Странным образом его удерживало ощущение, будто этот человек скажет сейчас что-то важное. И действительно, Тавернье сказал. В ходе долгого и пустого разговора он неожиданно сообщил нечто такое, отчего Фрэнка охватило лихорадочное возбуждение и в то же время он испытал неимоверное огорчение.
Представив себе огромный взлетающий самолет и в иллюминаторе печальное лице Елены Паркер, которая смотрит на исчезающую внизу Францию, он закрыл глаза и побледнел так сильно, что даже встревожил старика-джентльмена.
— Что с вами, вам плохо?
Фрэнк посмотрел на него.
— Нет, все отлично. Напротив. Все очень хорошо.
Тавернье изобразил на лице сомнение. Фрэнк ответил ему улыбкой. Этот старый дурак, конечно, и представить себе не мог, что минуту назад открыл Фрэнку, где скрывается Жан-Лу Вердье.
— Благодарю вас и приветствую, месье Тавернье.
— Ни пуха, ни пера, молодой человек. Надеюсь, вы сумеете догнать… А если не успеете, то помните, что на свете еще очень много женщин.
Фрэнк рассеянным жестом согласился с ним и направился к ограде, но Таверенье окликнул его.
— Да, послушайте, молодой человек.
Фрэнк очень хотелось отправить его куда подальше. Его удержало лишь чувство благодарности за сообщенную новость.
— Слушаю вас, месье Тавернье.
Старик широко улыбнулся.
— Если все же захотите снять красивый дом на побережье…
Он победным жестом указал пальцем на дом за своей спиной.
— Вот он!
Не ответив, Фрэнк вышел за ограду, остановился возле машины, опустив голову и раздумывая, как же быть. Ему нужно было что-то предпринять, причем немедленно. И он решил сделать самое разумное, во всяком случае самое первое и необходимое. Никто ведь не говорил, что нельзя хотя бы попытаться спасти и козу, и капусту. Он достал мобильник и набрал номер полиции Ниццы. Когда агент ответил ему, представился, попросил комиссара Фробена. И вскоре услышал его голос.
— Привет, Фрэнк, как дела?
— Ну, в общем… А ты?
— В общем и я. Так в чем дело?
— Клод, мне нужна твоя помощь, огромная, как гора.
— Все что захочешь, если только это в моих силах.
— В аэропорту в Ницце находятся люди, которые должны улететь. Генерал Натан Паркер, его дочь Елена и внук Стюарт. С ними еще некий капитан Райан Мосс.
— Тот Райан Мосс?
— Именно. Задержи их. Не знаю, как, не знаю, под каким предлогом, но надо помешать им улететь до моего приезда. Они везут в Америку тело первой жертвы Никто — Эриджейн Паркер. Может быть, это как раз удобный предлог. Какая-нибудь там бюрократическая неувязка или еще что-нибудь. Это вопрос жизни или смерти, Клод. Для меня во всяком случае. Сумеешь?
— Ради тебя я готов на все.
— Спасибо, великий человек, созвонимся.
И Фрэнк сразу же набрал другой номер — дирекции Службы безопасности. Попросил к телефону Ронкая. Его тотчас переключили.
— Месье, говорит Фрэнк Оттобре.
Ронкай, наверное уже два дня живший при десятибалльном шторме, обрушился на него, как торнадо.
— Фрэнк, мать вашу так, куда вы подевались?
Сквернословие в устах руководителя полицейского управления означало не просто ураган, но бурю, какая случается раз в столетие.
— Здесь черт-те что происходит, а вы куда-то исчезаете? Мы назначили вас руководить расследованием, но вместо хоть каких-нибудь результатов получаем трупов больше, чем воробьев на деревьях. Вам известно, что от нынешнего штатного расписания Службы безопасности вскоре ничего не останется? Я сам сочту за удачу, если устроюсь куда-нибудь ночным сторожем…
— Успокойтесь, месье Ронкай, если вы до сих пор еще не потеряли работу, то уверен, так и останетесь в своем кресле. Все окончено.
— Как это понимать — «все окончено»?
— Так и понимать — все окончено. Мне известно, где скрывается Жан-Лу Вердье.
В трубке замолчали. Некоторое время там размышляли. Фрэнк мог оценить гамлетовские сомнения Ронкая. Быть или не быть, верить или не верить…
— Вы уверены?
— На девяносто девять процентов.
— Мало. Хочу на все сто.
— Сто процентов не в этой жизни. Девяносто девять, мне кажется, более чем приемлемо.
— Ну ладно. Где?
— Скажу, но вы сначала сделаете одну вещь.
