, чтобы общаться «на ты».
— Но мы же с тобой меньше десяти лет общаемся.
— Разве?.. Да, где-то лет девять с половиной. Из них два года на ты. Это ли не излишество?
— Мне необходимы излишества.
Я сижу, не вслушиваясь в их болтологию, и перевариваю новость, внутри которой нахожусь, и не знаю, с точки зрения разума и здравого смысла, как мне к этой новости относиться, но — радуюсь, но — взволнован.
— … почему бы и нет? Если Мак не против, я тем более, мне в великую честь быть накоротке со знаменитостями. О! По-моему, кабинет освободился. Мак, Чилли, ваша очередь.
Чилли Чейн любит изображать из себя жизнерадостного повесу, но глаза у него всегда чисты и холодны, как я успел отметить за время нашего короткого знакомства, мозг работает четко и рационально. И все это разбавлено дурачествами и шикарнейшими улыбками.
— Рик, а, Рик? У тебя долгие дела?
— Секундные, переподписать документ, поставить на него печать, а устаревший, несовершенный документ, оставить порванным в урне у вашего директора.
— Он не наш директор, он наш партнер, а директор он — киностудии. Тогда пойдем с нами, сначала ты, а потом мы. Я просто боюсь отпустить твой рукав: растворишься бесследно и ищи тебя свищи…
— Пол, привет! Мы пропускаем вперед нашего друга. Он сказал, что ему быстро.
— А-а, вы знакомы, оказывается… Тесен мир, ничего не скажешь. Где… ага… Реквизиты?… Угу… в соответствии… именуемый в дальнейшем… Все. Печать шлепните у секретарши. Еще чем могу быть полезен?
— Нет, у меня все.
— Стоп, стоп, стоп. Если у вас все, то у меня нет. Пол, Мак, вы пока начинайте, а у меня пара конфиденциальных слов нашему другу Рику…
— Но только быстро, Чил, я писатель, а не менеджер, я же поплыву на ваших дурацких пунктах и подпунктах… Рик, пока!
— Я быстро, хотя я тоже не менеджер, а всего лишь актер…
— Пока.
Вывел меня Чилли Чейн из кабинета, не за рукав, правда, держит, а под руку. Выдал мне две визитки с разными наборами телефонов, золотым карандашиком начертал на обеих номер личной трубки, взял с меня слово, что мы с Шонной сегодня его навестим, начал было подробно рассказывать, как до него добраться и что говорить охране особняка, а потом перебил сам себя и в мгновение ока уговорил меня воспользоваться его личным мотором с водителем. Мотор он пришлет прямо на дом, разумеется, «Роллс-Ройс», у него их два, поэтому он никак и ничем стеснен не будет, пусть я даже не сомневаюсь. Я, недолго размышляя, позволил себя уговорить, а сам думаю: во что будет Шонна одеваться, она же умрет от комплексов и волнений…
— Тогда адрес давай.
— Вот он, пишу. И телефон.
— Да, Рик, и об одежде. За это заранее прошу прощения: у нас сегодня «день простеца»: никаких изумрудов с брильянтами, никаких Гоше и Версаче, если придешь в «левисах» с заплатой на заднице — оно будет самое то. И ты, и Шонна. Джинсы, юбки, свитера, футболки, ботинки, кроссовки, бусы из стекла… Вот так где-то. Косметика и духи — максимально приближенные к тому, какими пользуется персонал метрополитена и общественных библиотек. Врубился? Есть рауты «без галстуков», есть «пижамные» вечеринки, сегодняшняя — «мы — простецкие!» Придете в смокингах и вечерних платьях — сгорите со стыда на фоне всех нас. Угу?
Угу-у… Смокинг-то у меня есть, и я с удовольствием его не надену, а вот как Шонне втолковать… Хотя, с другой стороны, она тоже будет рада этой игре, потому как ни с Вандой Вэй, ни даже с Ниной Хаген в одеждах и драгоценностях ей не потягаться. Я ей озвучивать подобные соображения не буду, но девочка она умная, сама все сообразит. Цветы… Брать ли цветы? По сплетням, Чилли снова матримониально свободен, стало быть, без цветов. Надо будет наши пляжные фото взять не забыть…
— Ричик? Дорогой, что-нибудь случилось? Ты почему такой…
— Какой?
