В семнадцать ноль-ноль, в наш головной офис обильной струею вторгаются работники Службы, общим числом восемь человек, — не считая полутора десятков ребятишек в комбинезонах , в касках с забралом, и с автоматическими винтовками в уверенных руках, — и начинают поиск преступников, злумышленников и их сообщников.
Ну, теперь долгая беда с нами, братцы родные! Где я был ночью? Дома был, в компании жены и двоих детей за стенкой. А утром? А утром и днем, не считая дороги на работу — здесь же, в головном офисе, на виду и в компании коллег. Кто? Да кто — коллеги и подтвердят. А кроме коллег меня никто и нигде не видел почти всю первую половину дня. Что? Потому почти, что утром, выйдя из дома, я добирался до работы в своем моторе, и вполне возможно, что кто-то наблюдал меня, в нем едущего. Вот они, на связке… Эти от моего дома, а этот от мотора. Зачем вам ключи от квартиры-то? Эти, какие еще… Спасибо. А этот — этот от сейфа, служебного, в моем кабинете. С удовольствием, пойдемте. Что? Он всегда на мне, в кобуре, как положено. КУДА, сука!!! Ну-ка, спрячь лапы, б…, убери, я сказал!.. Почему — «опять я»? Они первые начали. Хорошо, господин директор… Только пусть они не потеряют ненароком…
И вот наши контрразведчики и контртеррористы из Службы рассосались по кабинетам головного офиса и в восемь смычков повели допрос всех нас, включая генерального директора и меня. Да, мне досталась долгая беседа… Чуваки, которые орудовали в моем кабинете, явно встали на след: всё во мне, и всё, что на мне, громким шепотом предупреждало их, точнее — его, офицера, который у меня ствол реквизировал: «он, он и есть главный среди всех подозреваемых, честные и невиновные люди так себя не ведут…» До сих пор уверен: им, ему, самой малости не хватило, чтобы неопровержимо доказать мою персональную вину и отвтетственность за убийство нашего дорогого Господина Президента. Впрочем, и остальные сотрудники «Совы» оказались, по результатам первых допросов, сплошь подозрительные недолояльные типы… Явился я домой ровно в полночь, как исчадие Тьмы, Шонна взялась было за упреки — но меня хоть выжми, самого впору жалеть и по головке гладить… «Что теперь будет, Ричик?» — а я откуда знаю, что теперь будет? Наладится, я думаю, на одном Господине Президенте свет клином не сошелся, тем более, что какой-то генерал Мастертон оседлал экраны телевизоров и первые полосы газет… Сроднимся, чего уж там, не впервой…
Сели ужинать, детишки уже спят, как обычно папу не дождавшись, Шонна устроилась напротив меня, только головой качает…
— Ты чего?
— Выглядишь плохо. Бледный весь, мешки под глазами, глаза красные. Досталось вам?
— А-а… Перемелется.
Досталось нам… Да уж, черт возьми! Эти самовыродки лампу мне в глаза выставили, а предварительно зафигачили в нее лампочку-светлячочек, на двести ватт, и с понтом дела наблюдают микродвижения губ, век, бровей, глаз, ждут, пока моя ложь потечет и растает перед их пристальными взорами матерых контрразведчиков. Я говорю «они» во множественном числе, но — так, для порядку: допрашивал-то меня один, двое служивых унтеров у него просто на подхвате, молчальники: подать, принести, застегнуть, «врезать»… На исходе четвертого часа огреб я, в общей сумме, с десяток ударов по шее и столько же в солнечное сплетение, а до этого приковали мне рученьки и ноженьки браслетами… Медовый месяц у них, все им можно сегодня, защитникам, во имя истины и нашего спокойного сна…
— Ну-ка, повтори теперь, кто — сука?.. Четко и ясно скажи: я сука!
— Ты — сука! О-о-о-оох-х-х… — Это он провел крюк в солнечное сплетение, очень точно и стильно, а мне даже не согнуться, потому что руки за стул заведены, а стул привинчен (мода у нас такая, на «конторский манер», когда некоторые категории посетителей приглашаются в кабинеты со «стационарными» стульями, для психологического воздействия на них)…
— Говори.
