Это возвышало музыку, делало ее, с точки зрения Дункана, еще более таинственной. Знавшие его люди полагали, что он будет тосковать по «виниловой эпохе», но новая технология лишь усилила его увлеченность, придав ей больше романтичности.
С течением времени, однако, его стало донимать вольное обращение этих колдовских устройств с именами воспроизводимых песен. Когда он вводил в дисковод очередной компакт-диск, его невольно охватывало чувство, что неизвестные существа или силы, наблюдающие за ним из киберпространства, находят его музыкальные вкусы и пристрастия затхлыми, скучными, банальными. Дункан смутно представлял себе что-то вроде Нила Армстронга XXI века с встроенными в космический шлем стереонаушниками «Банг и Олуфсон», парящего где-то в неведомой дали древнего космоса, по-прежнему непостижимого, однако осовремененного россыпью порнографии. Армстронг вздрагивал и кривился, как от удара током, и мысленно протестовал: «Опять эта бодяга… Сколько можно! Поставь же, наконец, что-нибудь крутое, что-нибудь настолько свежее и ошеломляющее, чтобы я тут же понесся в виртуальную справочную…»
Когда иной раз компьютер буксовал, зависал над своими внутренними проблемами или просто мешкал, Дункан воспринимал эти полуминутные промедления как упрек или вызов, но однажды, когда он в очередной раз обновлял музыкальный каталог в своем айподе, названия треков «Эбби-роуд» появились только через три минуты, и он понял, что вызваны такие задержки причинами техническими, а точнее – электрическими сбоями и неполадками, причем в его ближайшем окружении, а не в микрофонах виртуального Нила Армстронга. Постепенно Дункан даже начал ощущать удовольствие в тех редких случаях, когда Армстронг медлил прийти на помощь. Он сам вводил названия, хотя приходилось изрядно попотеть. При этом ему казалось, что он отважно сворачивает с протоптанной тропы и углубляется в музыкальные джунгли. В наушниках Армстронга «Голая Джульетта» еще не звучала, и это почему-то утешало. Дункан, несомненно, огорчился бы, если б именно эта информация проскочила без всяких усилий, как будто сама собой, как банальный запрос какого-то семисотого с хвостиком посетителя за день.
Ему не хотелось общаться с этой «раздетой Джульеттой» здесь и сию минуту, прямо сейчас. Слишком будоражила его злость на Энни и, как ни парадоксально, на сам альбом, который пока больше принадлежал Энни, чем ему. Поэтому отсрочку, вызванную необходимостью ввести названия песен, он воспринял с благодарностью. Обрадовало и совпадение названий треков «Голой» (так он уже окрестил для себя новый альбом) и первой «Джульетты»… Последняя песня длинная, даже в демоверсии полных шесть минут, на сколько же тогда потянет студийный вариант? Не спеша вдыхает его комп музыку… Наслаждается? Благоволит к хозяину? Черта с два. Благоприятно интерпретировать затянувшееся время обработки информации Дункану не удалось. Издевается, сволочь одноглазая! Почему он его так ненавидит? Что он ему сделал? Дункан подключил айпод, переписал альбом – снова магия, все еще магия: колдовской клик-щелчок, судорожное движение запястьем… Выдох, рука тянется за наброшенным на перила лестницы пиджаком. Вон отсюда.
Он вышел к морю. В пригороде Лондона, где он вырос, мысль о близости моря никак не желала внедряться в его сознание. Здесь же море в пяти минутах неспешной ходьбы. Не ахти какое море, если вам видится простор с хотя бы слабыми оттенками синевы и аквамарина. Здешнее море радует глаз богатой гаммой цветов от угольно-черного до свинцово-серого с редкими прожилками какой-то бурой грязи. Погода для дункановской цели выдалась – лучше не бывает. Море снова и снова бросалось на пирсы и пляжи, с упорством питбуля, славного своей тупостью даже в не слишком интеллектуальном собачьем мире. Отпускники, неясно по какой причине прибывшие сюда вместо более дешевого и комфортного Средиземноморья, казалось, именно в это утро осознали свою ошибку. Дункан прихватил в кебабной закусочной на пирсе пластиковый стаканчик растворимого кофе и устроился на скамейке лицом к океану. Все, он готов…
Через сорок одну минуту он сунул руку в карман, чтобы отрыть что-нибудь похожее на носовой платок. Подошедшая к скамье женщина средних лет прикоснулась к его плечу:
– Вам нехорошо?
