Если не врёт лягавый, если ловушки не расставил…
– Буза тем не менее случилась. Из-за тебя, Ларей.
– Я-то при чем? Из кабинета, что ли, бузу устраивал?
– Не прикидывайся чайником, не с мальчиком базаришь. Как жить дальше будем, а, Ларей? Или тебе больше имя Кромешник нравится?
– Я не ботаник, знать не знаю никакого кромешника. А жить – порознь будем. Я в своём бараке – ты в своём. – До Гека начало помаленьку доходить. Намёки ближайших, обрывки слухов, до этого проскакивающие мимо сознания, сложились вдруг из беспорядочного разноцветья осколков в картину-мозаику. Признали.
Подполковник спохватился, отослал на место охрану и вновь угнездился за столом, в широком кресле, обшитом чёрной скрипящей кожей.
– Будь ты хоть черт-перечерт, но если моя жизнь из-за тебя раком встанет, помни – терять мне будет нечего – пулю в лоб! И начну с тебя.
– Начни с валидола. А чёртом обзываться не надо. Черти, если не врёшь, в южный этап определились. Какие твои проблемы, не пойму?
– На зоне должен быть порядок.
– Согласен.
– И не твой, а законом установленный порядок.
– Я своих порядков отродясь не устанавливал. Я соблюдал исстари введённые.
– Не выворачивай слова, не солидно. Бузу укоротишь?
– Ситуация… Я же не понимаю, о чем ты говоришь.
– Понимаешь. Мне нужна нормальная жизнь, а не мясорубка. Обеспечишь спокойствие на зоне – значит, договоримся. А нет…
– Что тогда?
– Я конкретно хочу услышать твой ответ, Ларей.
– Что смогу – то смогу. По своему разумению. Без кумовских советов. И не только кумовских. Попробую не допустить бузы и большой резни. Остальное – не в моей власти, как и не в твоей. Человеческую природу не приручишь, сам понимаешь.
– Заказы на зону будут?
– Я от производства далёк. Но спрошу совета кое у кого. Повязок – точно не будет.
– Плевать. Ты-то сам – чего хочешь?
– Домотать неполную сотню оставшихся недель – и на волю.
– И только? Ну ладно, дело твоё, как говорится… Куда бы тебя определить?
– В четвёртый барак. Я – человек старый, оброс привычками и приметами. Цифра четыре – хорошая для меня.
– Да хоть в сорок четвёртый, зона большая. В режиме – поблажек не будет, учти. И побеги желательно пресекать.
– Насчёт побегов – к куму обращайся, не ко мне. Не лови меня задёшево, роль вербовщика для тебя мелковата, господин подполковник. И ещё, от души советую, как человек поживший: поаккуратнее с этими… промежниками или там кромешниками… Посадят в дурдом и начнут лечить с такой скоростью, что за неделю про папаху забудешь, не говоря уж о лампасах. Чего нет – того и не было. Это не я, это ваш Главпастух так учит, а у него что ни слово – то серебряник. Где тут поссать?…
Это верно. Сдуру вырвалось. Урка прав: донесут, бл…и, цепляться начнут… Но ничего, надо только впредь попридержать язык насчёт Ванов, а кум – куда денется, намертво повязаны – подтвердит где надо, что с иронией были озвучены дурацкие повсеместные сплетни и предрассудки. В виде форменного издевательства над ними.
Гека поместили, согласно его желанию, в четвёртый барак. Плевать сто раз ему было на счастливые приметы, просто четвёртый барак подходил ему по местоположению (было время заранее тщательно изучить будущее поле битвы, к счастью, так и не состоявшейся), а цифры совпали случайно.
«Аргентина», с её масштабами и людскими ресурсами, напоминала небольшой город, поделённый на жилой посёлок с исключительно мужским населением и промышленную зону со множеством разнокалиберных производств, от лесопереработки до электромеханических мастерских. Половина цехов и участков, некогда процветавших, стояла мертво, другая существовала кое-как за счёт госзаказов. Гек понимал, что ему придётся напрячься и в этом направлении.