— Я… уже сказал…
Не знаю, сколько бы мы так препирались , с моим персональным дознатчиком, но в событиях случился поворотец… Нет, в Большом Мире все так и оставалось: траурная лирика по отечественным телеканалам, чрезвычайное положение, армия на каждом квадратном дециметре Бабилона, однако, в одном из маленьких бабилонских мирков родилось чудо: все мы, «совяне», оказались невиновными, более того, невинными, более того, полезными членами общества, воинами силового резерва, на который, если понадобится в лихую годину, может смело опираться мое родное государство, в лице нового Господина Президента, правительства и парламента, представителей «Службы» и «Конторы». У генерального нашего нашлись достойные случаю связи, да такие, что легко — суток не прошло — сумели они перебороть естественную бдительность органов по отношению к гражданским людям, имеющим доступ у оружию, секретам и специфической оргоснастке, потенциально позволяющей…
— Эт-то, мля… что еще такое? Э?.. Рик, они тебя били, что ли?
— Да нет, просто перепутали с этим… в Копперфилда играем… — Тут мой палач хвост поднимает на моего генерального:
— Я же четко сказал: никому не входить…
— Не п..ди. Возьми лучше трубку, это тебе звонок. — «Служивый» сечет фишку: вместо того, чтобы мешкать и возмущаться панибратским обращением со стороны подозреваемых штатских, — немедленно следует совету и подносит трубку к уху:
— Капитан Борель. Да, но… Считаю своим долг… Слушаю… Так точно. Так точно. Но… Есть через полчаса!
— Рик, я тебя распаковываю, но предупреждаю и приказываю: не вздумай трогать рыло этого мудня. Понял? Ослушаешься — с волчьим билетом вышвырну. Понял?
— Угу.
— Как вы меня назвали?
— Козлом назвал. Проваливай, ты же слышал: полчаса тебе дано, чтобы свернуться.
Капитан Борель весь в белом бешенстве: с одной стороны он — фигура, не сказать чтобы очень малая, даже в пределах его родной «Службы», а с другой — он ведь чиновник, и в этом качестве очень чуток к тому, как с ним разговаривали по обе стороны телефонной трубки.
— Я это учту, уважаемый господин директор. — Тихо сказал, почти прошептал свое обещание господин капитан Борель из «Службы», грозного, всем внушающего страх ведомства министра Доффера, но генеральный словно бы и не слышал: повернул пузо к двери и пошел, ему не отвечая, а мне предупреждений не повторяя. До этого руки мои успел расковать своим ключом, хитрым каким-то, видимо универсальным. Нам таких не выдают почему-то… К ногам нагибаться не стал.
В такое время, такой приказ — нет, не буду нарушать. Не то чтобы меня волчий билет напугал — да я бы из упрямства наплевал на угрозы, но замути я в офисе драку с представителями «Службы» — его бы по-крупному подставил, моего начальника, который за меня безоговорочно вступился. Ни одна мохнатая лапа не бывает беспредельно мохнатой, все что мог — сделал генеральный, не буду его подводить, не свинья. Но и оставлять без последствий…
— Хороший у тебя удар, четкий… — Этот Борель сноровисто собирает в портфель все свои дознавательные пожитки, аксессуары, включая теплые еще кандальчики… Ноги ему лично пришлось высвобождать, наклоняться, поскольку дрессированные унтеры — вовсе не из его команды, а приданные по расчету, они еще раньше получили приказ по рации и убежали вниз. Я загадал про себя: вспомнит про свою лампочку двухсотваттную, или забудет? Забыл, в конечном итоге.
— Времени мало было, я бы тебе настоящие показал. — Ага, отступила бледность, порозовел: парнишка-то заводной, это интересно. Парнишка он, предположим, условный: сверстник, либо на год-другой моложе… Показал бы он мне, да?..
— Ну, так а… в чем дело?.. У?.. Здесь нам нельзя драться, мне воспитание не позволяет, тебе Устав не велит, но — было бы желание и терпение с обеих сторон — договоримся…
Капитан Борель даже замер, с блокнотом в руке…
— Ты что предлагаешь, чтобы нам встретиться подраться? Тебе мало полученного?
— Гм… Ну… Маловато, готов признать. — Чувак этот швырк блокнот в портфель, клац на специальную защелку с замочком… и замирает, в упор на меня глядя.
Смотри, смотри, сексотина, смотри, да не спугнись раньше времени.
Рост у нас с ним примерно одинаковый, сложением — тоже более-менее одного уровня… Парень подкачан, с руками: удар у него, ох, хлесткий!..
— И что предлагаешь?
— Аэропарк знаешь? Бывший Удольный парк?
— Ну и?
— Там есть площадка, где со всего Бабилона старичье по выходным на гульбу собирается…
— А, неформалы прошлых веков, клуб женихи-невесты? — Борель портфельчик в руку, сам к дверям… Стоит.
— Он самый.
