Но сейчас меня беспокоила мысль, что это занятие делает ее еще старше в глазах Генри. Ведь вязанием занималась и наша бабушка.Они с Генри отправились посмотреть, купил ли отец лодку, о которой мечтал. После их ухода в Линде вновь проснулся социолог.— Будучи одной из форм строительства семейного очага, вязание сигнализирует о готовности сочетаться браком, — изрекла она. * * * Отец купил парусную шлюпку, и Генри спросил, не хотим ли мы испытать ее.Он и в Нантакете ходил под парусом, но, похоже, Джулия в этой области могла дать ему сто очков вперед. Она осмотрела шлюпку с таким видом, словно всю жизнь плавала на парусниках.Нам нужно было выбраться из лагуны. Джулия велела нам сменить галс, а когда скомандовала: «Полный вперед!», Генри передразнил ее и рассмеялся. Я вспомнила, что отец точно так же подтрунивал над матерью. Кажется, Джулии это не понравилось, но Генри и не подумал сменить тон.Нам ничто не мешало смеяться вместе с ним. Но ни я, ни Линда не смеялись. * * * Перед обедом, пока Линда и Джулия принимали душ, мы с Генри сидели на веранде, ожидая своей очереди. У дома за лагуной появились стены, и мы не могли больше любоваться закатом солнца на заливе. Был конец дня — единственная пора, которая напоминала здесь о Нантакете. Свет вдали был теплым и розовым и окрашивал в легкие цвета деревья и воду, — это напоминало возникавшие в памяти радужные видения.Я спросила у Генри, хорошо ли они провели время на Марта-Виньярде.Он ответил:— Классно.И добавил, что они останавливались в молодежном общежитии, как будто это что-то объясняло. Я ожидала услышать, что именно.Но он заговорил о том, что решил этой осенью начать учиться в Колумбийском университете, и произнес это с таким многозначительным видом, что я решила: за этим, вероятно, кроется разрыв с Джулией. Возможно, он уже видел себя в студенческом городке и думал, что там она будет для него неподходящей парой.Я спросила:— Ты всерьез собираешься в Нью-Йорк?Он кивнул.Отец, конечно, этому обрадовался. Кажется, это была его мечта, которую он мог лелеять до тех пор, пока не увидел бы Генри в мантии и четырехугольной шапке бакалавра. * * * День труда День труда отмечается в США в начале сентября. (Здесь и далее примечания переводчиков и ред.)
пришелся на конец недели. Генри и Джулия отправились в Саутгемптон на большую вечеринку, которую устраивала ее мать. Наши родители тоже отправлялись на подобное мероприятие, и вечером, выгуливая Атланта, я слышала звуки гуляний по обеим сторонам лагуны. Я подумала, что Оливер Билл и я были, вероятно, единственными, кого никуда не пригласили. Чтобы подбодрить себя, я сказала Атланту:— Мы с тобой одни на целом свете, Перчик.В воскресенье приехала бабушка. Шел дождь, от которого разыгрался ее артрит, сделав ее еще капризнее, чем обычно. Она цеплялась за каждую мелочь и замучила маму вопросами вроде: «Луиза, почему ты носишь эти шорты?»Отец ретировался в спальню — вздремнуть.Когда бабушка произнесла свою неизменную фразу: «Помнишь прическу, которую тебе сделали той весной в Париже?», имея в виду двадцатипятилетней давности весну, проведенную моей мамой за границей, мама притворно зевнула и сказала, что тоже не прочь немного вздремнуть.Оставшись с бабушкой наедине, я сказала:— Мне кажется, маме нравится ее нынешняя прическа.— Тогда была лучше, — стояла на своем бабушка.Но тут я перешла в атаку:— А как бы ты себя чувствовала, если бы тебе нравились твои короткие волосы, а твоя мама постоянно говорила, что тебе больше идут длинные?— Пожалуй, носила бы длинные, — спокойно отозвалась бабушка, после чего внимательно на меня посмотрела и промолвила: — Тебе следует позаботиться о своих волосах, Джейн. Ты выглядела бы хорошенькой, если бы сделала нормальную прическу.Я даже не стала изображать зевоту, а просто пошла в спальню родителей. Они лежали в постели и читали. Я примостилась между ними.— Она чокнулась на парижских прическах, — сказала я. — Что бы это значило?