Мари лежала рядом с Давидом в пляжном шезлонге, нежилась в жарких лучах и ни о чем не думала.
– Вы ни о чем не думаете, – произнес медлительный мужской голос. – Вы ни о чем не думаете. Если приходит мысль, вы даете ей пройти мимо, словно облачку. Ни о чем не думаете. Ни о чем. Ни о чем.
Голос стих, прибой стал громче. Ш-ш-ш. Ни о чем. Ш-ш-ш. Ни о чем. Ш-ш-ш. Ни о чем. Теперь где-то далеко-далеко запела флейта. Зазвучала арфа. И синтезатор.
– Еще и это, – пробормотала Мари, – музыка для медитации.
Давид не ответил. Кажется, в самом деле медитировал.
– Вы чувствуете кожей солнечное тепло, – продолжал голос, – и вдыхаете аромат лотоса, цветущего среди кокосовых пальм.
Повеяло запахом эзотерического киоска с рождественского базара. Мари оставила попытки ни о чем не думать.
Они находились в релаксарии оздоровительного клуба в гранд-отеле «Фюрстенхоф», Бад-Вальдбах. Мари надела закрытый черный купальник. Новый мальдивский бикини произвел бы среди курортников непомерную сенсацию.
Уже третий день они были в Бад-Вальдбахе – на взгляд Мари, целую вечность. Еще когда ассистентка директора при первой встрече угощала их коктейлями, Мари думала только об одном: поскорей бы уехать! Все трое стояли у стойки бара, где в этот час подавали также чай и пирожные, пили шампанское с черносмородиновым сиропом и вполголоса разговаривали о том, как они доедали, улучшится ли погода и бывали ли Мари с Давидом раньше в Бад-Вальдбахе. Посетители за столиками отчаянно старались не греметь чашками, чтобы не упустить ни слова из этого разговора. Большинство из них пользовались при ходьбе вспомогательными средствами – от черных тростей с серебряными набалдашниками и костылей до ходунков и электрических инвалидных кресел.
Номер обставлен в стиле обычного гостиничного барокко. Мебель отделана розоватым шпоном, имитирующим дорогую древесину, пол затянут бледно-розовым ковром, кругом латунные лампы и лампочки, латунные ручки, латунные оклады, обои в вертикальную пастельную полоску, серую и абрикосовую, атласные занавеси приглушенного фисташкового тона, такое же покрывало на кровати, по стенам репродукции незатейливых художников. На диване и креслах слишком много подушек, в ванной слишком много мрамора.
Но по крайней мере просторно. Лежа на диване, Мари могла смотреть по телевизору то хронику года, то сентиментальные рождественские фильмы.
Был в номере и большой балкон. Хотя погода – забойный дождь и густой туман – не позволяла им воспользоваться. К тому же он был обнесен кованой решеткой, которая напоминала Давиду о балконе Джекки.
В тот день, когда с Джекки произошло несчастье, у Давида, по мнению Мари, случилось что-то вроде нервного срыва. Весь вечер на него то и дело нападали приступы судорожных рыданий, прекратившиеся только после того, как она вспомнила про серестаз, который держала в аптечке на случай бессонницы перед экзаменами, и дала ему таблетку. Через полчаса он заснул и наутро, когда она вернулась с субботними покупками, все еще спал.
Не проснулся он и когда позвонили из городской больницы и попросили, чтобы Давид им перезвонил.
Он вышел из спальни только после полудня, с виноватой улыбкой.
– Не знаю, что со мной было. Шок, наверно.
Он принял душ, перекусил и, похоже, чувствовал себя гораздо лучше. Пока она не вспомнила, что его просили позвонить в больницу.
– Они что-нибудь сказали? – испуганно спросил он.
– Просто просили перезвонить доктору Аллеману.
– Значит, умер, – глухо сказал Давид.
– А с какой стати они станут сообщать об этом тебе? Ты же ему не родственник. Насколько я знаю Джекки, мне кажется, он хочет тебя видеть.
Она сказала так, просто чтобы успокоить его, но оказалась совершенно права.
Джекки поместили в отделение интенсивной терапии. Он был парализован, от шеи вниз, и дыхательная трубка не позволяла ему говорить.
По словам доктора Аллемана, для пациента в такой ситуации психологически очень важно видеть родных или друзей. И Давид – единственный, кто может им пособить. Еще у пациента есть сестра – на два года моложе его, живет в Нижней Австрии, – однако связаться с нею пока не удалось.