– Нет-нет, спасибо, все в порядке.
Он протер глаза – оказалось, что слезы не просто слегка выступили, как он думал, а текут ручьями.
– Я решила… – Похоже, женщина ему не поверила.
– Нет-нет. Я просто… Просто пережил сильное потрясение. – Дункан вытащил из уха одну из динамиков-затычек. – От этого.
– Вы плачете из-за музыки? – Женщина глядела на него, как на ненормального.
– Не совсем так. Однако это связано с музыкой.
Она покачала головой и отошла.
Сидя на берегу, он прослушал альбом дважды, а в третий раз включил айпод по пути домой. Настоящее искусство, искусство с большой буквы, побуждает к человеколюбию, к всепрощению… тем более к прощению мелких прегрешений. Если вдуматься, оно работает так же, как должна бы воздействовать религия. Велика важность, что Энни прослушала диск раньше, чем он! Мало ли кто уже слышал этот альбом. Сколько народу увидело «Таксиста» раньше него… Ну и что? Это ж не уменьшило влияния фильма на него лично. Ему захотелось вернуться домой, обнять Энни, обсудить с нею утро, которое он никогда не забудет. Захотелось выслушать, что она скажет о новой «Джульетте». Зачастую Энни выдавала ценные соображения о творчестве Кроу. Несмотря на нежелание погрузиться в тему, она оказывалась способной проникнуть в суть на диво глубоко. Интересно, совпали ли их впечатления хотя бы частично? К примеру, отсутствие припева в «Двадцатом звонке» усиливает ощущение безнадежности, неотвратимости и ненависти к самому себе. Эта вещь заткнет глотку всякому, кто вешает на Кроу ярлык «Дилана для бедных». «За день двадцатый звонок», по мнению Дункана, можно, конечно, сопоставить с «Четвертой улицей» Дилана, но она куда как четче, текстурнее и весомее. А как Такер поет! И кто бы мог подумать, что «Кто ты?» может прозвучать столь зловеще? В первой «Джульетте» это была песенка о знакомящейся парочке; незамысловатое, премиленькое любовное воркование, солнечный денек, никаких штормов из океанских далей или психологических бездн. А во второй «Джульетте» солнце, освещающее тех же любовников, быстро прячется за тучами. Персонажи воркуют, но уже видят в отдалении молнии, слышат раскаты грома. Это обогащает весь альбом, совершенствует его. С самого начала видно зарождение трагедии, над героями нависает злой рок. Подчеркнутая сдержанность, которой отличается «Ты и твой гламур», сообщает песне ритмическую мощь, которую в рок-н-ролльной версии заслоняет театральная наигранность.
Когда он вернулся домой, Энни все еще торчала на кухне. Сидя с чашкой кофе за кухонным столом, она просматривала «Гардиан». Дункан подошел к ней сзади, обнял и застыл в такой позе.
– С чего это ты вдруг? – проворчала она насмешливо, но доброжелательно. – Мне казалось, что ты на меня злишься.
– Извини. Глупость, мелочность. Какая разница, кто первым прослушал…
– Конечно. Мне надо было тебя предупредить, что нудновато. Но я подумала, что это тебя еще больше разозлит.
Он задохнулся, как будто получил удар в солнечное сплетение. Отшатнулся от нее, перевел дыхание… Наконец снова обрел дар речи:
– Как, тебе не понравилось?
– Нет, почему же. В общем неплохо. Особенно если знать первую. Но слушать ее снова, вместо первой, я б не стала. А ты?
– Это шедевр. Я считаю, что она затмевает прежнюю. А прежняя – мой любимый альбом всех времен.
– Шутишь!
– Нудновато! Бог мой! Тогда и «Король Лир» для тебя нудноват? И «Бесплодные земли»?
– Прекрати, Дункан. Когда ты злишься, тебе всегда изменяет чувство меры.
– Мне за тебя обидно.
– Ну и зря. Мы ведь не по хозяйству собачимся, а пытаемся обсудить произведение искусства.
– Никак нет. Если тебя послушать, мы обсуждаем кусок дерьма.
– Вот, опять поляризация… Для тебя – «Король Лир», для меня – кусок дерьма. Опомнись, Дункан. Да, мне первая «Джульетта» нравится больше. В чем трагедия? Полагаю, большинство согласится со мной.
