— Он полнейший урод. Блин, как же он нас с Колей Дыбенко уже достал!..
— Феклистов, погоди, у меня белье, — перебила его жена, скрываясь в ванной, и продолжила уже оттуда: — Так верни его в роту!
— Вот и Дыбенко мне то же самое говорит, — ответил Феклистов. — Да нельзя пока.
— Почему?
— Повод для неприятного разговора с начальником штаба, вот почему, — со вздохом произнес Феклистов. — Знаешь, Тань, вот пытаюсь влезть в его шкуру, понять его и — не могу. Неглупый же парень, образованный, стишки даже украдкой пописывает…
— Хорошие стишки?
— Паршивые стишки, ни хрена не понятно в этой галиматье, знаешь, как… ну, в общем, натуральная дурня… И все равно — чмырь чмырем.
— Да они, знаешь ли, Феклистов, умники образованные, они все такие, никакие.
— Ну ты хоть раз наберись мужества, дай в рыло одному, другому, третьему, — не слушая жену, продолжал Феклистов, — и все будет нормально. Ты же мужик, а не баба. Обидно.
— Да ладно тебе, Феклистов, — успокаивающим тоном произнесла жена, выходя из ванной и вытирая руки о фартук. — Нашел из-за чего…
— Знаешь, Тань, если бы наш Антошка вырос хоть вполовину таким же — наверное, удавил бы собственными руками…
— Брось, Феклистов, не бери в голову. Пойдем, поужинаешь, отдохнешь… Все будет нормально.
— И то верно, — ответил он, гася сигарету и поднимаясь. — Прием пищи — дело святое.
— Только знаешь чего, Феклистов, — сказала жена, когда, прикончив куриную ножку с гречневой кашей, начпрод тяжело поднимался из-за стола. — Ты бы все же избавился от него, да поскорее. По-женски чувствую: он тебе еще хлопот доставит столько, что… — она покачала головой.
— Да я это и по-мужски чувствую, — мрачно ответил начпрод. — А ты знаешь чего, Тань?
— Чего?
— Плесни-ка мне пятьдесят капель белой. Устрою поминки по спокойной службе. А то сдается мне, что она уже на ладан дышит.
Глава 5
— На, переодевайся, — сказал Феклистов, бросая на стол перед Шаховым комплект нательного белья и новое хэбэ.
Шахов поднял на начпрода отсутствующий взгляд, несколько секунд смотрел, потом снова опустил веки.
— Переодеться можешь прямо здесь.
Шахов оперся на стол, встал и начал медленно расстегивать пуговицы куртки.
— Хорош, — проворчал в своем углу Дыбенко. — Нечего сказать, хорош. Допрыгался. И это только начало. Не жилец он, Шура, жопой чую, — обратился он к Феклистову.
«Не жилец, — подумал Шахов отстранение — Не жилец. Где-то я это уже слышал…»
Он равнодушно разделся догола, потом развернул принесенные Фвклистовым вещи и начал одеваться.
— Делать-то что думаешь дальше, солдат? — спросил негромко Феклистов.
Шахов не ответил. Надев нательное белье, он присел на край стола и сосредоточенно рассматривал шов на форменных штанах.
— Чего делать, чего делать, — сказал недовольно Дыбенко. — А чего тут делать? Тут надо либо жить прилично, чтобы не дрочили, либо подыхать по-собачьи.
Шахов, видимо, удовлетворившись качеством шва, вздохнул и начал надевать штаны.
— Можно еще в бега податься, — продолжал рассуждать Дыбенко. — Только здесь это трудно — закрытый пограничный район, как-никак. Патрулей как собак нере-занных. А так бы — в самый раз: тепло ведь, лето. Это зимой не побегаешь, при минус сорока. Так, только до автобусной остановки добежишь и — в госпиталь, на переплавку. Как думаешь, Шахов?
— Ладно, хорош, Коля, — остановил его Феклистов. — Хватит воздух гонять, что твой поршень.
— Опять, — разозлился Дыбенко. — Опять! Снова ты за чмыря этого заступаешься, Шура! Да за каким хером он тебе нужен, объясни мне, начальник? Какой от него толк? Мало, что ли, он тебе — да и мне тоже — мозги посношал? Дня ведь еще, ни единого дня еще не было, чтобы он не залетал, не палился бы на чем-нибудь, во что-нибудь не вляпывался! А ему-то чего, с него как с гуся вода. А вот если он чего-нибудь похлеще выкинет, то не он — мы свои жопы подставлять будем! Я вон и так уже из-за этого его дневника дурацкого мимо политотдела ходить боюсь. Писатель херов!..