Давид, бледный, но спокойный, поехал в больницу, а через два часа вернулся, онемев от ужаса. С огромным трудом Мари сумела вытянуть из него, что Джекки неподвижно лежит в постели, подключенный к каким-то трубкам, проводам и канюлям, с трубкой дыхательного аппарата во рту. Давиду велели надеть халат и маску, стать рядом с кроватью и говорить. Все равно о чем.
– И о чем ты говорил? – спросила она.
Давид уже не помнил.
Наутро он снова пошел туда. Глава «Джекки» еще не закончилась.
Уже вечером того дня Давид намекнул, что доктор Аллеман считает важным в ближайшее время продолжить визиты и чтение (Давид читал ему газету).
– И ты согласился?
– Но это же фактически мой долг.
– Почему?
Давид беспомощно пожал плечами.
– Я просто чувствую себя обязанным.
– Почему? Ты же не сталкивал его с балкона.
Было заметно, что Давид сейчас не способен оценить такого рода подбадривания.
Два дня спустя он предложил ей поехать на Мальдивы одной, без него.
А каким образом потом вышло, что она не только осталась, но даже согласилась поехать с ним в Бад-Вальдбах и провести там несколько дней за счет гранд-отеля, Мари в точности реконструировать не могла. Так или иначе, здесь, в релаксарии, под веерными листьями искусственной пальмы, под звуки эзотерической музыки, у нее уже не первый раз мелькала мысль, что лучше было бы полететь в одиночку на Лотос-айленд.
– Настал вечер, – прошептал голос, и точечные лампы, освещавшие солнечным светом сборную стенку, приобрели красный оттенок. – Солнце медленно погружается в океан, и голоса джунглей приветствуют приход тропической ночи.
К космическим звукам синтезатора примешались птичий щебет, крики обезьян и стрекот тысяч насекомых.
– И теплый тропический дождь падает на раскаленный песок пляжа.
– Черт! – вскрикнула Мари, опрокинув шезлонг. Из двух душевых головок под потолком брызнул далеко не теплый тропический дождь.
Впервые после несчастья с Джекки она увидела, как Давид смеется. Невелика радость – находиться в курортном местечке с мужчиной, на которого релаксарий оказывает целительное воздействие.
Больше всего ее удручала перспектива будущего, которая открылась ей в Бад-Вальдбахе. Она прямо воочию видела, как через тридцать, сорок, пятьдесят лет сидит вместе с бледным, но еще вполне бодрым Давидом за столиком на двоих, караулит, когда официант заменит в буфете пустую миску кресс-салата другой, полной. Воочию видела, как прислоняет трость к столику, чтобы освободить обе руки и набить сумочку провиантом для терапевтической прогулки. Фрукты для нее и для Давида, зерновые булочки для уток.
Почему-то она с легкостью представляла себе Давида пожилым курортником. На подводном массаже он стоял с тем же мечтательным взглядом, сидел в пузырьках джакузи с тем же детским удовольствием и с той же апатией лежал в теплой термальной воде, как и мужчины постарше.
Теперь Мари знала: пять дней на водах – испытание для прочности отношений еще покруче двух недель на коралловом островке.
В этот вечер в честь Давида был устроен парадный прием. Ужин при свечах в большом зале, Давид в темном костюме, она в маленьком черном платье. После лососевого мусса Вольфганг-квартет исполнил Allegro vivace assai из Струнного квартета № 17 си-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 458 по каталогу Кёхеля. Затем Давид читал из первой четверти «Лилы». Консоме сервировали без музыкально-литературного сопровождения. Перед горячим – глазированной телячьей грудинкой, или филе судака, или, при необходимости, соответствующим диетическим блюдом – музыканты исполнили Andante con moto из Струнного квартета № 16 ми-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 428 по Кёхелю. Между горячим и десертным буфетом Давид читал снова, на сей раз из последней четверти. После сыра музыканты завершили вечер исполнением Allegro vivace из того же квартета.
На этом приеме Мари опять-таки ощутила, какая судьба ждет ее как спутницу жизни немолодого писателя. Каждый раз, когда Давид оставлял ее за столиком одну, чтобы подготовиться к следующему выступлению, появлялась дама, менеджер проекта, и составляла ей компанию.
О чем говорят за столиком с менеджером проекта, перед тем как спутник жизни начнет читать из своего бестселлера? В первый раз этот вопрос не возник, менеджер сама определила тему: какие чувства вы испытываете как партнерша мужчины, который прославился романом о любви?