— Какой-то не такой? На работе ругали? Так, извини… Сейчас нам надо будет заехать в один магазин… в два магазина, и по пути встретить Грету. Помнишь Грету?..
— Все отменяется, мы едем домой.
— Что значит… Почему? Ричик… Дети!?.. Нет?.. Не пугай меня, пожалуйста….
— Все хорошо — с детьми, работой, деньгами и здоровьем. Но все твои планы срочно и немедленно отменяются на сегодня.
— Почему это? Я не могу их отменить, это во-первых…
— Потому что у меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
— Я так и знала! С любой, только поскорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Ты псих ненормальный! Убери, убери волыну, я там ни при чем! Я к твоему дяде вообще касательства не имел!
— Н-на! Еще цапнешь за ствол — помрешь на месте… Тихо. Сиди тихо, три шишку, а то еще поставлю. Успокоился? Вот что, Леон Ромеро, я не дурак и не псих, и даже, строго говоря, не убийца… Но тебя, суку!!! Сидеть. Я все проверил, я все показания читал… Это был родной брат моего отца, он мне был заместо отца… Он паровозом пошел, а ты выкрутился. Ты и покойный Доба, оба чистенькие остались.
— Погоди. Но на троих нам бы каждому еще больше отломилось, чем одному, а Мигеля все равно уже взяли… так бы каждый из нас поступил на его ме…
— Цыц, падла! Каждый из вас на воле веселился, а дядя мой подох прямо на нарах…
— Ну а я-то при чем?
— При том. Сиди тихо, я позвоню. Шелохнешься — две пули в яйца, а две в глаза. Але?.. Это я. Ну, короче, это он. Нет, я нормальный, и это — он, стопудово — он. И я имею с него получить… Еще чего! Какая еще Пайп? Что она уже подписала?.. Ничего я не забыл. Да мне хоть… Але, да… Кому передаешь?.. Я… Да, слышу. Я помню, зачем… А потому что я имею полное право с него по… Ни фига себе! Меня?.. За что? Я никого не подставляю, и я в своем пра… Погоди, шеф, но ты же сам клялся-божился, что он твоим другом был… Я не психую, я слушаю… Но… Но… да. Я понял. Чем я буду божиться по телефону? Хорошо. Лягавый буду, если я его трону без надобности. Но если он, не дай бог… Хорошо. я понял. Все, у меня трубка садится. Все….
— Слышал, сколько у тебя заступников? Старый урод… командует тут еще… Совсем нюх потеряли, все всё забыли, понятия, принципы, все всё за бабки меняют… Ничего, и без указов разберемся… Слишком много боссов развелось и все угрожают… Короче… Эта… Пайп —да? — передала, чтобы ты подписывал. Ты куда полез крыса??? Ты какую кнопку нажал (У Ромеро в кабинете не было тайных кнопок и мы об этом знали. А была бы — предварительно бы перерезали.)? Ну-ка показал… Нитро…глице..рин. Что за хрень такая? Короче: подписывай заявление и хиляй крупным хилем на все четыре стороны. Профсоюз распускается. — Ничего себе мужик ошалел, даже и про страх забыл, и про екнувшее сердце:
— То есть, как это распускается? Ты его, что ли, распускаешь?
— Не важно кто. Делай что тебе говорят и дыши. Одна твоя подпись осталась. Но помни, падла, встречу тебя в более уютном месте — тебе не жить, меня никто не остановит. Я не посмотрю… гадина! Ты еще смеяться!!!… — На этих словах я так вошел в роль, что и сам испугался пистолета в руке, так и захотелось нашпиговать до смерти перетрусившего Леона Ромеро свинцовыми цукатами.
— Я… не… тебе же приказали… — И ладонь выставил, видимо, пули ею ловить.
