Горцы не разрешили ей спешиться, но привязали осла к столбу, а потом облокотились на перекладины забора и принялись с одобрением обсуждать ее распущенные золотые волосы и богатые формы.Донельзя возмущенная столь явным отсутствием заботы хотя бы о самых насущных человеческих потребностях пленников, Мара решительно прошла мимо своих офицеров. У ворот, где толпились горцы, она обратилась к ним самым требовательным тоном:— Что вы собираетесь делать с моими людьми? — Дрожа от гнева, порожденного прежде всего страхом, она вскинула голову, чтобы растрепанные волосы не падали на глаза. — Моим воинам нужны пища и вода и приличное место для отдыха! Хороший же прием вы оказываете чужестранцам, которые прибывают с миссией мира! Рабские путы и загон для скота! Стыд и срам вам, скопище паразитов, которые размножаются в грязи, как свиньи!Насколько ей было известно, мидкемийское слово «свинья» относилось к животным, чьи повадки считались весьма неблаговидными.Чужеземное слово, по-видимому, задело турильцев, которые сразу насупились, в то время как их вожак решительно шагнул вперед. Раскрасневшись не то от злости, не то от растерянности, он заорал Люджану:— Заткни этой женщине глотку, если не хочешь, чтобы ее прикончили!Военачальник Акомы не дрогнул. Громовым голосом, который был бы слышен и в разгаре боя, он провозгласил:— Она моя хозяйка. Только она может мне приказывать. Если бы у тебя хватало мозгов хотя бы для того, чтобы не мочиться под себя в собственной постели, то тебе стоило бы последовать моему примеру.При новом оскорблении главарь горцев зарычал от ярости. Он хотел было выхватить меч и броситься на пленника, но его удержал один из соплеменников. Последовал быстрый обмен мнениями на турильском наречии. Люджан мог лишь стоять с видом молчаливого, но надменного неодобрения, пока разбушевавшийся главарь не позволил себя утихомирить. Он пробормотал какую-то короткую фразу и расхохотался утробным смехом, который, однако, быстро оборвался, когда окружающие его мужчины разом подтянулись и изобразили на лицах почтительное внимание.— Должно быть, сюда идет вождь племени, — шепнул Сарик, до этого безмолвно стоявший за плечом Мары. Она оглянулась и увидела, что их конвоиры пожирают глазами человека в длинной накидке, который спускался по деревянной лестнице самого внушительного здания из всех, примыкающих к площади. Уличных сорванцов словно ветром сдуло: ни одного не оказалось у него на пути, пока этот человек пересекал открытое пространство, а женщины, уносившие кипы выстиранной одежды, вежливо отворачивались.Он был стар и согбен годами, но уверенная поступь выдавала привычку к трудным дорогам. На взгляд Мары, ему было около шестидесяти лет. В его косу были вплетены амулеты из раковин коркара, сработанные, несомненно, руками цуранских Мастеров. Не приходилось сомневаться, что эти украшения не что иное, как военные трофеи. Когда старейшина подошел к ней достаточно близко, Мара разглядела, что пуговицы его накидки выточены из кости; и тут ей стало совсем не по себе. Значит, солдатские россказни были правдой: эти турильцы верят, что талисман, взятый у мертвого врага или сделанный из частей его тела, придает им силы. Косточки ее пальцев с таким же успехом смогут пригодиться для наряда какого-нибудь воина.Горец-вождь ненадолго остановился, чтобы обменяться парой слов с командиром отряда, охранявшего пленников. Он указал пальцем на златовласую куртизанку и на осла, произнес еще что-то и улыбнулся. Командир коротко отсалютовал; судя по его довольному виду, можно было заключить, что он получил разрешение на сегодня считать себя свободным и уже готов отправиться домой.Мара выглядела вконец измученной — и телом, и духом; и Сарик, движимый сочувствием к ней, закричал, обращаясь к командиру:— А ты не собираешься представить нас?Тот резко остановился. Прочие конвоиры, так же как и старейшина, с живым интересом наблюдали за ним, пока он про себя решал, должен ли он отвечать на оклик пленника. Наконец он отозвался:— Представляйтесь сами, цурани! У вашей женщины вроде бы язык достаточно хорошо привешен!