Но во второй раз был черед Мари что-то сказать. И она обронила:
– Вы наверняка рады, что мероприятие все-таки состоялось?
Менеджер не поняла:
– Все-таки?
Зато поняла Мари. Давид ничего не отменял.
Сначала она хотела сразу после ужина затащить его в бар и призвать к ответу. Потом отложила разговор до возвращения в номер. Потом – до утра, до ароматической кабины.
А потом вообще отказалась от этой мысли.
Не очень-то добрый знак.
49
В феврале Давид через силу завершил последнее турне, которое подсудобил ему Джекки. Ганновер, Гёттинген, Кассель, Висбаден, Вюрцбург. Теперь он часто читал из писем:
Лила, Лила!
Я видел тебя на катке. Видел, как он держит тебя за руку. Как обнимает тебя за плечи. Видел, как ты смотришь на него.
Кто он? Это из-за него я больше не могу до тебя дозвониться? Из-за него ты больше не находишь времени для меня? Давно ли ты с ним знакома?
Лила, скажи мне правду. Что у тебя с ним? Ты же любишь меня. Тысячу раз говорила мне об этом, сто раз писала. В моем комоде лежат сто тридцать два твоих письма, и в каждом ты пишешь об этом, хотя бы раз. Ты любишь меня, тебе невмоготу без меня, ты все время думаешь обо мне, не можешь без меня жить.
Я в это верил, Лила. Всю жизнь строил на этом. Никогда, никогда я ни секунды в нас не сомневался.
Что я сделал не так? Скажи мне. Что бы это ни было, оно больше не повторится.
Лила, Лила, ты забыла обо всем? О наших планах, наших обещаниях, нашей ночи перед твоим отъездом в Лозанну? О множестве долгих месяцев, когда мы ждали друг друга?
Я видел тебя, Лила, как ты прижималась лицом к его плечу. И ты тоже меня видела.
Скажи, что это только игра. Жестокая игра, чтобы испытать меня. Чтобы возбудить во мне ревность. Ах, если б ты знала, как превосходно тебе все это удалось.
Лила, Лила, скажи мне правду. Я вправе ее узнать.
Или нет, не говори. Не знаю, смогу ли я ее выдержать.
Люблю тебя.
Петер.
Среди публики кто-то шмыгнул носом. В остальном царила тишина. Все ждали продолжения.
Но буквы у него перед глазами расплывались, голос отказал. Он захлопнул книгу, встал и слегка поклонился. Только теперь послышались нерешительные аплодисменты.
Когда он подписывал книги, люди держались иначе, нежели обычно. Как посетители в больнице, которые толком не знают, как им вести себя с пациентом. Никто не задал дежурного автобиографического вопроса. Все, кажется, уверились, что «Лила, Лила» определенно не вполне удавшаяся «проработка» собственной Давидовой истории.
Этот отрывок Давид читал не впервые. Но слез никогда еще не было. Хотя с самого начала нынешнего турне он, читая из «Лилы», все время невольно думал о Мари.
Мари считает, что больше не любит его.
Перед отъездом он спросил ее, поскольку чувствовал, что она все больше отдаляется, и услышал в ответ: «Думаю, я больше тебя не люблю».
«Думаешь? – испуганно переспросил он. – Такое человек знает».
«Я не уверена. – В ее голосе слышалось легкое отчаяние. (Верно ведь, отчаяние? Легкое отчаяние?) – Ты что, не понимаешь, что можно сомневаться в своих чувствах?»
Давид не понимал. Но немного воспрянул духом. Где есть сомнения, есть и надежда. Он кивнул.
«У тебя есть кто-то другой?» – спокойно спросил он, а в результате она встала и исчезла в спальне. Когда он немного погодя последовал за ней, она читала, лежа на кровати. Он сел рядом. Она продолжала читать.
«У тебя есть кто-то другой?»
Мари положила книгу на покрывало и бросила на него скучающий взгляд.
«Ты слишком много читаешь Давида Керна».
Оба невольно рассмеялись, и на тот вечер тема была исчерпана. Но спать с ним она не захотела.
Прощаясь с ней наутро, он задал идиотский вопрос:
«Мне надо беспокоиться?»
Она рассеянно пожала плечами.
«Ты просто стал мне немного чужим».
После этого прощания, в растрепанных чувствах, он отправился в поездку, выступать перед слегка редеющей, как ему казалось, публикой. Залы были по-прежнему полны, но добавочных стульев уже не ставили.