— Коля…
— Да че «Коля», Шура, че «Коля»? Оно бы ладно один дневник, а то ведь каждый божий день цирк нам здеcь устраивает. То в умывальник, видите ли, боится спуститься, в собственную роту, и потому сам не моется, коростой зарос, как пес шелудивый, и здесь срач развел, похуже, чем на мусорнике, то в столовую по страху своему чмыр-ному носа не кажет и, знай себе, ходит попрошайничает — мне Чагатай уже все уши прожужжал, — то эншу палится, то по морде получает от каждого встречного-поперечного!..
— Послушай, Коля…
— Нет уж, я долго всю эту муть выслушивал, теперь ты меня послушай! На хера нам этот цирк, Шура, в продслужбе, а? У нас что, своих проблем нету, да? Нам что, больше делать нечего, как только его говно разгребать здесь каждый день? Так давай будем ходить за ним хвостиком, в роте с ним жить, чтобы его никто не обижал, с ложечки кормить, чподмывать по три раза на дню, сопли ему вытирать…
— Коля, не мечи икру, — досадливо поморщился Фек-листов. — Ты думаешь, меня самого это все уже не достало? Но не мржем мы писарей менять каждый месяц, как перчатки, никто нам этого не позволит. Да ты сам посуди, вот приду я к эншу, к Чуме, к козлу этому, с рапортом — хочу, мол, одного придурка вернуть в роту, а на его место взять другого, — а он меня спросит: а какие у вас основания, товарищ капитан, это делать? Что мне в рапорте писать? «Наш писарь — чмырь задроченный, который постоянно нас лажает, он нас задолбал, видеть мы его уже не можем, подавайте нам другого», так, что ли?
— Напиши, что, мол, служебное несоответствие, — Дыбенко заметно поостыл.
— Да? Не пойдет. Накладные оформляются правильно и в срок, продслужба работает как часы, замечаний нет. Где ж тут несоответствие?
— Напиши, что терпели, пока можно было…
— Коля, ну ты как будто Чуму не знаешь! Он же сразу придолбается: почему столько терпели, почему сразу не принимали мер, не доложили по команде, почему не в состоянии навести порядок во вверенной вам продслужбе? Ты как первый день в армии, Коля! Сам, что ли, не понимаешь?
— Первый — не первый, всякие уроды были, а с таким, честно, еще не сталкивался, — махнул рукой Дыбенко.
— Теперь столкнулся, — вздохнул Феклистов. — Да если его сейчас в роту возвращать, сразу паливо начнется, труба: почему писарь жил не в подразделении, почему питался не в столовой, почему не было доложено о случаях неуставных взаимоотношений, почему не отбыл наложенное начальником штаба взыскание… И еще куча «почему». Понял?
— Понять-то понял, но… Над нами уже все смеются. Широков, засранец, вчера: «Что-то продслужба совсем зач-мырилась». Чего, спрашиваю. А он мне: «Вы уж извините, товарищ старший прапорщик, но как казарма начинается с дневального, так и служба — с писаря».
— Ладно, — отмахнулся Феклистов, — нашел кого слушать. Ты что, не помнишь, каким этот Широков сам в первые полгода был? Это потом уж отъелся да раздобрел, а поначалу…
— Да дело не в Широкове, Шура, — повысил голос Дыбенко, — хрен с ним, с Широковым. Ты мне скажи, чего нам-то делать?
— С Шаховым?
— С Шаховым, да. Заменить некем, что ли? Вон в зенитно-ракетном дивизионе, и в реактивном тоже, духов-студентов море. Выбирай — не хочу.
— Да есть кем заменить, Коля, есть, — устало вздохнул Феклистов. — Но во-первых, оснований нет, а во-вторых, где гарантия, что новый будет лучше?
— Ебтать, да любой будет лучше!
— А вот хер его знает, товарищ старший прапорщик. Поговорку про шило и мыло знаешь? То-то…
На протяжении всего разговора Шахов сидел за своим столом, размазав пустой взгляд по покрытой стеклом столешнице. Очень скоро после начала разговора он потерял нить и теперь безнадежно залип в густом и черном, как гуталин, замешанном на страхе и отрешенности, чувстве жуткой, смертельной, равнодушной ко всему усталости. Кажется, войди сейчас Баринов с автоматом наизготовку, Шахов бы даже не изменился в лице.
Мягким движением он положил перед собой лист бумаги, взял ручку с обгрызенным колпачком и — подумав с минуту — аккуратно вывел:
«Я — не жилец, и я это знаю:
Смерти страшней приближение к смерти.
Ваше жилье хуже гроба, поверьте.
Я — не жилец, я уже уезжаю…»
Он так увлекся, что не усек, чем закончился разговор шефов. Услышав недовольный окрик, Шахов поднял глаза и увидел, что оба начальника стоят перед ним. Он вскочил, засовывая листок в карман.
— Дай сюда, — протянул руку Дыбенко.
Взяв у Шахова листок, он пробежал его глазами, потом показал Феклистову, смял и швырнул куда-то в угол.
— Придурок, — сказал он зло. — Неизлечимый придурок. Покачав головой, он двинулся к выходу.
