— Ты… — Тревор осекся; он заметил темное пятно на штанине брюк. Левое бедро там, где пробежала струйка мочи, пощипывал неприятный холодок. — Убирайся в свою комнату! — приказал он, поворачиваясь к дочери спиной, чтобы она, не дай Бог, не успела проследить за его взглядом. — И чтобы я сегодня тебя больше не видел!
Тревор поспешил в ванную. Анна с трудом поднялась с пола, ноги ее дрожали. Холодными ладонями вытирая слезы, она подошла к лестнице и уже там, не выдержав, обернулась и негромко произнесла:
— Чтоб ты сдох, козлиный член! Чтоб ты сдох и больше никогда не проснулся! — Потом зарыдала еще громче, давясь солеными слезами.
4
Саманта появилась неожиданно. Буря, разразившаяся вскоре в доме Треворов, не позволила Алексу как следует поразмыслить о странности такого внезапного появления жены. Ведь он не слышал ни как подъехал ее «фольксваген», ни как она открыла дверь в кухне, соединявшую дом с гаражом, ни стука ее высоких каблуков — ничего этого он не слышал. Хотя обязательно должен был услышать!
Алекс скинул в ванной одежду и с брезгливым выражением на лице вымылся под душем. Головная боль немного утихла, теперь его мучил стыд, который он, сам того не сознавая, пытался превратить в чувство гнева и ненависти, направленное на других. Кипя злобой, он вернулся в спальню и развалился на широкой двуспальной кровати. Он чувствовал, что, появись в этот момент жена, он не совладает с собой. Конечно, на следующее утро он пожалел бы о том, что сделал, увидев свою супругу с синяками, тем более не дай Бог на лице. Однажды Алекс уже оказывался в подобном неприятном положении, когда Саманте пришлось объяснять всем, почему это она в такую жару надела блузку с высоким воротником. «Что вы, мне ничуть не жарко!» Это случилось в конце июня, стояла страшная жара. Алекс только-только закончил ужинать и, выходя из кухни, столкнулся в дверях с Самантой. По правде сказать, Алекс был в таком состоянии, что мог вспыхнуть как порох даже без всякого повода. Настроение у него было просто отвратительное и, чтобы разгорелся скандал, хватило бы даже двух слов жены о погоде. К несчастью, Саманта, прожив столько лет с мужем, так и не научилась распознавать его душевное состояние. Вот почему, глядя в спину удалявшегося мужа, она сердито проговорила:
— Ты хоть раз за собой уберешь со стола, черт бы тебя побрал? Хоть раз! Неужели нельзя хотя бы положить тарелки в раковину? — Голос Саманты сорвался на визг. Волосы разметались, глаза метали молнии. — Я тебе что, домработница?
Алекс, никогда не отличавшийся многословием, и на этот раз не изменил себе. Подталкиваемый ненавистью, искавшей выхода, он подскочил к жене.
— Замолчи, ты… сука! — только и сказал он.
Лицо Саманты исказилось от негодования.
— Что?! — закричала она. — Кто?.. Я?.. — Но не договорила: Алекс, размахнувшись, ударил ее ладонью.
Если бы Саманта не успела отклониться, на следующий день под глазом у нее красовался бы здоровенный синяк, а пикантность ситуации была в том, что завтра, в субботу, они были приглашены на вечеринку к шефу Алекса — мистеру Вербицки. Хозяин накануне снова напомнил о ней Тревору.
«Я почти не вижу твоей супруги, Алекс, — сказал он. — Мы все, надеюсь, одна большая семья, поэтому я буду очень рад, если ты придешь ко мне вместе со своей красавицей женой. Нехорошо, мой друг, ходить повсюду одному. Я помню, как ты скучал без нее в прошлый раз. С ней, я думаю, ты будешь не такой молчаливый».
«Непременно, мистер Вербицки», — ответил Алекс Тревор.
«Надеюсь, она здорова? Я имею в виду — ничто не помешает ей приехать с тобой?»
«Нет. Ни в коем случае, — поспешно проговорил Алекс — С ней все в порядке, и мы обязательно будем у вас в субботу вдвоем. Обязательно».
