Не зря же он загружал в эту машину ящики и добавлял к ним гранаты и мины. Но развлечься, пожалуй, стоит, раз уж есть такая возможность.
Иван вновь вышел на обрыв и, найдя взглядом все так же сидящих на краю канавы оперативников, резко свистнул в два пальца.
Один из них поднял голову, посмотрел на Ивана и махнул ему рукой.
«Вот, блин! – разозлился Иван. – За своего принимает! Ну, погодите у меня!»
Достав свой «макаров», Иван прицелился и несколько раз выстрелил. До фээсбэшного поста было порядочное расстояние, но Иван попал именно туда, куда хотел. Он видел, как вскочили оперативники, вспугнутые звоном пуль по лезвию лопаты, затем тут же скатились в канаву и открыли беспорядочную стрельбу сторону обрыва.
«Молодцы! – похвалил их Иван. – Хоть сообразили, откуда стреляют.»
Он опять вернулся к машине, встал на подножку, выжал полный газ и отпустил сцепление. «Газель» рванулась вперед, столкнув Ивана с подножки, и прыгнула вниз, как настоящая горная коза. Иван даже засмотрелся на ее полет.
«Красиво летит!» – подумал он, жмурясь на опускающееся за Черемушки солнце.
Приземлилась она метрах пяти от входа в блиндаж. Иван не стал ждать, когда его швырнет взрывная волна и бросился со всех ног от обрыва. Земля под его ногами дрогнула и поползла вниз. В прыжке он пролетел над трещиной, по которой прошел обвал, и ухватился за пучки высохшей травы на краю только что образовавшегося края обрыва. Над оврагом поднялся огромный огненный столб. Ивана, как ни далеко он находился от центра взрыва, обдало сильным жаром.
– Так и поджариться недолго! – пробормотал Иван, пряча лицо в свежую глину.
Повисев еще секунд двадцать и успокоив дыхание, Иван рывком выбросил свое тело на край обрыва и посмотрел вниз. Ни прежнего оврага, ни речки Котловки внизу не было. От блиндажа не осталось даже следов.
На том месте, где находился блиндаж Пани, зиял дырой в земле огромный котлован, в который с шумам и плеском сливалась вода из оборванной посередине Котловки. Иван засмеялся и плюнул вниз.
Но удовлетворения он не почувствовал. Он убил уже второго из поставленных Никитиным людей и до сих пор не только – невредим, ему даже опасность-то по настоящему еще и не угрожала.
«Ну же, Никитин! – думал Иван, гладя на постепенно заполняющийся водой котлован. – Вот я стою на берегу совершенно открыто и не собираюсь прятаться или защищаться. Ну! Стреляй в меня! Убивай! Что же ты медлишь? Где же твои люди? Где твоя знаменитая „Белая стрела“? Сегодня я победил тебя, Никитин! Ты со мной ничего сделать не можешь! Я одержу победу и завтра! Жди меня, Никитин! У меня не осталось никого в этом городе, кроме тебя, моего соперника. В чем соперника, спросишь ты? Не знаю... Может быть, – в искусстве убивать. Может быть – в желании жить... А может быть – и в неумении жить так, как ты хочешь. Как я хочу. Как мы с тобой хотим. Мы с тобой, Никитин, пленники нашей профессии. Она нас не отпустит никогда. И все что мы хотим, мы можем добиваться только с помощью нашей профессии.»
Иван оглянулся по сторонам, в надежде, что хоть кто-то из никитинских людей обратит на него внимание – выстрелит, бросится на него, хоть окликнет, в конце концов. Он хотел борьбы, драки, сражения...
Но им никто не интересовался. Какие-то люди бродили уже по берегу только что созданного волей Ивана и пятью сотнями килограммов тротила нового московского озера, но на Ивана они не обращали внимания.
Иван вздохнул, в раздражении плюнул еще раз в строну оврага и, повернувшись к нему спиной, побрел в сторону Варшавского шоссе.
«Кто ты по профессии, Никитин? – бормотал он бездумно. – Я – убийца! А ты – кто?..»
