О таком подходе мы договорились с Летицией сегодня днем, когда я ненадолго заскочила к ней в офис. Одна рука бедной женщины была стянута тугой повязкой, а в остальном она была в прекрасной форме.
– Это он мне вывихнул, – с гордостью заявила Летиция. – Похоже, что он решил переломать мне все кости.
– И вам действительно все это нравится? – мне казалось немыслимым, чтобы божество принимало мучения от простого смертного.
– Я не представляла себе, что такое секс, пока не встретила этого милого ублюдка. Четыре, пять раз за ночь: на полу, на песке, в ванне… – Ее глаза затуманились. Похоже, что впечатление, которое у меня сложилось о нем в тот памятный вечер, оказалось ошибочным.
Летиция поздравила меня с назначением содиректором Академии. Объявление об этом появилось в газетах в понедельник, так что теперь я стала (и это меня забавляет) фигурой в шоу-бизнесе, который, конечно, всего лишь бледная тень мира кино.
– Да, я надеюсь, с Дядюшкой Баком мы сработаемся.
Бак окончательно сдался, и всю прошлую неделю я полностью управляла Академией. В результате обстановка улучшилась на всех уровнях. Даже Ирвинг Амадеус счел заслуживающими внимания некоторые из моих предложений, в частности по включению кое-каких элементов вакханалий в программу курса древних ритмов.
Я перешла к непосредственной причине визита.
– Как вы знаете, Мэри-Энн живет со мной. И не надо так улыбаться, ничего такого здесь нет и не предвидится. Но я чувствую себя ответственной за бедного ребенка. Поэтому я хотела бы знать, собирается ли Расти возвращаться к ней.
– Будь я проклята, если хоть пальцем пошевелю ради этого, – взгляд ее стал колючим. – Я вцепилась в этого жеребца и буду висеть на нем, сколько смогу.
– Меня это устраивает. А он что думает?
– Мистер Мартинсон! – Она звонко рассмеялась. Пора бы уже мне привыкнуть, что Летиция не глупее меня. Она тоже ухватила его за яйца. – С мистером Мартинсоном мы в прекрасных отношениях, и он уверен, что если кто и должен позаботиться о Расти, так это я.
– Так что, если Расти решит улизнуть…
– Мистер Мартинсон вернет его ко мне, – закончила фразу Летиция с довольным видом. Потом она нахмурилась. – Не сомневаюсь, что он все еще интересуется Мэри-Энн, хотя и не может смириться с тем, что она живет с вами. Он просто ненавидит вас, дорогая. Не знаю, почему. Он мне ничего не говорит.
– И никогда не скажет. Ладно, все это в прошлом. Я хочу пригласить вас пообедать со мной и Мэри-Энн, и я хочу, чтобы вы убедили ее в том, что Расти вас использует и сейчас у него еще кто-то есть.
Летиция засомневалась, разумно ли это, но я заверила ее, что такая тактика будет полезной. И оказалась права. Обед прошел успешно. Мы сидели втроем, как встретившиеся после разлуки школьные подружки. Мэри-Энн скоро простила Летицию.
– Я представляю, что вы должны чувствовать. Я хочу сказать, что он здесь самый лучший, и я не думаю, что какая-нибудь женщина могла бы устоять перед ним.
– Я пыталась, – торжественно сказала Летиция, пряча свои перебинтованные руки. – Видит бог, я пыталась.
– Боюсь, у меня не было шансов удержать его. – Мэри-Энн готова была заплакать, но объединенными усилиями нам удалось расшевелить ее, посоветовав больше не выбирать дружков, помышляющих о карьере звезды, путь к которой лежит через Летицию. Наш аргумент показался еще более убедительным после неожиданного появления одного из популярных телевизионных персонажей, который обнял Летицию и пожаловался: «Ты совсем меня забыла, не звонишь». Такая публичная демонстрация значительности Летиции произвела на меня и Мэри-Энн большое впечатление. Мы были польщены, что теперь принадлежим к числу ее друзей.