– О-о, это священное большинство! Все мы прекрасно знаем, чего стоит мнение твоего гребаного большинства. Большинство вообще скорее купит диск какого-нибудь дергунчика из телешоу.
– Ну как же, Дункан Митчелл, великий знаток общества.
– Я… ты меня крайне разочаровала, Энни. Не думал, что ты такая…
– Ну-ну. Следующая стадия. Я подкачала. Мораль не та, умишком слаба, характером тоже не вышла.
– Не хочу конкретизировать. Если ты в этом ничего не в состоянии услышать, то…
– То что? Что это обо мне говорит? Уж скажи, будь любезен.
– Да ничего нового я не скажу.
– А точнее?
– Да куда уж точнее… Что ты дура.
– Спасибо.
– Я не говорю, что ты дура. Я хочу сказать, что ты дура, если не можешь в этом ничего услышать.
– Я не могу в этом ничего услышать.
Он снова выскочил из дома и направился со своим айподом к скамье на морском берегу.
Прошло не менее часа, прежде чем у него возникла мысль об Интернете. Если пошевелиться, он может стать первым, кто откликнется на этот альбом. Более того, он оповестит сообщество фанатов Кроу о существовании новой «Джульетты». Прослушав альбом четыре раза, он уже многое о нем передумал. Так что хватит медлить, пора. Вряд ли Пол Хилл рассылает диски кому попало, да и форумы он еще наверняка не оповестил. Однако, с другой стороны, вряд ли Дункан единственный получил сегодня утром демку. Надо идти домой, как ни претит ему вероятность встречи с Энни.
Он умудрился ее обойти. Она засела в кухне, повисла на телефоне, зацепившись языками не то с матушкой, не то с сестрицей. А кто, скажите на милость, прибыв домой после каникул, первым делом бросится оповещать об этом событии всех наличных родичей? Что это подтверждает? Что и требовалось доказать! Конечно, тут можно поспорить, но ему, во всяком случае, всегда казалось, что чрезмерная привязанность к семье, точнее, к детству уменьшает способность индивида верно реагировать на «взрослые» мысли и истины, которыми так богаты, в частности, десять песен «Голой Джульетты». Когда-нибудь до нее это дойдет, но, пожалуй, не через год и не через два.
Рабочий кабинет – один на двоих – располагался между этажами, на первой площадке лестницы. Агент по недвижимости, устроивший им этот домишко, подразумевал, что они используют крохотную комнатушку для временной детской, пока не решат переехать за город, в коттедж с садом, а этот дом продадут следующей паре… и так далее, круг замкнется, все повторится. Дункан даже предполагал, что их бездетность продиктована духом противоречия, протестом против заведомо отработанного хода вещей. Даже агент по недвижимости берется предсказать их судьбу!
Сейчас в этом помещении детской и не пахло: два лэптопа рядом на рабочем столе, два офисных стула, виниловый проигрыватель с преобразователем в формат mpЗ и около двух тысяч CD, включая бутлеги каждого концерта Такера Кроу с 1982 по 1986 год за исключением выступления в клубе «Культурбулагет» в Мальме в 1984 году, как ни странно, никем не записанного, – шип в пятке любого кроуведа, тем более что, согласно обычно весьма надежному источнику из Швеции, там Кроу единственный раз сыграл кавер «Любовь нас разорвет на части». Дункан отпихнул в сторону банковские извещения и письма, открытые и оставленные для него Энни, создал файл и принялся печатать. Не прошло и двух часов, как он настрочил три тысячи слов, которые выложил на сайт сразу после пяти вечера. Около десяти часов число комментариев от любителей из 11 стран достигло уже 163.
На следующий день он понял, что впопыхах несколько перестарался. Новый альбом, согласно его очерку, означал, «что все прежние записи Такера Кроу бледнеют, теряются, расплываются… И если такое можно сказать о работах самого Кроу, что уж говорить об остальных…» Не хватало еще ввязываться в споры с любителями Джеймса Брауна, «Стоунз» или Фрэнка Синатры. Конечно же, он имел в виду «околотакеровское пространство» авторов-исполнителей, но выражаться следовало бы точнее, чтобы не смог прицепиться какой-нибудь склочник-буквоед. «На фоне данной версии „Тебя и твоего гламура“ предыдущая звучит так, будто взята из альбома „Вестлайф“…» О чем он думал, когда писал это? Если выждать какое-то время, то «одетая» версия «Джульетты» (автоматически прозванная так Дунканом для удобства «внутренней» классификации) после первого шока наверняка восстановит свою популярность, а вот «Вестлайф» вообще не следовало упоминать. Чудо, если не вылезет какой-нибудь их чокнутый прихлебатель и не начнет преследовать его в Сети всякими гадостями, не считаясь со временем и усилиями.