Глава седьмая
У Ивана осталась последняя возможность проиграть состязание с генералом Никитиным и всем ФСБ, которое он возглавляет. Он отдавал себе отчет, что может продолжать убивать милиционеров, фээсбэшников, гопоту или простых обыкновенных московских жителей, но это не даст ему успокоения, не принесет радости.
Убийство само по себе перестало играть для него особую, почти ритуальную роль, хотя и осталось привычным действием, совершаемым почти механически, часто – без участия сознания.
Думает ли человек, как он дышит и нужно ли ему расправлять грудь и набирать в легкие воздуха, когда он делает вдох? Конечно – нет! А вот задерживает дыхание он всегда сознательно.
Так и Иван. Его сознание подключалось к процессу убийства только тогда, когда он хотел удержаться от него, оставить кого-то в живых. Как того крепыша Вову-Стула, которого он взял в качестве «языка». Или тетку, в квартиру к которой затащил его на допрос. Иван чувствовал, что в эти моменты совершает над собой какое-то насилие. Словно заставляет себя быть другим человеком. И он, действительно, не узнавал себя, когда вспоминал, что говорил, как вел себя в эти редкие моменты.
«Но ведь жизнь и есть не прекращающееся насилие над собой! – подумал Иван. – Те, кого я убил, наверное, благодарны мне за то, что я избавил их от этой бессмысленной маеты. И я тоже буду благодарен тому, кто убьет меня. Только вот, у кого спросить, когда это случится, и долго ли мне еще ждать?»
Он вновь подумал о Никитине. Убийство в негласном диалоге Ивана с Никитиным стало своего рода высказыванием, символом, содержащим отношение Ивана к генералу. А может быть, не только отношение – но и вызов, или даже – просьбу. О чем? Этого Иван не то что – сказать не мог, не мог даже сформулировать для самого себя. Но ведь, содержание символа никогда нельзя определить точно, на то он и символ, выражающий невыразимое и неопределенное.
Иван чувствовал, в то же время, что этот диалог перестает его интересовать. У него оставалась последняя надежда, что генерал ответит ему, наконец, взаимностью и даст все же возможность Ивану почувствовать ненадежность и краткость его существования. Иван хотел испытать настоящую опасность для своей жизни, надеясь, что хоть тогда почувствует ее ценность и важность. Так было прежде, в Чечне, во время гладиаторских боев, и в Москве, пока он работал на Крестного, когда смерть проходила рядом, слегка касаясь его своим возбужденным дыханием и задевая его грудь своими набухшими от желания сосками.
Он хотел заставить Никитина перейти к активным действиям. Идя по старым адресам своих прежних убийств и, как бы, совершая второй виток по спирали, Иван не сомневался, что Никитин или его «умник» Герасимов поймут, что следующей его жертвой будет человек, руководящий Восточной зоной подпольного криминального московского мира. Впрочем, после внедрения в этом мир генерала Никитина со своими людьми, уже только наполовину – подпольного.
На руководство Восточной зоной по распоряжению Никитина и рекомендации Герасимова попал один из сотрудников его отдела, умный и энергичный капитан Олейников.
Генка давно уже пытался перевести его на нелегальную работу, но все откладывал, поскольку совать его в подпольные сотрудники ФСБ рядовым и потом годами продвигать на верх криминального мира было и хлопотно, и долго, и даже опасно. А свой человек среди нелегалов, который подчинялся бы больше Герасимову, чем генералу Никитину, Генке очень бы пригодился.
Он долго ждал подходящего случая, а случай этот нашел его сам. Никитин, подбирая кандидатуры на место выбитых Иваном лидеров зон, вдруг, ни с того, ни с сего, обратился за советом к Герасимову. Тот для вида подумал и предложил ему троих, из которых реально мог пройти один Олейников. Никитин лично изучил каждого, и выбрал, конечно, Олейникова, оценив и его хитрость, и настырность, и владение оружием, и умение добиваться своего то исподволь, то идя напролом. Разработать план его внедрения Никитин поручил тому же Герасимову. Генка мгновенно сочинил легенду, посадил Олейникова в Матросскую тишину, устроил ему побег, и через три недели Олень, как окрестил его Герасимов, уже считался одним из наиболее «крутых» в районе Измайловского лесопарка и станции Москва-Сортировочная.