— Фрэнк, не перегибайте палку.
— Месье Ронкай, должен кое-что пояснить вам. Мне на мою карьеру уже наплевать. А вам на свою — отнюдь. Если откажете в моей просьбе, кладу трубку и первым же самолетом из Ниццы отправляюсь к чертям собачьим. И вы, недвусмысленно выражаясь, можете вешаться вместе с вашим приятелем Дюраном пойти и застрелиться. Я понятно объясняю?
Молчание. Передышка, чтобы не умереть. Потом снова голос Ронкая, исполненный сдерживаемого гнева.
— Говорите, что вам нужно.
— Мне нужно ваше слово чести, что комиссар Никола Юло будет считаться погибшим при выполнении служебного задания, и его вдова получит пенсию, какая полагается вдове героя.
Снова передышка. Более важная. Когда пересчитываются яйца. Услышав ответ Ронкая, Фрэнк был рад, что тот досчитал до двух.
— Хорошо, согласен. Договорились. Даю слово чести. Теперь ваш черед.
— Отправляйте людей и скажите инспектору Морелли, чтобы позвонил мне на мобильник. И почистите мундир к пресс-конференции.
— Куда отправлять людей?
Наконец Фрэнк произнес слова, за которые Ронкай заплатил своим обещанием.
— Босолей.
— Босолей? — с недоверием переспросил директор.
— Именно. Все это время сукин сын Жан-Лу не выходил из своего дома.
56
Пьеро взял пластиковый стаканчик с кока-колой, который Барбара протянула ему, и стал пить, как бы стесняясь людей.
— Хочешь еще?
Пьеро покачал головой. Протянул ей пустой стаканчик и, весь красный, отвернулся к столу, на котором складывал в стопку компакт-диски. Барбара нравилась ему и в то же время немного пугала. Мальчик был влюблен в нее, это видно было по его взглядам украдкой, молчанию и бегству при ее появлении. Стоило ей обратиться к нему, как он тут же густо краснел.
Девушка давно заметила, что Пьеро неравнодушен к ней. Это была типично детская влюбленность, вполне отвечавшая его внутреннему возрасу, и к ней, как к любому чувству, следовало относиться с уважением. Барбара знала, как велика была потребность любить в душе этого странного мальчика, который, казалось, был раз и навсегда напуган миром: в нем сохранились чистота и искренность, свойственные только детям и собакам — тем, кто не нуждается ни в каком вознаграждении.
Однажды она нашла маргаритку на микшере. Когда поняла, что таинственным дарителем простого цветка был он, чуть не умерла от прилива нежности.
— Хочешь еще бутерброд? — спросила она, глядя ему в спину.
Мальчик снова покачал головой, не оборачиваясь. Было обеденное время, и они заказали в «Старз-энд-барз» бар блюдо булочек и бутербродов. После истории с Жан-Лу помещения «Радио Монте-Карло», казалось, превратились в царство тишины, если не считать музыки и голосов, доносившихся из динамиков. Люди бродили, похожие на призраков. Здание, словно Форт-Аламо — мексиканцы, все время осаждали журналисты. Каждого штатного сотрудника они преследовали, за каждым следили, наблюдали. Каждому совали микрофон под нос, тыкали в лицо телекамеру, репортеры караулили дома, у подъезда. Впрочем последние события оправдывали упорство и настойчивость журналистов.
Жан-Лу Вердье, главная фигура на «Радио Монте-Карло», оказавшийся убийцей-психопатом, все еще где-то скрывался, мрачным призраком витая над Княжеством. Когда об этом стало известно, число слушателей радиостанции — из-за присущего людям болезненного любопытства — едва ли не удвоилось.
Роберт Бикжало, прежний Роберт Бикжало, сделал бы тройной сальто-мортале с поворотом, узнав как фантастически выросла аудитория. Но теперь он выполнял свою работу машинально, курил как турок, и изъяснялся односложными словами, как впрочем и все остальные. Ракель отвечала на звонки механическим голосом телефонного секретаря. Барбара, стоило ей оторваться от работы и задуматься, тут же начинала плакать.
Сам президент звонил только при крайней необходимости.
Удручающее душевное состояние стало еще более обострилось после известия о трагической смерти Лорана, случившейся два дня назад, когда его пытались ограбить. Это было, что называется, последним ударом. Атмосфера окончательно сделалась гнетущей, и люди, и без того почти бесплотные, стали совсем угасать.
Но больше всех страдал Пьеро.
