Никитин, несмотря на коньяк, был абсолютно трезв. Он достал, наконец, свою «Приму», закурил и вопросительно уставился на Герасимова.
– Что делать-то будем? Идеи есть?
– Облажались мы опять, Никитин. Вот и вся идея. Что делать? Будем задержанных ребят крутить, стрелков. Это хоть что-то даст. Узнаем, что у них там за дела такие с Иваном... Прямо сейчас этим и займемся...
Герасимов вызвал Коробова и приказал направить к ним четверых омоновцев повыше ростом и поплотнее комплекцией, да побыстрее.
Минут через десять в дверь кабинета начальника вокзала ворвался парень двухметрового роста в форме ОМОНа и голосом, от которого уши закладывало, начал:
– Товарищ генерал...
Никитин махнул на него рукой:
– Проводи на место. К Коробову.
Построившись клином вокруг Никитина и Герасимова, омоновцы врезались в толпу и к удивлению тех людей, которых они раздвигали, они их действительно раздвигали. И вся группа довольно быстро продвигалась вперед. По крайней мере минут через семь-восемь они оказались в кассовом зале, центр которого был очищен от народа.
На полу лежали трупы. Увидев, сколько их, Никитин сразу почувствовал сильную, прямо-таки, смертельную усталость. Уже сегодня все средства массовой информации все это подсчитают и каждом выпуске новостей с числом погибших будет связываться его фамилия. А кроме того, его фамилия будет связываться с ответственностью за безопасность жизни и здоровья москвичей. И еще – с повышением уровня преступности в столице. Хотя вот это-то уж чистое вранье – нисколько она не повысилась. А скоро и совсем упадет. Резко упадет. Как только Никитин начнет осуществлять свой план перестройки криминальной жизни. Если, конечно, не будут мешаться под ногами всякие Иваны.
К ним подошел Коробов, которому не терпелось выложить все, что ему удалось разузнать.
– Четырнадцать убитых. Один из них затоптан. Двенадцать раненых. Двое взяты с оружием. Вот эти.
Он указал рукой на двоих парней в наручниках. Один из них беспокойно и затравленно озирался по сторонам, словно ожидая выстрела. Другой, очень бледный, сидел на полу, привалившись спиной к стене, весь перекосившись на правую сторону. На лице его было написано полное безразличие к происходящему и к дальнейшему развитию событий.
– Ранен? – спросил Никитин.
– Ранен, – кивнул Коробов. – В плечо. Вел стрельбу из пистолета из-за книжного лотка. Успел сделать два выстрела. Сюда.
Коробов указал на перевернутые столики кафе, трупы нескольких человек между ними, лежащие в лужах крови, мокнущие в крови чемоданы и сумки.
– Стрелял из этого пистолета, – продолжал Коробов. – Обратите внимание на цифру.
Никитин увидел, что на серийном номере пистолета, послежние две цифры были вытравлены, так что четко выделялось – «10». Он вопросительно посмотрел на Герасимова, тот недоуменно пожал плечами.
– У этого, – Коробов кивнул на озирающегося парня, – пистолет тоже с номером. Он произвел три выстрела в том же направлении.
Он показал второй пистолет с выделенными цифрами «06».
– Кроме того, найдены еще два ствола. Тоже номерные. «02» и «04». «Четвертый», очевидно, был сброшен владельцем, когда начали проверку документов. А «второй» принадлежал, скорее всего одному из убитых за столиком в кафе. И еще один пистолет с номером был у того, кто стрелял из автомата. Его номер – «семь». Без сомнения, все это одна компания.
В это время к Коробову обратился оперативник, внимательно обыскивающий трупы на предмет установления личностей убитых.
– Товарищ полковник! У одного из убитых обнаружено оружие.
И он принес еще один пистолет с выделенным номером. Девятым.
– Стрельба началась в кафе.
Коробов начал излагать свою версию происходивших событий.
– Там раздалось два выстрела. Скорее всего, стрелял Отмороженный, хотя, странно, – но его никто не видел, как он туда попал – неизвестно. Каюсь, мои люди этот момент пропустили. Они среагировали раньше.
Коробов кивнул в сторону задержанных оперативниками стрелков.