Личный авторитет сидельца любого калибра – величина непостоянная, его необходимо подтверждать и поддерживать ежедневно делами, личным примером, образом жизни. Сотрудничать с зонными властями он не мог и не хотел – не положено, однако и они должны получить свой кусок, чтобы не вмешивались больше меры в дела подопечного заколючного мира, а также и для того, чтобы, обретя этот кусок, защищать его и зону от внешнего врага – столичных боссов, инспекторов, проверяющих и иных давил. Ребята из Иневии и Бабилона уже рыли в этом направлении, подталкивая «дружественные» фирмы заключать контракты и давать заказы. В накладе, если не считать обычного периода организационной неразберихи в начале любого дела, никто не оставался: труд сидельца дешёв, себестоимость заказа невысока, сторонних криминальных наскоков и вымогательств нет… А официальные фирмы служили отличным прикрытием для золотой контрабанды и наладки левых «производств». Пострадали только местные ловчилы, которых столичные пришельцы беспощадно отодвинули от «тёмных» поставок на зону чая, курева, бухла и прочей запрещенки.
Прикормленное начальство лениво и с трудом разоблачало проделки высокопоставленных сидельцев – инженеров, мастеров, учётчиков и нарядчиков: бузы нет, деньги есть – пусть копошатся до поры…
Деньги – лакомая сила. Есть они – и к твоим услугам индюк-чай хоть трижды в день, колбаса, сигареты, тёплые шмотки, самые миловидные на всей зоне «девочки», слуги из шестёрок, письма на волю и обратно, даже внеочередные свидания. Кто с воли «подкачку» имеет, кто здесь на хлебном месте сидит. Работяга вламывает на совесть, часть денег нарядчику отстёгивает (тот мастаку, тот ещё выше), опять же в общак сдаёт, каптерщика подмажет – но и на себя остаётся, если работа есть. Иной трудила и на волю в семью посылает, оставаясь кормильцем и опорой своим родным. Придурня – от мастера и выше – по-настоящему крупные бабки гребёт, на сотни тысяч в год залопачивают мужички, опять же если все в порядке. Нетаки разнятся доходами, в зависимости от авторитета и способностей, но тоже не бедствуют, разве только в картишки продуются на год вперёд.
Но деньги – это не все. Любой сиделец, от распоследнего шестерилы до начальника производства, знает, как хлипко его нынешнее благополучие: фук – и нет его. Масса тому причин может быть – болезнь, месть от зависти, конфликт с лягавским начальством, или просто оплошаешь и в непонятное угодишь. В большинстве случаев деньги способны выручить или хотя бы ослабить удар. Но существуют две ямы, из которых обратного билета нет: серьёзное нарушение арестантских законов (работа на кума или кража из тумбочки, например, – одна из них). А вторая, почти брат-близнец первой, – вызвать гнев Ларея-Кромешника. Ларей производством не занимается, в промзону, кроме как по своим, одному ему известным делам не ходит и мастеров не трясёт. Он пахан паханов, зырковых, угловых и прочей высокопоставленной черноты. Те «держат» зону, а он – их. Он хранит и распределяет общак, вершит суд и расправу, он определяет – что кому положено, а что не положено. Он даёт зоне жизнь и закон. Он разбирает конфликты на верхнем уровне в своей зоне и на других, откуда идут ему просьбы разобраться и рассудить важнейшие вопросы; ему не до простого сидельца. Но бывает и по-другому: подсядет в курилку, потреплется с фратами и трудилами, как равный, не заносясь и не через губу. Пристяжь стоит поодаль и в разговор не мешается. Хватит духу – изложи свои претензии. Выслушает, проверит и припечатает решение. С одной стороны – выгодная штука: после его слова в твою пользу – никто даже зуба не ощерит, ни прямо, ни исподтишка. Но и опасно – не раз и не два таких ловкачей-челобитцев за кривду в крематорий отвозили. Нетаки вообще перед ним трепещут – больно строг и крут с ними. «С нетака, с урки – особый спрос» – такая у него поговорка… Не по плечу – бери кайло, ныряй в трудилы.