Мы попрощались с Летицией и вернулись домой. Нам обеим было грустно покидать наш первый общий дом. Однако нас утешала мысль о новом доме, особенно о звуконепроницаемой музыкальной комнате, где Мэри-Энн будет заниматься. Она вдруг обнаружила очень большие амбиции. Она решила, что станет настоящей звездой, и не будь я Майра Брекинридж, если она не достигнет по крайней мере высот Сюзанны Фостер. По словам мисс Клафф, в последнее время голос Мэри-Энн обогатился новыми волнующими оттенками. «Я уверена, это произошло после того, как она стала жить у вас. Тут причиной женская любовь и забота», – мисс Клафф хихикнула, сделав вид, что не замечает моего недовольства. Я не хочу, чтобы она – или кто-либо другой – думали, что мы с Мэри-Энн лесбиянки. Я должна защитить Мэри-Энн. Я должна защитить себя, я не могу полностью исключить, что в конце концов найду настоящего мужчину, который будет способен полностью противостоять мне и тем самым завоюет мою любовь и женится на мне.
Я обнаружила, что в последнее время меня частенько посещают непривычно-сентиментальные видения, в которых иногда присутствует Мэри-Энн. Порой вместо себя я вижу какого-то мужчину, лица которого различить не могу, и мы живем вместе в очаровательном доме, полном топота маленьких ножек, или вернее было бы сказать – лапок, потому что должна признаться, в последнее время я с раздражением отношусь к детям, но зато обожаю собак. В понедельник первым делом мы поедем с Мэри-Энн в питомник и купим пару жесткошерстных терьеров, похожих на Астру – эту милую собачку из сериала с Уильямом Поуэллом и Мирной Лой.
Сегодня наша любовь приняла новые очертания. Обычно Мэри-Энн раздевается, стоя передо мной. Потом она ложится на постель и закрывает глаза. Ее прекрасные груди, слегка колыхнувшись, замирают, и я начинаю водить пальцем по их округлостям, наблюдая, как набухают и вытягиваются соски. Она испускает вздох удовольствия, и это сигнал для меня: я кладу руку на ее плоский живот в том месте, где начинается тайный путь через светлые шелковистые заросли, куда так часто забирался Расти, но еще запретные для меня. Я глажу ее живот, и всякий раз, когда моя рука достигает мистической границы вожделенной для меня области, она отворачивается и шепчет: «Нет».
Но сегодня все слегка изменилось. Не знаю, что на нее подействовало: то ли обстановка в «Скандии», то ли яркое холодное очарование могущественной Летиции, то ли сознание, что Расти уже никогда к ней не вернется, то ли что-то еще, но сегодня она позволила моей руке надолго задержаться у входа в последнюю неизведанную область, ту самую, что начало всего сущего. Мои пальцы исступленно поглаживали волнующие очертания, скрывавшие тайну, которую мне придется узнать или умереть, лабиринт, который я должна буду пройти или сойти с ума, и, если мне все же суждено добиться своего и проникнуть внутрь, скоро я встречусь лицом к лицу с Минотавром моих мечтаний, чтобы сойтись с ним в бою в его страшном логове и в нашем героическом соитии узнать последнюю разгадку бытия: полная власть достигается не над мужчиной или женщиной, а над геральдическим зверем, всепожирающим монстром, над воссоздающей себя утробой, которая извергает нас наружу и засасывает обратно в черное забвение; над бездной, где рождаются звезды, а энергия ждет своего часа, чтобы освободиться и начать новый цикл разрушения и созидания, в исходной точке которого я сейчас стою – сначала мужчина, теперь женщина; скоро я буду посвящена в то, что лежит за входом в лабиринт, посвящена в загадку мироздания, которую я намерена развенчать неистовым усилием воли, защищающей меня от небытия вечности; я победила мужчину, захватила женщину и сама была захвачена ею; я наконец освободилась от обыкновенных человеческих измерений, и я способна сделать бессильной и даже банальной вездесущую смерть, чей ухмыляющийся рот с влажными коралловыми губами я вижу между ног моей возлюбленной, ставшей невольным инструментом моей победы и воплотившей чудесный образ моих видений в виде слишком совершенной плоти.
Когда она наконец отодвинулась от меня, она выглядела почти расслабленной. Мне казалось, в душе она хотела, чтобы я продолжала и довела ее до оргазма, который, как я чувствовала, был сегодня совсем близко.
– Майра, не надо. Ты все испортишь.
– Как ты хочешь, дорогая.