По наивности Дункан не задумывался над возможными последствиями. Однако теперь он представил, как праздно гуляет по сайтам, разыскивает кусочки мозаики новостей и сплетен, просматривает, скажем, интервью с художником-оформителем обложки пластинки и вдруг обнаруживает совершенно новый альбом, о котором ничего не слыхал. Все равно что включить телевизор на местном метеоканале и обнаружить, что небеса разверзлись. Не возрадуешься. И непременно станешь читать рецензию какого-нибудь ублюдка. К ублюдку этому, конечно, теплых чувств не испытаешь, но и к альбому подсознательно настроишься враждебно. Дункан начал опасаться, что своими неумеренными восторгами оказал «Голой» медвежью услугу: теперь никто – никто из настоящих ценителей, разумеется (а трудно вообразить, что чересчур много найдется других интересующихся) – не сможет слушать новую «Джульетту» без предубеждения. Ох, нелегкая это работа, искусство любить… Не с одним лишь прекрасным приходится иметь дело.
Наиболее интересные для него отклики коллег-кроуведов пришли по электронной почте. Эд Уэст: «Афигеть. Хочу. Прям щас». Джефф Олдфилд, с излишней, по мнению Дункана, жестокостью: «Се твой звездный час под этим солнцем, друг мой. Подобному, увы, не суждено повториться». Джон Тэйлор привел цитату из песни «Кто лучше?»: «Везение – болезнь. Не хочу удачи рядом». Дункан составил список адресов и запустил рассылку треков выбранным адресатам, представляя себе, как пожалеют завтра с утра иные блюстители здоровья, что предыдущей ночью слишком поздно отправились в постель.
Глава 3
Энни опасалась, что застрянет в училках на всю жизнь, и настолько ненавидела свою прежнюю работу, что теперь опоздание в музей на десять-пятнадцать минут ей доставляло наслаждение. Для учителя те же пятнадцать минут опоздания сопряжены с неизбежным скандалом, выговорами, осуждением коллег, а здесь никто не обращал внимания, за три или за тридцать три минуты до открытия мелкого малопосещаемого музея она появилась. Сказать по правде, никто не обратил бы внимания, появись она на три или тридцать три минуты и после открытия. Выскочить из школы за предполуденным стаканчиком дрянного растворимого кофе – об этом в годы учительства чаще всего можно было лишь мечтать. Поэтому Энни, воплощая свою жалкую мечту прошедших лет, ежедневно гнала себя из музея в забегаловку напротив, хотелось ей кофе или нет. Надо признать, кое-чего ей порой недоставало – хорошо проведенных уроков, когда глаза малолеток возбужденно сверкают, а внимание такое плотное, что хоть режь его ножом: подпитки оптимизмом и юной энергией, которую излучает каждый малыш, отнюдь не только самый развеселый и здоровый. Но чаще всего ей хотелось уползти сквозь щель под забором из колючей проволоки, окружавшим систему среднего образования, – в чем она и преуспела.