Другой конвоир злорадно сообщил:— Нашего главного зовут Антайя, он атаман в селении Лозо. Я не зря называю вам его имя: должен же вождь племени знать, о ком идет речь, когда вы станете требовать, чтобы нашего главного высекли.Это выступление было встречено громким хохотом, к которому присоединились и вождь, и уличные дети, и женщины у водоема. Не в силах больше сдерживать себя, Мара выступила вперед.Обращаясь к вождю, который заливался смехом и хлопал себя по коленкам, властительница надменно произнесла:— Я — Мара, властительница Акомы, и я прибыла в Конфедерацию Турил с миссией мира.Веселое расположение духа мигом покинуло вождя. Изумленный, он на несколько секунд, казалось, лишился дара речи. Однако, овладев собой, он насмешливо процедил:— Женщина, стоящая в дерьме квердидр, желает, чтобы с ней обращались как с важной персоной и посланцем мира?Мара побелела от ярости. Люджан чувствовал, что она вот-вот сорвется и бросит в лицо вождю какое-нибудь нестерпимое оскорбление, а это может для нее плохо кончиться. В отчаянии военачальник повернулся к Сарику:— Мы должны что-то сделать. Хотя бы только для того, чтобы отвлечь ее.Но молодой советник уже сделал шаг вперед, словно и не слыша сказанного. Как только Мара открыла рот, собираясь говорить, Сарик заглушил ее голос своим.— Вождь людей Турила! — выкрикнул он. — Ты глупец, если не можешь предложить властительнице Акомы ничего лучшего, чем затон для скота! Перед тобой стоит Мара, Слуга Империи, принадлежащая к монаршему семейству императора Ичиндара!Вождь вскинул голову:— Вот эта?..Хотя его тон был полон презрения, выходка Сарика оказалась не вполне бесполезной. Престарелый вождь не добавил никакого унизительного замечания, но коротким жестом подал знак, чтобы Антайя вернулся к своим обязанностям. На этот раз слова вождя были отрывистыми и повелительными, и Лайапа, под нажимом Сарика, исправно переводил:— Он говорит, что если Антайя приводит в лагерь животных, то должен за ними и присматривать: накормить их, напоить и подложить подстилку. Конечно, не очень мягкую: соломы у нас маловато, да и боги не одобряют излишеств. Девушку, которая ехала на осле, следует поместить в хижину. Такая красота встречается редко, и ее нужно сохранить для мужчины, который завоюет право потребовать ее себе в жены.Лайапа чувствовал себя неуютно: все это время глаза Мары, казалось, готовы были просверлить его насквозь.Однако ни тени какого-то личного неудовольствия не слышалось в ее голосе, когда она приказала:— Договаривай до конца!Лайапа кивнул и облизнул пересохшие губы.— Вождь этого селения говорит, что он слышал о Слуге Империи и об ее родстве с Императором. К тому же он заявляет, что Ичиндаром управляют женщины и что он, уроженец гор, не удостоит ответом растрепу, которая посреди улицы хвалится своим знатным происхождением. Однако в силу существующего договора между Цурануани и Конфедерацией он также не властен разрешить никому из своих людей потребовать Мару себе в качестве военной добычи.Возгласы разочарования послышались среди отряда горцев, конвоировавших властительницу. Двое-трое наиболее бесстыжих сделали непристойные жесты.Повернувшись в сторону загона, вождь обратился к военачальнику Мары на языке цурани. Судя по тому, что в его произношении отсутствовал какой бы то ни было акцент, он сумел выучить этот язык во время прежних войн.— Если у вас имеется в чем-либо нужда, на Антайю возлагается обязанность проследить, чтобы ваши потребности были удовлетворены. Завтра мы соберем конвой из двадцати воинов и проводим вас и ваших женщин к верховному вождю в Дарабалди. Если потребуется разбирательство, вы предстанете там перед судом Совета.Сарик выглядел взбешенным, но прислушался к Лайапе, когда тот предостерегающе коснулся его руки:— Первый советник, не заставляй этих людей или их вождя осерчать еще больше. Они не из тех, кто любит препираться из-за тонкостей этикета. Они прикончат нас без всяких церемоний и не будут об этом сожалеть. И в таком случае к утру мы все уже будем здесь лежать с перерезанными глотками… если не хуже. То, что нас отсылают в Дарабалди, а не распределяют между теми, кто нас захватил, — это, в сущности, очень большое одолжение.