— Понятия не имею, — ответила мама.— Прямо-таки зациклилась на прическах того времени, — продолжала я, хотя родители, похоже, и впрямь читали, вместо того чтобы слушать меня. Но это меня не остановило, и я добавила, что бабушка, кажется, считает, будто зеркало души — не глаза, а волосы.Мама хихикнула. По отношению к своей матери она становилась как бы моей сверстницей.Отец буркнул:— Волосы — это крыша души. * * * Перед обедом бабушка читала газету, что-то бормоча себе под нос и жалуясь неизвестно кому, что мир катится в тартарары. Все теперь не так, и ничего похожего на то, что было раньше.— Что же, по-твоему, в старые времена было хорошего? — спросила я, раздраженная ее сетованиями. Но тут же почувствовала, как резок мой тон, что мне не понравилось, и поспешила добавить: — Я имею в виду, чего тебе сейчас не хватает?Пока она собиралась с мыслям, я обосновывала в уме свою точку зрения, сводившуюся к тому, что теперь все гораздо лучше, чем раньше. Взять хотя бы гражданские права и эмансипацию женщин. Наконец она вымолвила:— Мальчик, зажигавший по вечерам уличные фонари, носил с собой табуретку.Тут я поняла: это подобно моей тоске по Нантакету, — и я мягко коснулась ладонью ее руки. Мне пришло в голову, что все куда сложней, чем я думала. * * * Мы заканчивали с десертом, когда появились Генри и Джулия. Мама немедленно разыграла такое же удивление, какое мы все испытали при внезапном приезде бабушки.— Глядите-ка, а вот и Генри!Он, казалось, этого и не заметил и своим молчанием как бы возложил на маму обязанность представить бабушке Джулию, которая пыталась изобразить улыбку, но не совсем справлялась с этой задачей. Или Джулия показалась бабушке старше, чем она была, или ей не пришлась бы по душе любая девушка Генри; во всяком случае, его она заключила в объятия, словно он все еще был мальчиком, а Джулии бросила тоном снежной королевы:— Здравствуйте!Генри сел на самый дальний от Джулии стул и не глядел на нее, а через несколько минут вообще ушел в свою комнату.Я немного подождала, надеясь, что он вернется, но, так и не дождавшись, пошла вслед за ним.— Ты чего это вытворяешь? — спросила я.Он не ответил. В руках у него была гитара, но он лишь водил пальцами по струнам, не извлекая из них звуков.— Джулия там одна, — сказала я. — С бабусей.— Пусть сама о себе заботится, — буркнул он.— Ей нет нужды заботиться о себе самой, — сказала я и вышла из комнаты.Бабушка начала убирать со стола. Я сказала, что сама этим займусь, и она молча отошла в сторону. Я ополоснула тарелки и подала ей, чтобы она положила их в посудомоечную машину.Но она возвратила мне тарелки со словами:— Ты их плохо помыла.— Только ополоснула, — сказал я, — а мыть должна машина. Она потому и называется посудомоечной.Отец метнул строгий взгляд в мою сторону. Я готова была бросить свой пост возле раковины, но осталась ради Джулии. Я была ее щитом.Я представила себе, будто мы находимся в оккупированном Париже и мне предстояло отвлечь внимание домохозяйки, члена нацистской партии, от Джулии, еврейки, которую мы скрывали, пока ей не удастся сбежать. Я была ее единственным шансом на спасение. Но первыми сбежали мои родители — они скрылись в своей комнате, хотя не было еще и десяти часов.А Джулия все томилась в ожидании, когда можно будет пойти к Генри и поговорить с ним. Но я знала, что бабушка не уйдет, пока мы здесь. И тогда я предложила Джулии прогуляться.Выйдя на крыльцо, Джулия вздохнула:— Выпить бы сейчас!Я ответила, что знаю место, где это можно сделать.— О'кей, — кивнула она, — но вряд ли твои родители будут в восторге, если я приглашу тебя в кабак.— Конечно, — сказала я, — хотя это не кабак.Я побежала назад, в дом, и попросила у Генри ключи от его машины, объяснив, что мы с Джулией едем пьянствовать и развлекаться с мужчинами.Он молча показал на ключи, лежавшие на письменном столе.