Конечно, его проверяли, слали в Матросскую тишину запросы своим – кто таков, откуда взялся, за что попал и прочие подробности, но все запросы попадали прямо на стол Герасимову, а уж он постарался дать на них очень убедительные для братвы и обстоятельные ответы.
Когда на сходке, где выбирали замену убитому Иваном Марьевым во время его встречи с Никитиным Егору Быковцу, Оленя на лидера Восточной зоны предложили несколько голосов из совершенно разных группировок, его кандидатура прошла даже спокойнее, чем предполагал Герасимов. К тому времени и сам Олень сумел заметно повысить свой рейтинг несколькими делами, в которых проявил себя как расчетливый, но жесткий боевик.
Как только Герасимов узнал о последовавших одна за другой странных смертях Пани и Эдика Полянского, он не на шутку обеспокоился судьбой Олейникова. Генка был почти уверен, что и того, и другого убил все тот же Марьев, который пошел по второму кругу по старым адресам своих убийств. Не было только твердых и убедительных доказательств.
На месте обоих убийств не осталось никаких свидетельств о пребывании там Ивана. Да, собственно, не осталось и самих мест преступления – от шестиэтажки осталась лишь огромная груда строительного мусора, а от блиндажа Пани – вообще – одно воспоминание.
Иван воспылал странной любовью к эффектным взрывам и Генка Герасимов находил этому только одно-единственное объяснение.
«Его женщину Крестный именно взорвал в высотке на площади Восстания, – думал Герасимов. – Иван подсознательно продолжает переживать это и снова и снова возвращается к взрыву, хоть, неверное, и не осознает этого. От его Нади тоже – ничего не осталось. Вот он и переквалифицировался в подрывники...»
Герасимов вздохнул и добавил:
«Надо признаться, все же – эффективно это у него получается».
В том, что теперь настала очередь Оленя, можно было не сомневаться. Генка прибежал к Никитину с предложением усилить охрану своими людьми минимум в пять раз и взять тем самым под абсолютный контроль весь район расположения его штаб-квартиры. Он старался убедить скептически, почему-то, настроенного генерала, что рано или поздно Иван попадется в раскинутую для него сеть.
Никитин выслушал его, долго молчал, а потом покачал головой и сказал:
– Майора Панькова мы тоже охраняли – и что? Новый пруд назвать в его память? Нет! Думай, Герасимов, думай... Иван мне нужен на этот раз. И, желательно, – живым! Вот и думай, как это сделать.
Герасимов ушел от него вконец расстроенным. Этот Иван ломал всю его подготовительную работу к будущей карьере. он едва смирился с потерей Гусятникова, который погиб, в конечном счете – тоже из-за Ивана. Теперь еще и Олейникова ему сдавать? Ну, нет уж!
Думал Герасимов трое суток.
Генерал его не дергал, хотя не было никакой уверенности, что Иван не приступит к очередному своему «подвиге» уже завтра. Генка рисковал потерять расположение генерала и вместе с ним – всякие надежды занять когда-нибудь его место. Никитин просто уберет его куда-нибудь подальше – в погрануправление, например, на российско-китайскую границу, – и все, можно будет считать, что жизнь не сложилась, и прожита зря. Завянет там Герасимов, деградирует, пить начнет, так же, как Никитин, а пить он совсем, в отличие от генерала, не умеет...
Но он не торопился, боясь что-то упустить и подставить своего человека, как прошлый раз подставили Быковца, которого Герасимов же и предложил в качестве «наживки» для Ивана. Ну, да хрен с ним, с Быковцом, тупой был мужик, а вот Олейникова – жалко терять!
Наконец, план был разработан и, оказался оригинальным, даже, скорее, экзотическим. Напоминал он не столько план операции по поимке опасного преступника, сколько сценарий какого-нибудь голливудского шедевра – тот же масштаб и примерно такие же финансовые затраты на производство – на костюмы, декорации и статистов...
Никитин прочитал, почесал пальцем брови и согласился, хотя и посмотрел на Герасимова как-то странно. Так, что у того возникло желание посетить штатного управленческого психоаналитика и провериться – все ли у него в порядке с головой. Единственное, но весьма существенное замечание, которое сделал Никитин к герасимовскому плану, заключалось в том, что на операцию он не выделит ни копейки, поэтому Герасимову придется добывать все, что ему необходимо самому.