Он замкнулся в тягостном молчании и отвечал на вопросы, когда к нему обращались, только утвердительным или отрицательным кивком. На радио он присутствовал теперь безмолвно, выполняя свою работу так, словно его и не было вовсе. Он часами сидел в архиве, и Барбара, тревожась, даже спускалась к нему посмотреть, все ли в порядке. А дома убивалась его мать. Пьеро все время слушал музыку в наушниках, они словно помогали ему полностью отгородиться от окружающего мира.
Он перестал улыбаться. И больше не включал радио.
Мать была в отчаянии. Работа на «Радио Монте-Карло», ощущение причастности к общему делу, деньги, которые Пьеро зарабатывал (мать никогда не забывала подчеркнуть, сколь они необходимы в домашнем хозяйстве) — все это открыло ему дверь в мир.
Дружба с Жан-Лу, на грани обожания, прямо-таки распахнула эту дверь. Теперь она постепенно закрывалась, и женщина опасалась, что однажды закроется навсегда.
Трудно было понять, о чем думает Пьеро.
Но все до единого открыли бы от изумления рот, узнай они, о чем же именно. Окружающие объясняли его печаль и молчание тем, что друг Пьеро неожиданно оказался плохим человеком, как называл он того, кто звонил время от времени на радио дьявольским голосом. Видимо, его чистая душа мучительно страдала оттого, что он вынужден был признать — он доверял человеку, который этого не заслуживал.
Однако на самом деле вера Пьеро в Жан-Лу и его дружбу нисколько не поколебалась из-за последних событий и всего, что бы ни говорили эти люди о его кумире.
Пьеро ведь хорошо знал Жан-Лу, бывал у него дома, они вместе ели блинчики с шоколадно-ореховой пастой «Нутелла», и Жан-Лу даже дал ему попробовать отличнейшего итальянского вина, которое называлось мускат. Оно было сладким и прохладным, и у Пьеро слегка закружилась голова. Они слушали музыку, и Жан-Лу одолжил ему пластинки, черные, виниловые, драгоценные — чтобы слушать их дома. Он скопировал ему на диск любимые записи Пьеро —
Jefferson Airplane и Джефф Бек с гитарой на автомобильном мосту и последние два диска Nirvana.
Всякий раз, когда они бывали вместе, Пьеро ни разу не слышал, чтобы Жан-Лу говорил дьявольским голосом, наоборот…
Он рассказывал ему всякие забавные вещи своим красивым теплым голосом, точно таким же, какой звучал по радио, и иногда возил его в Ниццу на машине, и они ели там огромное мороженое — огромное, как гора, и заходили в магазины, где продают животных, и стояли у витрин, рассматривая щенят, выставленных там в загородках.
Жан-Лу всегда говорил, что они закадычные друзья и неизменно подтверждал свои слова делом. И если Жан-Лу всегда говорил ему правду, это означало только одно: лгали другие.
Все спрашивали Пьеро, что с ним, и пытались поговорить. Он же никому не хотел признаваться, даже матери, что главная причина его печали в том, что после всех этих событий он больше не видел Жан-Лу. И не знал, как помочь ему. Может быть, в этот момент он где-то скрывается и голоден и некому принести ему поесть, хотя бы только хлеба и «Нутеллы».
Пьеро знал, что полицейские ищут Жан-Лу, и если найдут, то отправят в тюрьму. Пьеро плохо представлял себе, что такое тюрьма. Знал только, что туда помещают людей, сделавших что-то нехорошее, и больше не выпускают, а раз так, выходит, он больше никогда не увидит Жан-Лу.
Может быть, полицейским разрешалось входить и смотреть на тех, кто находился в тюрьме. Когда-то он тоже был полицейским — почетным полицейским. Ему сказал об этом комиссар, тот, такой славный, которого он больше не встречал, и кто-то говорил, что он умер. Но теперь после всех этих событий, Пьеро, наверное, больше не почетный полицейский, вообще никакой не полицейский, и его не пустят в тюрьму, чтобы навестить Жан-Лу.
Пьеро увидел, что Барбара направляется в режиссерскую аппаратную. Ее темно-рыжие волосы разметались, будто в танце, по черному платью. Он любил Барбару. Не так, как Жан-Лу, по-другому: когда его друг разговаривал с ним или приобнимал за плечи, он не чувствовал жара, поднимавшегося откуда-то изнутри, словно он выпил залпом целую чашку горячего чаю.
С Барбарой было иначе, он не понимал, что это такое, но знал, что любит ее. Однажды он положил ей на пульт цветок, чтобы сказать об этом. Сорвал маргаритку на газоне и положил на микшер, когда никто не видел. Он даже надеялся какое-то время, что Жан-Лу и Барбара поженятся, и тогда он, навещая Жан-Лу, сможет видеть их обоих.