Теперь Энни работала фактически самостоятельно и львиную долю рабочего времени посвящала попыткам добыть для музея денег, что получалось все хуже и хуже. Казалось, ни у кого нет даже лишнего фунта для сирого и убогого краеведческого музейчика заштатного приморского городка. Будущее, как водится, сулило перспективы еще более мрачные. Иногда Энни проводила экскурсии для школьников – именно под этим предлогом ей и дали возможность ускользнуть из школьного класса. За информационной стойкой при входе обычно дежурила одна из общественниц – Вай, Маргарет или Джойс, иногда еще какая-нибудь старушка. От их болезненного желания быть полезными щемило сердце – в те редкие моменты, когда Энни их вообще замечала. Когда намечалась какая-нибудь выставка, Энни работала вместе с внештатным куратором Роз, преподававшей также историю в колледже Дункана. (Дункан, естественно, не считал их редкие столкновения в подсобке музея достаточным основанием для беседы.) Сейчас Роз и Энни пытались подготовить фотовыставку, посвященную чрезвычайно жаркому лету 1964 года, когда городская площадь подверглась перепланировке, «Стоунз» выступали в кинозале «АВС» через дорогу, а море выплеснуло на берег труп двадцатипятифутовой акулы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
С течением времени, однако, его стало донимать вольное обращение этих колдовских устройств с именами воспроизводимых песен. Когда он вводил в дисковод очередной компакт-диск, его невольно охватывало чувство, что неизвестные существа или силы, наблюдающие за ним из киберпространства, находят его музыкальные вкусы и пристрастия затхлыми, скучными, банальными. Дункан смутно представлял себе что-то вроде Нила Армстронга XXI века с встроенными в космический шлем стереонаушниками «Банг и Олуфсон», парящего где-то в неведомой дали древнего космоса, по-прежнему непостижимого, однако осовремененного россыпью порнографии. Армстронг вздрагивал и кривился, как от удара током, и мысленно протестовал: «Опять эта бодяга… Сколько можно! Поставь же, наконец, что-нибудь крутое, что-нибудь настолько свежее и ошеломляющее, чтобы я тут же понесся в виртуальную справочную…»
Когда иной раз компьютер буксовал, зависал над своими внутренними проблемами или просто мешкал, Дункан воспринимал эти полуминутные промедления как упрек или вызов, но однажды, когда он в очередной раз обновлял музыкальный каталог в своем айподе, названия треков «Эбби-роуд» появились только через три минуты, и он понял, что вызваны такие задержки причинами техническими, а точнее – электрическими сбоями и неполадками, причем в его ближайшем окружении, а не в микрофонах виртуального Нила Армстронга. Постепенно Дункан даже начал ощущать удовольствие в тех редких случаях, когда Армстронг медлил прийти на помощь. Он сам вводил названия, хотя приходилось изрядно попотеть. При этом ему казалось, что он отважно сворачивает с протоптанной тропы и углубляется в музыкальные джунгли. В наушниках Армстронга «Голая Джульетта» еще не звучала, и это почему-то утешало. Дункан, несомненно, огорчился бы, если б именно эта информация проскочила без всяких усилий, как будто сама собой, как банальный запрос какого-то семисотого с хвостиком посетителя за день.
Ему не хотелось общаться с этой «раздетой Джульеттой» здесь и сию минуту, прямо сейчас. Слишком будоражила его злость на Энни и, как ни парадоксально, на сам альбом, который пока больше принадлежал Энни, чем ему. Поэтому отсрочку, вызванную необходимостью ввести названия песен, он воспринял с благодарностью. Обрадовало и совпадение названий треков «Голой» (так он уже окрестил для себя новый альбом) и первой «Джульетты»… Последняя песня длинная, даже в демоверсии полных шесть минут, на сколько же тогда потянет студийный вариант? Не спеша вдыхает его комп музыку… Наслаждается? Благоволит к хозяину? Черта с два. Благоприятно интерпретировать затянувшееся время обработки информации Дункану не удалось. Издевается, сволочь одноглазая! Почему он его так ненавидит? Что он ему сделал? Дункан подключил айпод, переписал альбом – снова магия, все еще магия: колдовской клик-щелчок, судорожное движение запястьем… Выдох, рука тянется за наброшенным на перила лестницы пиджаком. Вон отсюда.
Он вышел к морю. В пригороде Лондона, где он вырос, мысль о близости моря никак не желала внедряться в его сознание. Здесь же море в пяти минутах неспешной ходьбы. Не ахти какое море, если вам видится простор с хотя бы слабыми оттенками синевы и аквамарина. Здешнее море радует глаз богатой гаммой цветов от угольно-черного до свинцово-серого с редкими прожилками какой-то бурой грязи. Погода для дункановской цели выдалась – лучше не бывает. Море снова и снова бросалось на пирсы и пляжи, с упорством питбуля, славного своей тупостью даже в не слишком интеллектуальном собачьем мире. Отпускники, неясно по какой причине прибывшие сюда вместо более дешевого и комфортного Средиземноморья, казалось, именно в это утро осознали свою ошибку. Дункан прихватил в кебабной закусочной на пирсе пластиковый стаканчик растворимого кофе и устроился на скамейке лицом к океану. Все, он готов…
Через сорок одну минуту он сунул руку в карман, чтобы отрыть что-нибудь похожее на носовой платок. Подошедшая к скамье женщина средних лет прикоснулась к его плечу:
– Вам нехорошо?
– Нет-нет, спасибо, все в порядке.
