И когда он похудел до такой степени, что стандартная рабочая форма пришлась впору, в полуденном бреду ему вспомнилась моя профессия, о которой рассказала Чуки. И он понял, что будет дураком, если предпримет еще что-нибудь самостоятельно. Может, будет дураком, даже попросив о помощи. Ему вернули одежду и отпустили, выдав один доллар тридцать центов, оставшиеся от его кредита. Он попытался пересечь полуостров на попутках, но его внешний вид не внушал доверия. Машины притормаживали, по крайней мере, некоторые из них, потом, передумав, с ревом таяли в асфальтовых миражах. Время от времени он попадал под дождь. Покупал бутерброды, но вынужден был от них отказаться — выворачивало наизнанку. Несколько раз его подвозили на короткие расстояния. Спал Артур, где придется, и почти не сохранились в его памяти последние несколько дней этого путешествия, но он ясно помнил, как взошел на палубу «Дутого флэша», качнувшуюся ему навстречу и ударившую в лицо при попытке оттолкнуть ее руками.
— Мне нужно получить ровно столько, чтобы расплатиться с друзьями, — говорил он. — Я понимаю, ты должен прежде всего покрыть расходы, а потом поделить оставшееся из того, что спасешь. Если бы не долг, я бы сдался, Трев. Может, это все равно безнадежно. Были у меня деньги, да сплыли, кажется, их никогда и не было. Мой великий дедушка привез баржами из Нью-Йорка ткани, мебель и станки, снял складское помещение, продал товары и выручки хватило, чтобы возместить заем за первую партию и купить вторую. Вот откуда деньги пошли. Тысяча восемьсот пятьдесят один доллар. Тогда две тысячи — большие деньги были. Мой отец в них мало смыслил. Деньги начали утекать. Я думал, что мне повезет больше. Смогу увеличить капитал. Боже мой!
Чуки дотянулась до него и нежно, утешающе, погладила смазанное маслом плечо.
— Некоторых очень умных людей иногда жестоко накалывают, Артур, — заметил я. — И обычно это случается далеко от дома.
— Я просто... не хочу туда возвращаться, — сказал он. — Мне снится, что я там. Я вижу себя мертвым, лежащим на тротуаре, а прохожие обходят меня и кивают, словно догадывались обо всем с самого начала.
Чуки взялась за мое запястье и повернула к себе, чтобы взглянуть на часы.
— Артур, пора тебе, братец, очередной гоголь-моголь проглотить. Поароматнее, чтобы хороший аппетит к ужину нагулять.
Когда она ушла, Артур сказал:
— Боюсь, что главная часть расходов — это затраты на мое питание.
Я посмеялся, посчитав его слова шуткой даже большей, чем она того заслуживала. В конце концов, это была его первая слабая острота. Знак, что дело пошло на поправку. Были и другие признаки. Гладко выбритый подбородок. Волосы аккуратно подстрижены Чуки Маккол, которая проявила в этом деле большие способности. Солнце подрумянило дряблую кожу Артура. Вес возвращался. Чуки прописала ему какую-то особую гимнастику, облегченную, но необходимую для восстановления мышечного тонуса.
Чуки вернулась с газетой и гоголь-моголем. Мертвые восстанут. Но надо было закупить яйца, молоко, масло и горчицу. В Кендл-Ки магазины самообслуживания открыты в ночное время и по воскресеньям. При таком ветре легко плыть в надувной лодке. А моя маленькая, английская, ходит, как золотые часы.
Плечи жгло, словно их обмотали раскаленной проволокой. Так что, не покривив душой, я оставил мысль об обычной или моторной лодке, слез в надувную и переплыл на ней трехметровый залив, подгребая крошечными веслами.
Возвращение против ветра доставило мне не большее удовольствие, чем мигрень. И нисколько не помогло то, что ветер стих на минуту, когда я поднимался на борт и быстро вытаскивал лодку. Вышла Чуки и взяла у меня продукты. Пока она это делала под лучами меркнущего красного солнца, коснувшегося горизонта, на нас напал авангард многомиллионной армии комаров с заболоченного морского берега. Они не кусаются, но какая-то память предков велит им занять самую удобную позицию для укуса. Большие, черные комары летают медленно и, когда размажешь десяток по руке, то на ней остаются черные, как сажа, полосы. Они профессионально непригодны быть комарами, но налетают в таком количестве, что донимают своим звоном, где бы ты не расположился. И когда ноздри забьет этими тварями, ты восклицаешь в отчаянии:
— Ну что же им в конце концов нужно?