Пьеро взял стопку дисков и направился к двери. Ракель открыла ее, как делала всегда, если видела, что у него заняты руки. Пьеро вышел на площадку и запустил лифт, нажав на кнопку носом. Он никогда никому не показывал этот свой способ вызывать лифт. Конечно, над ним посмеялись бы, если бы видели,
— но ведь нос ничего не делает, а руки заняты, так почему же не…
Пьеро толкнул локтем раздвижную дверь лифта и точно так же закрыл ее. Внутри нос был бесполезен, потому что кнопки располагались иначе. Ему пришлось применить чудеса акробатики, придерживая диски подбородком, чтобы нажать пальцем кнопку нижнего этажа.
Лифт поехал вниз. Пьеро уже давно принял это решение, следуя своей особой, прямолинейной логике. Решение окончательное.
Жан-Лу не может прийти к нему? Тогда, он сам пойдет к Жан-Лу.
Он не раз бывал у него дома, и его друг показал ему секретное место, — о нем знали только они двое — где спрятан запасной ключ от дома. Он приклеен силиконом под почтовым ящиком, по ту сторону ограды. Пьеро не ведал, что такое силикон, но прекрасно знал, что такое почтовый ящик. У них с мамой тоже был почтовый ящик, в их доме в Ментоне, не таком красивом, как у Жан-Лу.
Внизу, в комнате, у Пьеро имелся небольшой рюкзак, который ему подарил сам Жан-Лу. Он положил туда немного хлеба и баночку «Нутеллы», взяв сегодня утром дома из стенного шкафчика на кухне. У него не было вина мускат, но он взял банку кока-колы и швепса — тоже, наверное, будет неплохо. Если его друг прячется где-то у себя дома, то услышит, как Пьеро зовет его, и выйдет. С другой стороны, кто еще мог навестить Жан-Лу? Только они двое знают, где лежит секретный ключ.
Они встретятся, побудут вместе, поедят шоколад и попьют коку, и если ему удастся, то на этот раз он расскажет Жан-Лу что-нибудь забавное, хотя и не сможет повезти его в Ниццу — посмотреть на щенят, играющих в витрине.
Ну, а если Жан-Лу дома нет, Пьеро позаботится о его пластинках — о черных, виниловых. Их надо будет очистить от пыли, последить, чтобы не отсырели конверты, поставить в ряд, ровно, чтобы не упали и не раскололись. Иначе, когда Жан-Лу вернется, пластинки будут испорчены. Именно он, Пьеро, должен позаботиться о вещах Жан-Лу, иначе какой же он ему друг?
Когда лифт спустился на первый этаж, Пьеро улыбался.
Бессон, механик из фирмы морских двигателей, находившейся этажом ниже радио, ожидавший лифт, открыл дверь и обнаружил парня перед собой — лохматая голова торчала над стопкой дисков.
Увидев его улыбку, Бессон тоже заулыбался.
— Эй, Пьеро, похоже, ты самый занятой человек в Монте-Карло. Я на твоем месте попросил бы увеличить оклад.
Мальчик понятия не имел, что значит «увеличить оклад». В любом случае механик со своим вопросом был за тысячу километров от главного, что волновало Пьеро.
— Да, завтра я так и сделаю, — уклончиво ответил он.
Бессон, прежде чем войти в лиф, открыл ему дверь в архив.
— Осторожно на лестнице, — заметил он, включая свет.
Пьеро кивнул, как всегда, и стал спускаться по ступеням. У двери в комнату он толкнул створку ногой, потому что она оставалась открытой. Поставил свой груз на стол у стены, напротив стеллажей с компакт-дисками. Впервые с тех пор, как Пьеро работал на «Радио Монте-Карло», он не расставил принесенные сверху диски по местам.
Он взял свой рюкзачок и надел его на плечи одним легким движением, которому его научил друг Жан-Лу. Погасил свет и запер дверь на ключ, как делал каждый вечер, уходя домой.
Только теперь он отправился не домой. Он поднялся по лестнице и оказался в широком коридоре, ведущем к стеклянным входным дверям, за прозрачными створками которых находились порт, город, весь мир. И где-то там прятался его друг, нуждавшийся в нем.
Впервые в жизни Пьеро сделал то, чего не делал никогда. Он толкнул дверь, шагнул вперед и отправился навстречу этому миру.