Он протер глаза – оказалось, что слезы не просто слегка выступили, как он думал, а текут ручьями.
– Я решила… – Похоже, женщина ему не поверила.
– Нет-нет. Я просто… Просто пережил сильное потрясение. – Дункан вытащил из уха одну из динамиков-затычек. – От этого.
– Вы плачете из-за музыки? – Женщина глядела на него, как на ненормального.
– Не совсем так. Однако это связано с музыкой.
Она покачала головой и отошла.
Сидя на берегу, он прослушал альбом дважды, а в третий раз включил айпод по пути домой. Настоящее искусство, искусство с большой буквы, побуждает к человеколюбию, к всепрощению… тем более к прощению мелких прегрешений. Если вдуматься, оно работает так же, как должна бы воздействовать религия. Велика важность, что Энни прослушала диск раньше, чем он! Мало ли кто уже слышал этот альбом. Сколько народу увидело «Таксиста» раньше него… Ну и что? Это ж не уменьшило влияния фильма на него лично. Ему захотелось вернуться домой, обнять Энни, обсудить с нею утро, которое он никогда не забудет. Захотелось выслушать, что она скажет о новой «Джульетте». Зачастую Энни выдавала ценные соображения о творчестве Кроу. Несмотря на нежелание погрузиться в тему, она оказывалась способной проникнуть в суть на диво глубоко. Интересно, совпали ли их впечатления хотя бы частично? К примеру, отсутствие припева в «Двадцатом звонке» усиливает ощущение безнадежности, неотвратимости и ненависти к самому себе. Эта вещь заткнет глотку всякому, кто вешает на Кроу ярлык «Дилана для бедных». «За день двадцатый звонок», по мнению Дункана, можно, конечно, сопоставить с «Четвертой улицей» Дилана, но она куда как четче, текстурнее и весомее. А как Такер поет! И кто бы мог подумать, что «Кто ты?» может прозвучать столь зловеще? В первой «Джульетте» это была песенка о знакомящейся парочке; незамысловатое, премиленькое любовное воркование, солнечный денек, никаких штормов из океанских далей или психологических бездн. А во второй «Джульетте» солнце, освещающее тех же любовников, быстро прячется за тучами. Персонажи воркуют, но уже видят в отдалении молнии, слышат раскаты грома. Это обогащает весь альбом, совершенствует его. С самого начала видно зарождение трагедии, над героями нависает злой рок. Подчеркнутая сдержанность, которой отличается «Ты и твой гламур», сообщает песне ритмическую мощь, которую в рок-н-ролльной версии заслоняет театральная наигранность.
Когда он вернулся домой, Энни все еще торчала на кухне. Сидя с чашкой кофе за кухонным столом, она просматривала «Гардиан». Дункан подошел к ней сзади, обнял и застыл в такой позе.
– С чего это ты вдруг? – проворчала она насмешливо, но доброжелательно. – Мне казалось, что ты на меня злишься.
– Извини. Глупость, мелочность. Какая разница, кто первым прослушал…
– Конечно. Мне надо было тебя предупредить, что нудновато. Но я подумала, что это тебя еще больше разозлит.
Он задохнулся, как будто получил удар в солнечное сплетение. Отшатнулся от нее, перевел дыхание… Наконец снова обрел дар речи:
– Как, тебе не понравилось?
– Нет, почему же. В общем неплохо. Особенно если знать первую. Но слушать ее снова, вместо первой, я б не стала. А ты?
– Это шедевр. Я считаю, что она затмевает прежнюю. А прежняя – мой любимый альбом всех времен.
– Шутишь!
– Нудновато! Бог мой! Тогда и «Король Лир» для тебя нудноват? И «Бесплодные земли»?
– Прекрати, Дункан. Когда ты злишься, тебе всегда изменяет чувство меры.
– Мне за тебя обидно.
– Ну и зря. Мы ведь не по хозяйству собачимся, а пытаемся обсудить произведение искусства.
– Никак нет. Если тебя послушать, мы обсуждаем кусок дерьма.
– Вот, опять поляризация… Для тебя – «Король Лир», для меня – кусок дерьма. Опомнись, Дункан. Да, мне первая «Джульетта» нравится больше. В чем трагедия? Полагаю, большинство согласится со мной.
– О-о, это священное большинство! Все мы прекрасно знаем, чего стоит мнение твоего гребаного большинства. Большинство вообще скорее купит диск какого-нибудь дергунчика из телешоу.