Может, все дело во времени года. Рождество давно миновало, а вместе с ним пошел на спад и жизненный цикл весенних новинок. В списках бестселлеров «Лила, Лила» от недели к неделе теряла позиции, разделы культуры в газетах занимались весенней программой.
Давиду это было только на руку. Чем быстрее пропадет к нему интерес, тем раньше он сможет вернуться к нормальной жизни. У него будет время. Для Мари и для попытки написать что-то свое.
Хотя его доля гонорара и аванса лежала на счету Джекки, денег у него вполне хватит, чтобы некоторое время вести скромную жизнь. И он свободен.
Тиран не умер, но фактически почти не существовал. Лежал в параплегическом центре, не способный двигаться, отрезанный от внешнего мира в целом и от Мари в частности.
Кроме Давида, его никто не навещал. Но и Давид заходил лишь раз в два-три дня и уже придумывал причины, чтобы не являться подольше.
Он по-прежнему читал ему газету и задавал вопросы, на которые Джекки мог ответить «да» (закрыть глаза) или «нет» (глаза открыты).
«Ты доволен здешним уходом?»
Глаза открыты.
«Боли чувствуешь?»
Глаза закрыты.
«Хочешь, чтобы сестра тебя проведала?»
Глаза широко распахнуты.
Врачи считали, что у Джекки наметился прогресс. Давид ничего такого не замечал.
На чтениях в Касселе объявился Йене Риглер из «Лютера и Розена». Вскользь поинтересовался самочувствием Джекки и подробно – состоянием нового романа. Когда Давид сообщил ему, что проект в застое, Риглер посоветовал покончить с этими дурацкими чтениями.
«Читать будете, когда никаких идей не останется».
По нескольку раз на дню Давид звонил Мари. Прихватил с собой ее расписание и пытался дозвониться на переменках, в обед, после уроков и домой.
На первых порах она еще изредка отвечала. Но раз от разу все более холодно, а однажды и вовсе раздраженно.
«Оставь меня хоть ненадолго в покое, ты только еще больше все портишь», – сказала она и отключила связь.
Еще больше? Еще больше испортить можно только то, что и так уже испорчено.
Он позвонил снова. Хотел спросить, что испорчено и насколько. Но Мари не ответила. И позднее тоже. Весь вчерашний вечер и весь нынешний день он не мог с нею связаться.
Пытался не думать о ней, но перед глазами снова и снова возникали картины: Мари в объятиях незнакомца. В постели с феноменальным любовником. В «Волюме» с ловким танцором. В «Эскине» с Ральфом Грандом.
Позвонив ее матери, он услышал, что Мари, наверно, наконец-то заметила, что он ей не пара.
Позвонил Тобиасу, хозяину «Эскины», тот сказал: да, вчера она заходила, и если зайдет нынче, он передаст ей, что Давид звонил. И поставит ей бутылку кавы за счет Давида.
На ужине после чтений он, к своему удивлению, увидел за столом Карин Колер. Говорила она немного, но, когда компания разошлась, проводила его в гостиницу.
Ночь выдалась холодная, непроглядно-черная. Пешеходная зона была безлюдна, только какой-то бездомный, сидя со свечкой в подворотне на разломанном картонном ящике, приветливо с ними поздоровался. Они ответили и пошли дальше. Через несколько шагов Давид вдруг повернул обратно и дал ему десять евро.
– Это на счастье, – заметила Карин Колер.
Счастье Давиду очень бы пригодилось.
Возле гостиницы Карин предложила выпить еще по глоточку. Давид с радостью согласился – ему не хотелось сидеть одному.
Ресторан уже закрылся, однако ночной портье, отзывчивый поляк, снял стулья с одного столика и принес две бутылки пива.
– Как дела, Давид? – спросила Карин.
– Хорошо.
– Я имею в виду – на самом деле.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что вы плакали во время чтения.
– Вы заметили?
Карин улыбнулась.
– Все заметили.
Давид отхлебнул большой глоток.
– Что-то с Мари? – осторожно спросила Карин.
До трех часов Давид подробно рассказывал о Мари и о себе. О событиях последних недель, о своих чувствах, догадках, надеждах, сомнениях. И о своих страхах за них обоих.
Когда она наконец уговорила его пойти спать, на столике стояли девять пустых бутылок. Большую часть выпил Давид.
Возле лифта Давид предложил:
– Может, перейдем на «ты»? Глупо как-то – называть по имени, но выкать.