57
Фрэнк сидел в «рено», стоявшем на грунтовой дороге поблизости от дома Жан-Лу Вердье. Было довольно жарко, и он не выключал двигатель, чтобы в машине работал кондиционер. Ожидая Морелли и людей Ронкая, он то и дело посматривал на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Представив себе огромный взлетающий самолет и в иллюминаторе печальное лице Елены Паркер, которая смотрит на исчезающую внизу Францию, он закрыл глаза и побледнел так сильно, что даже встревожил старика-джентльмена.
— Что с вами, вам плохо?
Фрэнк посмотрел на него.
— Нет, все отлично. Напротив. Все очень хорошо.
Тавернье изобразил на лице сомнение. Фрэнк ответил ему улыбкой. Этот старый дурак, конечно, и представить себе не мог, что минуту назад открыл Фрэнку, где скрывается Жан-Лу Вердье.
— Благодарю вас и приветствую, месье Тавернье.
— Ни пуха, ни пера, молодой человек. Надеюсь, вы сумеете догнать… А если не успеете, то помните, что на свете еще очень много женщин.
Фрэнк рассеянным жестом согласился с ним и направился к ограде, но Таверенье окликнул его.
— Да, послушайте, молодой человек.
Фрэнк очень хотелось отправить его куда подальше. Его удержало лишь чувство благодарности за сообщенную новость.
— Слушаю вас, месье Тавернье.
Старик широко улыбнулся.
— Если все же захотите снять красивый дом на побережье…
Он победным жестом указал пальцем на дом за своей спиной.
— Вот он!
Не ответив, Фрэнк вышел за ограду, остановился возле машины, опустив голову и раздумывая, как же быть. Ему нужно было что-то предпринять, причем немедленно. И он решил сделать самое разумное, во всяком случае самое первое и необходимое. Никто ведь не говорил, что нельзя хотя бы попытаться спасти и козу, и капусту. Он достал мобильник и набрал номер полиции Ниццы. Когда агент ответил ему, представился, попросил комиссара Фробена. И вскоре услышал его голос.
— Привет, Фрэнк, как дела?
— Ну, в общем… А ты?
— В общем и я. Так в чем дело?
— Клод, мне нужна твоя помощь, огромная, как гора.
— Все что захочешь, если только это в моих силах.
— В аэропорту в Ницце находятся люди, которые должны улететь. Генерал Натан Паркер, его дочь Елена и внук Стюарт. С ними еще некий капитан Райан Мосс.
— Тот Райан Мосс?
— Именно. Задержи их. Не знаю, как, не знаю, под каким предлогом, но надо помешать им улететь до моего приезда. Они везут в Америку тело первой жертвы Никто — Эриджейн Паркер. Может быть, это как раз удобный предлог. Какая-нибудь там бюрократическая неувязка или еще что-нибудь. Это вопрос жизни или смерти, Клод. Для меня во всяком случае. Сумеешь?
— Ради тебя я готов на все.
— Спасибо, великий человек, созвонимся.
И Фрэнк сразу же набрал другой номер — дирекции Службы безопасности. Попросил к телефону Ронкая. Его тотчас переключили.
— Месье, говорит Фрэнк Оттобре.
Ронкай, наверное уже два дня живший при десятибалльном шторме, обрушился на него, как торнадо.
— Фрэнк, мать вашу так, куда вы подевались?
Сквернословие в устах руководителя полицейского управления означало не просто ураган, но бурю, какая случается раз в столетие.
— Здесь черт-те что происходит, а вы куда-то исчезаете? Мы назначили вас руководить расследованием, но вместо хоть каких-нибудь результатов получаем трупов больше, чем воробьев на деревьях. Вам известно, что от нынешнего штатного расписания Службы безопасности вскоре ничего не останется? Я сам сочту за удачу, если устроюсь куда-нибудь ночным сторожем…
— Успокойтесь, месье Ронкай, если вы до сих пор еще не потеряли работу, то уверен, так и останетесь в своем кресле. Все окончено.
— Как это понимать — «все окончено»?
— Так и понимать — все окончено. Мне известно, где скрывается Жан-Лу Вердье.
В трубке замолчали. Некоторое время там размышляли. Фрэнк мог оценить гамлетовские сомнения Ронкая. Быть или не быть, верить или не верить…
— Вы уверены?
— На девяносто девять процентов.
— Мало. Хочу на все сто.
— Сто процентов не в этой жизни. Девяносто девять, мне кажется, более чем приемлемо.
— Ну ладно. Где?
— Скажу, но вы сначала сделаете одну вещь.
— Фрэнк, не перегибайте палку.