— Подписывай, и пожалуйста, как можно быстрее. Тебе хочется жить — и мне не меньше. Я за такую вонючую чушку как ты, в непонятное не собираюсь, но если ты еще хоть слово…. Вот здесь вот. И здесь. И здесь. И еще здесь, здесь и здесь. Все. Час тебе на сборы, тебе и твоим свиньям. Пусть тоже напишут. Или пусть рискнут остаться, это будет даже смешно. Но десять минут из конуры не выходить. Чао.
С этими словами, я покинул кабинет, моя часть работы на этом была почти завершена.
Кохен — просто супермен, еще быстрее моего управился: стоит под дверью, ухмыляется, а парня, Анджело, отослал к другой двери, ведущий в общекабинетный предбанник.
— Что, Джордж, стоишь, гримасы строишь? Порядок у меня, а у тебя?
— Как видишь. Давай, ходу отсюда. Ну-ка покажи подписи? Нормально. Эй, — Анджело, на, передай Карлу. — Я оставил пятерых ребят и Карлика на официоз, а мы — домой, в головной офис. — И, предупреждая мой вопрос о причинах спешки: — Генеральный приказал, это ему не терпится выслушать, больше ничего такого «пожароопасного».
— А Карлик что?
— Карл проследит, чтобы члены профсоюза, который пока еще есть, за сегодня и завтра написали заявления о выходе и подписали бы новый трудовой договор, каждый индивидуально, двухсторонний: работник и администрация киностудии. Там, в условиях, все не хуже, а как бы лучше для каждого, чем в прошлом договоре, но без профсоюза, что и требовалось. А уж там дальше, когда обживутся без профсоюзов… Время покажет.
— А мы? Где тут место «Сове»? — спрашиваю Джорджа, а сам думаю ну совершенно не о деньгах и не о «Сове»… Думаю и хочу спросить, и боюсь спрашивать… Поташнивает слегка, нет, не от страха…
— Мы — это весь набор юридических и охранных услуг, взамен того отребья, которое профсоюз привадил к студийной кормушке. Вот так вот. Что тормозишься, Рик, что с тобой? Может быть, этот гангстер тебя напугал? — спрашивает Кохен и ржет, зараза… Он ведь слышал там, за дверью, если не все, то основное.
— Как… ну, наша дамочка?.. Когда с компрой ознакомилась?
— Как по маслу. Боже, ты бы видел, как она рыдала… Сказала, что повесится.
— А ты?
— А я… Вы же католичка, говорю, что вы мелете, сударыня? Грех замаливают добрыми поступками, а не покрывают смертными грехами. У нас, говорю, как в банке: своего добились — и забыли навсегда, утешьтесь.
— Так…
— Вот и все… Как она рыдала… Говорила, что все двадцать лет молилась и каялась, и что нет ей прощения… А я ей говорю: есть прощение, и на Небесах, и здесь, на грешной земле. Эта подпись — первый шаг к истинному покаянию… Что-то там про гордыню приплел, ну, не мне тебе рассказывать, ты же сам у нас парень жох, язык без костей…
Бросать надо, к чертовой матери, всю эту службу поганую, эту драную «Сову»… Я не гожусь для этой работы, мне она не по плечу… Сказать, что мне стыдно было слушать похвалы Кохена в мой адрес и его похвальбу, — это ничего не сказать, благо что Кохен, весь в неостывшем азарте и в предвкушении наград, не смотрит на меня, к тому же и за рулем… Да, не гожусь. Дело не в стыде, и не в совести, и не в чем-то там таком… Цельным, увесистым человеком надо быть, а не рваным гондоном на сыром ветру. Отрыл я постыдный компромат на благонравную католичку, примерную мать семейства, с помощью этого мощного рычага развернул ее в нужную нам позу… И радуйся: молодец, справился! Если же, вдруг, ты содрогаешься от жалости за нее, представляя, каково ей будет жить дальше, низвергнутой с престижной должности, вынужденной каждый день смотреть в глаза своим любимым: незаконнорожденному сыну и обманутому супругу, не имеющей ни малейшей возможности отомстить обидчикам и свидетелям ее позора, — то, милый мой, стригись в монахи, а еще лучше — заранее стыдись последствий своих поступков и избегай их совершать. Но когда ты сначала жертву загоняешь в обеденный угол и перекусываешь ей горлышко, а потом уже начинаешь плакать горючими слезами, бессильно наблюдая, как твои слезы и слюни смешиваются в единый ручеек с ее кровью — то нет тебе уважения и оправдания, ни от хищников, ни от вегетарианцев.