– Покойной ночи тебе, приятных снов. – Карин подала ему руку. Давид трижды чмокнул ее в обе щеки и проводил глазами, когда она шла к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Вы ни о чем не думаете, – произнес медлительный мужской голос. – Вы ни о чем не думаете. Если приходит мысль, вы даете ей пройти мимо, словно облачку. Ни о чем не думаете. Ни о чем. Ни о чем.
Голос стих, прибой стал громче. Ш-ш-ш. Ни о чем. Ш-ш-ш. Ни о чем. Ш-ш-ш. Ни о чем. Теперь где-то далеко-далеко запела флейта. Зазвучала арфа. И синтезатор.
– Еще и это, – пробормотала Мари, – музыка для медитации.
Давид не ответил. Кажется, в самом деле медитировал.
– Вы чувствуете кожей солнечное тепло, – продолжал голос, – и вдыхаете аромат лотоса, цветущего среди кокосовых пальм.
Повеяло запахом эзотерического киоска с рождественского базара. Мари оставила попытки ни о чем не думать.
Они находились в релаксарии оздоровительного клуба в гранд-отеле «Фюрстенхоф», Бад-Вальдбах. Мари надела закрытый черный купальник. Новый мальдивский бикини произвел бы среди курортников непомерную сенсацию.
Уже третий день они были в Бад-Вальдбахе – на взгляд Мари, целую вечность. Еще когда ассистентка директора при первой встрече угощала их коктейлями, Мари думала только об одном: поскорей бы уехать! Все трое стояли у стойки бара, где в этот час подавали также чай и пирожные, пили шампанское с черносмородиновым сиропом и вполголоса разговаривали о том, как они доедали, улучшится ли погода и бывали ли Мари с Давидом раньше в Бад-Вальдбахе. Посетители за столиками отчаянно старались не греметь чашками, чтобы не упустить ни слова из этого разговора. Большинство из них пользовались при ходьбе вспомогательными средствами – от черных тростей с серебряными набалдашниками и костылей до ходунков и электрических инвалидных кресел.
Номер обставлен в стиле обычного гостиничного барокко. Мебель отделана розоватым шпоном, имитирующим дорогую древесину, пол затянут бледно-розовым ковром, кругом латунные лампы и лампочки, латунные ручки, латунные оклады, обои в вертикальную пастельную полоску, серую и абрикосовую, атласные занавеси приглушенного фисташкового тона, такое же покрывало на кровати, по стенам репродукции незатейливых художников. На диване и креслах слишком много подушек, в ванной слишком много мрамора.
Но по крайней мере просторно. Лежа на диване, Мари могла смотреть по телевизору то хронику года, то сентиментальные рождественские фильмы.
Был в номере и большой балкон. Хотя погода – забойный дождь и густой туман – не позволяла им воспользоваться. К тому же он был обнесен кованой решеткой, которая напоминала Давиду о балконе Джекки.
В тот день, когда с Джекки произошло несчастье, у Давида, по мнению Мари, случилось что-то вроде нервного срыва. Весь вечер на него то и дело нападали приступы судорожных рыданий, прекратившиеся только после того, как она вспомнила про серестаз, который держала в аптечке на случай бессонницы перед экзаменами, и дала ему таблетку. Через полчаса он заснул и наутро, когда она вернулась с субботними покупками, все еще спал.
Не проснулся он и когда позвонили из городской больницы и попросили, чтобы Давид им перезвонил.
Он вышел из спальни только после полудня, с виноватой улыбкой.
– Не знаю, что со мной было. Шок, наверно.
Он принял душ, перекусил и, похоже, чувствовал себя гораздо лучше. Пока она не вспомнила, что его просили позвонить в больницу.
– Они что-нибудь сказали? – испуганно спросил он.
– Просто просили перезвонить доктору Аллеману.
– Значит, умер, – глухо сказал Давид.
– А с какой стати они станут сообщать об этом тебе? Ты же ему не родственник. Насколько я знаю Джекки, мне кажется, он хочет тебя видеть.
Она сказала так, просто чтобы успокоить его, но оказалась совершенно права.
Джекки поместили в отделение интенсивной терапии. Он был парализован, от шеи вниз, и дыхательная трубка не позволяла ему говорить.
По словам доктора Аллемана, для пациента в такой ситуации психологически очень важно видеть родных или друзей. И Давид – единственный, кто может им пособить. Еще у пациента есть сестра – на два года моложе его, живет в Нижней Австрии, – однако связаться с нею пока не удалось.