– Ну как же, Дункан Митчелл, великий знаток общества.
– Я… ты меня крайне разочаровала, Энни. Не думал, что ты такая…
– Ну-ну. Следующая стадия. Я подкачала. Мораль не та, умишком слаба, характером тоже не вышла.
– Не хочу конкретизировать. Если ты в этом ничего не в состоянии услышать, то…
– То что? Что это обо мне говорит? Уж скажи, будь любезен.
– Да ничего нового я не скажу.
– А точнее?
– Да куда уж точнее… Что ты дура.
– Спасибо.
– Я не говорю, что ты дура. Я хочу сказать, что ты дура, если не можешь в этом ничего услышать.
– Я не могу в этом ничего услышать.
Он снова выскочил из дома и направился со своим айподом к скамье на морском берегу.
Прошло не менее часа, прежде чем у него возникла мысль об Интернете. Если пошевелиться, он может стать первым, кто откликнется на этот альбом. Более того, он оповестит сообщество фанатов Кроу о существовании новой «Джульетты». Прослушав альбом четыре раза, он уже многое о нем передумал. Так что хватит медлить, пора. Вряд ли Пол Хилл рассылает диски кому попало, да и форумы он еще наверняка не оповестил. Однако, с другой стороны, вряд ли Дункан единственный получил сегодня утром демку. Надо идти домой, как ни претит ему вероятность встречи с Энни.
Он умудрился ее обойти. Она засела в кухне, повисла на телефоне, зацепившись языками не то с матушкой, не то с сестрицей. А кто, скажите на милость, прибыв домой после каникул, первым делом бросится оповещать об этом событии всех наличных родичей? Что это подтверждает? Что и требовалось доказать! Конечно, тут можно поспорить, но ему, во всяком случае, всегда казалось, что чрезмерная привязанность к семье, точнее, к детству уменьшает способность индивида верно реагировать на «взрослые» мысли и истины, которыми так богаты, в частности, десять песен «Голой Джульетты». Когда-нибудь до нее это дойдет, но, пожалуй, не через год и не через два.
Рабочий кабинет – один на двоих – располагался между этажами, на первой площадке лестницы. Агент по недвижимости, устроивший им этот домишко, подразумевал, что они используют крохотную комнатушку для временной детской, пока не решат переехать за город, в коттедж с садом, а этот дом продадут следующей паре… и так далее, круг замкнется, все повторится. Дункан даже предполагал, что их бездетность продиктована духом противоречия, протестом против заведомо отработанного хода вещей. Даже агент по недвижимости берется предсказать их судьбу!
Сейчас в этом помещении детской и не пахло: два лэптопа рядом на рабочем столе, два офисных стула, виниловый проигрыватель с преобразователем в формат mpЗ и около двух тысяч CD, включая бутлеги каждого концерта Такера Кроу с 1982 по 1986 год за исключением выступления в клубе «Культурбулагет» в Мальме в 1984 году, как ни странно, никем не записанного, – шип в пятке любого кроуведа, тем более что, согласно обычно весьма надежному источнику из Швеции, там Кроу единственный раз сыграл кавер «Любовь нас разорвет на части». Дункан отпихнул в сторону банковские извещения и письма, открытые и оставленные для него Энни, создал файл и принялся печатать. Не прошло и двух часов, как он настрочил три тысячи слов, которые выложил на сайт сразу после пяти вечера. Около десяти часов число комментариев от любителей из 11 стран достигло уже 163.
На следующий день он понял, что впопыхах несколько перестарался. Новый альбом, согласно его очерку, означал, «что все прежние записи Такера Кроу бледнеют, теряются, расплываются… И если такое можно сказать о работах самого Кроу, что уж говорить об остальных…» Не хватало еще ввязываться в споры с любителями Джеймса Брауна, «Стоунз» или Фрэнка Синатры. Конечно же, он имел в виду «околотакеровское пространство» авторов-исполнителей, но выражаться следовало бы точнее, чтобы не смог прицепиться какой-нибудь склочник-буквоед. «На фоне данной версии „Тебя и твоего гламура“ предыдущая звучит так, будто взята из альбома „Вестлайф“…» О чем он думал, когда писал это? Если выждать какое-то время, то «одетая» версия «Джульетты» (автоматически прозванная так Дунканом для удобства «внутренней» классификации) после первого шока наверняка восстановит свою популярность, а вот «Вестлайф» вообще не следовало упоминать. Чудо, если не вылезет какой-нибудь их чокнутый прихлебатель и не начнет преследовать его в Сети всякими гадостями, не считаясь со временем и усилиями.