Надо что-то решать…
— Чего ты там бормочешь, Рик? Мала премия?
— Нет, господин директор, премия — самая то. Это я спасибо выговорить не мог, спазмы в горле от радости.
— Да? Тогда ладно, а вид у тебя какой-то грустный. Ну, что парни, еще по кофейку врежем? Могу рому добавить, по корабельному обычаю, сегодня — всем нам можно. Молодцы… И тебе, Рик, тоже просто кофейку, без укрепления?.. Хорошо, судари мои, и я тогда простого, чтобы не отрываться от народа. Вот-вот ко мне важные гости заявятся, тогда я вас быстренько попрошу из кабинета, а пока — кофе, братцы, втрое лучше в кругу своих. С ними-то — бизнес, а с вами — отдых. — И все по плечам нас с Кохеном треплет.
Через три дня, в пятницу, опять меня посылают на студию, на этот раз — умять мелкие, чисто технические детали договора, наши со студией. Я бы мог и кого помладше прислать, но — его Величество Случай: из тех краев мне было весьма удобно заехать за Шонной, в одну редакцию, где она материал сдавала…
Секретарша выпархивает из-за стола ко мне навстречу и почтительнейшим голоском (знай наших!) просит проследовать меня в соседнюю комнату, испить чаю, кофейку, минеральной воды, горячего шоколаду, мартини — все что я захочу, но у директора киностудии в данную минуту нежданный представитель налоговой инспекции… Понятно: налоговая у нас в Бабилоне — это такая штука-дрюка, с которой не шутят. Не в том смысле, что у студии рыльце в пушку, и она чего-то боится, а в том, что у налоговой особые права на конфиденциальность, даже и «Служба» с «Конторой» без чрезвычайной надобности прерывать такое совещание бы не полезли. Отлуп ничуть не обидный, и, по уверению секретарши, недолгий, подождем. Захожу я в комнату ожидания, в которой есть все, для ожидания и отдыха, кроме обнаженной блондинки в кровати, и вижу, что комната не пустая: двое мужчин, развалясь в креслах, о чем-то негромко беседуют, тоже, видимо, ждут своей очереди к директору.
Один, ко мне лицом сидящий, лет сорока с небольшим, прямо в поношенном пальто на диване угнездился, нечесаные патлы до плеч, лицо брюзгливое, все в складках, явно что богема, другой — спиной ко мне, совсем иного замеса: пиджак — такие в сейфе хранят — сам по себе целое состояние, затылок — произведение дорогого парикмахерского искусства, ладонью в воздухе крутит — часы и запонки видны, и те, и другие наверняка дороже моей старушки БМВ, когда она еще с иголочки была… Голос… Хм… А ведь я его где-то… Затылок разворачивается к патлатому, а лицом ко мне… Мама дорогая!
— Добрый… Э-э… Рик… Рик??? Это ты? Черт подери!
— Да… я… Чилли? Чил! — точно, он! Чилли Чейн выбирается из кресла, рот до ушей, и собственной персоной неуверенно шагает ко мне, руки в стороны. И видно, что тоже растерян. Обнялись.
— Ну дела, вот не ожидал… тебя увидеть здесь.
— Да ты что, Рик! Это я тебя не ожидал здесь увидеть, а мне где еще бывать, как не на киностудиях и на съемочных площадках? Куда же ты пропал, Рик? Я ведь…
— Не пропадал я, как видишь. — Тут рефлекс светского человека перебарывает все остальные соображения и Чилли представляет нас друг другу:
— Мой старинный друг и писатель, Мак Синоби. Мой потерянный и вновь обретенный друг и товарищ, знаменитый детектив и…
— …просто Ричард.