– Я что – курсантам платить буду? – спросил он иронически. – Они и бесплатно в твоем шоу поучаствуют. это для них – развлечение... Можешь позвонить от моего имени генералу Ромашову, скажешь я просил выделить ребят. Что-нибудь в районе батальона. Хватит тебе батальона?
Герасимов отозвал усиленную охрану Олейникова, на которую он, в тайне от Никитина, отправил ребят из своего отдела, самого Олейникова выслал на пару дней из Москвы и совершил предварительные оперативные действия. Они заключались прежде всего в том, что он вернул в управление несколько человек, которые прежде приторговывали на сторону разного рода информацией о том, что творится в ФСБ и что представляет собой тот или иной конкретный сотрудник, в том числе и из нелегалов. Ему нужен был надежный канал для внедрения информации, которую Ивану просто необходимо получить, чтобы он сам залез в ловушку, расставленную ему Герасимовым и генералом Никитиным.
Остальное было делом техники – договориться с министерством культуры, со школой милиции, с тремя десятками ателье мужского и женского платья. С этой задачей легко справились сами его работники, засидевшиеся в отделе на своих стульях.
«Геморрой – наша профессиональная болезнь! – шутил над ним и его отделом Никитин. – Проктолог – лучший друг аналитика! А вообще у вас головы крепкие. У вас другое слабое место – жопа!»
Генке вновь слышался в этих словах намек на процветание голубизны в их отделе и он мрачнел и обижался, словно генерал и впрямь обозвал его «пидором».
Через канал утечки информации Герасимов даже и не рассчитывал выйти на Ивана. Слишком умелыми в оперативных делах профессионалами были те, кто занимался в управлении этими делами. Да и до Ивана информация шла, как минимум, через посредника. И сколько таких посредников в этой цепи – неизвестно. Ивана так все равно не схватишь, только спугнешь.
Герасимов решил разыграть комедию в полном смысле этого слова. Комедию с неожиданным для Ивана завершением. Олейников в этой операции был фигурой весьма пассивной, но так и было задумано, чтобы не поощрять его, как всегда, энергичных, хоть и рациональных действий. Всем было готово к разработанной Герасимовым премьере, оставалось только ждать, когда появится исполнитель главной роли в спектакле – Иван Марьев.
Иван был немало удивлен, когда до него дошли слухи о том, что люди, которых вышвырнули из ФСБ, вновь там пасутся и вновь приторговывают информацией. Хоть Иван и не был начальником аналитического отдела ФСБ, как Гена Герасимов, в его «управлении», весь штат которого состоял из одного человека – его самого, и отделов-то никаких не было, он все же умел анализировать факты и правильно их оценивать. Возвращение наказанных могло быть никак не вязано с предстоящим террактом, а могло быть и специально подстроено Никитиным, чтобы внедрить к Ивану какую-то информацию. Тут полной уверенности не было, но такой вариант нужно было постоянно иметь в виду.
Конечно, Иван вновь обратился за справкой к этим людям. Раз существует возможность, что ФСБ жаждет нагрузить его дезинформацией, значит, нужно обязательно эту «дезу» получить. Во-первых, для того, чтобы Никитин был уверен, что Иван эти сведения получил, а во-вторых, ложные факты, особенно касающиеся планов противника, тоже могут быть весьма информативны, нужно только уметь их прочесть правильно, например – методом от противного.
В России это очень распространенный метод, которым пользуются все, кому не лень, даже Правительство. Если, например, перед Новым годом председатель Центробанка клянется, что никакой деноминации в начале года не будет – значит она, скорее всего, произойдет в первых числах января. А уж если ему вторит с экрана телевизора сам Президент – можно даже не сомневаться, что случится все с точностью до наоборот, и российские «деревянные» обязательно на несколько нулей похудеют.
Буквально через два часа ему принесли ответ, содрав за него очень приличную сумму. Наверное, для полного правдоподобия.
Иван купил небольшое досье на Оленя и очень удивился, что ему буквально навязали сведения о праздновании какого-то юбилея управления безопасности, в котором, как тут же выяснилось, примет нелегальное участие и Олейников. Иван даже рассмеялся, едва прочитав содержимое переданного ему конверта.