– Наши отреагировали уже на их выстрелы и автоматную очередь. Мои люди произвели два выстрела, оба попали в цель. Автоматчик был убит прямым попаданием в голову, тот, что изображал книжного продавца – ранен в плечо. Третьего взяли без применения оружия. Пассажиров покрошил автоматчик. Как только выстрелы прекратились, неустановленный субъект выбил телом стекло окна и скрылся в неизвестном направлении, вслед за ним – часть людей из зала. остальные были задержаны. Есть основания считать, что скрывшийся был Иван Марьев – Отмороженный.
Герасимов хмыкнул.
«Есть основания считать... – подумал он. – Научился трепаться собака. Есть основания считать, что мы бездарные дилетанты по сравнению с этим Марьевым.»
– Полковник Герасимов, опросите задержанных, – приказал Никитин. Ему не терпелось получить хоть какую-то информацию об Иване.
Герасимов подошел к Шестому. Тот давно уже следил за ним и Никитиным, успел понять, что они тут главные, и не дал Герасимову первым задать вопрос.
– Я все скажу, начальник. Только дай охрану. Меня сейчас убьют. Тут наших десять было. Все бьют без промаха, в яблочко. Спрячь меня, начальник. Все скажу. Бля буду, все скажу. Это все Крестный. Это его игра. Мы только пешки, стрелки...
Он неожиданно закричал на него высоким истерическим голосом:
– Спрячь, начальник! Я здесь как кабан перед номерами...
И снова перешел на ноющий, просящий шепот.
– Убьют меня. Я много знаю, начальник. Я по окнам с крыши бил, когда Белоглазова убивали. Я все расскажу, все, что знаю.
Герасимов смотрел на него с интересом.
– Не бойся. Спрячу. Ваших всех перебили. Никто тебя не убьет.
– Меня Илья убьет. Он всегда на подчистке стоит, когда на дело идем. Отвези меня в камеру, начальник. В одиночку. На Лубянку отвези. И бумагу давай, все напишу. Как есть все напишу...
– Не тораторь. Объясни, почему вы хотели убить Отмороженного?
– Нам его Крестный отдал. Как «зайца». Мы его загнать должны были. Но он, сука, живучий оказался. А Илья сказал – убить и привести Крестному. Бросить ему. И тогда Крестного убить...
– Падаль... – процедил сквозь зубы сидящий у стены Десятый. – Ты, сука, сдохнешь сегодня же. Тебя загрызут, падлу.
– С ним меня не сажайте, – тут же забеспокоился Шестой. – Он меня убьет. Они все меня убьют...
– Заткнись, – оборвал его Герасимов. – Кто такой Илья?
– Илья первый номер. Он Председатель. Я – Шестой. А этот гад – Десятый.
Он обеими руками в наручниках показал на раненого, сидящего на полу.
– Какой номер у Крестного? – спросил у него наобум Герасимов.
– У Крестного нет номера.
Шестой посмотрел на Герасимова с недоумением – как, мол? Вы не знаете, кто такой Крестный?
– Крестный над нами всеми. Он приказывает. А мы делаем. У него нет номера.
– Где ваша база? Где вы должны были встретиться после вокзала?
– Не доезжая Балашихи – поворот налево, на грунтовку. С километр-полтора – дом отдыха старый, брошенный. Названия нету там.
– Что ж за адрес ты даешь? Поди туда – не знаю куда... Хитришь?
– Блядь буду, начальник! Не вру. Нет там никаких указателей...
– Показать дорогу сможешь?
– Начальник, я не поеду туда! Нас там перестреляют... Как кроликов.
– Поедешь. Или я тебя сам шлепну...
– Вспомнил! Я вспомнил. Там Отмороженный ментов пострелял в ночь на вторник.
– Хорошо.
Герасимов повернулся к стоявшему рядом Коробову, подмигнул ему и сказал, будто приказывая:
– Этого отправить на Лубянку. Под усиленной охраной. И – в отдельную камеру.
– Есть, – подыграл Коробов.
Герасимов подошел к раненому Десятому, тронул носком ботинка его ногу.
– Добавить ничего не хочешь? – спросил он.
– Пошел ты! – огрызнулся Десятый.
Герасимов «приказал» Коробову.
– Этого тоже на Лубянку, пристрелить по дороге. При попытке к бегству.
– Есть, – поддакнул Коробов.
– У-у, суки! – прошипел Десятый.
Наблюдавший за всем этим Никитин отозвал его немного в сторону.
– Цирк устраиваешь? На хрена тебе все это?
– Так ведь первый принцип же, товарищ генерал. Разделяй и допрашивай.
– Что скажешь про все это?