Давид, бледный, но спокойный, поехал в больницу, а через два часа вернулся, онемев от ужаса. С огромным трудом Мари сумела вытянуть из него, что Джекки неподвижно лежит в постели, подключенный к каким-то трубкам, проводам и канюлям, с трубкой дыхательного аппарата во рту. Давиду велели надеть халат и маску, стать рядом с кроватью и говорить. Все равно о чем.
– И о чем ты говорил? – спросила она.
Давид уже не помнил.
Наутро он снова пошел туда. Глава «Джекки» еще не закончилась.
Уже вечером того дня Давид намекнул, что доктор Аллеман считает важным в ближайшее время продолжить визиты и чтение (Давид читал ему газету).
– И ты согласился?
– Но это же фактически мой долг.
– Почему?
Давид беспомощно пожал плечами.
– Я просто чувствую себя обязанным.
– Почему? Ты же не сталкивал его с балкона.
Было заметно, что Давид сейчас не способен оценить такого рода подбадривания.
Два дня спустя он предложил ей поехать на Мальдивы одной, без него.
А каким образом потом вышло, что она не только осталась, но даже согласилась поехать с ним в Бад-Вальдбах и провести там несколько дней за счет гранд-отеля, Мари в точности реконструировать не могла. Так или иначе, здесь, в релаксарии, под веерными листьями искусственной пальмы, под звуки эзотерической музыки, у нее уже не первый раз мелькала мысль, что лучше было бы полететь в одиночку на Лотос-айленд.
– Настал вечер, – прошептал голос, и точечные лампы, освещавшие солнечным светом сборную стенку, приобрели красный оттенок. – Солнце медленно погружается в океан, и голоса джунглей приветствуют приход тропической ночи.
К космическим звукам синтезатора примешались птичий щебет, крики обезьян и стрекот тысяч насекомых.
– И теплый тропический дождь падает на раскаленный песок пляжа.
– Черт! – вскрикнула Мари, опрокинув шезлонг. Из двух душевых головок под потолком брызнул далеко не теплый тропический дождь.
Впервые после несчастья с Джекки она увидела, как Давид смеется. Невелика радость – находиться в курортном местечке с мужчиной, на которого релаксарий оказывает целительное воздействие.
Больше всего ее удручала перспектива будущего, которая открылась ей в Бад-Вальдбахе. Она прямо воочию видела, как через тридцать, сорок, пятьдесят лет сидит вместе с бледным, но еще вполне бодрым Давидом за столиком на двоих, караулит, когда официант заменит в буфете пустую миску кресс-салата другой, полной. Воочию видела, как прислоняет трость к столику, чтобы освободить обе руки и набить сумочку провиантом для терапевтической прогулки. Фрукты для нее и для Давида, зерновые булочки для уток.
Почему-то она с легкостью представляла себе Давида пожилым курортником. На подводном массаже он стоял с тем же мечтательным взглядом, сидел в пузырьках джакузи с тем же детским удовольствием и с той же апатией лежал в теплой термальной воде, как и мужчины постарше.
Теперь Мари знала: пять дней на водах – испытание для прочности отношений еще покруче двух недель на коралловом островке.
В этот вечер в честь Давида был устроен парадный прием. Ужин при свечах в большом зале, Давид в темном костюме, она в маленьком черном платье. После лососевого мусса Вольфганг-квартет исполнил Allegro vivace assai из Струнного квартета № 17 си-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 458 по каталогу Кёхеля. Затем Давид читал из первой четверти «Лилы». Консоме сервировали без музыкально-литературного сопровождения. Перед горячим – глазированной телячьей грудинкой, или филе судака, или, при необходимости, соответствующим диетическим блюдом – музыканты исполнили Andante con moto из Струнного квартета № 16 ми-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 428 по Кёхелю. Между горячим и десертным буфетом Давид читал снова, на сей раз из последней четверти. После сыра музыканты завершили вечер исполнением Allegro vivace из того же квартета.
На этом приеме Мари опять-таки ощутила, какая судьба ждет ее как спутницу жизни немолодого писателя. Каждый раз, когда Давид оставлял ее за столиком одну, чтобы подготовиться к следующему выступлению, появлялась дама, менеджер проекта, и составляла ей компанию.
О чем говорят за столиком с менеджером проекта, перед тем как спутник жизни начнет читать из своего бестселлера? В первый раз этот вопрос не возник, менеджер сама определила тему: какие чувства вы испытываете как партнерша мужчины, который прославился романом о любви?
Но во второй раз был черед Мари что-то сказать. И она обронила:
– Вы наверняка рады, что мероприятие все-таки состоялось?