Чуки с Артуром приняли душ и переоделись. С первого взгляда было ясно, что каким-то образом им удалось сделать друг друга страшно несчастными. Артур держался покорно и отстраненно. Чуки — оживленно, но не менее отстраненно. Между собой они обменивались лишь чисто формальными вежливыми репликами. Я принял душ в слабом запахе ароматизированного мыла Чуки, в этой по-дурацки обвешанной зеркалами кабинке, огромной, словно гараж для «фольксвагена». Эта смехотворная для восемнадцатиметровой яхты — даже если учесть ее семиметровую ширину — трата места на душ, почти так же бессмысленна, как и столь же огромная бледно-голубая ванна, три метра в длину и полтора в ширину. Представляю себе, какая зрительная стимуляция нужна была этому престарелому хлыщу с Палм-Бич, который проиграл мне судно в покер, для того, чтобы у него что-то получалось с его бразильской любовницей.
В противовес мрачному настроению своих гостей, я просто подавлял их своим весельем, осыпая их анекдотами, абсурдными шутками и односторонним остроумием, напоминающим игру в гандбол в одиночестве. Мало-помалу они оттаяли и начали похихикивать. А потом стали вежливо передавать друг другу предметы, которые любой из них легко мог достать самостоятельно в тесной кабинке, соединенной с камбузом.
Я счел это благоприятным развитием событий. Люди сами выбирают себе команду. Нас с Чуки объединило выхаживание больного. Теперь любые взаимоотношения, даже затаенная вражда, из которой удавалось исключить меня, служили доказательством того, что Артур не был побежден окончательно. Но Чуки нужно было немного поднять в нем боевой дух, иначе мои шансы спасти его имущество окажутся весьма плачевными. И, может быть, именно с этого все и началось.
Глава 5
В понедельник мы выбрали якоря и величественно перебрались на новую стоянку в Лонг-Ки, чтобы зарядить аккумуляторы и уйти подальше от гнева комаров цвета сажи, загонявших нас в трюм. Во время очередного купания я был вдохновлен маленьким триумфом. Мы плыли наперегонки до дальнего буйка и обратно до трапа. На середине обратного пути Чуки ровно гребла и двигалась на полкорпуса впереди меня. Судя по тому, как кололо в боку, я понял, что еще метров восемьдесят, и я начну барахтаться, переворачиваться и грести слабее. Но тут внезапно появилось второе дыхание, которого не бывало уже давно — словно старого друга встретил. Как будто у меня внезапно открылось третье легкое. Я привыкал, пока не обрел полной уверенности, затем увеличил темп и обогнал ее на длинной финишной дистанции, держась за лестницу, когда она доплыла до яхты. А потом почти не чувствовал себя рыбой, вытащенной из воды, как это было раньше.
— Ну, хорошо! — выдохнула она, раскрасневшаяся и моргающая, как сова.
— Должна же ты была проиграть мне хоть один разок.
— Ни черта не должна была! И изо всех печенок за тобой рвалась. — Она откинула голову и впервые усмехнулась мне с тех пор, как приняла на борту продукты.
Мы медленно отплыли от яхты и тут, оглянувшись, я заметил Артура, занятого работой, к которой я его приспособил. Он вдевал новые шнурки в ту часть нейлонового полотнища, что привязывают к перилам верхней палубы.
Чуки нырнула, потом появилась возле меня и фыркнула, как дельфин.
— Я бы вас обоих в душевую кабинку засунул, — сказал я. — Возьмете каждый зубами за уголок шелкового платка, левая рука за спиной привязана, в правой — пятнадцатисантиметровый нож.
— Поясни, Макги.
— Мне просто действует на нервы то, как вы кругами ходите и хихикаете. Никак не могу понять, что может двух людей так развеселить.
— Мог бы и догадаться. Я взрослая девушка. Здоровая взрослая девушка. И веду очень здоровый образ жизни. Я с ним сплю в этой твоей бескрайней кровати. И это очень точное слово, Макги. Сплю. Только и всего. Вот я вчера подумала. Может, Артур уже достаточно поправился, а у тебя немало времени уйдет прежде, чем вернешься с продуктами. Так что сперва я душ приняла, одела эту сексуальную штучку из черной прозрачной ткани, слегка сбрызнула и тут, и там, и особо свою маленькую тигрицу. Раскинулась, как картинка, а сердечко девичье бам-бам-бам стучит. И нельзя сказать, чтобы с ним никогда раньше такого не случалось. Так этот сукин сын повел себя так, словно я к нему на улице, на углу пристаю. Он был оскорблен, просто Боже сохрани. Заставил меня почувствовать себя не в своей тарелке.