— Оставайся здесь, — сказал Шахову Феклистов. — Мы скоро будем.
Когда шефы вышли, Шахов опустился за стол, уронил голову на руки и заплакал.
Он даже не дернулся, когда в кабинет вошел сержант Баринов. Еще двое стали в дверях.
— Пойдем, — сказал Баринов, в упор, сверху вниз, глядя на Шахова. — Поговорить надо.
Шахов забился в угол и хотел что-то сказать, но Баринов перебил его:
— Только вякни — и конец тебе. Из этой комнаты даже на чердак посрать не выйдешь.
Шахов безнадежно завис.
— Ну, вставай давай, — повторил Баринов. — Живее. Перегнувшись через стойку, он выдернул из-за стола одеревеневшего от страха Шахова, подцепил из стопки несколько чистых бланков накладных и вышел из кабинета. Двое сопровождающих вели за ним бессловесного Шахова.
Спустившись на первый этаж, они прошли через расположение третьей роты и остановились перед дверью сушилки. Дверь распахнулась, и чьи-то руки втолкнули Шахова через порог. Баринов и двое сопровождающих вошли следом и заперли дверь.
В сушилке находилось человек пять дедов, да еще на подоконнике примостился с ворохом каких-то ведомостей старшина Чередниченко. Вопреки ожиданиям Шахова никто не стал его бить.
— Садись, — сказал один из дедов, Мазур, указывая на свернутую в тугую скатку ротную палатку.
Шахов сел. Рядом с ним расположился желчно улыбающийся Баринов.
— Послушай, военный, — обратился к Шахову Мазур, — думаю, ты хорошо понимаешь, что этим своим дневником заработал себе кучу врагов. Любой здесь, — он сделал широкий жест руками, — любой из нас готов тебя кончить. Надеюсь, ты мне веришь?
— Be… верю, — заикаясь, выдавил Шахов.
— Это хорошо, — кивнул серьезно Мазур. — А ведь очень трудно жить, когда тебя так «любят», правда?
Шахов подавленно молчал.
— Короче, щегол, мы тут посовещались и решили, каким образом ты сможешь загладить свою вину перед нами. Понимаешь ситуацию?
Шахов молчал.
— Понимаешь, — холодно улыбнулся Мазур. — Это хорошо. Так вот, у тебя есть выбор: либо ты помогаешь нам в одном деле, и тогда мы не имеем к тебе никаких вопросов, либо не помогаешь, и тогда тебе конец. Выбирай.
— Что надо делать? — хрипло спросил Шахов.
— Ничего особенного, — успокаивающим тоном произнес Мазур. — Просто-напросто ты сейчас оформишь накладную на получение сухпая, а потом пойдешь и получишь его. Для нас. И все. И мы в расчете. Делов-то, блин!
Шахов не на шутку перепугался.
— Без подписи начпрода ничего не получится, — попытался он выкрутиться.
— Правильно, — кивнул Мазур. — Вот ты накладную И подпишешь.
— Как? — не понял Шахов.
— Рукой, — объяснил Мазур. — Подпись начпрода подделывать умеешь?
— Н-нет, — замотал головой Шахов.
— Гм, тогда придется научиться.
— Ну ребята, ну пожалуйста.. — жалобно заныл Шахов. Баринов одним коротким ударом заставил его заткнуться.
— Нам твои слюни без нужды, — произнес Мазур. — Так что побереги их для начпрода.
Шахов испуганно глядел на дедов.
— Значит так, — сказал, наскучив, Мазур, — поговорим по-другому. Что такое «сулико», знаешь?
— Н-нет… — честно ответил Шахов.
— Сейчас узнаешь! — загоготали деды, пододвигаясь поближе. — Сейчас до самых гланд узнаешь!
— Правда, потом попка болеть будет… — сказал кто-то сбоку.
— Ничего, зато осанка будет лучше, — со смехом возразил Баринов.
Шахова бросило в дрожь.
— Ну ребята… — опять попробовал заныть он.
— Так мы будем снимать кино или мы не будем снимать кино? — спросил Мазур.
— Да что ты жмешься там, как целга-недавалка, урод?! — заорал из угла белобрысый мосел-черпак, которого Шахов знал по кличке Лафет. — Давай, строчи свою бумажку, а то щас елду отстрочишь!
— Ребята, извините, но я… но я…
— Мужики, а ну загните-ка мне его… — небрежно сказал Мазур.
Шахов и никнуть не успел, как пудовый кулак опрокинул его навзничь, потом быстрые, сильные руки схватили, рванули его куда-то в сторону, и через миг он уже лежал буквой «г» на столе, и руки его под столом были связаны, а штаны и кальсоны спущены до пола. Почувствовав это, Шахов дико заорал.
— Э, Лафет, — поморщился Мазур, — заткни-ка ему чем-нибудь рот.