Гек шёл вдоль первой барачной улицы. В клубе, в каморке художника его ждала учётчица кадров из вольных, безмужняя, молодая ещё баба. Муж её бросил с двумя детьми и отбыл в неизвестном направлении, платили – только чтобы с голоду не поумирали. Куда деваться – приходилось подрабатывать. Ларей платил хорошо, целоваться не лез, не унижал и не развратничал, как иные вольные…
Вслед за Геком плескался обычный хвост из десятка приближённых и телохранителей. Сначала Гек пытался упразднить эту свиту, но потом плюнул и оставил как есть: то срочное сообщение, то наоборот – кого-то из своих послать потребуется, то с промзоны бегут жаловаться, то нужен громоотвод для очередного лягавого…
Сидельцу не к лицу любопытство, но всюду, где идёт Гек, – торчат из слепых барачных оконцев, из дверей бледные пятна – сидельцы таращатся на Самого, обмениваются впечатлениями: куда идёт, на кого смотрит… Шапки ломать перед ним – не положено, однако Соломан Ассириец рвёт казённый картуз с головы, прижимает руку к сердцу и кланяется, стоя в дверях сапожной мастерской. Гек едва заметно кивает и следует дальше – тут не подхалимаж, от души благодарность…
Дело было осенью. Гек шёл по тому же делу и адресу, как вдруг из барака вынырнул человек и бросился Геку наперерез. Поскользнулся на осколке ледышки и шлёпнулся перед Геком. Из барака уже бежали к нему догонщики, из-за спины выскочили нерасторопные дылды-охранники, но упавший, все ещё лёжа на спине, успел сложить руки ковшиком и выкрикнуть: «Справедливости! Рассуди, пахан!» И столько душевной муки и боли стояло в этом крике, что Гек заколебался, а через секунду и вовсе передумал:
– Назад. Не трогать. Ты Хряпа, если не ошибаюсь? Излагай, кто он и почему бежал?
Польщённый до печёнок тем, что его помнит сам Ларей, косноязычный нетак Хряпа с помощью рук и слов-паразитов объяснил, что беглец – новенький, только что прибыл с Иневийской крытки с пятнахой на плечах за изнасилование малолетней девочки. На следствии подписался, а на суде отказался. Сегодня назначен для него разбор с правилкой, как положено.
Гек задумался. Итог правилки заранее известен: «очко за очко»…
– Разбор отложить до вечера, я сам приду. Сразу после отбоя. Присмотрите, чтобы к вахте не намылился. Не более того…
Соломан Ассириец через отца, ветерана войны, пятикратного кавалера солдатского креста, поселился в престижном районе Иневии, где именным указом Господина Президента отцу подарили квартиру. Отец был дряхл и болен, требовался пригляд и уход. Так Соломан поселился у отца. Но однажды под утро полиция обнаружила у ворот соседнего особняка бесчувственное истерзанное тельце семилетней девочки. Особняк принадлежал городскому прокурору. В окрестных домах жили тоже не последние люди в городе, поэтому виноватых искать было непросто и отнюдь не безопасно.
Сроки поджимали, а Соломан подвернулся как нельзя более кстати: две ходки за ним были – мелкая кража и хулиганство. Тот факт, что он всю неделю, включая злополучную ночь, провёл за городом в весёлой компании, следователей не смутил: взяли под арест и стали требовать признания. Но несчастный Соломан оказался крепким орешком: его били и пытали несколько месяцев подряд, прежде чем он сломался и дал необходимые показания. На суде его криков и объяснений никто уже не слушал – пятнадцать лет на жёстком режиме. Дали бы и больше, поскольку девочка умерла, но в районе вновь произошёл подобный случай, в то время как у подследственного Соломана было железное решёточное алиби, которое не мог опровергнуть даже самый изобретательный следователь. Запахло скандалом, поэтому суд, прокурор и казённый адвокат утрамбовали процесс в один день. Так Соломан оказался в Эльдорадо (с приходом Ларея и сама зона поменяла название, «Аргентиной» по привычке её называли только лягавые, а сидельцы старались не ошибаться в названиях, себе дороже).
Гек сидел на табуретке посреди сушилки и внимательно слушал рассказ Соломана. За его спиной стояли двое зырковых – из его и местного барака, а также трое местных угловых. Гек сам задавал вопросы, не препятствовал и остальным. Примерно через час он оглянулся на ребят, как бы испрашивая разрешения – все замерли, – и подвёл итог:
– Мы проверим. Но помни, Соломан, если ты наврал нам – пожалеешь. Это тебе только сейчас кажется, что хуже не бывает кары за предполагаемый проступок… Бывает, уверяю тебя. Некоторое время потом ты будешь жить и горевать, что смерть не приходит так долго. Не передумал?… Хорошо. Выделить ему отдельную шконку и место за столом. И посуду. Но поодаль от «птицефермы», чтобы ни вы, ни он – не зашкварились. Работы не давать, без причин не трамбовать. Расходимся.
Через месяц примерно из Иневии пришёл подробный отчёт. Гек опять пришёл в сушилку, все так же стояли за ним местные авторитеты, только робы на всех были зимние – в мае градусник стабильно показывал около тридцати ниже нуля.
Соломан, бледный как полотно, мял в руках шапку и старался, чтобы не заметно было, как у него трясутся руки. Мутный и едкий пот стекал с низкого лба на нос и щеки, но он не смел утереться и как заворожённый смотрел на Ларея.