По наивности Дункан не задумывался над возможными последствиями. Однако теперь он представил, как праздно гуляет по сайтам, разыскивает кусочки мозаики новостей и сплетен, просматривает, скажем, интервью с художником-оформителем обложки пластинки и вдруг обнаруживает совершенно новый альбом, о котором ничего не слыхал. Все равно что включить телевизор на местном метеоканале и обнаружить, что небеса разверзлись. Не возрадуешься. И непременно станешь читать рецензию какого-нибудь ублюдка. К ублюдку этому, конечно, теплых чувств не испытаешь, но и к альбому подсознательно настроишься враждебно. Дункан начал опасаться, что своими неумеренными восторгами оказал «Голой» медвежью услугу: теперь никто – никто из настоящих ценителей, разумеется (а трудно вообразить, что чересчур много найдется других интересующихся) – не сможет слушать новую «Джульетту» без предубеждения. Ох, нелегкая это работа, искусство любить… Не с одним лишь прекрасным приходится иметь дело.
Наиболее интересные для него отклики коллег-кроуведов пришли по электронной почте. Эд Уэст: «Афигеть. Хочу. Прям щас». Джефф Олдфилд, с излишней, по мнению Дункана, жестокостью: «Се твой звездный час под этим солнцем, друг мой. Подобному, увы, не суждено повториться». Джон Тэйлор привел цитату из песни «Кто лучше?»: «Везение – болезнь. Не хочу удачи рядом». Дункан составил список адресов и запустил рассылку треков выбранным адресатам, представляя себе, как пожалеют завтра с утра иные блюстители здоровья, что предыдущей ночью слишком поздно отправились в постель.
Глава 3
Энни опасалась, что застрянет в училках на всю жизнь, и настолько ненавидела свою прежнюю работу, что теперь опоздание в музей на десять-пятнадцать минут ей доставляло наслаждение. Для учителя те же пятнадцать минут опоздания сопряжены с неизбежным скандалом, выговорами, осуждением коллег, а здесь никто не обращал внимания, за три или за тридцать три минуты до открытия мелкого малопосещаемого музея она появилась. Сказать по правде, никто не обратил бы внимания, появись она на три или тридцать три минуты и после открытия. Выскочить из школы за предполуденным стаканчиком дрянного растворимого кофе – об этом в годы учительства чаще всего можно было лишь мечтать. Поэтому Энни, воплощая свою жалкую мечту прошедших лет, ежедневно гнала себя из музея в забегаловку напротив, хотелось ей кофе или нет. Надо признать, кое-чего ей порой недоставало – хорошо проведенных уроков, когда глаза малолеток возбужденно сверкают, а внимание такое плотное, что хоть режь его ножом: подпитки оптимизмом и юной энергией, которую излучает каждый малыш, отнюдь не только самый развеселый и здоровый. Но чаще всего ей хотелось уползти сквозь щель под забором из колючей проволоки, окружавшим систему среднего образования, – в чем она и преуспела.
Теперь Энни работала фактически самостоятельно и львиную долю рабочего времени посвящала попыткам добыть для музея денег, что получалось все хуже и хуже. Казалось, ни у кого нет даже лишнего фунта для сирого и убогого краеведческого музейчика заштатного приморского городка. Будущее, как водится, сулило перспективы еще более мрачные. Иногда Энни проводила экскурсии для школьников – именно под этим предлогом ей и дали возможность ускользнуть из школьного класса. За информационной стойкой при входе обычно дежурила одна из общественниц – Вай, Маргарет или Джойс, иногда еще какая-нибудь старушка. От их болезненного желания быть полезными щемило сердце – в те редкие моменты, когда Энни их вообще замечала. Когда намечалась какая-нибудь выставка, Энни работала вместе с внештатным куратором Роз, преподававшей также историю в колледже Дункана. (Дункан, естественно, не считал их редкие столкновения в подсобке музея достаточным основанием для беседы.) Сейчас Роз и Энни пытались подготовить фотовыставку, посвященную чрезвычайно жаркому лету 1964 года, когда городская площадь подверглась перепланировке, «Стоунз» выступали в кинозале «АВС» через дорогу, а море выплеснуло на берег труп двадцатипятифутовой акулы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29