Дождь кончился, и Джулия опустила брезентовый верх. Когда машина тронулась с места, у меня появилось чувство, будто мы приобщились к Великому Приключению Джулии и Джейн. Но тут я в взглянула на нее и увидела жесткие складки возле ее рта. Она достала из бардачка шифоновый шарф и накинула его на голову, дважды обернув затем вокруг шеи, как обычно делают кинозвезды. Я тщетно пыталась понять, как это у нее получилось, и решила, что непременно спрошу, когда у нее будет хорошее настроение.В ресторане мы сели за свободный столик. Я вынула пачку сигарет, и Джулия попросила у меня закурить. При этом вид у нее был такой сконфуженный, словно она была виновата в том, что я начала курить раньше нее.Когда она заказала бокал вина и уже потягивала его, я спросила, что же все-таки случилось.— Я и сама хотела бы знать, — ответила она. — Вечеринка была просто классная.По словам Джулии, там была вся ее семья и давние приятели. Однако Генри, похоже, никто не понравился. Возможно, ему была неприятна встреча с ее семьей.— Моя семья не похожа на твою, — сказала она и добавила, что каждый член ее семьи хотя бы один раз разводился и на вечеринке присутствовали всевозможные сводные братья и сестры, мачехи и отчимы. Родители Джулии тоже разводились и снова вступили в брак, что напомнило мне, как Генри работал у Брауна, потом ушел от него, а потом вернулся снова.— Они вечно на грани развода, после которого жаждут опять сойтись.— У них что, всегда так было?— Когда мама ушла от нас в первый раз, я была младше тебя, — сказала Джулия. — Мы только-только въехали в прекрасный дом в Коннектикуте. Там был бассейн, окрашенный в черный цвет, и фонари висели так, что деревья отражались в воде. Когда родители устраивали приемы, я наблюдала за происходящим из окна своей спальни. Казалось, будто гости плавают в подводном лесу.— Звучит красиво, — заметила я.— Магия.Она бросила взгляд на мои сигареты и спросила, можно ли еще одну. Я кивнула:— Бери!— Мама ушла в сентябре. Отец по ночам забирался в бассейн и плескался в нем, даже когда уже наступили холода. Вода была усеяна листьями, но он прокладывал себе путь сквозь листву. Я стояла на краю, уговаривая его выйти. Когда он выходил, посреди бассейна оставалась чистая вода, и я видела в ней отражения голых веток.Джулия немного успокоилась. Глаза ее были сухими, хотя она по-прежнему прикрывала их ладонью.Казалось, ей не давала покоя мысль о родителях, а тут еще и Генри со своими выходками. Я пересказала ей все приятное, что говорил о ней мой брат, все комплименты, которые запомнила, и все замечания, которые можно было истолковать как комплименты. Затем перечислила все ее достоинства и умения.— На самом деле все обстоит гораздо сложнее, — сказала она, и я подумала, что она расскажет, как все обстоит на самом деле.Возможно, она это почувствовала, потому что продолжила:— Иногда тебя любят и за твои слабости. То, что ты не можешь сделать, порой привлекательнее того, что можешь.На секунду у меня возникла надежда на свой счет. Но любовь за слабости сама по себе казалась слабостью.— По-моему, Генри тебя любит, — сказала я, но тут же поняла, что наверняка этого не знаю.Она выглядела усталой.Я поведала ей то, что видела своими глазами: с ней он вел себя иначе, чем с другими подругами, которых приводил домой. С ними он держался так, будто они оказались здесь случайно. Уже произнеся эти слова, я вспомнила, что он не сидел рядом с ней за десертом. Именно так он поступал со своими прежними подругами.Джулия посмотрела мне в глаза.— Он никогда не говорил, что любит меня.Казалось, она хотела узнать, не слышала ли я от него этих слов, что обеспокоило меня еще больше.— А ты когда-нибудь сама его об этом спрашивала? — осведомилась я и подивилась своему назидательному тону. Я вела себя так, будто что-то знала, хотя ровно ничего не знала, или же так, словно досконально изучила Генри и могу посоветовать ей, как с ним поступить.Но ее лицо прояснилось, и она закивала, словно я угодила в самую точку.