– Я уже изложил все парням, посоветовался… «За чужого парится» – так сообщили мне люди, которым я доверяю. Ты невиновен, Соломан…
За спиной забулькало. Гек не глядя протянул руку, подхватил стакан с коньяком, встал.
– Выпей. Отныне ты равен другим. Живи, работай, сиди спокойно… трудилой.
У Соломана достало сил не расплескать коньяк, он выглотал целый стакан в считанные секунды, замер, и вдруг из глаз его побежали, сливаясь со струйками пота, слезы. Соломан повернулся – стакан выпал – и спотыкаясь побежал из сушилки: позорно взрослому мужчине плакать на людях… Гек извиняюще развёл руками, поднял стакан.
– Подыщите ему по специальности – вроде он сапожник…
…Следы привели к городскому же прокурору: сынок его забавлялся таким манером. В принципе Гек мог поднапрячься и сбить с Соломана приговор, вопрос лишь усилий и денег, но это уже проходило по совсем другим закоулкам морали и милосердия; и без того расследование влетело Геку в сотню тысяч с гаком. Гораздо перспективнее было взять на крючок прокурора и подлого его сынка-ублюдка…
А теперь уже дело к весне идёт, баба ждёт, мышцы ноют, головушка на волю просится… Осталось-то сидеть всего ничего, меньше полутора лета…
– Туман, сегодня подойдёшь к Ассирийцу, пусть прекратит шапку снимать. Да без рукосуйства, словами внятно объясни, что я ему не вертухай и не церковь… Куда порыл?… Позже скажешь, перед ужином и не при людях.
Сзади опять послышался топот: на всех парах за Геком и его свитой бежал Бенни Шип, угловой из их барака.
– Ларей… Фу, отдышусь… Ларей, слушай! Пригнали «коня» с воли, но не по правилам. Там «язычок». Говорят – срочно, лично в руки. Очень срочно!
– Давай сюда. – Гек взял бумажный рулончик, развернул.
«Малоун погиб. Автокатастрофа. Тони».
Гек стоял и потрясённо глядел в пространство. Столько раз он в мыслях представлял, как он встретится с Малоуном, как поедут они в китайский ресторан и будут трепаться о том о сём, о пустяках, никак не связанных с делами. А Малоун будет тарахтеть, поминутно утирая пот с толстой шеи, и при первой же возможности совать ему фотографии дочери и жены… Вот тебе и компьютеры… Кому он мог помешать, смешной коротышка Джо Малоун… Как же так… Ну почему не живётся хорошим людям на белом свете?…
Горькие мысли Гека дали сбой, проступила реальность: сырой ветерок толкал в ноздри запах прелого с опилками снега, свербил уши подвывающий голос Шипа…
– Ты что, что ты, Ларей! Сказали – срочно, я ни при чем… Гад буду – ничего не знаю! – Шип втянул голову в плечи, как распоследний фитиль, не смея отвести от Ларея ужасом наполненных глаз: Гек, оказывается, все это время смотрел на него. Свита ничего не понимала, их тоже прихватило холодком страха – Ларей привык убивать провинившихся и в куда более благодушном настроении, а уж в таком состоянии давно его никто не видывал… Сейчас мигнёт, и от Шипа только потроха останутся, видимо, косяка мощного спорол парняга…
– Да нет, все нормально, Бенни. Ты поступил правильно, и не о чем говорить. Туман, поди, скажи, что сегодня отменяется, вот деньги.
Напряжение спало. Шип только крутил головой, переводя дух. Ну и приходы у Ларея, недолго и заикой на всю жизнь остаться. Не зря его… Но что-то, видать, случилось, коли от бабы отказался. Ф-фу-у-х…
Туман уже был далеко впереди, шкрябая сапожищами асфальтовый плац на пути к заветному клубу и мечтая безнадёжно (какая бы ей разница, деньги-то все равно заплачены?…).
– Домой пошли. – Гек развернулся и тем же мерным шагом двинулся обратно. Свита молча расступилась перед ним и так же молча сомкнулась сзади.
– Шип, – Гек повернул голову на ходу, – подготовь к вечеру надёжного «коня», маляву в Бабл сброшу. Никаких факсов-максов, пусть самолётом подкинут. Контакт, в смысле адресат, тот же. Это важно, неожиданностей быть не должно.
– Нет проблем, только отмашку дай, а у нас все на мази.