Герасимов играл почти в открытую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Иван вновь вышел на обрыв и, найдя взглядом все так же сидящих на краю канавы оперативников, резко свистнул в два пальца.
Один из них поднял голову, посмотрел на Ивана и махнул ему рукой.
«Вот, блин! – разозлился Иван. – За своего принимает! Ну, погодите у меня!»
Достав свой «макаров», Иван прицелился и несколько раз выстрелил. До фээсбэшного поста было порядочное расстояние, но Иван попал именно туда, куда хотел. Он видел, как вскочили оперативники, вспугнутые звоном пуль по лезвию лопаты, затем тут же скатились в канаву и открыли беспорядочную стрельбу сторону обрыва.
«Молодцы! – похвалил их Иван. – Хоть сообразили, откуда стреляют.»
Он опять вернулся к машине, встал на подножку, выжал полный газ и отпустил сцепление. «Газель» рванулась вперед, столкнув Ивана с подножки, и прыгнула вниз, как настоящая горная коза. Иван даже засмотрелся на ее полет.
«Красиво летит!» – подумал он, жмурясь на опускающееся за Черемушки солнце.
Приземлилась она метрах пяти от входа в блиндаж. Иван не стал ждать, когда его швырнет взрывная волна и бросился со всех ног от обрыва. Земля под его ногами дрогнула и поползла вниз. В прыжке он пролетел над трещиной, по которой прошел обвал, и ухватился за пучки высохшей травы на краю только что образовавшегося края обрыва. Над оврагом поднялся огромный огненный столб. Ивана, как ни далеко он находился от центра взрыва, обдало сильным жаром.
– Так и поджариться недолго! – пробормотал Иван, пряча лицо в свежую глину.
Повисев еще секунд двадцать и успокоив дыхание, Иван рывком выбросил свое тело на край обрыва и посмотрел вниз. Ни прежнего оврага, ни речки Котловки внизу не было. От блиндажа не осталось даже следов.
На том месте, где находился блиндаж Пани, зиял дырой в земле огромный котлован, в который с шумам и плеском сливалась вода из оборванной посередине Котловки. Иван засмеялся и плюнул вниз.
Но удовлетворения он не почувствовал. Он убил уже второго из поставленных Никитиным людей и до сих пор не только – невредим, ему даже опасность-то по настоящему еще и не угрожала.
«Ну же, Никитин! – думал Иван, гладя на постепенно заполняющийся водой котлован. – Вот я стою на берегу совершенно открыто и не собираюсь прятаться или защищаться. Ну! Стреляй в меня! Убивай! Что же ты медлишь? Где же твои люди? Где твоя знаменитая „Белая стрела“? Сегодня я победил тебя, Никитин! Ты со мной ничего сделать не можешь! Я одержу победу и завтра! Жди меня, Никитин! У меня не осталось никого в этом городе, кроме тебя, моего соперника. В чем соперника, спросишь ты? Не знаю... Может быть, – в искусстве убивать. Может быть – в желании жить... А может быть – и в неумении жить так, как ты хочешь. Как я хочу. Как мы с тобой хотим. Мы с тобой, Никитин, пленники нашей профессии. Она нас не отпустит никогда. И все что мы хотим, мы можем добиваться только с помощью нашей профессии.»
Иван оглянулся по сторонам, в надежде, что хоть кто-то из никитинских людей обратит на него внимание – выстрелит, бросится на него, хоть окликнет, в конце концов. Он хотел борьбы, драки, сражения...
Но им никто не интересовался. Какие-то люди бродили уже по берегу только что созданного волей Ивана и пятью сотнями килограммов тротила нового московского озера, но на Ивана они не обращали внимания.
Иван вздохнул, в раздражении плюнул еще раз в строну оврага и, повернувшись к нему спиной, побрел в сторону Варшавского шоссе.
«Кто ты по профессии, Никитин? – бормотал он бездумно. – Я – убийца! А ты – кто?..»
Глава седьмая
У Ивана осталась последняя возможность проиграть состязание с генералом Никитиным и всем ФСБ, которое он возглавляет. Он отдавал себе отчет, что может продолжать убивать милиционеров, фээсбэшников, гопоту или простых обыкновенных московских жителей, но это не даст ему успокоения, не принесет радости.