Тогда я пошла на попятный и заговорила о том, что знала на самом деле. Рассказала о девушке, которую он привез как-то из Корнуэлла. На мой вопрос, является ли она его любовницей, он ответил: «Если даешь определение, значит, заранее все ограничиваешь рамками».Джулия улыбнулась так, словно ей стало жаль эту девушку.Казалось, сказанное мною убедило ее, что проблемы с Генри не являются слишком серьезными, но меня беспокоила мысль, что в действительности они вполне серьезны. Под конец я проронила:— Если не повезет с Генри, у тебя есть еще Пепел.Она усмехнулась и сказала, что Пепел уже несколько лет как умер.— Ничего, — утешила я ее, — на свете есть много других лошадок. * * * Когда мы вернулись домой, свет горел только в гостиной, и Джулия шепнула:— Я хочу поговорить с Генри.— Желаю удачи, — ответила я, но тут же вошла бабушка, как будто она только нас и ждала.И Джулия вынуждена была отправиться со мной в лишенный мужчин мир коек. * * * Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.— Она не хотела тебя будить, — объяснила мама. — У нее в Филадельфии вечеринка, на которую она боится опоздать.— Для нее тусовки — способ существования, — констатировала я.Мама улыбнулась.— Видела бы ты, какой хорошенькой она была в молодости.Это заставило меня вспомнить бабушкины слова о том, что я тоже была бы хорошенькой, если бы постаралась. Но я не сказала матери, что чувствую себя уязвленной ее духом всепрощения. Я спросила:— Мам, красота — это случайность?— А как она великолепно держится! — не дала сбить себя с толку мама и пошла описывать плиссированную юбку с жесткими складками, высокие каблуки и белые перчатки, которые носила ее мать.Я позволила ей закончить. Потом спросила, где Генри и Джулия.— Они только что пошли играть в теннис. Почему бы и тебе не присоединиться к ним?Я удивилась, что они играли в теннис, вместо того чтобы обсуждать свои проблемы. Возможно, они уже обо всем поговорили. Может, все уладилось.Я прикрепила ракетку к багажнику велосипеда и покатила в сторону кортов.Они только что закончили разминку. Увидев меня, Генри спросил:— Хочешь поиграть?Я сказала, что хочу посмотреть.Подавала Джулия. Сразу было видно, что она в отличной форме. В каждом ее ударе чувствовались годы тренировок. Генри был самоучкой и колотил по мячу как попало — и его удары либо невозможно было брать, либо наоборот — мяч летел через ограду в лагуну.Генри проиграл первый гейм; Джулия подошла к сетке.Он спросил, в чем дело.Она сказала:— Поменяемся полями!— О'кей, — сказал он.Когда они проходили друг мимо друга, он хлопнул ее по заду ракеткой — просто так, легонько, — но в этом не было видно нежности.Он так и не научился держать в ладони два мяча одновременно и один положил рядом с собой. Подача была лихая: он согнул колени и одновременно замахнулся ракеткой. Джулия с большим трудом отбила этот удар. Второй гейм закончился в пользу Генри, и он направился к сетке, не собрав для нее мячей.— Меняемся местами, — сказала Джулия.— Но ведь мы, кажется, уже менялись.— На дополнительный гейм, — объяснила она.Я сказала:— Вы хорошо смотритесь, ребята.Джулия спросила, не хочу ли я сыграть вместо нее, но я поблагодарила ее и села на велосипед.Дома отец читал книгу, которую дала ему Джулия.— Интересно? — спросила я.— Хорошо написано, — ответил он.И спросил, понравилась ли мне игра. Я сказала, что Джулия — прекрасный игрок.— А Генри?Я изобразила подачу Генри, и отец рассмеялся.Тогда я сказала:— Что-то у них не ладится.— Это бывает, — отозвался отец.Я посмотрела через лагуну на новый дом, который был уже готов. Он был огромен и напоминал карикатуру Уолта Диснея на дом Креза с его колоннами и искусно выложенной крышей, похожей на крутой берег. Я назвала его Дворцом на воде.Мне стало грустно смотреть на него, и я спросила отца:— Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся всей семьей в Нантакет?— Не знаю, милая, — отозвался он.