— И что? — дверную ручку теребит капитан Борель, но не выходит, значит, желает дослушать.
— Подгребай туда… ну, в субботу, в полдень. Сейчас военное положение, и хотя весь этот веселый листопад оно не остановит, но в полдень там не много будет народу, я уверен в этом. Найдем уголок поодаль, махнемся по-свободному, без «браслетов». Или в воскресенье.
— Со стволами?
— Зачем же нам нарушать закон, господин капитан? Так разберемся, руками.
Борель этот вздернул левую кисть, посмотрел в циферблат…
— Один на один? Идет. В полдень, в субботу, там. Адье, «котлетка».
Котлетка — это, видимо, я. Адье — это чао на французский манер. Где же во мне не так, если он не стреманулся ничуточки? Привык, что «Службу» в любом виде боятся? Да, не лишено оснований… Но я предпочитаю думать, что у него все в порядке с физподготовкой, и что именно в этом причина его смелости. Настолько все в порядке, что он ни на секунду не усомнился в себе, глядя на меня, на крепко сбитого мужика из «силовой», все-таки, структуры, каковой наша «Сова» является де-юре и де-факто.
Следовательно, было бы опрометчивым не прислушаться к сигналу… До субботы немного времени осталось, но в моих силах освежить бойцовский арсенал, припомнить разные полезные ухватки и навыки.
— Ох, Ричик… Ты так вздохнул, словно никогда не перемелется… Устал, сильно устал?
— Угу.
— Мой дорогой… А где твоя кобура? Почему ты без револьвера?
— Без пистолета.
— Что?
— Они отличаются конструктивно, я тебе миллион раз говорил. В последнее время я револьверы почти не ношу. А этот — там изъяли, на работе. Временно. Понимаешь, в городе военное положение, ну и власти решили подстраховаться: сократить число граждан, имеющих доступ к боевому огнестрельному оружию. Как все рассеется — вернут.
— Может быть, это и хорошо, Ричик? Может, правильно, что сокращают?
— Может быть. Дай мне снотворного покрепче, хочу вырубиться — чтобы сразу, не перебирая в памяти прожитые сутки…
— Сейчас мой дорогой… Износились у тебя нервы, бедный, и вообще ты усталым выглядишь…
Две таблетки подействовали, но где-то с четверть часа я все-таки вспоминал, никак не отвертеться было от работы головного мозга… Может, оно и правильно, что сокращают… Но — знаете ли… Бабилон, вечер поздний, все увеселительные заведения закрыты на неделю вперед, прохожих на улицах — самый прожиточный минимум, хотя комендантский час официально пока не объявлен. Нас всех, сотрудников с положением, от греха подальше развозит по домам служебный микроавтобус, где рядом с водилой сидит Черт-с-усами, зам генерального, вооруженный охранной грамотой. На пересечении Кольцевой и площади Победы имеем удовольствие наблюдать коротенькую пейзажную сценку: расстрел военным патрулем гражданских гангстеров на фоне промозглой весны. Вдоль белокаменного забора выстроили четверых молодцов — все в полубеспамятстве, зыбкие, окровавленные, видимо, всмятку избитые. Но гангстера легко угадываются в каждом, одеты и пострижены специфически… Накрапывает, но так скупо, что неопытный в физике человек и не поймет, откуда сырость прибывает — сверху, снизу, с запада, с востока? Залп в четыре жала и потом еще четыре россыпью — добивали в головы. Был асфальт темный и влажный, стал местами черный и мокрый. Весь город мрачен лежит, без обычного светового разгула, а там, на расстрельном месте — наоборот: частые фонари и мощные прожектора подсветки: все было нам видно, вплоть до синяков и золотых цепочек. И струйки из под мертвых, словно червяки черные, запульсировали, потянулись на проезжую часть, к стокам канализационным. Военные свое дело сделали — нам дорогу дали: проезжайте, мол… даже досматривать поленились. Но этого я Шонне рассказывать не стал, посчитал необязательным.