— Месье Ронкай, должен кое-что пояснить вам. Мне на мою карьеру уже наплевать. А вам на свою — отнюдь. Если откажете в моей просьбе, кладу трубку и первым же самолетом из Ниццы отправляюсь к чертям собачьим. И вы, недвусмысленно выражаясь, можете вешаться вместе с вашим приятелем Дюраном пойти и застрелиться. Я понятно объясняю?
Молчание. Передышка, чтобы не умереть. Потом снова голос Ронкая, исполненный сдерживаемого гнева.
— Говорите, что вам нужно.
— Мне нужно ваше слово чести, что комиссар Никола Юло будет считаться погибшим при выполнении служебного задания, и его вдова получит пенсию, какая полагается вдове героя.
Снова передышка. Более важная. Когда пересчитываются яйца. Услышав ответ Ронкая, Фрэнк был рад, что тот досчитал до двух.
— Хорошо, согласен. Договорились. Даю слово чести. Теперь ваш черед.
— Отправляйте людей и скажите инспектору Морелли, чтобы позвонил мне на мобильник. И почистите мундир к пресс-конференции.
— Куда отправлять людей?
Наконец Фрэнк произнес слова, за которые Ронкай заплатил своим обещанием.
— Босолей.
— Босолей? — с недоверием переспросил директор.
— Именно. Все это время сукин сын Жан-Лу не выходил из своего дома.
56
Пьеро взял пластиковый стаканчик с кока-колой, который Барбара протянула ему, и стал пить, как бы стесняясь людей.
— Хочешь еще?
Пьеро покачал головой. Протянул ей пустой стаканчик и, весь красный, отвернулся к столу, на котором складывал в стопку компакт-диски. Барбара нравилась ему и в то же время немного пугала. Мальчик был влюблен в нее, это видно было по его взглядам украдкой, молчанию и бегству при ее появлении. Стоило ей обратиться к нему, как он тут же густо краснел.
Девушка давно заметила, что Пьеро неравнодушен к ней. Это была типично детская влюбленность, вполне отвечавшая его внутреннему возрасу, и к ней, как к любому чувству, следовало относиться с уважением. Барбара знала, как велика была потребность любить в душе этого странного мальчика, который, казалось, был раз и навсегда напуган миром: в нем сохранились чистота и искренность, свойственные только детям и собакам — тем, кто не нуждается ни в каком вознаграждении.
Однажды она нашла маргаритку на микшере. Когда поняла, что таинственным дарителем простого цветка был он, чуть не умерла от прилива нежности.
— Хочешь еще бутерброд? — спросила она, глядя ему в спину.
Мальчик снова покачал головой, не оборачиваясь. Было обеденное время, и они заказали в «Старз-энд-барз» бар блюдо булочек и бутербродов. После истории с Жан-Лу помещения «Радио Монте-Карло», казалось, превратились в царство тишины, если не считать музыки и голосов, доносившихся из динамиков. Люди бродили, похожие на призраков. Здание, словно Форт-Аламо — мексиканцы, все время осаждали журналисты. Каждого штатного сотрудника они преследовали, за каждым следили, наблюдали. Каждому совали микрофон под нос, тыкали в лицо телекамеру, репортеры караулили дома, у подъезда. Впрочем последние события оправдывали упорство и настойчивость журналистов.
Жан-Лу Вердье, главная фигура на «Радио Монте-Карло», оказавшийся убийцей-психопатом, все еще где-то скрывался, мрачным призраком витая над Княжеством. Когда об этом стало известно, число слушателей радиостанции — из-за присущего людям болезненного любопытства — едва ли не удвоилось.
Роберт Бикжало, прежний Роберт Бикжало, сделал бы тройной сальто-мортале с поворотом, узнав как фантастически выросла аудитория. Но теперь он выполнял свою работу машинально, курил как турок, и изъяснялся односложными словами, как впрочем и все остальные. Ракель отвечала на звонки механическим голосом телефонного секретаря. Барбара, стоило ей оторваться от работы и задуматься, тут же начинала плакать.
Сам президент звонил только при крайней необходимости.
Удручающее душевное состояние стало еще более обострилось после известия о трагической смерти Лорана, случившейся два дня назад, когда его пытались ограбить. Это было, что называется, последним ударом. Атмосфера окончательно сделалась гнетущей, и люди, и без того почти бесплотные, стали совсем угасать.
Но больше всех страдал Пьеро.
Он замкнулся в тягостном молчании и отвечал на вопросы, когда к нему обращались, только утвердительным или отрицательным кивком. На радио он присутствовал теперь безмолвно, выполняя свою работу так, словно его и не было вовсе. Он часами сидел в архиве, и Барбара, тревожась, даже спускалась к нему посмотреть, все ли в порядке. А дома убивалась его мать. Пьеро все время слушал музыку в наушниках, они словно помогали ему полностью отгородиться от окружающего мира.