— Может, ты это не совсем верно интерпретируешь?
— Знаешь, дружок, есть некоторая точка, начиная с которой я перестаю что-либо понимать. И вот эта та самая точка. Его ход. И пока он его не сделает, прямо посреди этой огромной кровати будет проходить невидимая стена. Из ледяных кирпичиков. Все, что он от меня получит, это элементарный медицинский уход.
* * *
Ночью я проснулся от треска линей. Начался прилив. «Флэш» поворачивался, раскачиваясь каждый раз все дальше и дальше в сторону, пока встал по направлению ветра. Я всегда бросаю два якоря таким образом, чтобы судно переносило основной вес с одного борта на другой, когда разворачивается на сто восемьдесят градусов. Так как это была первая ночь на новой стоянке, то я решил проверить, не разболтался ли канат, и убедиться, что яхта раскачивается именно так, как я и предполагал. По правилу большого пальца суда всегда раскачиваются, наклонившись в направлении ближайшей мели. Но ветер может внести некоторые изменения и есть еще приливные течения, которые вы могли не учесть.
В общем, я вышел самым коротким путем, вверх через люк. Подергав за тот линь, на котором в тот момент удерживалась яхта, убедился, что он хорошо натянут. Под сигнальным фонарем у меня прикреплен круглый, как тарелка, отражатель, из-за чего палуба оказывается в тени, но за края отражателя проникает достаточно света, чтобы проверить канаты, когда глаза привыкнут к темноте. По колебаниям яхты и огням на отмелях можно было определить, правильно ли она будет поворачиваться. Я решил подождать, пока яхта не завершит полный оборот, а затем проверить второй якорный линь. У меня было полно приборов и хорошее днище, так что тысяча шансов к одному, что все должно выйти отлично. Но ведь немало погибших моряков грешили излишней самоуверенностью. На яхте возникают сразу три опасности. Когда выбираешь якорь и спешишь повернуть штурвал, что-нибудь налетит на судно, забросив вас дрейфовать в мертвое пространство. И это в то время, когда без фонарей вы выплывете прямо в корабельный проход, увидите расходящиеся в разные стороны, бегущие прямо на вас огни городских кварталов, броситесь за своим большим сигнальным фонарем и уроните его за борт. Судно — это такое место, где беда никогда не приходит одна. Сидя в ожидании на краю люка, я почувствовал слабый, отдаленный стук. Я ощутил его босыми пятками, удивился, что за чертовщина, но потом сообразил, что это привязанная к корме надувная лодка раскачивается от ветра, тыкаясь в борта. Я прошел по боковой палубе, вставил еще один линь в ее крепительную утку и поднял нос шлюпки к двум кранцам, нависающим над транцем. Потом прошел на корму по левой стороне, а когда возвращался на нос по правой, то внезапно наткнулся на бледное привидение, едва не заставившее меня сигануть через перила. Само привидение это тоже напугало, а потом оно издало несчастный всхлипывающий звук и бросилось ко мне в объятия, ища утешения. На Чуки была маленькая, коротенькая, белая ночная рубашка. Она прижалась ко мне, снова всхлипывая. От тела веяло жаром, дыхание было влажным и горячим. От нее шел легко узнаваемый сладковатый запах женских сексуальных усилий. Соски были твердыми и впивались мне в грудь, словно маленькие камешки.
— Боже мой, Боже мой! — шептала она. — Он не может. Он пытался, пытался, пытался. Я ему помогала, помогала, помогала. А потом у него вообще ничего не получилось, и он заплакал, а мне просто необходимо было выбраться оттуда. О Боже, Трев, у меня просто нервы не выдерживают.
— Спокойно, девочка.
— Эта сука чертова могла ему с тем же успехом просто член отрезать... — сказала она, снова всхлипнула и стала икать. Она икала, шумно дышала, тыкалась мне в шею и, в конце концов, вцепившись железной хваткой стала, подталкивать меня своими сильными бедрами. Я оставался безучастным. Бронзовая статуя трехтысячелетней давности прореагировала бы, наверное, сильнее, чем я.
— Боже, милый — ик — будь добр — ик — сними меня с этот — ик — крюк.
— А ты не знаешь, что этим все не кончится, и Артуру от этого добра не будет? Может, это скрасит его жизнь, улучшит ему настроение?