– Добро. Меня до ужина не кантовать, разве что очень уж подопрёт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Буза тем не менее случилась. Из-за тебя, Ларей.
– Я-то при чем? Из кабинета, что ли, бузу устраивал?
– Не прикидывайся чайником, не с мальчиком базаришь. Как жить дальше будем, а, Ларей? Или тебе больше имя Кромешник нравится?
– Я не ботаник, знать не знаю никакого кромешника. А жить – порознь будем. Я в своём бараке – ты в своём. – До Гека начало помаленьку доходить. Намёки ближайших, обрывки слухов, до этого проскакивающие мимо сознания, сложились вдруг из беспорядочного разноцветья осколков в картину-мозаику. Признали.
Подполковник спохватился, отослал на место охрану и вновь угнездился за столом, в широком кресле, обшитом чёрной скрипящей кожей.
– Будь ты хоть черт-перечерт, но если моя жизнь из-за тебя раком встанет, помни – терять мне будет нечего – пулю в лоб! И начну с тебя.
– Начни с валидола. А чёртом обзываться не надо. Черти, если не врёшь, в южный этап определились. Какие твои проблемы, не пойму?
– На зоне должен быть порядок.
– Согласен.
– И не твой, а законом установленный порядок.
– Я своих порядков отродясь не устанавливал. Я соблюдал исстари введённые.
– Не выворачивай слова, не солидно. Бузу укоротишь?
– Ситуация… Я же не понимаю, о чем ты говоришь.
– Понимаешь. Мне нужна нормальная жизнь, а не мясорубка. Обеспечишь спокойствие на зоне – значит, договоримся. А нет…
– Что тогда?
– Я конкретно хочу услышать твой ответ, Ларей.
– Что смогу – то смогу. По своему разумению. Без кумовских советов. И не только кумовских. Попробую не допустить бузы и большой резни. Остальное – не в моей власти, как и не в твоей. Человеческую природу не приручишь, сам понимаешь.
– Заказы на зону будут?
– Я от производства далёк. Но спрошу совета кое у кого. Повязок – точно не будет.
– Плевать. Ты-то сам – чего хочешь?
– Домотать неполную сотню оставшихся недель – и на волю.
– И только? Ну ладно, дело твоё, как говорится… Куда бы тебя определить?
– В четвёртый барак. Я – человек старый, оброс привычками и приметами. Цифра четыре – хорошая для меня.
– Да хоть в сорок четвёртый, зона большая. В режиме – поблажек не будет, учти. И побеги желательно пресекать.
– Насчёт побегов – к куму обращайся, не ко мне. Не лови меня задёшево, роль вербовщика для тебя мелковата, господин подполковник. И ещё, от души советую, как человек поживший: поаккуратнее с этими… промежниками или там кромешниками… Посадят в дурдом и начнут лечить с такой скоростью, что за неделю про папаху забудешь, не говоря уж о лампасах. Чего нет – того и не было. Это не я, это ваш Главпастух так учит, а у него что ни слово – то серебряник. Где тут поссать?…
Это верно. Сдуру вырвалось. Урка прав: донесут, бл…и, цепляться начнут… Но ничего, надо только впредь попридержать язык насчёт Ванов, а кум – куда денется, намертво повязаны – подтвердит где надо, что с иронией были озвучены дурацкие повсеместные сплетни и предрассудки. В виде форменного издевательства над ними.
Гека поместили, согласно его желанию, в четвёртый барак. Плевать сто раз ему было на счастливые приметы, просто четвёртый барак подходил ему по местоположению (было время заранее тщательно изучить будущее поле битвы, к счастью, так и не состоявшейся), а цифры совпали случайно.
«Аргентина», с её масштабами и людскими ресурсами, напоминала небольшой город, поделённый на жилой посёлок с исключительно мужским населением и промышленную зону со множеством разнокалиберных производств, от лесопереработки до электромеханических мастерских. Половина цехов и участков, некогда процветавших, стояла мертво, другая существовала кое-как за счёт госзаказов. Гек понимал, что ему придётся напрячься и в этом направлении.