Я научилась сдерживаться, в отличие от Майрона, которого нельзя было оторвать от предмета вожделения даже с помощью зубодробительного удара кулаком. Но Майрона больше нет, он подвергся экзекуции, лишившей его гениталий, прикрепленных снаружи к телу мужчины, который выставляет их напоказ, или, если быть точным, это они его выставляют, ибо являются удивительно свободными и независимыми, – не зря один мальчик-простолюдин, наблюдая свою эрекцию, говорил отчасти в шутку, отчасти с искренним удивлением: «У него голова, как у меня». Вот именно, у него голова его владельца, и я дважды подвергла казни ту голову. В первый раз буквально – путем отсечения, когда был убит Майрон и смогла родиться Майра, а потом символически, в форме пытки и издевательства над естеством Расти; я сделала это, чтобы отомстить за Майрона, за все те бесчисленные случаи, когда он становился жертвой этого увенчанного митрой одноглазого чудовища, наносящего вслепую удары в любое отверстие, ищущего, где бы посеять свое ужасное семя, уже и так настолько переполнившее мир ненужными людьми, что наш конец совсем рядом: скоро нас ждет катастрофа вследствие войн, голода и физической деградации человеческого рода, чье сокращение не только неизбежно, но и, на мой взгляд, желательно… ибо что стоящего можно ждать от человечества после меня? Как только я постигну последнюю тайну, я стану совершенно свободна и смогу уйти в ночь, исполненная мудрости, счастливая в своем знании того, что мое существование, как ни у кого другого, было полным. И пусть примет меня земля, когда наступит второе пришествие, и я сделаю эту землю сияющей во веки веков своей непостижимой неистовостью. Пока же я должна изменить последнее поколение. Я должна вернуть на землю рай. И я смогу это сделать, я в этом уверена, ибо если и есть бог в человеческом образе, так это я.
В отличие от Майрона я могу быть любящей и нежной. Я могу обнять Мэри-Энн так, как мать обнимает ребенка или как я обняла бы щенка фокстерьера, созданного моим воображением.
– Мне хорошо с тобой – вот как сейчас, – сказала она нынешней ночью; глаза ее были закрыты, она улыбалась.
– Мне тоже, – просто ответила я. – Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. – Я обняла ее за оголенные плечи; наши груди крепко прижались. У меня грудь даже больше, чем у нее, только она силиконовая; этот способ не всегда оказывается успешным, но мне, к счастью, повезло, и никто, даже самый опытный врач, не сможет определить, что эти изумительные груди ненастоящие.
Однажды Мэри-Энн сказала застенчиво: «Они у тебя такие великолепные, Майра. Наверное, все мальчишки в школе бегали за тобой». Забавно! Если кто за кем и бегал, так это я за мальчиками, а не они за мной. В четырнадцать лет Майрон поклялся, что не пропустит ни одного из смазливых однокашников, и в последующие три года он выполнил обещание на сто двадцать процентов, то было время, которое он называл «тысячей и одной ночью» Шахерезады. Не стоит описывать, что он проделывал с каждым из тех похожих на птичий клюв предметов, удары которых так зачаровывали его (и так отвратительны мне).
Мэри-Энн заметно прогрессирует. Ее восхищение моим телом нельзя назвать чисто эстетическим… надо сказать, правда, что указанное тело, если так можно выразиться, необыкновенно красиво; этой красотой оно более всего обязано мастерству пластических хирургов, которые позволили мне (по моей просьбе) наблюдать за всеми стадиями моих превращений, хотя и опасались, что это может сильно травмировать меня.
Все обошлось. Даже наоборот. Я испытала восторг. Я была восхищена и зачарована. (Конечно, анестезия вызвала небольшую интоксикацию.) И когда одним быстрым движением скальпеля хирург освободил меня от ненавистного пениса, я потрясла всех, запев вдруг, не знаю почему, первые строчки из «Я снова увижу тебя», песни, меньше всего подходившей к переживаемому мною моменту, смысл которого состоял как раз в том, что я больше никогда не увижу это, по крайней мере в том виде, в каком его видел Майрон.
Тем не менее я была горда собой и ни на минуту не усомнилась в выбранном мною пути к уникальности. Жизнь, однако, способна внести коррективы в любые планы. Например, я верила, что за время, прошедшее от операции до насилия над Расти, я стала Женщиной-Триумфатором, осуществляющей полную власть над мужчинами, как те когда-то повелевали Майроном. К моему удивлению, полная и безоговорочная победа над Расти не принесла мне ожидаемой гордости. Я обнаружила, что мужчины перестали меня интересовать и в этом, и в любом ином смысле. Я просто прошла мимо них, как существо из другого мира, мутант, утративший прежний облик, чтобы переродиться в нечто совершенно новое, не похожее ни на себя самого, ни на какое-либо другое человеческое существо. Если я сейчас и думала о власти над другим человеком, то только о том, как заставить Мэри-Энн полюбить меня, а я готова была любить ее – пусть даже не обладая ею – до конца моих дней.