Убийство само по себе перестало играть для него особую, почти ритуальную роль, хотя и осталось привычным действием, совершаемым почти механически, часто – без участия сознания.
Думает ли человек, как он дышит и нужно ли ему расправлять грудь и набирать в легкие воздуха, когда он делает вдох? Конечно – нет! А вот задерживает дыхание он всегда сознательно.
Так и Иван. Его сознание подключалось к процессу убийства только тогда, когда он хотел удержаться от него, оставить кого-то в живых. Как того крепыша Вову-Стула, которого он взял в качестве «языка». Или тетку, в квартиру к которой затащил его на допрос. Иван чувствовал, что в эти моменты совершает над собой какое-то насилие. Словно заставляет себя быть другим человеком. И он, действительно, не узнавал себя, когда вспоминал, что говорил, как вел себя в эти редкие моменты.
«Но ведь жизнь и есть не прекращающееся насилие над собой! – подумал Иван. – Те, кого я убил, наверное, благодарны мне за то, что я избавил их от этой бессмысленной маеты. И я тоже буду благодарен тому, кто убьет меня. Только вот, у кого спросить, когда это случится, и долго ли мне еще ждать?»
Он вновь подумал о Никитине. Убийство в негласном диалоге Ивана с Никитиным стало своего рода высказыванием, символом, содержащим отношение Ивана к генералу. А может быть, не только отношение – но и вызов, или даже – просьбу. О чем? Этого Иван не то что – сказать не мог, не мог даже сформулировать для самого себя. Но ведь, содержание символа никогда нельзя определить точно, на то он и символ, выражающий невыразимое и неопределенное.
Иван чувствовал, в то же время, что этот диалог перестает его интересовать. У него оставалась последняя надежда, что генерал ответит ему, наконец, взаимностью и даст все же возможность Ивану почувствовать ненадежность и краткость его существования. Иван хотел испытать настоящую опасность для своей жизни, надеясь, что хоть тогда почувствует ее ценность и важность. Так было прежде, в Чечне, во время гладиаторских боев, и в Москве, пока он работал на Крестного, когда смерть проходила рядом, слегка касаясь его своим возбужденным дыханием и задевая его грудь своими набухшими от желания сосками.
Он хотел заставить Никитина перейти к активным действиям. Идя по старым адресам своих прежних убийств и, как бы, совершая второй виток по спирали, Иван не сомневался, что Никитин или его «умник» Герасимов поймут, что следующей его жертвой будет человек, руководящий Восточной зоной подпольного криминального московского мира. Впрочем, после внедрения в этом мир генерала Никитина со своими людьми, уже только наполовину – подпольного.
На руководство Восточной зоной по распоряжению Никитина и рекомендации Герасимова попал один из сотрудников его отдела, умный и энергичный капитан Олейников.
Генка давно уже пытался перевести его на нелегальную работу, но все откладывал, поскольку совать его в подпольные сотрудники ФСБ рядовым и потом годами продвигать на верх криминального мира было и хлопотно, и долго, и даже опасно. А свой человек среди нелегалов, который подчинялся бы больше Герасимову, чем генералу Никитину, Генке очень бы пригодился.
Он долго ждал подходящего случая, а случай этот нашел его сам. Никитин, подбирая кандидатуры на место выбитых Иваном лидеров зон, вдруг, ни с того, ни с сего, обратился за советом к Герасимову. Тот для вида подумал и предложил ему троих, из которых реально мог пройти один Олейников. Никитин лично изучил каждого, и выбрал, конечно, Олейникова, оценив и его хитрость, и настырность, и владение оружием, и умение добиваться своего то исподволь, то идя напролом. Разработать план его внедрения Никитин поручил тому же Герасимову. Генка мгновенно сочинил легенду, посадил Олейникова в Матросскую тишину, устроил ему побег, и через три недели Олень, как окрестил его Герасимов, уже считался одним из наиболее «крутых» в районе Измайловского лесопарка и станции Москва-Сортировочная.
Конечно, его проверяли, слали в Матросскую тишину запросы своим – кто таков, откуда взялся, за что попал и прочие подробности, но все запросы попадали прямо на стол Герасимову, а уж он постарался дать на них очень убедительные для братвы и обстоятельные ответы.