Лафет схватил с полки старую пилотку и, раздирая звездочкой шаховские губы до крови, воткнул ее ему в рот. Шахов отчаянно забился и задергался, но держали его крепко.
Мазур приблизился к столу со стороны шаховской головы и пощелкал пальцами.
— Эгей, военный! Ты меня наблюдаешь?
Шахов уставился на него сумасшедшими глазами.
— Короче, смотри, поскольку ты не согласился на наше предложение, я зайду к тебе в гости с головы, — он неторопливо начал расстегивать штаны, — а кто-нибудь… ну, например, Лафет — с хвоста. Давай, Лафет.
Шахов почувствовал, как чья-то ладонь легла ему на ягодицы, и пальцы слегка их раздвинули.
— Сочная жопа, — довольно произнес откуда-то сзади Лафет.
Прямо перед лицом Шахова Мазур вытащил на свет Божий свой гостинец и поднес его к самым его губам. Шахов рвался как ненормальный, что-то мычал и вращал округлившимися от ужаса глазами.
— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил его Мазур, поигрывая гостинцем.
Шахов отчаянно закивал.
— Наверное, что ты выполнишь нашу просьбу? Серия кивков повторилась. Тогда Мазур застегнул штаны и вытащил изо рта Шахова пилотку.
— Я все, все сделаю, только отпустите меня!.. — захлебываясь, умолял Шахов. По его щекам текли слезы.
— Ладно, — кивнул Мазур, — уболтал. Только запомни, это ТЫ нас просишь, а мы тебе делаем одолжение, понял?
— Понял, понял!..
— Развяжите его.
Почувствовав свободу в руках, Шахов молниеносно вернул одежду на место, туго-натуго затянул пояс на штанах и забился в угол.
— Так, а теперь бери накладную и пиши. Нам нужен сухпай на десятерых человек на две недели — для начала. И не каша, а тушенка. Смотри, чтобы все было чики-пики.
— А на кого оформить накладную? — спросил Шахов.
— На кого? Ну хоть и на инженерно-саперную роту: они вечно куда-нибудь выезжают.
За три минуты накладная была готова.
— Написал? Это хорошо. Теперь подписывай. Шахов старательно вывел закрученный штопором вензель, имитируя роспись капитана Феклистова.
— Лафет, теперь слетай с писарьком в продслужбу, пускай печать ляпнет.
— Пошли, живее, — потащил Шахова за собой Лафет.
— Э, и без глупостей там! — крикнул вслед Мазур.
— Значит так, слушай сюда, писарек. Скажешь Чага-таю, что люди из инженерно-саперной роты приедут только поздно вечером, когда склад не работает, а сейчас сухпай получить некому — рота в наряде, поэтому начпрод послал тебя, чтобы ты получил за саперов хавку и отдал им вечером. Понял?
Шахов кивнул.
— Так вот, получишь хавку — сразу двигай с ней сюда, за кочегарки. Я буду тебя ждать здесь. Вопросы? — Лафет осторожно выглянул из-за угла. — Вроде все тихо. Давай, пошел.
Шахов вышел из-за угла и с накладной в руках побрел к продовольственному складу полка.
На входе никого не было. Шахов беспрепятственно зашел внутрь и позвал:
— Чагатай! Эй, Чагатай, где ты?
Из глубины склада послышались приближающиеся шаги, и в «предбаннике» появился Чагатай.
— Чего хотел?
— Вот, — Шахов протянул ему накладную. — Саперы приедут только вечером и… э-э… начпрод велел получить за них, а потом им отдать.
— Да-а? — удивился Чаттай, разглядывая накладную. — А сам не запаришься сто сорок порций переть?
— Я частями, — ответил Шахов.
— Добро. Сейчас, — Чагатай оглянулся куда-то вглубь коридора. — Самому получать, вечером отдавать, ошен глю-по, — он пожал плечами. — Сейчас уточню. Эй, товарш каптан!
— Чего? — донеслось из глубины коридора. Шахов похолодел. Он узнал голос Феклистова.
— Тут писарек ваш накладная принес! — крикнул Чагатай.
— Чего-чего? — Раздались быстрые шаги, и из коридора выскочил Феклистов. — Какая, к черту, накладная? Сегодня же неприемный день…
Он схватил накладную, пробежал глазами.
— Да ты че, сука! — заорал он, хватая Шахова за грудки.
— Че слюшилос? — спросил Чагатай. — Чмир опять херня сделал?
— Без меня заканчивай, — бросил ему Феклистов и рванул Шахова к выходу. — Вот тут тебе шиздец настал, Шахов! Самый натуральный! А ну пойдем, ублюдок!
Чувствуя на пазухе руку Феклистова, Шахов телипался за ним. Краем глаза он увидел далеко впереди бегущего к казарме Лафета.