Можно представить мое смятение, когда однажды она опять сказала о том, что на самом деле чувствовала (и о чем мне было известно все это время, хотя я и отказывалась признаться в этом даже себе): «Если бы только ты была мужчиной, Майра, я бы так тебя любила».
Удар, которого ждешь, более чувствителен, чем удар неожиданный. Я отшатнулась от нее, словно обжегшись.
– Любовь – это не только секс, – еле слышно проговорила я.
– О, я знаю. И я люблю тебя. Мне даже нравится, когда ты меня трогаешь. Но только не там, – добавила она рассудительно. – Я только с парнем могу это делать. Такая уж я есть.
– С Расти?
Она закрыла глаза, нахмурившись от нахлынувших на нее воспоминаний.
– Нет, с Расти все кончено. С кем-то… вроде него, – ее лицо посветлело. – Таких, как он, мало.
– Мало? В любом гараже ты найдешь пару-тройку таких, как Расти.
Она покачала головой.
– Нет, он особенный. Большинство парней хотят только брать. Он – нет. Он очень нежный, и мне это нравится. Он не похож на других. Нет. Мой первый парень в школе вызвал у меня отвращение. Он был как маньяк, ей-богу! – она содрогнулась от воспоминаний. – Забавно, но вы напоминаете мне Расти, когда трогаете меня.
Когда я пишу эти строки, сидя за карточным столом лицом к «Шато Мормон» и безмолвно вращающейся танцовщице, я чувствую, как слезы наполняют мои глаза. Что же мне делать?
Рандольф здесь не поможет. Утром я встретила его у Уилла Райта на Стрипе недалеко от «Ларю» . Он уже почти осилил двойную порцию шоколадного мороженого с жареным миндалем и фисташками и самозабвенно продвигался дальше, демонстрируя при этом такого сорта оральное удовлетворение, которое, не будь он пуританином-евреем, можно было получить иным путем, с гораздо меньшим количеством калорий. Но он безнадежен. Его первый и единственный брак завершился уже через год, и, хотя он не посвящал меня в то, что произошло, я подозреваю, что он оказался неадекватным партнером, если вообще не импотентом. С тех пор, насколько я его знаю, секс интересовал его только теоретически, реальные же манипуляции вызывали у него резкое неприятие, которое он компенсировал едой.
– Вы должны рассказать ей все, если вы ее любите. – Таким был его мудрый совет, которым он разродился после рюмки вишневого ликера.
– Я не могу.
– Почему? Вы боитесь, что потеряете свою власть над ней?
– Я боюсь, что она получит власть надо мной.
– Даже так? Значит, ваша жизнь вошла в новую фазу.
– В новую или нет – сейчас речь не об этом. Я не знаю, что мне делать. Если я расскажу ей, что была Майроном, я уничтожу Майру.
– Неплохая мысль.
Тут я взвилась.
– Вы всегда предпочитали мне Майрона, верно? И я знаю, почему. Вы были влюблены в него, чертов засранец!
Я гневно всплеснула руками, забыв, что именно такие сцены доставляют наибольшее удовольствие Рандольфу. Он осторожно отложил ложку, тщательно вытер рот и сказал:
– Это очень интересно – то, что вы говорите. Теперь ответьте мне прямо: почему вы считаете, что ваша дружба неизбежно должна сопровождаться сексуальными отношениями, в то время как ваш собственный опыт…
– Шли бы вы куда подальше, дорогой Рандольф! Я хотела знать, что мне делать.
Нет ничего более приятного в жизни, чем освободиться от собственного психоаналитика. От своего я наконец избавилась. Кончено. Я чувствую себя глубоко оскорбленной из-за того, что мне пришлось заплатить ему сорок две тысячи пятьсот долларов за лжесвидетельство, необходимость в котором – так уж повернулось дело – отпала.
К несчастью, Рандольф сделал вид, что он расценивает мой выпад всего лишь как невротическую реакцию.