Когда на сходке, где выбирали замену убитому Иваном Марьевым во время его встречи с Никитиным Егору Быковцу, Оленя на лидера Восточной зоны предложили несколько голосов из совершенно разных группировок, его кандидатура прошла даже спокойнее, чем предполагал Герасимов. К тому времени и сам Олень сумел заметно повысить свой рейтинг несколькими делами, в которых проявил себя как расчетливый, но жесткий боевик.
Как только Герасимов узнал о последовавших одна за другой странных смертях Пани и Эдика Полянского, он не на шутку обеспокоился судьбой Олейникова. Генка был почти уверен, что и того, и другого убил все тот же Марьев, который пошел по второму кругу по старым адресам своих убийств. Не было только твердых и убедительных доказательств.
На месте обоих убийств не осталось никаких свидетельств о пребывании там Ивана. Да, собственно, не осталось и самих мест преступления – от шестиэтажки осталась лишь огромная груда строительного мусора, а от блиндажа Пани – вообще – одно воспоминание.
Иван воспылал странной любовью к эффектным взрывам и Генка Герасимов находил этому только одно-единственное объяснение.
«Его женщину Крестный именно взорвал в высотке на площади Восстания, – думал Герасимов. – Иван подсознательно продолжает переживать это и снова и снова возвращается к взрыву, хоть, неверное, и не осознает этого. От его Нади тоже – ничего не осталось. Вот он и переквалифицировался в подрывники...»
Герасимов вздохнул и добавил:
«Надо признаться, все же – эффективно это у него получается».
В том, что теперь настала очередь Оленя, можно было не сомневаться. Генка прибежал к Никитину с предложением усилить охрану своими людьми минимум в пять раз и взять тем самым под абсолютный контроль весь район расположения его штаб-квартиры. Он старался убедить скептически, почему-то, настроенного генерала, что рано или поздно Иван попадется в раскинутую для него сеть.
Никитин выслушал его, долго молчал, а потом покачал головой и сказал:
– Майора Панькова мы тоже охраняли – и что? Новый пруд назвать в его память? Нет! Думай, Герасимов, думай... Иван мне нужен на этот раз. И, желательно, – живым! Вот и думай, как это сделать.
Герасимов ушел от него вконец расстроенным. Этот Иван ломал всю его подготовительную работу к будущей карьере. он едва смирился с потерей Гусятникова, который погиб, в конечном счете – тоже из-за Ивана. Теперь еще и Олейникова ему сдавать? Ну, нет уж!
Думал Герасимов трое суток.
Генерал его не дергал, хотя не было никакой уверенности, что Иван не приступит к очередному своему «подвиге» уже завтра. Генка рисковал потерять расположение генерала и вместе с ним – всякие надежды занять когда-нибудь его место. Никитин просто уберет его куда-нибудь подальше – в погрануправление, например, на российско-китайскую границу, – и все, можно будет считать, что жизнь не сложилась, и прожита зря. Завянет там Герасимов, деградирует, пить начнет, так же, как Никитин, а пить он совсем, в отличие от генерала, не умеет...
Но он не торопился, боясь что-то упустить и подставить своего человека, как прошлый раз подставили Быковца, которого Герасимов же и предложил в качестве «наживки» для Ивана. Ну, да хрен с ним, с Быковцом, тупой был мужик, а вот Олейникова – жалко терять!
Наконец, план был разработан и, оказался оригинальным, даже, скорее, экзотическим. Напоминал он не столько план операции по поимке опасного преступника, сколько сценарий какого-нибудь голливудского шедевра – тот же масштаб и примерно такие же финансовые затраты на производство – на костюмы, декорации и статистов...
Никитин прочитал, почесал пальцем брови и согласился, хотя и посмотрел на Герасимова как-то странно. Так, что у того возникло желание посетить штатного управленческого психоаналитика и провериться – все ли у него в порядке с головой. Единственное, но весьма существенное замечание, которое сделал Никитин к герасимовскому плану, заключалось в том, что на операцию он не выделит ни копейки, поэтому Герасимову придется добывать все, что ему необходимо самому.