Бортовой «ГАЗ-66», упруго подпрыгивая на ухабах, несся по дороге в направлении гарнизонной военной комендатуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Феклистов, погоди, у меня белье, — перебила его жена, скрываясь в ванной, и продолжила уже оттуда: — Так верни его в роту!
— Вот и Дыбенко мне то же самое говорит, — ответил Феклистов. — Да нельзя пока.
— Почему?
— Повод для неприятного разговора с начальником штаба, вот почему, — со вздохом произнес Феклистов. — Знаешь, Тань, вот пытаюсь влезть в его шкуру, понять его и — не могу. Неглупый же парень, образованный, стишки даже украдкой пописывает…
— Хорошие стишки?
— Паршивые стишки, ни хрена не понятно в этой галиматье, знаешь, как… ну, в общем, натуральная дурня… И все равно — чмырь чмырем.
— Да они, знаешь ли, Феклистов, умники образованные, они все такие, никакие.
— Ну ты хоть раз наберись мужества, дай в рыло одному, другому, третьему, — не слушая жену, продолжал Феклистов, — и все будет нормально. Ты же мужик, а не баба. Обидно.
— Да ладно тебе, Феклистов, — успокаивающим тоном произнесла жена, выходя из ванной и вытирая руки о фартук. — Нашел из-за чего…
— Знаешь, Тань, если бы наш Антошка вырос хоть вполовину таким же — наверное, удавил бы собственными руками…
— Брось, Феклистов, не бери в голову. Пойдем, поужинаешь, отдохнешь… Все будет нормально.
— И то верно, — ответил он, гася сигарету и поднимаясь. — Прием пищи — дело святое.
— Только знаешь чего, Феклистов, — сказала жена, когда, прикончив куриную ножку с гречневой кашей, начпрод тяжело поднимался из-за стола. — Ты бы все же избавился от него, да поскорее. По-женски чувствую: он тебе еще хлопот доставит столько, что… — она покачала головой.
— Да я это и по-мужски чувствую, — мрачно ответил начпрод. — А ты знаешь чего, Тань?
— Чего?
— Плесни-ка мне пятьдесят капель белой. Устрою поминки по спокойной службе. А то сдается мне, что она уже на ладан дышит.
Глава 5
— На, переодевайся, — сказал Феклистов, бросая на стол перед Шаховым комплект нательного белья и новое хэбэ.
Шахов поднял на начпрода отсутствующий взгляд, несколько секунд смотрел, потом снова опустил веки.
— Переодеться можешь прямо здесь.
Шахов оперся на стол, встал и начал медленно расстегивать пуговицы куртки.
— Хорош, — проворчал в своем углу Дыбенко. — Нечего сказать, хорош. Допрыгался. И это только начало. Не жилец он, Шура, жопой чую, — обратился он к Феклистову.
«Не жилец, — подумал Шахов отстранение — Не жилец. Где-то я это уже слышал…»
Он равнодушно разделся догола, потом развернул принесенные Фвклистовым вещи и начал одеваться.
— Делать-то что думаешь дальше, солдат? — спросил негромко Феклистов.
Шахов не ответил. Надев нательное белье, он присел на край стола и сосредоточенно рассматривал шов на форменных штанах.
— Чего делать, чего делать, — сказал недовольно Дыбенко. — А чего тут делать? Тут надо либо жить прилично, чтобы не дрочили, либо подыхать по-собачьи.
Шахов, видимо, удовлетворившись качеством шва, вздохнул и начал надевать штаны.
— Можно еще в бега податься, — продолжал рассуждать Дыбенко. — Только здесь это трудно — закрытый пограничный район, как-никак. Патрулей как собак нере-занных. А так бы — в самый раз: тепло ведь, лето. Это зимой не побегаешь, при минус сорока. Так, только до автобусной остановки добежишь и — в госпиталь, на переплавку. Как думаешь, Шахов?
— Ладно, хорош, Коля, — остановил его Феклистов. — Хватит воздух гонять, что твой поршень.
— Опять, — разозлился Дыбенко. — Опять! Снова ты за чмыря этого заступаешься, Шура! Да за каким хером он тебе нужен, объясни мне, начальник? Какой от него толк? Мало, что ли, он тебе — да и мне тоже — мозги посношал? Дня ведь еще, ни единого дня еще не было, чтобы он не залетал, не палился бы на чем-нибудь, во что-нибудь не вляпывался! А ему-то чего, с него как с гуся вода. А вот если он чего-нибудь похлеще выкинет, то не он — мы свои жопы подставлять будем! Я вон и так уже из-за этого его дневника дурацкого мимо политотдела ходить боюсь. Писатель херов!..
— Коля…
— Да че «Коля», Шура, че «Коля»? Оно бы ладно один дневник, а то ведь каждый божий день цирк нам здеcь устраивает. То в умывальник, видите ли, боится спуститься, в собственную роту, и потому сам не моется, коростой зарос, как пес шелудивый, и здесь срач развел, похуже, чем на мусорнике, то в столовую по страху своему чмыр-ному носа не кажет и, знай себе, ходит попрошайничает — мне Чагатай уже все уши прожужжал, — то эншу палится, то по морде получает от каждого встречного-поперечного!..