– Очень интересная ситуация вырисовывается, товарищ генерал. Не зря Гапоненков, убитый в «Берлине» и Софронов, застреленный вчера здесь же, на вокзале, проходили по одним делам. Уверен, что вся эта братия, о которой мне сейчас рассказал этот подонок, что очень жить хочет, проходит по одним и тем же делам. Это одна компания. Интересно, что у них там какая-то организация с жесткой иерархией, судя по номерам. Во главе некто по имени Илья, номер первый. Кто такой Крестный, я пока не понял, но судя по всему, он выше этой организации, он дает им заказы. Какой номер у Ивана – тоже не понятно. Он, похоже, нем входит в их структуру, он сам по себе. Почему они его хотят убить – тоже не понятно. Говорит – Крестный приказал. Кстати, Илья явно копает под этого Крестного. Наверное, сам хочет на его место. Сколько всего человек в организации – пока не выяснил. Этого Шестого возьму в жесткий допрос, из него, похоже еще много чего можно накопать.
– Что там про милиционеров из Балашихи?
– Говорит, их пострелял Отмороженный. И рядом где-то там – база Крестного. Точнее выяснить пока не удалось. Выясним. Туда нужно будет наведаться.
– Заканчивай здесь. Голова уже болит от одного вида этого проклятого вокзала. Опять упустили Ивана, мать твою ети...
– Скажи спасибо, хоть этих взяли. А то бы понавешали на тебя всех собак.
– Не спеши радоваться. Еще понавешают.
В это время в вокзалу подогнали крытый фургон для перевозки заключенных. Убитых увезли в морг, когда Герасимов допрашивал задержанных.
– Давай, грузи и работай с ними всю ночь. Меня утром на ковер дернут. Нужно будет козыри иметь.
– Найдем козыри, Никитин. Не волнуйся.
Герасимов уверенно улыбнулся и махнул рукой Коробову – давай, мол, грузи, мы тоже едем.
Коробов лично наблюдал за погрузкой задержанных. Он поторопился лишь самую малость – не дожидаясь, когда молоденький сопровождающий, уже взявшийся за ручку двери фургона, распахнет ее, скомандовал «Пошел!».
Сначала один, затем другой, задержанные оказались на улице. Они подошли к фургону. Дверь не открывалась. Сержант с мальчишечьей физиономией остервенело ее дергал, но дверь заклинило. Задержанные зависли на открытом пространстве. Коробов похолодел. «Быстро назад!» – заорал он. Но было поздно.
Выстрелов он не услышал, но увидел, что раненый начал заваливаться на спину, а другой – оседать на колени. Через секунду оба валялись на асфальте. Весь конвой лежал рядом с ними. Разница только в том, что конвой был жив и заботился о сохранении своей жизни, а вот тем, кто еще только что назывались задержанными, заботиться было уже не о чем. Они были мертвы.
Перепрыгивая через живых и мертвых, Коробов выбежал из-за машины и успел увидеть, как только что хлопнувшая дверцей девятка рванула с места и ушла на Новокировский проспект. Но пока он успел добежать несколько метров до милицейской машины, пока разогнал ее и тоже выскочил на Новокировский, той машины уже след простыл. Коробов объявил, конечно, тревогу на постах ГАИ, но никакого результата это не принесло...

Глава IX.

Выйдя из метро на Октябрьской, Иван попытался вспомнить, в какой именно стороне находится квартира девушки, с которой он недавно спал, но это ему не удалось. Оказалось, в сознании не откладывался маршрут ни когда девушка вела его, смертельно уставшего почти под руку, к себе домой, ни когда он шел обратно, думая только о предстоящей встрече с охотниками на Казанском вокзале, на полнейшем автопилоте. Сознание не участвовало в определении направления ни в том, ни в другом случае. Сколько ни напрягался Иван, пытаясь восстановить в памяти хоть что-то, ничего, кроме смутного воспоминания о том, что он пересекал какую-то широкую и оживленную улицу, в памяти не всплывало.
Руководствуясь такими указаниями, вряд ли можно было добраться туда, куда Иван добраться все же рассчитывал. Рассчитывал он на свою бессознательную реакцию. Маршрут не мог не отложиться в его голове, просто это произошло без участия его воли и сознания. И если сознание вновь каким-то образом отключить, отвлечь, маршрут вновь выплывет в Ивановой голове, и ноги сами отведут его туда, куда он хочет сейчас попасть.