Выразительно взглянув на навоз, присохший к сандалиям, Сарик обратился к Люджану, пальцы которого, казалось, горят огнем, лишенные возможности схватиться за меч.— Кузен, — хмуро сказал советник, — если это следует считать большим одолжением, то смеем ли мы даже подумать о том, чем может оказаться одолжение маленькое?Свалившиеся на них напасти, как видно, не смогли до конца сломить боевой дух неугомонных родичей. Отбросив цуранскую личину бесстрастия, военачальник Мары с подавленным смешком отозвался:— Ну и ну, дружище, ты и в дыму собственного погребального костра будешь размышлять на философские темы, уж это-то я точно знаю!Затем они одновременно повернулись к хозяйке: их наметанный взгляд сразу определил, какой несчастной и потерянной она себя чувствует, хотя и держит спину, как всегда, прямо, а лицо у нее сохраняет обычную надменность.Мара наблюдала, как группа предприимчивых горцев приняла на себя заботу о Камлио и ее ослике.— Как ты думаешь, ей не причинят вреда? — спросила она у Лайапы. От тех, кто находился к хозяйке ближе всех, не укрылось беспокойство в ее голосе.Бывший пастух покачал головой:— В здешнем суровом краю никогда не бывает достаточно женщин, способных рожать, а Камлио хороша собой, что делает ее ценной вдвойне. Но если какой-нибудь мужчина вздумает поторговаться за право взять ее в жены, он сначала должен получить на это разрешение вождя племени. Если такого согласия не будет, то ею можно восхищаться, но нельзя тащить в постель. Все неженатые воины знают, что тронуть ее сейчас — это значит лишиться всякой надежды стать ее мужем. Поскольку в горах многие одинокие мужчины погибают, так и не обзаведясь женой, эти буяны не станут рисковать возможностью заполучить в свой дом женщину, даже если эта возможность и невелика.Мара спросила:— А куртизанок в этой стране нет?Лайапа выглядел оскорбленным.— Очень мало, только в Дарабалди. Женщины редко выбирают такой образ жизни, да и для племени в этом не много чести. Молодые мужчины могут посещать их один-два раза в год, но это приносит слабое утешение в долгие зимние ночи.Поверх головы низкорослого пастуха Люджан и Сарик обменялись взглядами.— Веселенькое местечко, — пробормотал Сарик, снова окинув взглядом заваленную навозом землю, на которой, судя по всему, им было суждено коротать предстоящую ночь. Эти турильцы, промышляющие кровавыми набегами, не видели ничего особенного в том, чтобы выкрасть девушку или женщину из родного дома. У народа цурани самая забитая из жен имела право на то, чтобы ее прилюдно выслушал владелец поместья. — Вот уж действительно варварское! — подвел он итог своим наблюдениям.Сарик вздрогнул, ощутив порыв холодного ветра, и, взглянув на свою миниатюрную госпожу, в который уже раз восхитился твердостью духа, что позволяла ей сохранять достоинство. Но она была связана и беспомощна, с ней обращались как с последней рабыней, и в душе у Сарика поднималась и искала выхода ярость.Словно прочитав мысли советника, Мара послала ему ту неотразимую улыбку, которая внушала людям преданность и заставляла гордиться тем, что они служат именно ей.— Я справлюсь, Сарик. Ты только не давай своему воинственному кузену лезть на рожон из-за вещей, которые не имеют значения. Потому что вот это, — тут она подняла руки, все еще стянутые ремнями из сыромятной кожи, — и это,— она подковырнула ногой загаженную почву, — совсем не важно. Ассамблея магов устроила бы нам кое-что похуже. Пусть только мне предоставят возможность побеседовать в Дарабалди с верховным вождем Турила; все прочее не должно нас заботить.Сумрак сгущался; в домах, окружающих площадь, загорались сальные свечи, и их оранжевый свет проникал сквозь затянутые промасленной кожей окна. Мара склонила голову и, очевидно, погрузилась в медитацию, как учили ее жрицы храма Лашимы в бесконечно далекие юные годы. *** Согретая теплом Сарика и Люджана, придвинувшихся к ней как можно теснее, и защищенная от холодного ветра и раскисшей земли накидкой, которую она согласилась взять у своего военачальника после его настойчивых уговоров, Мара очнулась, ощутив чье-то прикосновение. Тяжелый сон оставлял ее медленно. Она пошевелилась и открыла глаза в темноту, нарушаемую только слабым светом нескольких окон, за которыми еще не погасли свечи.