Ему хотелось знать, почему я грущу, вспоминая Нантакет. Сейчас он говорил со мной не так, как всегда; и если бы у меня были проблемы, он помог бы мне их решить, но я помнила, чем закончился наш последний разговор о Нантакете, и не была уверена, что можно безнаказанно высказывать все, что ты чувствуешь.И тем не менее я попыталась это сделать. Мне не хватало слов, чтобы выразить свои ощущения, воссоздать солнечный свет, проникающий сквозь кроны старых деревьев, и ночной туман, который стлался по камням мостовой, и я качала перечислять в уме все, что могла вспомнить: концерт джазовой музыки, который мы слушали на пристани, демонстрацию немых фильмов в церкви, китобойный музей, куда мы заглядывали в пасмурные дни. Однако, уже начав говорить, я сообразила, что прошлым летом, которое мы там провели, мы ничего этого не делали. И мне стало невыразимо грустно при мысли о том, что это никогда больше не повторится — ни в Нантакете, ни где бы то ни было.— Что с тобой? — спросил отец, и его голос был так нежен, что мне захотелось плакать, и я тут же разрыдалась. Он протянул мне свой носовой платок, пропахший трубочным табаком, который он носил в кисете в боковом кармане.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле'
1 2 3 4
пришелся на конец недели. Генри и Джулия отправились в Саутгемптон на большую вечеринку, которую устраивала ее мать. Наши родители тоже отправлялись на подобное мероприятие, и вечером, выгуливая Атланта, я слышала звуки гуляний по обеим сторонам лагуны. Я подумала, что Оливер Билл и я были, вероятно, единственными, кого никуда не пригласили. Чтобы подбодрить себя, я сказала Атланту:— Мы с тобой одни на целом свете, Перчик.В воскресенье приехала бабушка. Шел дождь, от которого разыгрался ее артрит, сделав ее еще капризнее, чем обычно. Она цеплялась за каждую мелочь и замучила маму вопросами вроде: «Луиза, почему ты носишь эти шорты?»Отец ретировался в спальню — вздремнуть.Когда бабушка произнесла свою неизменную фразу: «Помнишь прическу, которую тебе сделали той весной в Париже?», имея в виду двадцатипятилетней давности весну, проведенную моей мамой за границей, мама притворно зевнула и сказала, что тоже не прочь немного вздремнуть.Оставшись с бабушкой наедине, я сказала:— Мне кажется, маме нравится ее нынешняя прическа.— Тогда была лучше, — стояла на своем бабушка.Но тут я перешла в атаку:— А как бы ты себя чувствовала, если бы тебе нравились твои короткие волосы, а твоя мама постоянно говорила, что тебе больше идут длинные?— Пожалуй, носила бы длинные, — спокойно отозвалась бабушка, после чего внимательно на меня посмотрела и промолвила: — Тебе следует позаботиться о своих волосах, Джейн. Ты выглядела бы хорошенькой, если бы сделала нормальную прическу.Я даже не стала изображать зевоту, а просто пошла в спальню родителей. Они лежали в постели и читали. Я примостилась между ними.— Она чокнулась на парижских прическах, — сказала я. — Что бы это значило?— Понятия не имею, — ответила мама.— Прямо-таки зациклилась на прическах того времени, — продолжала я, хотя родители, похоже, и впрямь читали, вместо того чтобы слушать меня. Но это меня не остановило, и я добавила, что бабушка, кажется, считает, будто зеркало души — не глаза, а волосы.Мама хихикнула. По отношению к своей матери она становилась как бы моей сверстницей.Отец буркнул:— Волосы — это крыша души. * * * Перед обедом бабушка читала газету, что-то бормоча себе под нос и жалуясь неизвестно кому, что мир катится в тартарары. Все теперь не так, и ничего похожего на то, что было раньше.— Что же, по-твоему, в старые времена было хорошего? — спросила я, раздраженная ее сетованиями. Но тут же почувствовала, как резок мой тон, что мне не понравилось, и поспешила добавить: — Я имею в виду, чего тебе сейчас не хватает?Пока она собиралась с мыслям, я обосновывала в уме свою точку зрения, сводившуюся к тому, что теперь все гораздо лучше, чем раньше. Взять хотя бы гражданские права и эмансипацию женщин. Наконец она вымолвила:— Мальчик, зажигавший по вечерам уличные фонари, носил с собой табуретку.