Менеджер не поняла:
– Все-таки?
Зато поняла Мари. Давид ничего не отменял.
Сначала она хотела сразу после ужина затащить его в бар и призвать к ответу. Потом отложила разговор до возвращения в номер. Потом – до утра, до ароматической кабины.
А потом вообще отказалась от этой мысли.
Не очень-то добрый знак.
49
В феврале Давид через силу завершил последнее турне, которое подсудобил ему Джекки. Ганновер, Гёттинген, Кассель, Висбаден, Вюрцбург. Теперь он часто читал из писем:
Лила, Лила!
Я видел тебя на катке. Видел, как он держит тебя за руку. Как обнимает тебя за плечи. Видел, как ты смотришь на него.
Кто он? Это из-за него я больше не могу до тебя дозвониться? Из-за него ты больше не находишь времени для меня? Давно ли ты с ним знакома?
Лила, скажи мне правду. Что у тебя с ним? Ты же любишь меня. Тысячу раз говорила мне об этом, сто раз писала. В моем комоде лежат сто тридцать два твоих письма, и в каждом ты пишешь об этом, хотя бы раз. Ты любишь меня, тебе невмоготу без меня, ты все время думаешь обо мне, не можешь без меня жить.
Я в это верил, Лила. Всю жизнь строил на этом. Никогда, никогда я ни секунды в нас не сомневался.
Что я сделал не так? Скажи мне. Что бы это ни было, оно больше не повторится.
Лила, Лила, ты забыла обо всем? О наших планах, наших обещаниях, нашей ночи перед твоим отъездом в Лозанну? О множестве долгих месяцев, когда мы ждали друг друга?
Я видел тебя, Лила, как ты прижималась лицом к его плечу. И ты тоже меня видела.
Скажи, что это только игра. Жестокая игра, чтобы испытать меня. Чтобы возбудить во мне ревность. Ах, если б ты знала, как превосходно тебе все это удалось.
Лила, Лила, скажи мне правду. Я вправе ее узнать.
Или нет, не говори. Не знаю, смогу ли я ее выдержать.
Люблю тебя.
Петер.
Среди публики кто-то шмыгнул носом. В остальном царила тишина. Все ждали продолжения.
Но буквы у него перед глазами расплывались, голос отказал. Он захлопнул книгу, встал и слегка поклонился. Только теперь послышались нерешительные аплодисменты.
Когда он подписывал книги, люди держались иначе, нежели обычно. Как посетители в больнице, которые толком не знают, как им вести себя с пациентом. Никто не задал дежурного автобиографического вопроса. Все, кажется, уверились, что «Лила, Лила» определенно не вполне удавшаяся «проработка» собственной Давидовой истории.
Этот отрывок Давид читал не впервые. Но слез никогда еще не было. Хотя с самого начала нынешнего турне он, читая из «Лилы», все время невольно думал о Мари.
Мари считает, что больше не любит его.
Перед отъездом он спросил ее, поскольку чувствовал, что она все больше отдаляется, и услышал в ответ: «Думаю, я больше тебя не люблю».
«Думаешь? – испуганно переспросил он. – Такое человек знает».
«Я не уверена. – В ее голосе слышалось легкое отчаяние. (Верно ведь, отчаяние? Легкое отчаяние?) – Ты что, не понимаешь, что можно сомневаться в своих чувствах?»
Давид не понимал. Но немного воспрянул духом. Где есть сомнения, есть и надежда. Он кивнул.
«У тебя есть кто-то другой?» – спокойно спросил он, а в результате она встала и исчезла в спальне. Когда он немного погодя последовал за ней, она читала, лежа на кровати. Он сел рядом. Она продолжала читать.
«У тебя есть кто-то другой?»
Мари положила книгу на покрывало и бросила на него скучающий взгляд.
«Ты слишком много читаешь Давида Керна».
Оба невольно рассмеялись, и на тот вечер тема была исчерпана. Но спать с ним она не захотела.
Прощаясь с ней наутро, он задал идиотский вопрос:
«Мне надо беспокоиться?»
Она рассеянно пожала плечами.
«Ты просто стал мне немного чужим».
После этого прощания, в растрепанных чувствах, он отправился в поездку, выступать перед слегка редеющей, как ему казалось, публикой. Залы были по-прежнему полны, но добавочных стульев уже не ставили.