Он перестал улыбаться. И больше не включал радио.
Мать была в отчаянии. Работа на «Радио Монте-Карло», ощущение причастности к общему делу, деньги, которые Пьеро зарабатывал (мать никогда не забывала подчеркнуть, сколь они необходимы в домашнем хозяйстве) — все это открыло ему дверь в мир.
Дружба с Жан-Лу, на грани обожания, прямо-таки распахнула эту дверь. Теперь она постепенно закрывалась, и женщина опасалась, что однажды закроется навсегда.
Трудно было понять, о чем думает Пьеро.
Но все до единого открыли бы от изумления рот, узнай они, о чем же именно. Окружающие объясняли его печаль и молчание тем, что друг Пьеро неожиданно оказался плохим человеком, как называл он того, кто звонил время от времени на радио дьявольским голосом. Видимо, его чистая душа мучительно страдала оттого, что он вынужден был признать — он доверял человеку, который этого не заслуживал.
Однако на самом деле вера Пьеро в Жан-Лу и его дружбу нисколько не поколебалась из-за последних событий и всего, что бы ни говорили эти люди о его кумире.
Пьеро ведь хорошо знал Жан-Лу, бывал у него дома, они вместе ели блинчики с шоколадно-ореховой пастой «Нутелла», и Жан-Лу даже дал ему попробовать отличнейшего итальянского вина, которое называлось мускат. Оно было сладким и прохладным, и у Пьеро слегка закружилась голова. Они слушали музыку, и Жан-Лу одолжил ему пластинки, черные, виниловые, драгоценные — чтобы слушать их дома. Он скопировал ему на диск любимые записи Пьеро —
Jefferson Airplane и Джефф Бек с гитарой на автомобильном мосту и последние два диска Nirvana.
Всякий раз, когда они бывали вместе, Пьеро ни разу не слышал, чтобы Жан-Лу говорил дьявольским голосом, наоборот…
Он рассказывал ему всякие забавные вещи своим красивым теплым голосом, точно таким же, какой звучал по радио, и иногда возил его в Ниццу на машине, и они ели там огромное мороженое — огромное, как гора, и заходили в магазины, где продают животных, и стояли у витрин, рассматривая щенят, выставленных там в загородках.
Жан-Лу всегда говорил, что они закадычные друзья и неизменно подтверждал свои слова делом. И если Жан-Лу всегда говорил ему правду, это означало только одно: лгали другие.
Все спрашивали Пьеро, что с ним, и пытались поговорить. Он же никому не хотел признаваться, даже матери, что главная причина его печали в том, что после всех этих событий он больше не видел Жан-Лу. И не знал, как помочь ему. Может быть, в этот момент он где-то скрывается и голоден и некому принести ему поесть, хотя бы только хлеба и «Нутеллы».
Пьеро знал, что полицейские ищут Жан-Лу, и если найдут, то отправят в тюрьму. Пьеро плохо представлял себе, что такое тюрьма. Знал только, что туда помещают людей, сделавших что-то нехорошее, и больше не выпускают, а раз так, выходит, он больше никогда не увидит Жан-Лу.
Может быть, полицейским разрешалось входить и смотреть на тех, кто находился в тюрьме. Когда-то он тоже был полицейским — почетным полицейским. Ему сказал об этом комиссар, тот, такой славный, которого он больше не встречал, и кто-то говорил, что он умер. Но теперь после всех этих событий, Пьеро, наверное, больше не почетный полицейский, вообще никакой не полицейский, и его не пустят в тюрьму, чтобы навестить Жан-Лу.
Пьеро увидел, что Барбара направляется в режиссерскую аппаратную. Ее темно-рыжие волосы разметались, будто в танце, по черному платью. Он любил Барбару. Не так, как Жан-Лу, по-другому: когда его друг разговаривал с ним или приобнимал за плечи, он не чувствовал жара, поднимавшегося откуда-то изнутри, словно он выпил залпом целую чашку горячего чаю.
С Барбарой было иначе, он не понимал, что это такое, но знал, что любит ее. Однажды он положил ей на пульт цветок, чтобы сказать об этом. Сорвал маргаритку на газоне и положил на микшер, когда никто не видел. Он даже надеялся какое-то время, что Жан-Лу и Барбара поженятся, и тогда он, навещая Жан-Лу, сможет видеть их обоих.