Тут я поняла: это подобно моей тоске по Нантакету, — и я мягко коснулась ладонью ее руки. Мне пришло в голову, что все куда сложней, чем я думала. * * * Мы заканчивали с десертом, когда появились Генри и Джулия. Мама немедленно разыграла такое же удивление, какое мы все испытали при внезапном приезде бабушки.— Глядите-ка, а вот и Генри!Он, казалось, этого и не заметил и своим молчанием как бы возложил на маму обязанность представить бабушке Джулию, которая пыталась изобразить улыбку, но не совсем справлялась с этой задачей. Или Джулия показалась бабушке старше, чем она была, или ей не пришлась бы по душе любая девушка Генри; во всяком случае, его она заключила в объятия, словно он все еще был мальчиком, а Джулии бросила тоном снежной королевы:— Здравствуйте!Генри сел на самый дальний от Джулии стул и не глядел на нее, а через несколько минут вообще ушел в свою комнату.Я немного подождала, надеясь, что он вернется, но, так и не дождавшись, пошла вслед за ним.— Ты чего это вытворяешь? — спросила я.Он не ответил. В руках у него была гитара, но он лишь водил пальцами по струнам, не извлекая из них звуков.— Джулия там одна, — сказала я. — С бабусей.— Пусть сама о себе заботится, — буркнул он.— Ей нет нужды заботиться о себе самой, — сказала я и вышла из комнаты.Бабушка начала убирать со стола. Я сказала, что сама этим займусь, и она молча отошла в сторону. Я ополоснула тарелки и подала ей, чтобы она положила их в посудомоечную машину.Но она возвратила мне тарелки со словами:— Ты их плохо помыла.— Только ополоснула, — сказал я, — а мыть должна машина. Она потому и называется посудомоечной.Отец метнул строгий взгляд в мою сторону. Я готова была бросить свой пост возле раковины, но осталась ради Джулии. Я была ее щитом.Я представила себе, будто мы находимся в оккупированном Париже и мне предстояло отвлечь внимание домохозяйки, члена нацистской партии, от Джулии, еврейки, которую мы скрывали, пока ей не удастся сбежать. Я была ее единственным шансом на спасение. Но первыми сбежали мои родители — они скрылись в своей комнате, хотя не было еще и десяти часов.А Джулия все томилась в ожидании, когда можно будет пойти к Генри и поговорить с ним. Но я знала, что бабушка не уйдет, пока мы здесь. И тогда я предложила Джулии прогуляться.Выйдя на крыльцо, Джулия вздохнула:— Выпить бы сейчас!Я ответила, что знаю место, где это можно сделать.— О'кей, — кивнула она, — но вряд ли твои родители будут в восторге, если я приглашу тебя в кабак.— Конечно, — сказала я, — хотя это не кабак.Я побежала назад, в дом, и попросила у Генри ключи от его машины, объяснив, что мы с Джулией едем пьянствовать и развлекаться с мужчинами.Он молча показал на ключи, лежавшие на письменном столе.Дождь кончился, и Джулия опустила брезентовый верх. Когда машина тронулась с места, у меня появилось чувство, будто мы приобщились к Великому Приключению Джулии и Джейн. Но тут я в взглянула на нее и увидела жесткие складки возле ее рта. Она достала из бардачка шифоновый шарф и накинула его на голову, дважды обернув затем вокруг шеи, как обычно делают кинозвезды. Я тщетно пыталась понять, как это у нее получилось, и решила, что непременно спрошу, когда у нее будет хорошее настроение.В ресторане мы сели за свободный столик. Я вынула пачку сигарет, и Джулия попросила у меня закурить. При этом вид у нее был такой сконфуженный, словно она была виновата в том, что я начала курить раньше нее.Когда она заказала бокал вина и уже потягивала его, я спросила, что же все-таки случилось.— Я и сама хотела бы знать, — ответила она. — Вечеринка была просто классная.По словам Джулии, там была вся ее семья и давние приятели. Однако Генри, похоже, никто не понравился. Возможно, ему была неприятна встреча с ее семьей.— Моя семья не похожа на твою, — сказала она и добавила, что каждый член ее семьи хотя бы один раз разводился и на вечеринке присутствовали всевозможные сводные братья и сестры, мачехи и отчимы. Родители Джулии тоже разводились и снова вступили в брак, что напомнило мне, как Генри работал у Брауна, потом ушел от него, а потом вернулся снова.