— Послушай, Коля…
— Нет уж, я долго всю эту муть выслушивал, теперь ты меня послушай! На хера нам этот цирк, Шура, в продслужбе, а? У нас что, своих проблем нету, да? Нам что, больше делать нечего, как только его говно разгребать здесь каждый день? Так давай будем ходить за ним хвостиком, в роте с ним жить, чтобы его никто не обижал, с ложечки кормить, чподмывать по три раза на дню, сопли ему вытирать…
— Коля, не мечи икру, — досадливо поморщился Фек-листов. — Ты думаешь, меня самого это все уже не достало? Но не мржем мы писарей менять каждый месяц, как перчатки, никто нам этого не позволит. Да ты сам посуди, вот приду я к эншу, к Чуме, к козлу этому, с рапортом — хочу, мол, одного придурка вернуть в роту, а на его место взять другого, — а он меня спросит: а какие у вас основания, товарищ капитан, это делать? Что мне в рапорте писать? «Наш писарь — чмырь задроченный, который постоянно нас лажает, он нас задолбал, видеть мы его уже не можем, подавайте нам другого», так, что ли?
— Напиши, что, мол, служебное несоответствие, — Дыбенко заметно поостыл.
— Да? Не пойдет. Накладные оформляются правильно и в срок, продслужба работает как часы, замечаний нет. Где ж тут несоответствие?
— Напиши, что терпели, пока можно было…
— Коля, ну ты как будто Чуму не знаешь! Он же сразу придолбается: почему столько терпели, почему сразу не принимали мер, не доложили по команде, почему не в состоянии навести порядок во вверенной вам продслужбе? Ты как первый день в армии, Коля! Сам, что ли, не понимаешь?
— Первый — не первый, всякие уроды были, а с таким, честно, еще не сталкивался, — махнул рукой Дыбенко.
— Теперь столкнулся, — вздохнул Феклистов. — Да если его сейчас в роту возвращать, сразу паливо начнется, труба: почему писарь жил не в подразделении, почему питался не в столовой, почему не было доложено о случаях неуставных взаимоотношений, почему не отбыл наложенное начальником штаба взыскание… И еще куча «почему». Понял?
— Понять-то понял, но… Над нами уже все смеются. Широков, засранец, вчера: «Что-то продслужба совсем зач-мырилась». Чего, спрашиваю. А он мне: «Вы уж извините, товарищ старший прапорщик, но как казарма начинается с дневального, так и служба — с писаря».
— Ладно, — отмахнулся Феклистов, — нашел кого слушать. Ты что, не помнишь, каким этот Широков сам в первые полгода был? Это потом уж отъелся да раздобрел, а поначалу…
— Да дело не в Широкове, Шура, — повысил голос Дыбенко, — хрен с ним, с Широковым. Ты мне скажи, чего нам-то делать?
— С Шаховым?
— С Шаховым, да. Заменить некем, что ли? Вон в зенитно-ракетном дивизионе, и в реактивном тоже, духов-студентов море. Выбирай — не хочу.
— Да есть кем заменить, Коля, есть, — устало вздохнул Феклистов. — Но во-первых, оснований нет, а во-вторых, где гарантия, что новый будет лучше?
— Ебтать, да любой будет лучше!
— А вот хер его знает, товарищ старший прапорщик. Поговорку про шило и мыло знаешь? То-то…
На протяжении всего разговора Шахов сидел за своим столом, размазав пустой взгляд по покрытой стеклом столешнице. Очень скоро после начала разговора он потерял нить и теперь безнадежно залип в густом и черном, как гуталин, замешанном на страхе и отрешенности, чувстве жуткой, смертельной, равнодушной ко всему усталости. Кажется, войди сейчас Баринов с автоматом наизготовку, Шахов бы даже не изменился в лице.
Мягким движением он положил перед собой лист бумаги, взял ручку с обгрызенным колпачком и — подумав с минуту — аккуратно вывел:
«Я — не жилец, и я это знаю:
Смерти страшней приближение к смерти.
Ваше жилье хуже гроба, поверьте.
Я — не жилец, я уже уезжаю…»
Он так увлекся, что не усек, чем закончился разговор шефов. Услышав недовольный окрик, Шахов поднял глаза и увидел, что оба начальника стоят перед ним. Он вскочил, засовывая листок в карман.
— Дай сюда, — протянул руку Дыбенко.
Взяв у Шахова листок, он пробежал его глазами, потом показал Феклистову, смял и швырнул куда-то в угол.
— Придурок, — сказал он зло. — Неизлечимый придурок. Покачав головой, он двинулся к выходу.