— Очень приятно.
— Взаимно.
— Рик, за нами будешь, мы первые.
— Да ради Бога! Но вот уж не думал, что сам Чилли Чейн, как простой смертный…
— Ха! А ты никогда не видел, как «сам Чилли Чейн» мечется перед запертым служебным туалетом на одно посадочное очко, в павильоне для съемок, когда у него понос в кишках, а за заветной дверью блондинка-флегматик с запором? Ты, брат, многого не видел в Большом Свете. Так куда ты пропал? У тебя все в порядке? Жена, дети?
— Полный порядок.
— Я пытался тебя искать, но ты же мне телефона не оставил… Сколько лет прошло…
— Не так уж и много. Да неловко было звонить, сам понимаешь…
— Не понимаю. Короче, не вздумай никуда улизнуть, сегодняшний вечер — за мной. У тебя… Шонна, да ведь? Она в городе сейчас?
— Да.
— Детей есть на кого оставить вам сегодня?
— Да, а что?
— Я вас приглашаю ко мне домой сегодня вечером. Народу — почти никого: вы с Шонной, я, Мак, Ванда Вэй, Крис Коста, из заграничных Брюс Спрингстин, Нина Хаген, Эльза… ну, ты ее не знаешь… И все. Может, еще пара-тройка приблудных гостей. Мак, ты ведь будешь? Ты же обещал.
— Буду. Только ты меня там не тормоши, ладно? Где сижу, что пью, когда уйду — не твое дело. — Какое спесивое лицо у этого Синоби. Что-то не припомню я писателя с таким именем. Да и внешность незнакомая. Чилли Чейн словно бы угадывает мои сомнения и поясняет:
— У него довольно специфическая известность в нашем мире. Кому надо — он знаком хорошо и близко. Рик, ты знаешь, что наш Мак однажды шел-шел по улице, а навстречу ему идет… знаешь кто?.. Убийца господина Президента, собственной персоной, в руках еще ствол не остыл!
— Да неужели? И что? — это я так вежливо спрашиваю, в слабой надежде, что мои собеседники не заметят насмешки.
— А ничего. Поздоровались, поговорили о погоде, о дальнейших творческих планах и дальше разошлись. Да, Мак? Так дело было?
— Ну чего ты плетешь. Не веришь — не надо. Да встретил, я шел в одну сторону, а он в противоположную. Миновали один другого, и все, и ни о чем мы не говорили. Не обращайте внимания, Рик: Чил считает своим долгом и почетной обязанностью потешаться над теми, кто его умнее его и деликатнее, то есть, практически над всеми своими знакомыми.
— И как ты, интересно, отличаешь умных от глупых, Мак? Ты же кроме своих тараканов в голове ничего не замечаешь?
— Элементарно отличаю: умные думают чаще, но медленнее.
— Опять тараканы побежали. И еще Мак считает, что десять лет знакомства и ежедневного сотрудничества — слишком мало, чтобы общаться «на ты».
— Но мы же с тобой меньше десяти лет общаемся.
— Разве?.. Да, где-то лет девять с половиной. Из них два года на ты. Это ли не излишество?
— Мне необходимы излишества.
Я сижу, не вслушиваясь в их болтологию, и перевариваю новость, внутри которой нахожусь, и не знаю, с точки зрения разума и здравого смысла, как мне к этой новости относиться, но — радуюсь, но — взволнован.
— … почему бы и нет? Если Мак не против, я тем более, мне в великую честь быть накоротке со знаменитостями. О! По-моему, кабинет освободился. Мак, Чилли, ваша очередь.
Чилли Чейн любит изображать из себя жизнерадостного повесу, но глаза у него всегда чисты и холодны, как я успел отметить за время нашего короткого знакомства, мозг работает четко и рационально. И все это разбавлено дурачествами и шикарнейшими улыбками.