— Но ты — ик — хочешь меня, милый. Пожалуйста. Ик.
— Ладно, Чуки.
— Слава Богу, спасибо, — сказала она. — Я так тебя люблю. Ик.
— Я помогу тебе из этого выбраться, — сказал я. Нагнувшись поддел руку под ее колени. Она обмякла, думая, по-видимому, что я собираюсь отнести ее к лежакам на верхней палубе. Я раскачал ее над перилами и отпустил.
Визг. Пл-л-люх. Потом кашель, а затем резкие и горькие ругательства из темной воды. Я сбежал по трапу, нагнулся и, подав руку, вытащил ее на кормовую палубу и велел оставаться там. Принес полотенце и махровый халат.
— После всего! — сказала она ледяным и бесстрастным голосом. — Надо же!
— Ты стала говорить намного лучше.
Завязав халат, она сказала:
— Ты ублюдок, правда?
— Слушай. Вылечило тебя это? Ты прекратила икать?
Внезапно мы рассмеялись и, хохоча, снова подружившись, пошли наверх к большой обитой войлоком скамье у контрольных приборов. Я сходил проверить якорный линь и вернулся с сигаретами для нее и трубкой для себя. При свете портовых огней звезды тускнели, но не блекли.
— Конечно, ты был абсолютно прав, — сказала она. — Но позволь мне поверить, что тебе это тоже кое-чего стоило, черт побери.
— Больше, чем я позволяю себе об этом думать.
— Так что неудача могла бы его и прикончить. Впрочем, мне это неизвестно. Но чертовски хорошо известно, что я перебралась бы на остаток путешествия к вам в постель, капитан, и уж это бы наверняка поставило на нем крест.
— Как тот крошечный нож, что используют, когда матадор не может убить быка шпагой. Какой-нибудь коренастый мужичок с видом палача выходит на арену и всаживает его быку прямо за ушами. И тот падает, словно его с крыши сбросили.
— Потом эти проклятые мулы волокут его вокруг всей арены вместо того, чтобы сразу убрать со сцены. Зачем им это нужно?
— Наверное, дань традиции.
— Трев, я понятия не имею, как себя вести завтра с Артуром? Его все это так... расстроило.
— Открытая и явная привязанность, Чуки. Все эти маленькие поглаживания, улыбочки, поцелуи. Крепкие объятия. Точно так, как если бы все получилось.
— Но какого черта я должна... Ох, мне кажется я поняла. Никаких штрафных за поражения, ободряющие призывы попробовать заново. Никакого общественного порицания. О, черт, я полагаю, что, в конце концов, всегда могу выбежать и, вопя, сигануть за борт.
— И икая.
— Честное слово, можешь мне поверить, но никогда еще со мной такого не было. Наверно, это что-то с яхтой связанное. И с фазой луны. И с тем, что Фрэнка на столько лет посадили. И от того, что мне так... чертовски жалко Артура. И уж, конечно, от моего страшного, мерзкого здоровья. Бедный ягненочек. Он такой весь извиняющийся и сломленный. Ну, ладно, Макги, спасибо за то, что почти ничего не было. Спокойной ночи.
Я набил трубку. Сел, поставив босые ноги на перекладины штурвала, размышляя о том, почему Чуки решила выплеснуть на меня все свои страдания. Она уже во второй раз так поступала со мной, что на душе кошки скребли. Она вызывала определенный трепет в обычном существе мужского пола. Я заметил, что за ней ухаживали гораздо меньше, чем можно было ожидать. Вся эта кипучая, искрящаяся, мощная жизненная энергия могла бы вызвать у меня подсознательное неприятие, скрытое подозрение, что мне с ней не ужиться, настораживающая перспектива для мужского тщеславия, которого во мне, несомненно, было немало. Когда эти черные подозрения стали угрожать испортить прелестную ночь, я пошел на нос, спустился через люк вниз и отправился в свою спартанскую кровать.
Будучи слишком возбужденным, чтобы уснуть, я обнаружил еще одну причину, возможно не менее самоуничижительную, почему я мог стойко сопротивляться интимной связи с Чуки. Если не считать ее необъяснимой привязанности к Фрэнку Деркину, она была необыкновенно стойкой и постоянной. Будучи умной, старательной и восприимчивой, Чуки избежала всех этих внутренних противоречий, комплексов и ранимости, порождаемых сомнениями. Она была цельной натурой, уверенной в себе и — в этом смысле — в своей абсолютной безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28