– Мы делаем явные успехи! – воскликнул он, и его свинячьи глазки заблестели от возбуждения. – Давайте-ка разберем, что произошло. Эмоциональным толчком, как обычно, послужили ваши опасения, что я предпочитал вам Майрона…
– Послушайте, меня больше не интересует, кого или что вы предпочитаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Это он мне вывихнул, – с гордостью заявила Летиция. – Похоже, что он решил переломать мне все кости.
– И вам действительно все это нравится? – мне казалось немыслимым, чтобы божество принимало мучения от простого смертного.
– Я не представляла себе, что такое секс, пока не встретила этого милого ублюдка. Четыре, пять раз за ночь: на полу, на песке, в ванне… – Ее глаза затуманились. Похоже, что впечатление, которое у меня сложилось о нем в тот памятный вечер, оказалось ошибочным.
Летиция поздравила меня с назначением содиректором Академии. Объявление об этом появилось в газетах в понедельник, так что теперь я стала (и это меня забавляет) фигурой в шоу-бизнесе, который, конечно, всего лишь бледная тень мира кино.
– Да, я надеюсь, с Дядюшкой Баком мы сработаемся.
Бак окончательно сдался, и всю прошлую неделю я полностью управляла Академией. В результате обстановка улучшилась на всех уровнях. Даже Ирвинг Амадеус счел заслуживающими внимания некоторые из моих предложений, в частности по включению кое-каких элементов вакханалий в программу курса древних ритмов.
Я перешла к непосредственной причине визита.
– Как вы знаете, Мэри-Энн живет со мной. И не надо так улыбаться, ничего такого здесь нет и не предвидится. Но я чувствую себя ответственной за бедного ребенка. Поэтому я хотела бы знать, собирается ли Расти возвращаться к ней.
– Будь я проклята, если хоть пальцем пошевелю ради этого, – взгляд ее стал колючим. – Я вцепилась в этого жеребца и буду висеть на нем, сколько смогу.
– Меня это устраивает. А он что думает?
– Мистер Мартинсон! – Она звонко рассмеялась. Пора бы уже мне привыкнуть, что Летиция не глупее меня. Она тоже ухватила его за яйца. – С мистером Мартинсоном мы в прекрасных отношениях, и он уверен, что если кто и должен позаботиться о Расти, так это я.
– Так что, если Расти решит улизнуть…
– Мистер Мартинсон вернет его ко мне, – закончила фразу Летиция с довольным видом. Потом она нахмурилась. – Не сомневаюсь, что он все еще интересуется Мэри-Энн, хотя и не может смириться с тем, что она живет с вами. Он просто ненавидит вас, дорогая. Не знаю, почему. Он мне ничего не говорит.
– И никогда не скажет. Ладно, все это в прошлом. Я хочу пригласить вас пообедать со мной и Мэри-Энн, и я хочу, чтобы вы убедили ее в том, что Расти вас использует и сейчас у него еще кто-то есть.
Летиция засомневалась, разумно ли это, но я заверила ее, что такая тактика будет полезной. И оказалась права. Обед прошел успешно. Мы сидели втроем, как встретившиеся после разлуки школьные подружки. Мэри-Энн скоро простила Летицию.
– Я представляю, что вы должны чувствовать. Я хочу сказать, что он здесь самый лучший, и я не думаю, что какая-нибудь женщина могла бы устоять перед ним.
– Я пыталась, – торжественно сказала Летиция, пряча свои перебинтованные руки. – Видит бог, я пыталась.
– Боюсь, у меня не было шансов удержать его. – Мэри-Энн готова была заплакать, но объединенными усилиями нам удалось расшевелить ее, посоветовав больше не выбирать дружков, помышляющих о карьере звезды, путь к которой лежит через Летицию. Наш аргумент показался еще более убедительным после неожиданного появления одного из популярных телевизионных персонажей, который обнял Летицию и пожаловался: «Ты совсем меня забыла, не звонишь». Такая публичная демонстрация значительности Летиции произвела на меня и Мэри-Энн большое впечатление. Мы были польщены, что теперь принадлежим к числу ее друзей.