— Они вечно на грани развода, после которого жаждут опять сойтись.— У них что, всегда так было?— Когда мама ушла от нас в первый раз, я была младше тебя, — сказала Джулия. — Мы только-только въехали в прекрасный дом в Коннектикуте. Там был бассейн, окрашенный в черный цвет, и фонари висели так, что деревья отражались в воде. Когда родители устраивали приемы, я наблюдала за происходящим из окна своей спальни. Казалось, будто гости плавают в подводном лесу.— Звучит красиво, — заметила я.— Магия.Она бросила взгляд на мои сигареты и спросила, можно ли еще одну. Я кивнула:— Бери!— Мама ушла в сентябре. Отец по ночам забирался в бассейн и плескался в нем, даже когда уже наступили холода. Вода была усеяна листьями, но он прокладывал себе путь сквозь листву. Я стояла на краю, уговаривая его выйти. Когда он выходил, посреди бассейна оставалась чистая вода, и я видела в ней отражения голых веток.Джулия немного успокоилась. Глаза ее были сухими, хотя она по-прежнему прикрывала их ладонью.Казалось, ей не давала покоя мысль о родителях, а тут еще и Генри со своими выходками. Я пересказала ей все приятное, что говорил о ней мой брат, все комплименты, которые запомнила, и все замечания, которые можно было истолковать как комплименты. Затем перечислила все ее достоинства и умения.— На самом деле все обстоит гораздо сложнее, — сказала она, и я подумала, что она расскажет, как все обстоит на самом деле.Возможно, она это почувствовала, потому что продолжила:— Иногда тебя любят и за твои слабости. То, что ты не можешь сделать, порой привлекательнее того, что можешь.На секунду у меня возникла надежда на свой счет. Но любовь за слабости сама по себе казалась слабостью.— По-моему, Генри тебя любит, — сказала я, но тут же поняла, что наверняка этого не знаю.Она выглядела усталой.Я поведала ей то, что видела своими глазами: с ней он вел себя иначе, чем с другими подругами, которых приводил домой. С ними он держался так, будто они оказались здесь случайно. Уже произнеся эти слова, я вспомнила, что он не сидел рядом с ней за десертом. Именно так он поступал со своими прежними подругами.Джулия посмотрела мне в глаза.— Он никогда не говорил, что любит меня.Казалось, она хотела узнать, не слышала ли я от него этих слов, что обеспокоило меня еще больше.— А ты когда-нибудь сама его об этом спрашивала? — осведомилась я и подивилась своему назидательному тону. Я вела себя так, будто что-то знала, хотя ровно ничего не знала, или же так, словно досконально изучила Генри и могу посоветовать ей, как с ним поступить.Но ее лицо прояснилось, и она закивала, словно я угодила в самую точку.Тогда я пошла на попятный и заговорила о том, что знала на самом деле. Рассказала о девушке, которую он привез как-то из Корнуэлла. На мой вопрос, является ли она его любовницей, он ответил: «Если даешь определение, значит, заранее все ограничиваешь рамками».Джулия улыбнулась так, словно ей стало жаль эту девушку.Казалось, сказанное мною убедило ее, что проблемы с Генри не являются слишком серьезными, но меня беспокоила мысль, что в действительности они вполне серьезны. Под конец я проронила:— Если не повезет с Генри, у тебя есть еще Пепел.Она усмехнулась и сказала, что Пепел уже несколько лет как умер.— Ничего, — утешила я ее, — на свете есть много других лошадок. * * * Когда мы вернулись домой, свет горел только в гостиной, и Джулия шепнула:— Я хочу поговорить с Генри.— Желаю удачи, — ответила я, но тут же вошла бабушка, как будто она только нас и ждала.И Джулия вынуждена была отправиться со мной в лишенный мужчин мир коек. * * * Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.— Она не хотела тебя будить, — объяснила мама. — У нее в Филадельфии вечеринка, на которую она боится опоздать.— Для нее тусовки — способ существования, — констатировала я.Мама улыбнулась.