Пьеро взял стопку дисков и направился к двери. Ракель открыла ее, как делала всегда, если видела, что у него заняты руки. Пьеро вышел на площадку и запустил лифт, нажав на кнопку носом. Он никогда никому не показывал этот свой способ вызывать лифт. Конечно, над ним посмеялись бы, если бы видели,
— но ведь нос ничего не делает, а руки заняты, так почему же не…
Пьеро толкнул локтем раздвижную дверь лифта и точно так же закрыл ее. Внутри нос был бесполезен, потому что кнопки располагались иначе. Ему пришлось применить чудеса акробатики, придерживая диски подбородком, чтобы нажать пальцем кнопку нижнего этажа.
Лифт поехал вниз. Пьеро уже давно принял это решение, следуя своей особой, прямолинейной логике. Решение окончательное.
Жан-Лу не может прийти к нему? Тогда, он сам пойдет к Жан-Лу.
Он не раз бывал у него дома, и его друг показал ему секретное место, — о нем знали только они двое — где спрятан запасной ключ от дома. Он приклеен силиконом под почтовым ящиком, по ту сторону ограды. Пьеро не ведал, что такое силикон, но прекрасно знал, что такое почтовый ящик. У них с мамой тоже был почтовый ящик, в их доме в Ментоне, не таком красивом, как у Жан-Лу.
Внизу, в комнате, у Пьеро имелся небольшой рюкзак, который ему подарил сам Жан-Лу. Он положил туда немного хлеба и баночку «Нутеллы», взяв сегодня утром дома из стенного шкафчика на кухне. У него не было вина мускат, но он взял банку кока-колы и швепса — тоже, наверное, будет неплохо. Если его друг прячется где-то у себя дома, то услышит, как Пьеро зовет его, и выйдет. С другой стороны, кто еще мог навестить Жан-Лу? Только они двое знают, где лежит секретный ключ.
Они встретятся, побудут вместе, поедят шоколад и попьют коку, и если ему удастся, то на этот раз он расскажет Жан-Лу что-нибудь забавное, хотя и не сможет повезти его в Ниццу — посмотреть на щенят, играющих в витрине.
Ну, а если Жан-Лу дома нет, Пьеро позаботится о его пластинках — о черных, виниловых. Их надо будет очистить от пыли, последить, чтобы не отсырели конверты, поставить в ряд, ровно, чтобы не упали и не раскололись. Иначе, когда Жан-Лу вернется, пластинки будут испорчены. Именно он, Пьеро, должен позаботиться о вещах Жан-Лу, иначе какой же он ему друг?
Когда лифт спустился на первый этаж, Пьеро улыбался.
Бессон, механик из фирмы морских двигателей, находившейся этажом ниже радио, ожидавший лифт, открыл дверь и обнаружил парня перед собой — лохматая голова торчала над стопкой дисков.
Увидев его улыбку, Бессон тоже заулыбался.
— Эй, Пьеро, похоже, ты самый занятой человек в Монте-Карло. Я на твоем месте попросил бы увеличить оклад.
Мальчик понятия не имел, что значит «увеличить оклад». В любом случае механик со своим вопросом был за тысячу километров от главного, что волновало Пьеро.
— Да, завтра я так и сделаю, — уклончиво ответил он.
Бессон, прежде чем войти в лиф, открыл ему дверь в архив.
— Осторожно на лестнице, — заметил он, включая свет.
Пьеро кивнул, как всегда, и стал спускаться по ступеням. У двери в комнату он толкнул створку ногой, потому что она оставалась открытой. Поставил свой груз на стол у стены, напротив стеллажей с компакт-дисками. Впервые с тех пор, как Пьеро работал на «Радио Монте-Карло», он не расставил принесенные сверху диски по местам.
Он взял свой рюкзачок и надел его на плечи одним легким движением, которому его научил друг Жан-Лу. Погасил свет и запер дверь на ключ, как делал каждый вечер, уходя домой.
Только теперь он отправился не домой. Он поднялся по лестнице и оказался в широком коридоре, ведущем к стеклянным входным дверям, за прозрачными створками которых находились порт, город, весь мир. И где-то там прятался его друг, нуждавшийся в нем.
Впервые в жизни Пьеро сделал то, чего не делал никогда. Он толкнул дверь, шагнул вперед и отправился навстречу этому миру.
57
Фрэнк сидел в «рено», стоявшем на грунтовой дороге поблизости от дома Жан-Лу Вердье. Было довольно жарко, и он не выключал двигатель, чтобы в машине работал кондиционер. Ожидая Морелли и людей Ронкая, он то и дело посматривал на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60