Мы попрощались с Летицией и вернулись домой. Нам обеим было грустно покидать наш первый общий дом. Однако нас утешала мысль о новом доме, особенно о звуконепроницаемой музыкальной комнате, где Мэри-Энн будет заниматься. Она вдруг обнаружила очень большие амбиции. Она решила, что станет настоящей звездой, и не будь я Майра Брекинридж, если она не достигнет по крайней мере высот Сюзанны Фостер. По словам мисс Клафф, в последнее время голос Мэри-Энн обогатился новыми волнующими оттенками. «Я уверена, это произошло после того, как она стала жить у вас. Тут причиной женская любовь и забота», – мисс Клафф хихикнула, сделав вид, что не замечает моего недовольства. Я не хочу, чтобы она – или кто-либо другой – думали, что мы с Мэри-Энн лесбиянки. Я должна защитить Мэри-Энн. Я должна защитить себя, я не могу полностью исключить, что в конце концов найду настоящего мужчину, который будет способен полностью противостоять мне и тем самым завоюет мою любовь и женится на мне.
Я обнаружила, что в последнее время меня частенько посещают непривычно-сентиментальные видения, в которых иногда присутствует Мэри-Энн. Порой вместо себя я вижу какого-то мужчину, лица которого различить не могу, и мы живем вместе в очаровательном доме, полном топота маленьких ножек, или вернее было бы сказать – лапок, потому что должна признаться, в последнее время я с раздражением отношусь к детям, но зато обожаю собак. В понедельник первым делом мы поедем с Мэри-Энн в питомник и купим пару жесткошерстных терьеров, похожих на Астру – эту милую собачку из сериала с Уильямом Поуэллом и Мирной Лой.
Сегодня наша любовь приняла новые очертания. Обычно Мэри-Энн раздевается, стоя передо мной. Потом она ложится на постель и закрывает глаза. Ее прекрасные груди, слегка колыхнувшись, замирают, и я начинаю водить пальцем по их округлостям, наблюдая, как набухают и вытягиваются соски. Она испускает вздох удовольствия, и это сигнал для меня: я кладу руку на ее плоский живот в том месте, где начинается тайный путь через светлые шелковистые заросли, куда так часто забирался Расти, но еще запретные для меня. Я глажу ее живот, и всякий раз, когда моя рука достигает мистической границы вожделенной для меня области, она отворачивается и шепчет: «Нет».
Но сегодня все слегка изменилось. Не знаю, что на нее подействовало: то ли обстановка в «Скандии», то ли яркое холодное очарование могущественной Летиции, то ли сознание, что Расти уже никогда к ней не вернется, то ли что-то еще, но сегодня она позволила моей руке надолго задержаться у входа в последнюю неизведанную область, ту самую, что начало всего сущего. Мои пальцы исступленно поглаживали волнующие очертания, скрывавшие тайну, которую мне придется узнать или умереть, лабиринт, который я должна буду пройти или сойти с ума, и, если мне все же суждено добиться своего и проникнуть внутрь, скоро я встречусь лицом к лицу с Минотавром моих мечтаний, чтобы сойтись с ним в бою в его страшном логове и в нашем героическом соитии узнать последнюю разгадку бытия: полная власть достигается не над мужчиной или женщиной, а над геральдическим зверем, всепожирающим монстром, над воссоздающей себя утробой, которая извергает нас наружу и засасывает обратно в черное забвение; над бездной, где рождаются звезды, а энергия ждет своего часа, чтобы освободиться и начать новый цикл разрушения и созидания, в исходной точке которого я сейчас стою – сначала мужчина, теперь женщина; скоро я буду посвящена в то, что лежит за входом в лабиринт, посвящена в загадку мироздания, которую я намерена развенчать неистовым усилием воли, защищающей меня от небытия вечности; я победила мужчину, захватила женщину и сама была захвачена ею; я наконец освободилась от обыкновенных человеческих измерений, и я способна сделать бессильной и даже банальной вездесущую смерть, чей ухмыляющийся рот с влажными коралловыми губами я вижу между ног моей возлюбленной, ставшей невольным инструментом моей победы и воплотившей чудесный образ моих видений в виде слишком совершенной плоти.
Когда она наконец отодвинулась от меня, она выглядела почти расслабленной. Мне казалось, в душе она хотела, чтобы я продолжала и довела ее до оргазма, который, как я чувствовала, был сегодня совсем близко.
– Майра, не надо. Ты все испортишь.
– Как ты хочешь, дорогая.