На том и расстались. И если б вдруг оказалось, что у Саманты фонарь под глазом, завтра Алексу пришлось бы срочно придумывать какую-нибудь историю, желательно правдоподобную, чтобы объяснить отсутствие жены. А Тревор не был уверен, что это у него получилось бы уж очень правдоподобно, так что у недоброжелателей впервые появился бы повод шептаться между собой, что семейная жизнь Алекса не так уж и благостна, как все думают. А ведь стоит пробить разок стену, разрушить ее потом намного легче. Синяк на лице Саманты как раз и стал бы той самой первой пробоиной в стене, которую Треворы воздвигли, дабы отгородить свою семейную жизнь от посторонних глаз. Но миссис Тревор успела немного отклониться, и удар жесткой руки мужа пришелся в шею, на несколько дюймов пониже левой щеки. Пока из уст Саманты лилась потоком отборная брань, след от удара наливался цветом переспелой сливы. Физическое доказательство неджентльменского отношения к жене отрезвило Алекса, но было уже поздно: на очаровательной шейке миссис Тревор расползался кляксой большой синяк. Ее мужу пришлось терпеть проклятия по своему адрес до поздней ночи. Весь следующий день Саманта посвятила приготовлениям к вечеринке. Она переворошила весь свой гардероб, пока не остановилась наконец на шелковой бирюзовой блузке с высоким воротником, который скрывал синяк от посторонних глаз. И все же, подъезжая к трехэтажному коттеджу шефа Алекса, Саманта испытывала ощущение, что выглядит нелепо. Что касается Алекса, то у него весь день вертелась в голове мысль, что если бы жены не было на свете, то не было бы и проблем. Весь вечер Алекс Тревор чувствовал себя не в своей тарелке.
К счастью, в тот раз все обошлось — красота Саманты отодвинула тему высокого воротника в столь неподходящую погоду на второй план, но Алекс надолго запомнил, как порой опасны бывают собственные ошибки. И теперь, лежа на кровати, он мысленно приказывал себе ни в коем случае не пускать в ход руки, если Саманта вдруг сейчас заявится. Живи Алекс Тревор пару сотен лет назад, когда муж считался полноправным хозяином своей жены, а телесные наказания провинившихся детей были делом привычным, он конечно же чувствовал бы себя вольготнее и не был бы так внутренне зажат. Родители и общество внушили маленькому Алексу определенные непреложные истины. Алекс учился улыбаться незнакомым людям, когда улыбаться вовсе не хотелось; Алекс учился говорит «извините», когда хотелось выругаться; Алекс учился не показывать свое недовольство кем-то или чем-то перед людьми, стоявшими выше его, когда хотелось повернуться спиной к этим людям и показать им голую задницу; Алекс учился. Действительность приучила его не делать того, что в данное время и в данных обстоятельствах так или иначе обернулось бы против него самого. Но свои мысли сдерживать Алекс не учился. В самом деле, что в этом страшного, если ты можешь отвести душу на ком-нибудь хотя бы мысленно? Если ты кому-то сладко улыбаешься, то какое ему дело до того, что стоит за этой улыбкой — искренняя доброжелательность или злость и отвращение? Когда Алексу было шестнадцать лет, он как-то раз, слушая по телевизору выступление проповедника, задумался о том, есть ли ад на самом деле. Юный Тревор не пришел к какому-либо определенному выводу, но одно уяснил себе твердо: чтобы не попасть туда, куда не хочешь, надо всего лишь НЕ ДЕЛАТЬ того, что туда ведет. Если он не убил, не украл, не посягнул на имущество соседа или на его жену и так далее, то он ЧИСТ! Ведь он ничего этого не сделал, как не будет делать и в дальнейшем. Молодой человек держал эти мысли при себе, не желая проверять на прочность свое открытие. Некоторые люди придумывают себе рамки, за которые, по их мнению, выходить нельзя никогда. Алекс, став взрослым, нашел себе сосуд, в который можно сливать всю свою злобу, недовольство и раздражение, — собственную семью. Так уж получается, что для большинства это — единственное место, где человек может быть самим собой. Нахватав за день отрицательных эмоций, как продуктов в супермаркете, люди несут все это в свою семью, где НЕТ никаких рамок. Алекс жил как бы в двух мирах: один — его дом, другой — город. В этих двух мирах были как будто два разных человека. Иначе и быть не могло. Конечно, эти два мира были очень тесно связаны друг с другом, настолько тесно, что приходилось постоянно следить за тем, чтобы неполадки в одном не нарушали порядка в другом (городе). Алекс Тревор отлично помнил вечер, когда поставил своей жене синяк. Это был единственный срыв за все годы их супружества, после которого остался физический след. В этом отношении (если не принимать в расчет ту роковую несдержанность) Алекса можно было считать почти идеальным супругом. Он не желал, чтобы тот вечер повторился, но не потому, что ему не хотелось избить жену, а потому, что это создает определенные ПРОБЛЕМЫ, а у него и так хватало неприятностей. Бесспорно, про себя (в мыслях) избиение жены было самым легким наказанием и не вело к неприятным последствиям. Тревор привык держать очень многое в себе (как и совершать мысленно); это было удобно, безопасно, это казалось вполне естественным, словно какой-нибудь потайной ход, которым можно воспользоваться, если дом загорится.
