– Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Дэлия. Мне нужно, чтобы ты поняла… – Сердце у него в груди колотилось все быстрее, но он заставлял себя говорить медленно. – А потом, после того как я расскажу тебе то, что должен рассказать, потом ты решишь, должна ли ты по-прежнему ненавидеть меня или любить. Ты дашь мне такую возможность? – Он взял ее за руку.
Рука была холодной и неподатливой.
– Это началось давно, – медленно и задумчиво начал он. Постепенно картины прошлого становились все ярче, он говорил все быстрее, в нескольких сжатых и ясных словах обрисовывая события. – Знай, все началось задолго до нашего рождения. Твой дед знал моего деда, Дэлия. Было время, когда они были друзьями.
Вероятно, это был самый длинный монолог в его жизни, и уж, конечно, самый эмоциональный и мучительный. Он рассказал ей все, что знал сам: о том, как его дед и бабушка, Наймуддин Аль-Амир и его жена, выходили Шмарию Боралеви, о том, как из-за Эйн Шмона постепенно истощался запас воды в оазисе, и как вследствие этого медленно, но неумолимо угасала жизнь в Аль-Найяфе. Он поведал ей то, что было ему известно о происшедшем много лет назад нападении Абдуллы на кибуц и ответном нападении на Аль-Найяф, во время которого была убита Иффат. Он рассказал о том, как Абдулла отослал его учиться сначала в школу в Англии, а потом в Гарвард. Он попытался с максимальной прямотой объяснить ей обеты, которые связали его с Абдуллой, и ту власть, которую имел над ним его дядя. Он ничего не опустил: ни свой предыдущий брак, заключенный без любви, ни даже тот заговор с целью мести, в который оказался вовлеченным. Наджиб не пытался ни смягчить краски, ни представить себя в более выгодном свете – был откровенен до жестокости. Он рассказал ей о том, как Абдулла вышел за рамки плана отмщения, используя ее похищение для усиления собственной власти. И, наконец, как ни горько ему было, он вынужден был сообщить ей, что Абдулла не намерен выпустить ее отсюда живой. Когда он закончил, наступила напряженная тишина. – Теперь ты знаешь все, – прервав долгое молчание, проговорил Наджиб. Он чувствовал себя совершенно выжатым физически, и в то же время душа его была переполнена. Боль, которую причинила ему эта исповедь, была огромной, но впервые в жизни ему было так покойно: огромная тяжесть свалилась с его души.
Он взял ее за руки, склонился над ее пальцами и прошептал:
– Теперь, когда ты все знаешь, ты можешь судить. Если по-прежнему ненавидишь меня… – с глазами, полными страдания, он пожал плечами: – Ну что ж, это твое дело. Но если ты меня любишь, а я думаю, что это именно так… – Он выпустил ее руки и встал.
В течение его долгого рассказа Дэлия ни разу не шевельнулась. Внешне она ничем не выдала череды противоречивых чувств, сменявших друг друга в ее душе: гнева, потрясения и жгучей жалости. Даже когда он признался, что Абдулла никогда не отпустит ее, бесстрастное выражение не покинуло ее лица.
Странно, но в этот момент ее собственная судьба уже меньше беспокоила ее. В конце концов, от нее самой мало что зависело. Но что по-настоящему произвело на нее сильное впечатление, так это его искренность и отсутствие всякого желания приукрасить правду. Она медленно подняла на него глаза и подумала: «Ни один человек никогда не был так откровенен со мной. Одного мужества тут мало, тут нужен характер. Сколько таких людей на свете? Один на миллиард? Или меньше?»
Дэлия закрыла глаза. Как легко было ненавидеть его и причинять ему боль, когда он был чужим для нее. Ну почему он не мог им оставаться. Все было бы намного проще и менее болезненно. Но, слушая, как Наджиб изливает перед ней душу, внимая его спокойным объяснениям, она чувствовала, как в ее глазах он все более превращается в живого человека, с такими же яркими, как у нее, бушующими страстями, и мучимого противоречиями – человека, балансирующего на узкой грани между двумя мирами.
Почему он не мог остаться тем бессердечным незнакомцем, каким был вначале? И он любит меня. Он сказал, что любит меня…
Я люблю тебя! – едва не закричала Дэлия вслух. – Ты нужен мне, и я хочу тебя! Но она не позволила этим словам сорваться со своих губ. Вторая часть ее сознания, та, что руководствовалась здравым смыслом и привычными правилами поведения, держала ее в узде. Она сидела неподвижно и молчала, а душу ее раздирали противоречия.