Я научилась сдерживаться, в отличие от Майрона, которого нельзя было оторвать от предмета вожделения даже с помощью зубодробительного удара кулаком. Но Майрона больше нет, он подвергся экзекуции, лишившей его гениталий, прикрепленных снаружи к телу мужчины, который выставляет их напоказ, или, если быть точным, это они его выставляют, ибо являются удивительно свободными и независимыми, – не зря один мальчик-простолюдин, наблюдая свою эрекцию, говорил отчасти в шутку, отчасти с искренним удивлением: «У него голова, как у меня». Вот именно, у него голова его владельца, и я дважды подвергла казни ту голову. В первый раз буквально – путем отсечения, когда был убит Майрон и смогла родиться Майра, а потом символически, в форме пытки и издевательства над естеством Расти; я сделала это, чтобы отомстить за Майрона, за все те бесчисленные случаи, когда он становился жертвой этого увенчанного митрой одноглазого чудовища, наносящего вслепую удары в любое отверстие, ищущего, где бы посеять свое ужасное семя, уже и так настолько переполнившее мир ненужными людьми, что наш конец совсем рядом: скоро нас ждет катастрофа вследствие войн, голода и физической деградации человеческого рода, чье сокращение не только неизбежно, но и, на мой взгляд, желательно… ибо что стоящего можно ждать от человечества после меня? Как только я постигну последнюю тайну, я стану совершенно свободна и смогу уйти в ночь, исполненная мудрости, счастливая в своем знании того, что мое существование, как ни у кого другого, было полным. И пусть примет меня земля, когда наступит второе пришествие, и я сделаю эту землю сияющей во веки веков своей непостижимой неистовостью. Пока же я должна изменить последнее поколение. Я должна вернуть на землю рай. И я смогу это сделать, я в этом уверена, ибо если и есть бог в человеческом образе, так это я.
В отличие от Майрона я могу быть любящей и нежной. Я могу обнять Мэри-Энн так, как мать обнимает ребенка или как я обняла бы щенка фокстерьера, созданного моим воображением.
– Мне хорошо с тобой – вот как сейчас, – сказала она нынешней ночью; глаза ее были закрыты, она улыбалась.
– Мне тоже, – просто ответила я. – Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. – Я обняла ее за оголенные плечи; наши груди крепко прижались. У меня грудь даже больше, чем у нее, только она силиконовая; этот способ не всегда оказывается успешным, но мне, к счастью, повезло, и никто, даже самый опытный врач, не сможет определить, что эти изумительные груди ненастоящие.
Однажды Мэри-Энн сказала застенчиво: «Они у тебя такие великолепные, Майра. Наверное, все мальчишки в школе бегали за тобой». Забавно! Если кто за кем и бегал, так это я за мальчиками, а не они за мной. В четырнадцать лет Майрон поклялся, что не пропустит ни одного из смазливых однокашников, и в последующие три года он выполнил обещание на сто двадцать процентов, то было время, которое он называл «тысячей и одной ночью» Шахерезады. Не стоит описывать, что он проделывал с каждым из тех похожих на птичий клюв предметов, удары которых так зачаровывали его (и так отвратительны мне).
Мэри-Энн заметно прогрессирует. Ее восхищение моим телом нельзя назвать чисто эстетическим… надо сказать, правда, что указанное тело, если так можно выразиться, необыкновенно красиво; этой красотой оно более всего обязано мастерству пластических хирургов, которые позволили мне (по моей просьбе) наблюдать за всеми стадиями моих превращений, хотя и опасались, что это может сильно травмировать меня.
Все обошлось. Даже наоборот. Я испытала восторг. Я была восхищена и зачарована. (Конечно, анестезия вызвала небольшую интоксикацию.) И когда одним быстрым движением скальпеля хирург освободил меня от ненавистного пениса, я потрясла всех, запев вдруг, не знаю почему, первые строчки из «Я снова увижу тебя», песни, меньше всего подходившей к переживаемому мною моменту, смысл которого состоял как раз в том, что я больше никогда не увижу это, по крайней мере в том виде, в каком его видел Майрон.
Тем не менее я была горда собой и ни на минуту не усомнилась в выбранном мною пути к уникальности. Жизнь, однако, способна внести коррективы в любые планы. Например, я верила, что за время, прошедшее от операции до насилия над Расти, я стала Женщиной-Триумфатором, осуществляющей полную власть над мужчинами, как те когда-то повелевали Майроном. К моему удивлению, полная и безоговорочная победа над Расти не принесла мне ожидаемой гордости. Я обнаружила, что мужчины перестали меня интересовать и в этом, и в любом ином смысле. Я просто прошла мимо них, как существо из другого мира, мутант, утративший прежний облик, чтобы переродиться в нечто совершенно новое, не похожее ни на себя самого, ни на какое-либо другое человеческое существо. Если я сейчас и думала о власти над другим человеком, то только о том, как заставить Мэри-Энн полюбить меня, а я готова была любить ее – пусть даже не обладая ею – до конца моих дней.