Алекс лежал и надеялся, что Саманта даст ему полежать спокойно по крайней мере полчаса, прежде чем появится. К нему постепенно возвращалось его душевное спокойствие, то есть такое состояние, когда он наружно спокоен, хотя про себя проклинает всех подряд. Он не жалел о том, что ударил Анну. Появись она сейчас, он ударил бы ее снова… только, на всякий случай, по мягкому месту. Тревор уже представлял себе, как начнет разоряться Саманта, увидев разбросанные на полу лекарства, а он спокойно попросит ее заткнуться. Конечно же она не замолчит, тогда он…
Дверь внезапно открылась, и его супруга с многообещающей улыбкой на лице вошла в спальню, громко захлопнув за собой дверь. Ее каблуки выбивали дробь, пока она не ступила на ковер, и она… пошатывалась. Она была ПЬЯНА! Однако сколь удивителен ни был сам по себе этот факт, первая мысль Алекса была совсем не об этом. Он был поражен сразу несколькими обстоятельствами. Жена не водилась с соседями, а значит, не могла сидеть у кого-то из них несколько часов подряд. Следовательно, она ездила куда-то на машине (свой «понтиак» Алекс оставил у крыльца и не стал загонять в гараж). Алекс почувствовал непреодолимое желание вскочить с кровати и сбегать посмотреть, стоит ли возле дома «фольксваген» жены (позже он убедится, что машина Саманты оставлена на подъездной дорожке, едва не касаясь своим бампером крыла «понтиака», но тогда это уже не показалось ему столь важным). Но не мог же он просто так вот вскочить и помчаться смотреть машину. В конце концов, жена была явно подшофе (чего никогда, ну, почти никогда на случалось), и ее могли подвезти… по такому случаю. И все-таки даже в этом случае Алекс должен был услышать шум подъехавшего автомобиля. Но он не услышал его! Дальше. В доме тихо. По-видимому, нет ни Рори (впрочем, этот болван, даже если и дома, закрывается в своей конуре и сидит там как пришитый), ни Стефи. Анна получила приличную трепку и сейчас, наверное, в своей спальне… и ей не до веселья. В общем, в доме была полная тишина: ни криков дочерей, ни работающего телевизора или радио. А Канзас-стрит в летний вечер — прямая противоположность Пятой авеню Нью-Йорка, так что Саманта никак не могла подъехать к дому неслышно из-за шума множества проезжающих мимо машин. Еще туда-сюда, если б они жили в центре, но не здесь же! За те четверть часа, что он лежит тут, по Канзас-стрит вообще не прошло ни одной машины. Можно было, конечно, допустить, что Алекс так задумался, что не обратил внимания на урчание двигателя, хотя в состоянии задумчивости он, наоборот, становился очень восприимчив к звукам внешней среды, словно опасался, что кто-то, застав его врасплох, сможет прочитать черные мысли по его лицу. Ну ладно, оставим машину. Саманта, цокая по паркету, подняла такой шум в спальне, словно это какая-то мастерская или тир. Когда она входила в дом на своих высоченных шпильках, Алекс слышал ее шаги, даже когда был включен телевизор, но сегодня… сегодня в доме стояла мертвая тишина, ничем не нарушаемая, и все же Алекс не слышал шагов жены, даже когда она уже была под дверью спальни. Ни шума «фольксвагена», ни стука дверей, ни цоканья каблуков — ничего! Может, она хотела устроить ему сюрприз? Однако глава семьи недолго ломал голову над странными обстоятельствами, сопутствовавшими приходу супруги. Будь сегодняшняя ситуация обычной, Алекс, возможно, заговорил бы об этом с Самантой, нарушив ради этого свое неизменное пренебрежительное молчание, которым он встречал почти все обращенные к нему вопросы. Он попытался бы выяснить, почему он не слышал, как она приехала, вошла в дом и дошагала до самой спальни, хотя не спал, не медитировал, не был пьян, не орал во всю глотку и даже не пел гимн США. Но ситуация была абсолютно непохожей на все, что когда-либо происходило между ними. Саманта НИКОГДА не приходила пьяной и с такой плотоядной улыбкой, словно была девочкой по вызову и делала свою работу с удовольствием. Она успела приблизиться к Алексу на несколько футов, прежде чем он это понял, и странные обстоятельства мгновенно вылетели у него из головы. Появилась нечто иное, казавшееся в тот момент интереснее.