— Оставайся здесь, — сказал Шахову Феклистов. — Мы скоро будем.
Когда шефы вышли, Шахов опустился за стол, уронил голову на руки и заплакал.
Он даже не дернулся, когда в кабинет вошел сержант Баринов. Еще двое стали в дверях.
— Пойдем, — сказал Баринов, в упор, сверху вниз, глядя на Шахова. — Поговорить надо.
Шахов забился в угол и хотел что-то сказать, но Баринов перебил его:
— Только вякни — и конец тебе. Из этой комнаты даже на чердак посрать не выйдешь.
Шахов безнадежно завис.
— Ну, вставай давай, — повторил Баринов. — Живее. Перегнувшись через стойку, он выдернул из-за стола одеревеневшего от страха Шахова, подцепил из стопки несколько чистых бланков накладных и вышел из кабинета. Двое сопровождающих вели за ним бессловесного Шахова.
Спустившись на первый этаж, они прошли через расположение третьей роты и остановились перед дверью сушилки. Дверь распахнулась, и чьи-то руки втолкнули Шахова через порог. Баринов и двое сопровождающих вошли следом и заперли дверь.
В сушилке находилось человек пять дедов, да еще на подоконнике примостился с ворохом каких-то ведомостей старшина Чередниченко. Вопреки ожиданиям Шахова никто не стал его бить.
— Садись, — сказал один из дедов, Мазур, указывая на свернутую в тугую скатку ротную палатку.
Шахов сел. Рядом с ним расположился желчно улыбающийся Баринов.
— Послушай, военный, — обратился к Шахову Мазур, — думаю, ты хорошо понимаешь, что этим своим дневником заработал себе кучу врагов. Любой здесь, — он сделал широкий жест руками, — любой из нас готов тебя кончить. Надеюсь, ты мне веришь?
— Be… верю, — заикаясь, выдавил Шахов.
— Это хорошо, — кивнул серьезно Мазур. — А ведь очень трудно жить, когда тебя так «любят», правда?
Шахов подавленно молчал.
— Короче, щегол, мы тут посовещались и решили, каким образом ты сможешь загладить свою вину перед нами. Понимаешь ситуацию?
Шахов молчал.
— Понимаешь, — холодно улыбнулся Мазур. — Это хорошо. Так вот, у тебя есть выбор: либо ты помогаешь нам в одном деле, и тогда мы не имеем к тебе никаких вопросов, либо не помогаешь, и тогда тебе конец. Выбирай.
— Что надо делать? — хрипло спросил Шахов.
— Ничего особенного, — успокаивающим тоном произнес Мазур. — Просто-напросто ты сейчас оформишь накладную на получение сухпая, а потом пойдешь и получишь его. Для нас. И все. И мы в расчете. Делов-то, блин!
Шахов не на шутку перепугался.
— Без подписи начпрода ничего не получится, — попытался он выкрутиться.
— Правильно, — кивнул Мазур. — Вот ты накладную И подпишешь.
— Как? — не понял Шахов.
— Рукой, — объяснил Мазур. — Подпись начпрода подделывать умеешь?
— Н-нет, — замотал головой Шахов.
— Гм, тогда придется научиться.
— Ну ребята, ну пожалуйста.. — жалобно заныл Шахов. Баринов одним коротким ударом заставил его заткнуться.
— Нам твои слюни без нужды, — произнес Мазур. — Так что побереги их для начпрода.
Шахов испуганно глядел на дедов.
— Значит так, — сказал, наскучив, Мазур, — поговорим по-другому. Что такое «сулико», знаешь?
— Н-нет… — честно ответил Шахов.
— Сейчас узнаешь! — загоготали деды, пододвигаясь поближе. — Сейчас до самых гланд узнаешь!
— Правда, потом попка болеть будет… — сказал кто-то сбоку.
— Ничего, зато осанка будет лучше, — со смехом возразил Баринов.
Шахова бросило в дрожь.
— Ну ребята… — опять попробовал заныть он.
— Так мы будем снимать кино или мы не будем снимать кино? — спросил Мазур.
— Да что ты жмешься там, как целга-недавалка, урод?! — заорал из угла белобрысый мосел-черпак, которого Шахов знал по кличке Лафет. — Давай, строчи свою бумажку, а то щас елду отстрочишь!
— Ребята, извините, но я… но я…
— Мужики, а ну загните-ка мне его… — небрежно сказал Мазур.
Шахов и никнуть не успел, как пудовый кулак опрокинул его навзничь, потом быстрые, сильные руки схватили, рванули его куда-то в сторону, и через миг он уже лежал буквой «г» на столе, и руки его под столом были связаны, а штаны и кальсоны спущены до пола. Почувствовав это, Шахов дико заорал.
— Э, Лафет, — поморщился Мазур, — заткни-ка ему чем-нибудь рот.