– Я что – курсантам платить буду? – спросил он иронически. – Они и бесплатно в твоем шоу поучаствуют. это для них – развлечение... Можешь позвонить от моего имени генералу Ромашову, скажешь я просил выделить ребят. Что-нибудь в районе батальона. Хватит тебе батальона?
Герасимов отозвал усиленную охрану Олейникова, на которую он, в тайне от Никитина, отправил ребят из своего отдела, самого Олейникова выслал на пару дней из Москвы и совершил предварительные оперативные действия. Они заключались прежде всего в том, что он вернул в управление несколько человек, которые прежде приторговывали на сторону разного рода информацией о том, что творится в ФСБ и что представляет собой тот или иной конкретный сотрудник, в том числе и из нелегалов. Ему нужен был надежный канал для внедрения информации, которую Ивану просто необходимо получить, чтобы он сам залез в ловушку, расставленную ему Герасимовым и генералом Никитиным.
Остальное было делом техники – договориться с министерством культуры, со школой милиции, с тремя десятками ателье мужского и женского платья. С этой задачей легко справились сами его работники, засидевшиеся в отделе на своих стульях.
«Геморрой – наша профессиональная болезнь! – шутил над ним и его отделом Никитин. – Проктолог – лучший друг аналитика! А вообще у вас головы крепкие. У вас другое слабое место – жопа!»
Генке вновь слышался в этих словах намек на процветание голубизны в их отделе и он мрачнел и обижался, словно генерал и впрямь обозвал его «пидором».
Через канал утечки информации Герасимов даже и не рассчитывал выйти на Ивана. Слишком умелыми в оперативных делах профессионалами были те, кто занимался в управлении этими делами. Да и до Ивана информация шла, как минимум, через посредника. И сколько таких посредников в этой цепи – неизвестно. Ивана так все равно не схватишь, только спугнешь.
Герасимов решил разыграть комедию в полном смысле этого слова. Комедию с неожиданным для Ивана завершением. Олейников в этой операции был фигурой весьма пассивной, но так и было задумано, чтобы не поощрять его, как всегда, энергичных, хоть и рациональных действий. Всем было готово к разработанной Герасимовым премьере, оставалось только ждать, когда появится исполнитель главной роли в спектакле – Иван Марьев.
Иван был немало удивлен, когда до него дошли слухи о том, что люди, которых вышвырнули из ФСБ, вновь там пасутся и вновь приторговывают информацией. Хоть Иван и не был начальником аналитического отдела ФСБ, как Гена Герасимов, в его «управлении», весь штат которого состоял из одного человека – его самого, и отделов-то никаких не было, он все же умел анализировать факты и правильно их оценивать. Возвращение наказанных могло быть никак не вязано с предстоящим террактом, а могло быть и специально подстроено Никитиным, чтобы внедрить к Ивану какую-то информацию. Тут полной уверенности не было, но такой вариант нужно было постоянно иметь в виду.
Конечно, Иван вновь обратился за справкой к этим людям. Раз существует возможность, что ФСБ жаждет нагрузить его дезинформацией, значит, нужно обязательно эту «дезу» получить. Во-первых, для того, чтобы Никитин был уверен, что Иван эти сведения получил, а во-вторых, ложные факты, особенно касающиеся планов противника, тоже могут быть весьма информативны, нужно только уметь их прочесть правильно, например – методом от противного.
В России это очень распространенный метод, которым пользуются все, кому не лень, даже Правительство. Если, например, перед Новым годом председатель Центробанка клянется, что никакой деноминации в начале года не будет – значит она, скорее всего, произойдет в первых числах января. А уж если ему вторит с экрана телевизора сам Президент – можно даже не сомневаться, что случится все с точностью до наоборот, и российские «деревянные» обязательно на несколько нулей похудеют.
Буквально через два часа ему принесли ответ, содрав за него очень приличную сумму. Наверное, для полного правдоподобия.
Иван купил небольшое досье на Оленя и очень удивился, что ему буквально навязали сведения о праздновании какого-то юбилея управления безопасности, в котором, как тут же выяснилось, примет нелегальное участие и Олейников. Иван даже рассмеялся, едва прочитав содержимое переданного ему конверта.
Герасимов играл почти в открытую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19