Личный авторитет сидельца любого калибра – величина непостоянная, его необходимо подтверждать и поддерживать ежедневно делами, личным примером, образом жизни. Сотрудничать с зонными властями он не мог и не хотел – не положено, однако и они должны получить свой кусок, чтобы не вмешивались больше меры в дела подопечного заколючного мира, а также и для того, чтобы, обретя этот кусок, защищать его и зону от внешнего врага – столичных боссов, инспекторов, проверяющих и иных давил. Ребята из Иневии и Бабилона уже рыли в этом направлении, подталкивая «дружественные» фирмы заключать контракты и давать заказы. В накладе, если не считать обычного периода организационной неразберихи в начале любого дела, никто не оставался: труд сидельца дешёв, себестоимость заказа невысока, сторонних криминальных наскоков и вымогательств нет… А официальные фирмы служили отличным прикрытием для золотой контрабанды и наладки левых «производств». Пострадали только местные ловчилы, которых столичные пришельцы беспощадно отодвинули от «тёмных» поставок на зону чая, курева, бухла и прочей запрещенки.
Прикормленное начальство лениво и с трудом разоблачало проделки высокопоставленных сидельцев – инженеров, мастеров, учётчиков и нарядчиков: бузы нет, деньги есть – пусть копошатся до поры…
Деньги – лакомая сила. Есть они – и к твоим услугам индюк-чай хоть трижды в день, колбаса, сигареты, тёплые шмотки, самые миловидные на всей зоне «девочки», слуги из шестёрок, письма на волю и обратно, даже внеочередные свидания. Кто с воли «подкачку» имеет, кто здесь на хлебном месте сидит. Работяга вламывает на совесть, часть денег нарядчику отстёгивает (тот мастаку, тот ещё выше), опять же в общак сдаёт, каптерщика подмажет – но и на себя остаётся, если работа есть. Иной трудила и на волю в семью посылает, оставаясь кормильцем и опорой своим родным. Придурня – от мастера и выше – по-настоящему крупные бабки гребёт, на сотни тысяч в год залопачивают мужички, опять же если все в порядке. Нетаки разнятся доходами, в зависимости от авторитета и способностей, но тоже не бедствуют, разве только в картишки продуются на год вперёд.
Но деньги – это не все. Любой сиделец, от распоследнего шестерилы до начальника производства, знает, как хлипко его нынешнее благополучие: фук – и нет его. Масса тому причин может быть – болезнь, месть от зависти, конфликт с лягавским начальством, или просто оплошаешь и в непонятное угодишь. В большинстве случаев деньги способны выручить или хотя бы ослабить удар. Но существуют две ямы, из которых обратного билета нет: серьёзное нарушение арестантских законов (работа на кума или кража из тумбочки, например, – одна из них). А вторая, почти брат-близнец первой, – вызвать гнев Ларея-Кромешника. Ларей производством не занимается, в промзону, кроме как по своим, одному ему известным делам не ходит и мастеров не трясёт. Он пахан паханов, зырковых, угловых и прочей высокопоставленной черноты. Те «держат» зону, а он – их. Он хранит и распределяет общак, вершит суд и расправу, он определяет – что кому положено, а что не положено. Он даёт зоне жизнь и закон. Он разбирает конфликты на верхнем уровне в своей зоне и на других, откуда идут ему просьбы разобраться и рассудить важнейшие вопросы; ему не до простого сидельца. Но бывает и по-другому: подсядет в курилку, потреплется с фратами и трудилами, как равный, не заносясь и не через губу. Пристяжь стоит поодаль и в разговор не мешается. Хватит духу – изложи свои претензии. Выслушает, проверит и припечатает решение. С одной стороны – выгодная штука: после его слова в твою пользу – никто даже зуба не ощерит, ни прямо, ни исподтишка. Но и опасно – не раз и не два таких ловкачей-челобитцев за кривду в крематорий отвозили. Нетаки вообще перед ним трепещут – больно строг и крут с ними. «С нетака, с урки – особый спрос» – такая у него поговорка… Не по плечу – бери кайло, ныряй в трудилы.