Иван закурил и облокотился на какой-то бордюрчик, чтобы немного разгрузить раненую ногу. За весь год в Москве он не был ранен ни разу. Последнее ранение он получил в Чечне. Но не в тот раз, когда Андрей воткнул в его плечо вилы, а затем его хозяин вогнал в Ивана две пули. В то же самое плечо. Тогда Иван долго залечивал рану, месяц отдыхал от боев, но то было только начало его гладиаторства. Он попытался подсчитать, сколько всего боев он провел в качестве раба. Это оказалось бесполезно – он и тогда, в Чечне, не подсчитывал. Сделать это сейчас было просто невозможно. Иван твердо помнил только одно – он выиграл все эти бои, во всех стал победителем. Этому было наглядное доказательство – он был до сих пор жив.
Иван убивал всех своих соперников, будучи рабом-гладиатором. Он убивал всех своих противников, когда был солдатом. Он убивал всех своих жертв, когда был киллером. Иван был идеальным орудием убийства, какое только можно создать из человека.
«Кто создал меня? – подумал Иван. – Кто научил меня убивать? В лагере, в котором меня учили стрелять без промаха в любой ситуации и уходить от выстрела, нам не объясняли, как чувствовать приближение смерти. И как ее встречать, как с ней общаться. Нас учили вовремя нажимать на курок. Но, умея только это, никогда я не стал бы профессионалом. Когда я понял, что смерть можно любить? И что она тоже может быть неравнодушна к тебе? В Чечне. Когда каждое утро начиналось с одной и той же мысли. Если я сегодня никого не убью, значит убьют меня. Это была, собственно, даже не мысль, это просто было так, потому что это не могло быть иначе. Это был закон самосохранения.»
Здесь было что-то не так, была какая-то неправильность, которую Иван никак не мог понять, хотя не первый раз думал об этом. Человек, да и любое животное, продолжает жить только тогда, когда стремится к жизни, когда хочет жить. Почему же Иван оставался в живых всегда, когда шел навстречу смерти? Он сам был неправильным? Или неправильно устроен мир, в котором он живет? Это были слишком сложные вопросы для Ивана, но без ответа на эти вопросы жить ему было еще сложнее.
Хотеть жить, значило бояться смерти. Но стоило испугаться смерти в любом из боев, которые он когда-либо вел в своей жизни, значило сделать шаг ей навстречу. Жизнь почему-то всегда доставалась ему, не боявшемуся смерти, любившему ее, а тех, кто очень хотел жить, Иван, жить не хотевший, всегда убивал.
Сможет ли он когда-нибудь прожить не убивая. Эта мысль впервые пришла ему в голову, и ответа на нее у него не было. Иван чувствовал, что впервые после Чечни, что-то изменилось в нем. Изменилось за эти несколько дней, которые он прожил в роли «жертвы», «зайца». Игра, придуманная Крестным, была слишком похожа на жизнь, которой Иван давно уже не жил. Она заставила его бояться преждевременной смерти. Крестный просто поставил такое искусственное условие – сохранить свою жизнь до определенного времени. И Иван вынужден был выполнять это условие. Вынужден был бояться за вою жизнь. Бояться, насколько умел это делать.
Иван давно уже шел по улице, двигаясь медленно и неосознанно. Он, фактически, повторял тот путь, которым его недавно вела встреченная в метро девушка. Он пересек Крымский вал, почти не замечая множества взглядов, привлекаемых его отрешенным видом и замедленными движениями. Но он уже выключился из игры. Он уже вновь был прежним Иваном, не «зайцем», убивающим охотников, а прошедшим Чечню Иваном, знающим и любящим смерть.
Незаметно для себя он свернул в немноголюдные московские дворы и минут через пять оказался стоящим перед одним из подъездов шестнадцатиэтажного дома. Не думая о том, сколько этажей ему нужно пройти, Иван начал подниматься по лестнице пешком, и, пройдя два этажа, остановился на третьем и уверенно повернулся к квартире слева. Дверь в нее была не заперта.
Иван, не стучась, толкнул дверь и вошел. Он сразу узнал квартиру, в которой уже побывал. Вон там – направо – комната больной старухи. Прямо – комната девушки, ее дочери. Вернее, женщины, подумал Иван, вспомнив, как разглядывал ее тело, в котором не было ни капли целомудрия, но была ярко выраженная женственность. У девушек не бывает таких тел.
Как звали женщину, Иван не помнил, хотя мать, кажется ее как-то называла. Впрочем, Ивана совершенно не интересовало ее имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20