Зато на следующе домашнее утро было нам всем короткое приволье, не в каждое и воскресенье такое бывает: я, Шонна, Элли и Жан проснулись, никуда не спеша и, наплевав на траур, предались веселому тарараму! Телевизор весь набит мордами кисло-горькими, так мы просто музыку танцевальную включили. Все вперемешку у нас и без ранжира: танцы, умывание, завтрак, взвизги… Почти до обеда прокувыркались, и — о чудо: ни в школу, ни в редакцию, никуда никому ехать не надобно… В магазин за продуктами — я сам пошел, даже Шонну не взял. Кто бы слышал, сколько я насмешек перенес по этому поводу, от чад своих и от лучшей половины своей… Может, я и перестраховщик, но стойко встретил: не шутя наложил категорический запрет на любые, по любому поводу вылазки из дома. В лавке — оп! — сразу все цены процентов так на двадцать, двадцать пять… Нет, не упали, а совершенно странным образом поднялись! Я в универсам — проверять — там точно та же картина, и тоже — выросли все ценники, не один не упал. Я, впрочем, догадывался об этом еще вчера, еще прежде допросов сообразил… И возблагодарил всех скопом: чудо, случай, судьбу и провидение, которые послали мне наличными пятнадцать тысяч талеров оклада и премиальных, а дополнительным бонусом — лень, помешавшую мне своевременно передвинуть эти талеры в банк. Из «подшефного» автомагазина получили мы накануне законную дань, клиенты наши, те самые магазинщики, были по уши в наличных, так уж совпало, а у нас как раз зарплата… Ну я и взял большую часть налом. Чудо.
В универсаме карточки «временно не принимают», банкоматы уже обескровлены и ответственные лица не в курсе, когда их пополнят… Минус на минус… если бы не это — смели бы подчистую прилавки осторожные и видавшие виды бабилонцы… А я хуже? Килограммов двадцать пять скупленного на себе домой припер, благо всего маршрута — через дорогу перейти…
— Боже мой, Рик! Куда и откуда столько?
— Ур-ра-а!!! Папа — Дед Мороз, всем подарочки принес! Элли, сюда, скорее!..
— Из окрестных лавочек. Две с половиной тысячи грохнул, из трех с собой захваченных… Все так подорожало. Где гвардия? На! Тебе соль, а тебе макароны. Затырить в схрон, чтобы никто и никак, даже Индиана Джонс миноискателем…
— А чеки взял?
— Ну конечно, я же знаю твое хобби.
— Не хобби, Ричик, а добровольное соблюдение кодекса, разработанного обществом защиты потребителей.
— Ну да, да, точно, именно это я и хотел сказать. Ты только глянь на цены…
— О, боже, это что, мясо столько стоит?
— А ты думала — космический корабль? Оно самое. Горчица не подорожала, по-моему, одна единственная во всех трех лавках, включая универсам.
— И дальше как? Ты думаешь, еще будет дорожать? Тише, дети! Элли! Возьми веник и все смети. Вдобавок ко всему — соль рассыпали, ты погляди. Не к добру это. Ну что ты смеешься, это же не я выдумала — примета такая народная есть.
Тут уж я вплотную взялся хохотать, аж слезы на глазах, и плечи с животом заныли, накануне битые…
— Ши, птичка моя… ха-ха… о— ха-ха… Не к добру! Слышали бы нас господа из Службы!
Ши моего юмора не поняла:
— Ну, оговорилась. Дети соль просыпали, все цены выросли, на улицу нос не высунуть — вот уж потеха, смешнее не бывает. Подмели? Марш в свои комнаты… мучители мои… Прыг-прыг отсюда, — вот как… Сержусь, но умеренно… Ни на кого. На обоих одинаково… Если поцелуете мамочку и упрыгаете отсюда до обеда — перестану сердиться. И папочку своего с собою забирайте, на кухне уже не повернуться от всех этих кулей да коробок…
Но папочка в моем лице решил остаться на кухне и остался, отбил все атаки оппозиции: недаром, все-таки, я в качалку ходил и в спецвойсках обучался…
— Хорошо, но, чур, сиди смирно, как воробушек, и не вздумай помогать! И без того тут наломано, наколото, набросано, намусорено… На вот пока, поешь каротину, говорят, очень хорошо помогает от близорукости. На том мы с Шонной и поладили: я за столом сижу, морковкой хрумкаю, Шонна в фартуке по кухне рассекает, обед готовит. Дети вдалеке, если судить по крикам, кого-то линчуют, но лучше туда не ходить и правых с виноватыми не искать, бесполезно…
— Я уже звонила девочкам — практически все до единого материалы рухнули: только некрологи и специальные интервью. Все до единого, у всех! Ты представляешь?
— Я представляю. Сейчас все и у всех кувырком пойдет. Какое счастье, что я в получку наличными закинулся: иду, такой, сегодня вдоль прилавков: банки закрыты, банкоматы не работают, карточки не принимают…
— Да ты что?..
— Угу. Тринадцать тысяч у нас есть, живыми деньгами, этого вполне хватит на пару месяцев, даже если полностью кислород перекроют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44