— Рик, а, Рик? У тебя долгие дела?
— Секундные, переподписать документ, поставить на него печать, а устаревший, несовершенный документ, оставить порванным в урне у вашего директора.
— Он не наш директор, он наш партнер, а директор он — киностудии. Тогда пойдем с нами, сначала ты, а потом мы. Я просто боюсь отпустить твой рукав: растворишься бесследно и ищи тебя свищи…
— Пол, привет! Мы пропускаем вперед нашего друга. Он сказал, что ему быстро.
— А-а, вы знакомы, оказывается… Тесен мир, ничего не скажешь. Где… ага… Реквизиты?… Угу… в соответствии… именуемый в дальнейшем… Все. Печать шлепните у секретарши. Еще чем могу быть полезен?
— Нет, у меня все.
— Стоп, стоп, стоп. Если у вас все, то у меня нет. Пол, Мак, вы пока начинайте, а у меня пара конфиденциальных слов нашему другу Рику…
— Но только быстро, Чил, я писатель, а не менеджер, я же поплыву на ваших дурацких пунктах и подпунктах… Рик, пока!
— Я быстро, хотя я тоже не менеджер, а всего лишь актер…
— Пока.
Вывел меня Чилли Чейн из кабинета, не за рукав, правда, держит, а под руку. Выдал мне две визитки с разными наборами телефонов, золотым карандашиком начертал на обеих номер личной трубки, взял с меня слово, что мы с Шонной сегодня его навестим, начал было подробно рассказывать, как до него добраться и что говорить охране особняка, а потом перебил сам себя и в мгновение ока уговорил меня воспользоваться его личным мотором с водителем. Мотор он пришлет прямо на дом, разумеется, «Роллс-Ройс», у него их два, поэтому он никак и ничем стеснен не будет, пусть я даже не сомневаюсь. Я, недолго размышляя, позволил себя уговорить, а сам думаю: во что будет Шонна одеваться, она же умрет от комплексов и волнений…
— Тогда адрес давай.
— Вот он, пишу. И телефон.
— Да, Рик, и об одежде. За это заранее прошу прощения: у нас сегодня «день простеца»: никаких изумрудов с брильянтами, никаких Гоше и Версаче, если придешь в «левисах» с заплатой на заднице — оно будет самое то. И ты, и Шонна. Джинсы, юбки, свитера, футболки, ботинки, кроссовки, бусы из стекла… Вот так где-то. Косметика и духи — максимально приближенные к тому, какими пользуется персонал метрополитена и общественных библиотек. Врубился? Есть рауты «без галстуков», есть «пижамные» вечеринки, сегодняшняя — «мы — простецкие!» Придете в смокингах и вечерних платьях — сгорите со стыда на фоне всех нас. Угу?
Угу-у… Смокинг-то у меня есть, и я с удовольствием его не надену, а вот как Шонне втолковать… Хотя, с другой стороны, она тоже будет рада этой игре, потому как ни с Вандой Вэй, ни даже с Ниной Хаген в одеждах и драгоценностях ей не потягаться. Я ей озвучивать подобные соображения не буду, но девочка она умная, сама все сообразит. Цветы… Брать ли цветы? По сплетням, Чилли снова матримониально свободен, стало быть, без цветов. Надо будет наши пляжные фото взять не забыть…
— Ричик? Дорогой, что-нибудь случилось? Ты почему такой…
— Какой?
— Какой-то не такой? На работе ругали? Так, извини… Сейчас нам надо будет заехать в один магазин… в два магазина, и по пути встретить Грету. Помнишь Грету?..
— Все отменяется, мы едем домой.
— Что значит… Почему? Ричик… Дети!?.. Нет?.. Не пугай меня, пожалуйста….
— Все хорошо — с детьми, работой, деньгами и здоровьем. Но все твои планы срочно и немедленно отменяются на сегодня.
— Почему это? Я не могу их отменить, это во-первых…
— Потому что у меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
— Я так и знала! С любой, только поскорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44