— О, дорогой! — Миссис Тревор выкрикнула это так, словно ее ущипнули за зад. — Как хорошо, что ты здесь и ждешь меня!
Она резко остановилась, расставив ноги и уперев руки в бока. Голова склонилась набок, рот был полуоткрыт, глаза блестели, как у голодной женщины, увидевшей долгожданного партнера. Алекс хотел выкрикнуть: «С чего это ты взяла, тупая дура, что я жду тебя?», но его удивление было так велико, что он, будто поддразнивая жену, лишь открыл рот. На миг у него мелькнула мысль (от которой он чуть не расхохотался): уж не произошел ли с его женой какой-нибудь несчастный случай, из тех, о которых пишут газеты? Может, ей на голову упало что-то достаточно тяжелое, чтобы она потеряла сознание, но недостаточно тяжелое, чтобы проломить череп. И вот, пожалуйста!! У этой чокнутой отшибло память, только… не всю, а частично, после чего Саманта, не по своей вине конечно, забыла, какие у нее с мужем отношения. Она, бедная, наверное, решила, что они занимаются любовью каждый день. Как будто увидев что-то ободряющее во взгляде Алекса (он так и не понял что), Саманта заулыбалась еще шире и своей нетвердой походкой стала обходить кровать, чтобы подойти к нему. Алекс по-прежнему был не в состоянии вымолвить ни слова. Он не понимал, какого черта она ведет себя так, но в груди вновь начала подниматься злоба, отошедшая было на задний план. Миссис Тревор с трудом повернула налево, словно неопытный водитель в узкую улочку. Она на секунду приостановилась, когда ей на глаза попались разбросанные по полу лекарства и другие принадлежности из аптечки. Тревор поймал ее взгляд и сам посмотрел в ту сторону. Он уже позабыл про этот хлам, выброшенный вместе с полкой из шкафа жены. Саманта, не переставая улыбаться, пробормотала:
— Сколько коробочек! — и захихикала, совсем как маленькая девочка, рассматривающая порнографию. Затем она подняла голову, и Алекс понял, что ее ничуть не смутила выпотрошенная аптечка, либо… она была так пьяна, что до нее просто не дошло, что это такое. — Дорогой, — пробормотала она еще раз и… опять захихикала. — Я… я… — Она не договорила, прыснув со смеха. — Как хорошо, что ты дома, — закончила она наконец. — Ты — ДОМА! — отчетливо произнесла она. Улыбка не сходила с ее лица; язык, словно маленькая змейка, выглядывал из полуоткрытого рта, касаясь сухих губ с остатками помады. — Дорогой! — Она подошла к кровати и села.
Тревор почувствовал запах виски, и его передернуло. Пока она приближалась к нему, Алекс еще был под впечатлением от необычности ее состояния, но теперь, когда он, увидев разбросанные лекарства, вспомнил о том, как всего полчаса назад сходил с ума от головной боли и так и не смог найти аспирин, его душой снова безраздельно овладела злоба. Теперь его уже не интересовало, почему и где напилась Саманта и с чего это вдруг ей вздумалось изображать перед ним любящую жену. Он был в бешенстве. И хотя головная боль почти прошла, он вдруг сразу припомнил все, что когда-либо вызывало у него недовольство. НИКОГДА еще он не испытывал такой ненависти к ней, как сегодня. Он даже был готов поставить ей в вину то, что родила эту сучку Анну, напугавшую его сегодня так, что он обмочился, как мальчишка. Он был просто в ярости оттого, что жена говорит ему «дорогой», что она садится рядом и ее рука уже елозит по его бедру. Если когда-нибудь ему и хотелось ее убить, то сейчас это желание стало почти непреодолимым.
— Дорогой, я… Ты не хочешь… попробовать меня? — Саманта улыбалась, дыша в лицо мужу парами виски. Она придвинулась еще ближе, рука ее уже подбиралась к его промежности. — Я сегодня думала… о тебе весь день. Почему бы нам не расслабиться? У меня вчера закончились… эти дела, и… ты… можешь не вынимать, когда будешь… когда будешь… Ну, ты понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83