– Дэлия… – мягко начал Наджиб.
И она подняла на него глаза: на этот раз они смотрели живо и смущенно. Она покачала головой.
– Этого не может быть. Пожалуйста, не надо, все и так очень сложно. Наши чувства, какими бы они ни были… не имеют значения.
С осунувшимся лицом Наджиб пристально смотрел на нее.
– Как ты можешь говорить такое? – прошептал он.
– Я знаю только, что должно быть, а чего не должно быть.
При этих словах его глаза наполнились болью, как от удара по лицу. Дэлия быстро отвернулась, не в силах видеть этой муки.
– О, Дэлия, неужели мы всю жизнь проведем в клетке, уготованной нам другими? Неужели тебе не хочется очнуться и с радостью принять то, что принадлежит нам по праву?
– Нам? – Вопреки желанию, ее голос звучал спокойно. – Мы принадлежим разным мирам!
Лицо его стало серьезным, и она поняла, что он уже все для себя решил.
Но ее это не касается. Она ничего не решила и, наверное, никогда не решит. Слишком велика пропасть между ними. Она – еврейка. Подданная Израиля. Соблюдает ли она свою веру или нет, продолжает жить в Израиле или нет – не важно; быть израильтянкой – означает образ мысли и состояние души.
– Пожалуйста, – тихо произнесла Дэлия умоляющим голосом, – уходи. Ради нас обоих… – Она проглотила стоящий в горле комок и на мгновение прикрыла глаза. – Забудь обо мне и… не возвращайся.
– Дэлия, послушай меня! – Он присел на подлокотник кресла и положил руку ей на плечо.
Она отодвинулась в сторону.
– Наджиб… – Она внезапно запнулась, проклиная себя за то, что назвала его по имени. За то, что даже в мыслях могла допустить такую интимность. Что со мной происходит?
Он сразу заметил это. Звук ее голоса, произносящего его имя – два слога, невольно сорвавшиеся с языка, – подтверждали, что она разделяет его чувства, несмотря на попытки уйти от разговора на эту тему. То, что она отказывает своему сердцу в радости, причиняло ему большую муку, чем ее попытки отвергнуть его. Неужели она так и проживет свою жизнь? Не зная счастья? В страхе? Сама эта мысль была для него невыносима.
– Послушай меня еще немного, – умоляюще проговорил Наджиб. – Это не займет много времени… Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Тебя держат здесь заложницей, ты считаешь, что у тебя нет будущего, – возможно, поэтому ты не позволяешь себе быть счастливой. Но я вытащу нас отсюда. – Он понизил голос до настойчивого шепота. – Неужели ты не понимаешь? Я готовлю твой побег…
Несмотря на радостное возбуждение, вызванное этими словами, червь сомнения все еще точил ее душу. Она с недоверием взглянула на него.
– Побег? – рассеянно повторила Дэлия, слегка покачав головой. – Ты собираешься помочь мне бежать?
– Да.
Она застыла в неподвижной позе.
– Почему? Почему ты хочешь сделать это?
– Потому что я люблю тебя. И еще потому…
– Да? – Дэлия не сводила с него пристального взгляда.
– … потому что это поможет мне искупить мою вину за случившееся, – мягко закончил он. Выражение его лица было открытым и беззащитным.
Что-то дрогнуло в ее душе, и она нежно коснулась рукой его щеки. Это прикосновение превзошло все его надежды, мгновенно наполнив душу невообразимым счастьем.
Опасаясь своим затянувшимся присутствием еще больше расстроить ее, Наджиб встал, торопливо оделся и вышел. Но прежде легко коснулся губами ее губ. И почувствовал, как они ответили на его прикосновение.
Дэлия смотрела ему вслед.
– Наджиб…
Он медленно обернулся. Она сделала глубокий вдох.
– Если бы только… – начала она, затем снова тяжело вздохнула. – Иди, – прошептала она и, как от мучительной боли, закрыла глаза. – Иди.
Принадлежащей Наджибу роскошной, построенной в Италии яхте «Найя», потребовалось два с половиной дня, чтобы войти в Оманский залив и бросить якорь недалеко от Халуфа в Аравийском море. Капитан Дель-круа немедленно связался с Наджибом и доложил, что вертолет проверен, заправлен и готов к взлету.
– Стойте на якоре до получения дальнейших указаний лично от меня, – приказал Наджиб.
Медленно положив телефонную трубку, он задумчиво поджал губы. Приготовления шли медленно, но верно. Если на то будет воля Аллаха, пресс-конференция не повлечет серьезных последствий в том, что касается Абдуллы.