— Видела бы ты, какой хорошенькой она была в молодости.Это заставило меня вспомнить бабушкины слова о том, что я тоже была бы хорошенькой, если бы постаралась. Но я не сказала матери, что чувствую себя уязвленной ее духом всепрощения. Я спросила:— Мам, красота — это случайность?— А как она великолепно держится! — не дала сбить себя с толку мама и пошла описывать плиссированную юбку с жесткими складками, высокие каблуки и белые перчатки, которые носила ее мать.Я позволила ей закончить. Потом спросила, где Генри и Джулия.— Они только что пошли играть в теннис. Почему бы и тебе не присоединиться к ним?Я удивилась, что они играли в теннис, вместо того чтобы обсуждать свои проблемы. Возможно, они уже обо всем поговорили. Может, все уладилось.Я прикрепила ракетку к багажнику велосипеда и покатила в сторону кортов.Они только что закончили разминку. Увидев меня, Генри спросил:— Хочешь поиграть?Я сказала, что хочу посмотреть.Подавала Джулия. Сразу было видно, что она в отличной форме. В каждом ее ударе чувствовались годы тренировок. Генри был самоучкой и колотил по мячу как попало — и его удары либо невозможно было брать, либо наоборот — мяч летел через ограду в лагуну.Генри проиграл первый гейм; Джулия подошла к сетке.Он спросил, в чем дело.Она сказала:— Поменяемся полями!— О'кей, — сказал он.Когда они проходили друг мимо друга, он хлопнул ее по заду ракеткой — просто так, легонько, — но в этом не было видно нежности.Он так и не научился держать в ладони два мяча одновременно и один положил рядом с собой. Подача была лихая: он согнул колени и одновременно замахнулся ракеткой. Джулия с большим трудом отбила этот удар. Второй гейм закончился в пользу Генри, и он направился к сетке, не собрав для нее мячей.— Меняемся местами, — сказала Джулия.— Но ведь мы, кажется, уже менялись.— На дополнительный гейм, — объяснила она.Я сказала:— Вы хорошо смотритесь, ребята.Джулия спросила, не хочу ли я сыграть вместо нее, но я поблагодарила ее и села на велосипед.Дома отец читал книгу, которую дала ему Джулия.— Интересно? — спросила я.— Хорошо написано, — ответил он.И спросил, понравилась ли мне игра. Я сказала, что Джулия — прекрасный игрок.— А Генри?Я изобразила подачу Генри, и отец рассмеялся.Тогда я сказала:— Что-то у них не ладится.— Это бывает, — отозвался отец.Я посмотрела через лагуну на новый дом, который был уже готов. Он был огромен и напоминал карикатуру Уолта Диснея на дом Креза с его колоннами и искусно выложенной крышей, похожей на крутой берег. Я назвала его Дворцом на воде.Мне стало грустно смотреть на него, и я спросила отца:— Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся всей семьей в Нантакет?— Не знаю, милая, — отозвался он.Ему хотелось знать, почему я грущу, вспоминая Нантакет. Сейчас он говорил со мной не так, как всегда; и если бы у меня были проблемы, он помог бы мне их решить, но я помнила, чем закончился наш последний разговор о Нантакете, и не была уверена, что можно безнаказанно высказывать все, что ты чувствуешь.И тем не менее я попыталась это сделать. Мне не хватало слов, чтобы выразить свои ощущения, воссоздать солнечный свет, проникающий сквозь кроны старых деревьев, и ночной туман, который стлался по камням мостовой, и я качала перечислять в уме все, что могла вспомнить: концерт джазовой музыки, который мы слушали на пристани, демонстрацию немых фильмов в церкви, китобойный музей, куда мы заглядывали в пасмурные дни. Однако, уже начав говорить, я сообразила, что прошлым летом, которое мы там провели, мы ничего этого не делали. И мне стало невыразимо грустно при мысли о том, что это никогда больше не повторится — ни в Нантакете, ни где бы то ни было.— Что с тобой? — спросил отец, и его голос был так нежен, что мне захотелось плакать, и я тут же разрыдалась. Он протянул мне свой носовой платок, пропахший трубочным табаком, который он носил в кисете в боковом кармане.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле'
1 2 3 4