— В чем дело?.. — Тело плохо повиновалось Маре; все болело от ушибов, волдырей и ссадин.— Кто-то идет, — прошептал Сарик, и тогда она тоже увидела фонарь, который, покачиваясь, пересекал площадь.Фигура, закутанная в плащ, явно принадлежала женщине. Она кивнула часовому, охранявшему загон, но не произнесла ни слова. Из рук в руки перешла перламутровая пластинка из раковины коркара.Весело рассмеявшись, часовой пропустил женщину. Она вошла в загон, подняв фонарь над головой, скрытой под капюшоном. Свет фонаря заставил воинов Мары насторожиться.— Властительница Акомы?.. — Голос был низким и хрипловатым. — Мой господин смилостивился и сказал, что ты можешь провести ночь вместе со своей служанкой в хижине для незамужних женщин.— Ты рискнешь поверить ей? — шепнул Сарик на ухо хозяйке. — Это, может быть, задумано, чтобы отделить тебя от остальных.— Прекрасно понимаю, — так же торопливо отозвалась Мара. А потом обратилась к незнакомке достаточно громко, чтобы быть услышанной:— Если твои намерения честны, разрежь мои путы.Горянка с фонарем подошла ближе, освещая себе путь между лежащими воинами Мары.— Непременно, госпожа Мара.Свободной рукой она достала из-под плаща кинжал.Мара почувствовала, как вздрогнул Люджан при виде обнаженного клинка. Однако защитить хозяйку он все равно не мог: связанные руки делали его беспомощным.Он мог лишь с тревогой наблюдать, как женщина из горной страны наклонилась и ловко перерезала ремни, стягивавшие руки властительницы.Мара потерла онемевшие запястья, стараясь восстановить ток крови в непослушных пальцах.— Освободи также моих офицеров и солдат! — властно потребовала она.Женщина отступила на шаг и водворила кинжал на место — в чехол, подвешенный к поясу.— Не могу, госпожа Мара.— Тогда я не пойду, — ледяным тоном объявила властительница Акомы.Женщина в плаще равнодушно пожала плечами:— Ну что ж, оставайся здесь. Но твоей служанке плохо. Она все время дрожит.Мару обуял гнев:— Кто-нибудь ее обидел?Гордость не позволила женщине говорить, но зато из темноты, скрывавшей от взгляда все, что находилось вне круга света от фонаря, послышался голос Лайапы:— Благодетельная, ты наносишь оскорбление. Жена вождя племени пришла, чтобы облегчить твое положение. А если ты предполагаешь, что твоей прислужнице причинили вред, то тем самым оскорбляешь все племя. Ее проявление доброты искренне, и я советую тебе принять предложение.Мара перевела дух. Конечно, отрадно, что эти варвары пекутся о своей собственной чести, — но как быть с честью самой Мары? Она покроет себя позором, если оставит своих воинов в этой навозной яме.Сарик угадал ее колебания.— Госпожа, — тихо произнес он, — я думаю, ты можешь ей поверить. Сражаться нам все равно не удастся: мы сами отвергли этот путь. А если уж мы оказались узниками, что нам остается, кроме как принимать последствия ранее принятого решения и по возможности обращать их в свою пользу?Мара понимала, что советник прав. Но она была цурани и по рождению, и по воспитанию, и вся ее душа восставала против столь грубого воплощения в жизнь логически безупречных умозаключений.Люджан легонько толкнул ее локтем:— Госпожа, не беспокойся о воинах. Они будут спать в этом квердидровом загоне и сочтут подобный ночлег делом чести для себя, ибо оно совершается по долгу службы Акоме. А если кто-нибудь вздумает жаловаться, я позабочусь о том, чтобы его высекли как солдата, нуждающегося в закалке! Я привел в эту страну лучших моих бойцов затем, чтобы они тебя охраняли. Они все прошли нелегкий отбор: каждый был обязан доказать, что достоин войти в твой эскорт. И я полагаю, что любой из них умрет ради тебя, если это понадобится. — Он помолчал и с кривой усмешкой добавил:— Лежать среди нечистот все-таки куда приятнее, чем въезжать на острие меча в чертоги Туракаму.— Это верно, — согласилась Мара, слишком усталая, чтобы засмеяться в ответ на эту вымученную шутку. Женщине с фонарем она сказала:— Хорошо, я иду.Она с трудом поднялась на ноги. Волдыри на стертых ступнях напомнили о себе жгучей болью, и Мара едва не упала, но жена вождя, с возгласом сочувствия, протянула руку и поддержала пленницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101