Настало время доставить фотографию Дэлии.
Шесть часов спустя из Триполи возвратился Абдулла и вызвал к себе в меджлис Наджиба и Халида. При их приближении он властно вытянул руку.
«По-моему, сегодня этот жест выглядит особенно надменным, – подумал Наджиб. – Или мне показалось?»
Он дотронулся до протянутой ему сухой, мозолистой руки, небрежно поднес ее к губам и обнял своего дядю.
– Наджиб, племянник мой. – Глаза Абдуллы лихорадочно горели.
– Дядя, – Наджиб сделал шаг назад, выдержав его взгляд. – Судя по твоему тону, в Триполи все прошло удовлетворительно?
Абдулла улыбался, но в голосе его звучала укоризна.
– Тебе не следует высказывать такие смелые предположения. Первые впечатления обманчивы.
– В самом деле, – признал Наджиб, – ты прав. – Он чувствовал, как в нем закипает гнев, но виду не подал. Многословные, цветистые обороты арабского языка прекрасно подходят, для того чтобы скрывать гнев, – как, впрочем, и множество других чувств. Его раздражало то, как Абдулла постоянно играет с ним. Если бы Наджиб сказал, что небо голубое, можно не сомневаться: Абдулла обязательно возразил бы, что оно зеленое. Хотелось бы знать почему. Зачем он по-прежнему нужен Абдулле? Сколько он себя помнил, в разговоре с ним Абдулла всегда выбирал слова и тон, сквозь которые легко угадывалось презрение к нему.
Он отошел в сторону, чтобы Абдулла мог поприветствовать Халида. Глядя на них, Наджиб чувствовал, что что-то изменилось. В поведении Абдуллы появилось нечто новое. Он стал еще самоувереннее. Еще сильнее выпячивал грудь. Казалось, и голову он держит выше. Конечно, большими переменами это не назовешь. Человек, не слишком близко знакомый с Абдуллой, мог бы их и не заметить, но он-то хорошо знал своего дядю. Значит, что-то изменилось.
– Все прошло хорошо. Даже очень хорошо. – Абдулла позволил себе улыбнуться и сцепил перед собой руки.
И в этот момент Наджиб понял, в чем причина его беспокойства. Абдулла казался моложе и возбужденнее, чем перед отъездом в Триполи. Поездка явно омолодила его, дала заряд жизненных сил и какой-то новый стимул. Даже его неизменная зеленая форма выглядела по-иному. Она больше не висела на нем и была лучше сшита, накрахмалена и тщательно отглажена. Влияние Каддафи – можно не сомневаться.
– Мы с Муаммаром сошлись во многих вопросах, – продолжал Абдулла. – У нас было несколько очень вдохновенных дискуссий. – Он перевел взгляд с Наджиба на Халида. – Я хочу показать вам обоим, что он мне подарил. – Улыбаясь самодовольной улыбкой фокусника, он поднял вверх руку и щелкнул пальцами.
Откуда-то из полумрака за его спиной внезапно выросли две огромные мужские фигуры и, бесшумно приблизившись, встали по обе стороны от него. Оба были вооружены и выглядели крайне впечатляюще. Черные очки скрывали их глаза. И у обоих, обратил внимание Наджиб, был тот особый, лишенный всякого выражения вид роботов, который он отмечал у других представителей элитных военных подразделений. Настоящие зомби. Именно этим они и были: зомби, готовыми исполнить любую волю Абдуллы.
Он почувствовал холод, пронзительный, как при порыве арктического ветра.
– Хочу представить вам подарок полковника Каддафи. Сурур и Гази. Мои преторианцы. – Абдулла переводил взгляд с Халида на Наджиба и, казалось, вот-вот лопнет от гордости. – Муаммар опасается, что среди моего окружения могут найтись люди, способные причинить мне вред. – Он улыбнулся Наджибу. – Такая возможность существует, ты согласен со мной?
Наджиб кивнул.
– Такая возможность всегда существует, – спокойно проговорил он, в то время как внутри него пронзительно прозвучал сигнал тревоги: Он подозревает! Ему все известно! Ты влюбился в Дэлию Боралеви и сказал ей, что поможешь ей бежать. А он каким-то образом узнал об этом!
– Суруру и Гази приказано защищать меня и не отходить ни на шаг. Они будут сопровождать меня во всех поездках, есть вместе со мной, охранять меня, когда я буду принимать ванну и спать. Один из них всегда будет бодрствовать, чтобы я мог спокойно спать. – Абдулла прищурился. – Они сделают все, что я им прикажу. Всё! Сейчас я вам это продемонстрирую. – Возбужденно махнув рукой, Абдулла приказал всем четверым следовать за ним к стоящему перед окном французскому столику. Они увидели обычную разделочную доску для мяса, на которой лежали четыре ножа для колки льда и фломастер.