Может, все дело во времени года. Рождество давно миновало, а вместе с ним пошел на спад и жизненный цикл весенних новинок. В списках бестселлеров «Лила, Лила» от недели к неделе теряла позиции, разделы культуры в газетах занимались весенней программой.
Давиду это было только на руку. Чем быстрее пропадет к нему интерес, тем раньше он сможет вернуться к нормальной жизни. У него будет время. Для Мари и для попытки написать что-то свое.
Хотя его доля гонорара и аванса лежала на счету Джекки, денег у него вполне хватит, чтобы некоторое время вести скромную жизнь. И он свободен.
Тиран не умер, но фактически почти не существовал. Лежал в параплегическом центре, не способный двигаться, отрезанный от внешнего мира в целом и от Мари в частности.
Кроме Давида, его никто не навещал. Но и Давид заходил лишь раз в два-три дня и уже придумывал причины, чтобы не являться подольше.
Он по-прежнему читал ему газету и задавал вопросы, на которые Джекки мог ответить «да» (закрыть глаза) или «нет» (глаза открыты).
«Ты доволен здешним уходом?»
Глаза открыты.
«Боли чувствуешь?»
Глаза закрыты.
«Хочешь, чтобы сестра тебя проведала?»
Глаза широко распахнуты.
Врачи считали, что у Джекки наметился прогресс. Давид ничего такого не замечал.
На чтениях в Касселе объявился Йене Риглер из «Лютера и Розена». Вскользь поинтересовался самочувствием Джекки и подробно – состоянием нового романа. Когда Давид сообщил ему, что проект в застое, Риглер посоветовал покончить с этими дурацкими чтениями.
«Читать будете, когда никаких идей не останется».
По нескольку раз на дню Давид звонил Мари. Прихватил с собой ее расписание и пытался дозвониться на переменках, в обед, после уроков и домой.
На первых порах она еще изредка отвечала. Но раз от разу все более холодно, а однажды и вовсе раздраженно.
«Оставь меня хоть ненадолго в покое, ты только еще больше все портишь», – сказала она и отключила связь.
Еще больше? Еще больше испортить можно только то, что и так уже испорчено.
Он позвонил снова. Хотел спросить, что испорчено и насколько. Но Мари не ответила. И позднее тоже. Весь вчерашний вечер и весь нынешний день он не мог с нею связаться.
Пытался не думать о ней, но перед глазами снова и снова возникали картины: Мари в объятиях незнакомца. В постели с феноменальным любовником. В «Волюме» с ловким танцором. В «Эскине» с Ральфом Грандом.
Позвонив ее матери, он услышал, что Мари, наверно, наконец-то заметила, что он ей не пара.
Позвонил Тобиасу, хозяину «Эскины», тот сказал: да, вчера она заходила, и если зайдет нынче, он передаст ей, что Давид звонил. И поставит ей бутылку кавы за счет Давида.
На ужине после чтений он, к своему удивлению, увидел за столом Карин Колер. Говорила она немного, но, когда компания разошлась, проводила его в гостиницу.
Ночь выдалась холодная, непроглядно-черная. Пешеходная зона была безлюдна, только какой-то бездомный, сидя со свечкой в подворотне на разломанном картонном ящике, приветливо с ними поздоровался. Они ответили и пошли дальше. Через несколько шагов Давид вдруг повернул обратно и дал ему десять евро.
– Это на счастье, – заметила Карин Колер.
Счастье Давиду очень бы пригодилось.
Возле гостиницы Карин предложила выпить еще по глоточку. Давид с радостью согласился – ему не хотелось сидеть одному.
Ресторан уже закрылся, однако ночной портье, отзывчивый поляк, снял стулья с одного столика и принес две бутылки пива.
– Как дела, Давид? – спросила Карин.
– Хорошо.
– Я имею в виду – на самом деле.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что вы плакали во время чтения.
– Вы заметили?
Карин улыбнулась.
– Все заметили.
Давид отхлебнул большой глоток.
– Что-то с Мари? – осторожно спросила Карин.
До трех часов Давид подробно рассказывал о Мари и о себе. О событиях последних недель, о своих чувствах, догадках, надеждах, сомнениях. И о своих страхах за них обоих.
Когда она наконец уговорила его пойти спать, на столике стояли девять пустых бутылок. Большую часть выпил Давид.
Возле лифта Давид предложил:
– Может, перейдем на «ты»? Глупо как-то – называть по имени, но выкать.
– Покойной ночи тебе, приятных снов. – Карин подала ему руку. Давид трижды чмокнул ее в обе щеки и проводил глазами, когда она шла к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25