Гек шёл вдоль первой барачной улицы. В клубе, в каморке художника его ждала учётчица кадров из вольных, безмужняя, молодая ещё баба. Муж её бросил с двумя детьми и отбыл в неизвестном направлении, платили – только чтобы с голоду не поумирали. Куда деваться – приходилось подрабатывать. Ларей платил хорошо, целоваться не лез, не унижал и не развратничал, как иные вольные…
Вслед за Геком плескался обычный хвост из десятка приближённых и телохранителей. Сначала Гек пытался упразднить эту свиту, но потом плюнул и оставил как есть: то срочное сообщение, то наоборот – кого-то из своих послать потребуется, то с промзоны бегут жаловаться, то нужен громоотвод для очередного лягавого…
Сидельцу не к лицу любопытство, но всюду, где идёт Гек, – торчат из слепых барачных оконцев, из дверей бледные пятна – сидельцы таращатся на Самого, обмениваются впечатлениями: куда идёт, на кого смотрит… Шапки ломать перед ним – не положено, однако Соломан Ассириец рвёт казённый картуз с головы, прижимает руку к сердцу и кланяется, стоя в дверях сапожной мастерской. Гек едва заметно кивает и следует дальше – тут не подхалимаж, от души благодарность…
Дело было осенью. Гек шёл по тому же делу и адресу, как вдруг из барака вынырнул человек и бросился Геку наперерез. Поскользнулся на осколке ледышки и шлёпнулся перед Геком. Из барака уже бежали к нему догонщики, из-за спины выскочили нерасторопные дылды-охранники, но упавший, все ещё лёжа на спине, успел сложить руки ковшиком и выкрикнуть: «Справедливости! Рассуди, пахан!» И столько душевной муки и боли стояло в этом крике, что Гек заколебался, а через секунду и вовсе передумал:
– Назад. Не трогать. Ты Хряпа, если не ошибаюсь? Излагай, кто он и почему бежал?
Польщённый до печёнок тем, что его помнит сам Ларей, косноязычный нетак Хряпа с помощью рук и слов-паразитов объяснил, что беглец – новенький, только что прибыл с Иневийской крытки с пятнахой на плечах за изнасилование малолетней девочки. На следствии подписался, а на суде отказался. Сегодня назначен для него разбор с правилкой, как положено.
Гек задумался. Итог правилки заранее известен: «очко за очко»…
– Разбор отложить до вечера, я сам приду. Сразу после отбоя. Присмотрите, чтобы к вахте не намылился. Не более того…
Соломан Ассириец через отца, ветерана войны, пятикратного кавалера солдатского креста, поселился в престижном районе Иневии, где именным указом Господина Президента отцу подарили квартиру. Отец был дряхл и болен, требовался пригляд и уход. Так Соломан поселился у отца. Но однажды под утро полиция обнаружила у ворот соседнего особняка бесчувственное истерзанное тельце семилетней девочки. Особняк принадлежал городскому прокурору. В окрестных домах жили тоже не последние люди в городе, поэтому виноватых искать было непросто и отнюдь не безопасно.
Сроки поджимали, а Соломан подвернулся как нельзя более кстати: две ходки за ним были – мелкая кража и хулиганство. Тот факт, что он всю неделю, включая злополучную ночь, провёл за городом в весёлой компании, следователей не смутил: взяли под арест и стали требовать признания. Но несчастный Соломан оказался крепким орешком: его били и пытали несколько месяцев подряд, прежде чем он сломался и дал необходимые показания. На суде его криков и объяснений никто уже не слушал – пятнадцать лет на жёстком режиме. Дали бы и больше, поскольку девочка умерла, но в районе вновь произошёл подобный случай, в то время как у подследственного Соломана было железное решёточное алиби, которое не мог опровергнуть даже самый изобретательный следователь. Запахло скандалом, поэтому суд, прокурор и казённый адвокат утрамбовали процесс в один день. Так Соломан оказался в Эльдорадо (с приходом Ларея и сама зона поменяла название, «Аргентиной» по привычке её называли только лягавые, а сидельцы старались не ошибаться в названиях, себе дороже).
Гек сидел на табуретке посреди сушилки и внимательно слушал рассказ Соломана. За его спиной стояли двое зырковых – из его и местного барака, а также трое местных угловых. Гек сам задавал вопросы, не препятствовал и остальным. Примерно через час он оглянулся на ребят, как бы испрашивая разрешения – все замерли, – и подвёл итог:
– Мы проверим. Но помни, Соломан, если ты наврал нам – пожалеешь. Это тебе только сейчас кажется, что хуже не бывает кары за предполагаемый проступок… Бывает, уверяю тебя. Некоторое время потом ты будешь жить и горевать, что смерть не приходит так долго. Не передумал?… Хорошо. Выделить ему отдельную шконку и место за столом. И посуду. Но поодаль от «птицефермы», чтобы ни вы, ни он – не зашкварились. Работы не давать, без причин не трамбовать. Расходимся.
Через месяц примерно из Иневии пришёл подробный отчёт. Гек опять пришёл в сушилку, все так же стояли за ним местные авторитеты, только робы на всех были зимние – в мае градусник стабильно показывал около тридцати ниже нуля.
Соломан, бледный как полотно, мял в руках шапку и старался, чтобы не заметно было, как у него трясутся руки. Мутный и едкий пот стекал с низкого лба на нос и щеки, но он не смел утереться и как заворожённый смотрел на Ларея.