Абдулла по очереди испытующе посмотрел на Наджиба и Халида.
– Много лет назад вы оба поклялись мне в верности, – прошептал он. – Вы помните?
Наджиб кивнул, судорожно сглотнув слюну. Какое-то тошнотворное предчувствие охватило его. Он прекрасно помнил тот день в горах Сирии, когда его кровь смешалась с кровью Абдуллы. С тех пор дядя не выпускает его из своих когтей. Разве можно забыть такое?
Абдулла взял в руки фломастер и эффектным жестом снял с него колпачок.
– Я хочу, чтобы каждый из вас вытянул перед собой правую руку ладонью вверх.
Сурур с Гази, не колеблясь, закатали рукава и вытянули перед собой руки. Наджиб переглянулся с Халидом, но прочесть что-либо по его настороженному лицу было невозможно. Медленно они тоже вытянули вперед руки.
Одну за другой Абдулла ощупывал пальцами их ладони, осторожно помечая крестиком какую-то точку.
– Обратите внимание, как осторожно я расставил крестики, – заметил он. – Если ваши ладони просветить рентгеном, вы бы увидели, что в самом центре крестика, где пересекаются его линии, есть крошечное место, где нет кости. Одна только мякоть.
Наджиб почувствовал, что у него закружилась голова. Одна мякоть? Что он хочет этим сказать? И на кой черт понадобились эти ужасные ножи?
Вроде бы не замечая ужаса, охватившего Наджиба, Абдулла, раздал присутствующим ножи, держа их за острие. Беря нож, Наджиб едва не выронил его. Он перевел взгляд на Халида. Сколько он себя помнил, Халид всегда был правой рукой Абдуллы, множество раз доказывая свое бесстрашие. Но, как это бывает со многими бесстрашными людьми, вид собственной крови – даже вид обычного шприца, вонзающегося в кожу, – мог вызвать у него обморок. Наджиб понял, что Халид держится лишь огромным усилием воли. Его смуглая кожа приобрела нездоровый желтый оттенок, глаза закатились. Еще секунду, подумал Наджиб, и Халид потеряет сознание.
– Я хочу продемонстрировать вам, насколько преданы мне Сурур и Гази, – проговорил Абдулла – Тогда, возможно, вы поймете, как хорошо они будут меня охранять. – Он кивком подозвал к себе одного из телохранителей. – Гази, ты будешь первым. Положи свою руку ладонью вверх на разделочную доску. Затем вонзи нож в самый центр креста и проткни руку насквозь.
Наджиб не сводил глаз с Гази. Если верзила-ливиец и испытывал какие-то эмоции, то внешне был невозмутим. Он склонился над столом, положил руку на разделочную доску ладонью вверх и занес над ней нож. На мгновение длинный узкий клинок блеснул в луче света, но он даже не дрогнул. Его руки были совершенно неподвижны.
Затем, с быстротой молнии, и даже не вскрикнув от боли, он вонзил его в руку.
Наджиб резко отвернулся, но, хотя ничего и не видел, то все слышал. Либо Абдулла неправильно поставил крестик, либо Гази не успел как следует прицелиться: раздался резкий хруст ломающейся кости, который ни с чем нельзя спутать.
Наджиба затошнило.
– Я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели, – проговорил Абдулла, в голосе которого слышалось удовлетворение. – Взгляните, что без каких бы то ни было колебаний сделал с собой Гази! Теперь вы сознаете, насколько он предан мне? Одно мое слово – и он отдаст за меня жизнь!
Всемилостивый Аллах! И подумать только, что я все эти годы помогал этому безумцу! – Я сказал: взгляните! – с такой яростью прошипел Абдулла, что брызнувшая с его губ слюна попала в лицо Наджибу. Он заставил себя обернуться и взглянуть на пронзенную ладонь с корчащимися пальцами. Он не хотел смотреть, но почему-то был не в силах оторваться от вида этой руки.
– Шукрам, Гази! – проговорил Абдулла. – Достаточно.
С какой-то мрачной завороженностью Наджиб смотрел, как Гази схватился за рукоятку ножа и одним быстрым движением, не меняясь в лице, вырвал его из ладони. Из раны узкой струей брызнула вверх кровь, а в следующее мгновение потекла густым потоком.
Разделочная доска заблестела от крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47