Можно представить мое смятение, когда однажды она опять сказала о том, что на самом деле чувствовала (и о чем мне было известно все это время, хотя я и отказывалась признаться в этом даже себе): «Если бы только ты была мужчиной, Майра, я бы так тебя любила».
Удар, которого ждешь, более чувствителен, чем удар неожиданный. Я отшатнулась от нее, словно обжегшись.
– Любовь – это не только секс, – еле слышно проговорила я.
– О, я знаю. И я люблю тебя. Мне даже нравится, когда ты меня трогаешь. Но только не там, – добавила она рассудительно. – Я только с парнем могу это делать. Такая уж я есть.
– С Расти?
Она закрыла глаза, нахмурившись от нахлынувших на нее воспоминаний.
– Нет, с Расти все кончено. С кем-то… вроде него, – ее лицо посветлело. – Таких, как он, мало.
– Мало? В любом гараже ты найдешь пару-тройку таких, как Расти.
Она покачала головой.
– Нет, он особенный. Большинство парней хотят только брать. Он – нет. Он очень нежный, и мне это нравится. Он не похож на других. Нет. Мой первый парень в школе вызвал у меня отвращение. Он был как маньяк, ей-богу! – она содрогнулась от воспоминаний. – Забавно, но вы напоминаете мне Расти, когда трогаете меня.
Когда я пишу эти строки, сидя за карточным столом лицом к «Шато Мормон» и безмолвно вращающейся танцовщице, я чувствую, как слезы наполняют мои глаза. Что же мне делать?
Рандольф здесь не поможет. Утром я встретила его у Уилла Райта на Стрипе недалеко от «Ларю» . Он уже почти осилил двойную порцию шоколадного мороженого с жареным миндалем и фисташками и самозабвенно продвигался дальше, демонстрируя при этом такого сорта оральное удовлетворение, которое, не будь он пуританином-евреем, можно было получить иным путем, с гораздо меньшим количеством калорий. Но он безнадежен. Его первый и единственный брак завершился уже через год, и, хотя он не посвящал меня в то, что произошло, я подозреваю, что он оказался неадекватным партнером, если вообще не импотентом. С тех пор, насколько я его знаю, секс интересовал его только теоретически, реальные же манипуляции вызывали у него резкое неприятие, которое он компенсировал едой.
– Вы должны рассказать ей все, если вы ее любите. – Таким был его мудрый совет, которым он разродился после рюмки вишневого ликера.
– Я не могу.
– Почему? Вы боитесь, что потеряете свою власть над ней?
– Я боюсь, что она получит власть надо мной.
– Даже так? Значит, ваша жизнь вошла в новую фазу.
– В новую или нет – сейчас речь не об этом. Я не знаю, что мне делать. Если я расскажу ей, что была Майроном, я уничтожу Майру.
– Неплохая мысль.
Тут я взвилась.
– Вы всегда предпочитали мне Майрона, верно? И я знаю, почему. Вы были влюблены в него, чертов засранец!
Я гневно всплеснула руками, забыв, что именно такие сцены доставляют наибольшее удовольствие Рандольфу. Он осторожно отложил ложку, тщательно вытер рот и сказал:
– Это очень интересно – то, что вы говорите. Теперь ответьте мне прямо: почему вы считаете, что ваша дружба неизбежно должна сопровождаться сексуальными отношениями, в то время как ваш собственный опыт…
– Шли бы вы куда подальше, дорогой Рандольф! Я хотела знать, что мне делать.
Нет ничего более приятного в жизни, чем освободиться от собственного психоаналитика. От своего я наконец избавилась. Кончено. Я чувствую себя глубоко оскорбленной из-за того, что мне пришлось заплатить ему сорок две тысячи пятьсот долларов за лжесвидетельство, необходимость в котором – так уж повернулось дело – отпала.
К несчастью, Рандольф сделал вид, что он расценивает мой выпад всего лишь как невротическую реакцию.
– Мы делаем явные успехи! – воскликнул он, и его свинячьи глазки заблестели от возбуждения. – Давайте-ка разберем, что произошло. Эмоциональным толчком, как обычно, послужили ваши опасения, что я предпочитал вам Майрона…
– Послушайте, меня больше не интересует, кого или что вы предпочитаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21