– Я уже изложил все парням, посоветовался… «За чужого парится» – так сообщили мне люди, которым я доверяю. Ты невиновен, Соломан…
За спиной забулькало. Гек не глядя протянул руку, подхватил стакан с коньяком, встал.
– Выпей. Отныне ты равен другим. Живи, работай, сиди спокойно… трудилой.
У Соломана достало сил не расплескать коньяк, он выглотал целый стакан в считанные секунды, замер, и вдруг из глаз его побежали, сливаясь со струйками пота, слезы. Соломан повернулся – стакан выпал – и спотыкаясь побежал из сушилки: позорно взрослому мужчине плакать на людях… Гек извиняюще развёл руками, поднял стакан.
– Подыщите ему по специальности – вроде он сапожник…
…Следы привели к городскому же прокурору: сынок его забавлялся таким манером. В принципе Гек мог поднапрячься и сбить с Соломана приговор, вопрос лишь усилий и денег, но это уже проходило по совсем другим закоулкам морали и милосердия; и без того расследование влетело Геку в сотню тысяч с гаком. Гораздо перспективнее было взять на крючок прокурора и подлого его сынка-ублюдка…
А теперь уже дело к весне идёт, баба ждёт, мышцы ноют, головушка на волю просится… Осталось-то сидеть всего ничего, меньше полутора лета…
– Туман, сегодня подойдёшь к Ассирийцу, пусть прекратит шапку снимать. Да без рукосуйства, словами внятно объясни, что я ему не вертухай и не церковь… Куда порыл?… Позже скажешь, перед ужином и не при людях.
Сзади опять послышался топот: на всех парах за Геком и его свитой бежал Бенни Шип, угловой из их барака.
– Ларей… Фу, отдышусь… Ларей, слушай! Пригнали «коня» с воли, но не по правилам. Там «язычок». Говорят – срочно, лично в руки. Очень срочно!
– Давай сюда. – Гек взял бумажный рулончик, развернул.
«Малоун погиб. Автокатастрофа. Тони».
Гек стоял и потрясённо глядел в пространство. Столько раз он в мыслях представлял, как он встретится с Малоуном, как поедут они в китайский ресторан и будут трепаться о том о сём, о пустяках, никак не связанных с делами. А Малоун будет тарахтеть, поминутно утирая пот с толстой шеи, и при первой же возможности совать ему фотографии дочери и жены… Вот тебе и компьютеры… Кому он мог помешать, смешной коротышка Джо Малоун… Как же так… Ну почему не живётся хорошим людям на белом свете?…
Горькие мысли Гека дали сбой, проступила реальность: сырой ветерок толкал в ноздри запах прелого с опилками снега, свербил уши подвывающий голос Шипа…
– Ты что, что ты, Ларей! Сказали – срочно, я ни при чем… Гад буду – ничего не знаю! – Шип втянул голову в плечи, как распоследний фитиль, не смея отвести от Ларея ужасом наполненных глаз: Гек, оказывается, все это время смотрел на него. Свита ничего не понимала, их тоже прихватило холодком страха – Ларей привык убивать провинившихся и в куда более благодушном настроении, а уж в таком состоянии давно его никто не видывал… Сейчас мигнёт, и от Шипа только потроха останутся, видимо, косяка мощного спорол парняга…
– Да нет, все нормально, Бенни. Ты поступил правильно, и не о чем говорить. Туман, поди, скажи, что сегодня отменяется, вот деньги.
Напряжение спало. Шип только крутил головой, переводя дух. Ну и приходы у Ларея, недолго и заикой на всю жизнь остаться. Не зря его… Но что-то, видать, случилось, коли от бабы отказался. Ф-фу-у-х…
Туман уже был далеко впереди, шкрябая сапожищами асфальтовый плац на пути к заветному клубу и мечтая безнадёжно (какая бы ей разница, деньги-то все равно заплачены?…).
– Домой пошли. – Гек развернулся и тем же мерным шагом двинулся обратно. Свита молча расступилась перед ним и так же молча сомкнулась сзади.
– Шип, – Гек повернул голову на ходу, – подготовь к вечеру надёжного «коня», маляву в Бабл сброшу. Никаких факсов-максов, пусть самолётом подкинут. Контакт, в смысле адресат, тот же. Это важно, неожиданностей быть не должно.
– Нет проблем, только отмашку дай, а у нас все на мази.
– Добро. Меня до ужина не кантовать, разве что очень уж подопрёт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100