Лафет схватил с полки старую пилотку и, раздирая звездочкой шаховские губы до крови, воткнул ее ему в рот. Шахов отчаянно забился и задергался, но держали его крепко.
Мазур приблизился к столу со стороны шаховской головы и пощелкал пальцами.
— Эгей, военный! Ты меня наблюдаешь?
Шахов уставился на него сумасшедшими глазами.
— Короче, смотри, поскольку ты не согласился на наше предложение, я зайду к тебе в гости с головы, — он неторопливо начал расстегивать штаны, — а кто-нибудь… ну, например, Лафет — с хвоста. Давай, Лафет.
Шахов почувствовал, как чья-то ладонь легла ему на ягодицы, и пальцы слегка их раздвинули.
— Сочная жопа, — довольно произнес откуда-то сзади Лафет.
Прямо перед лицом Шахова Мазур вытащил на свет Божий свой гостинец и поднес его к самым его губам. Шахов рвался как ненормальный, что-то мычал и вращал округлившимися от ужаса глазами.
— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил его Мазур, поигрывая гостинцем.
Шахов отчаянно закивал.
— Наверное, что ты выполнишь нашу просьбу? Серия кивков повторилась. Тогда Мазур застегнул штаны и вытащил изо рта Шахова пилотку.
— Я все, все сделаю, только отпустите меня!.. — захлебываясь, умолял Шахов. По его щекам текли слезы.
— Ладно, — кивнул Мазур, — уболтал. Только запомни, это ТЫ нас просишь, а мы тебе делаем одолжение, понял?
— Понял, понял!..
— Развяжите его.
Почувствовав свободу в руках, Шахов молниеносно вернул одежду на место, туго-натуго затянул пояс на штанах и забился в угол.
— Так, а теперь бери накладную и пиши. Нам нужен сухпай на десятерых человек на две недели — для начала. И не каша, а тушенка. Смотри, чтобы все было чики-пики.
— А на кого оформить накладную? — спросил Шахов.
— На кого? Ну хоть и на инженерно-саперную роту: они вечно куда-нибудь выезжают.
За три минуты накладная была готова.
— Написал? Это хорошо. Теперь подписывай. Шахов старательно вывел закрученный штопором вензель, имитируя роспись капитана Феклистова.
— Лафет, теперь слетай с писарьком в продслужбу, пускай печать ляпнет.
— Пошли, живее, — потащил Шахова за собой Лафет.
— Э, и без глупостей там! — крикнул вслед Мазур.
— Значит так, слушай сюда, писарек. Скажешь Чага-таю, что люди из инженерно-саперной роты приедут только поздно вечером, когда склад не работает, а сейчас сухпай получить некому — рота в наряде, поэтому начпрод послал тебя, чтобы ты получил за саперов хавку и отдал им вечером. Понял?
Шахов кивнул.
— Так вот, получишь хавку — сразу двигай с ней сюда, за кочегарки. Я буду тебя ждать здесь. Вопросы? — Лафет осторожно выглянул из-за угла. — Вроде все тихо. Давай, пошел.
Шахов вышел из-за угла и с накладной в руках побрел к продовольственному складу полка.
На входе никого не было. Шахов беспрепятственно зашел внутрь и позвал:
— Чагатай! Эй, Чагатай, где ты?
Из глубины склада послышались приближающиеся шаги, и в «предбаннике» появился Чагатай.
— Чего хотел?
— Вот, — Шахов протянул ему накладную. — Саперы приедут только вечером и… э-э… начпрод велел получить за них, а потом им отдать.
— Да-а? — удивился Чаттай, разглядывая накладную. — А сам не запаришься сто сорок порций переть?
— Я частями, — ответил Шахов.
— Добро. Сейчас, — Чагатай оглянулся куда-то вглубь коридора. — Самому получать, вечером отдавать, ошен глю-по, — он пожал плечами. — Сейчас уточню. Эй, товарш каптан!
— Чего? — донеслось из глубины коридора. Шахов похолодел. Он узнал голос Феклистова.
— Тут писарек ваш накладная принес! — крикнул Чагатай.
— Чего-чего? — Раздались быстрые шаги, и из коридора выскочил Феклистов. — Какая, к черту, накладная? Сегодня же неприемный день…
Он схватил накладную, пробежал глазами.
— Да ты че, сука! — заорал он, хватая Шахова за грудки.
— Че слюшилос? — спросил Чагатай. — Чмир опять херня сделал?
— Без меня заканчивай, — бросил ему Феклистов и рванул Шахова к выходу. — Вот тут тебе шиздец настал, Шахов! Самый натуральный! А ну пойдем, ублюдок!
Чувствуя на пазухе руку Феклистова, Шахов телипался за ним. Краем глаза он увидел далеко впереди бегущего к казарме Лафета.
Бортовой «ГАЗ-66», упруго подпрыгивая на ухабах, несся по дороге в направлении гарнизонной военной комендатуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49