Ах, да… – Конан догадался, о чем спрашивает слепец. И это, понятное дело, начало нового расспроса. Сейчас последует непременное «кто, откуда и как очутился здесь». Ну, чем этого-то успокоить?..
* * *
– Гнилогнои, гнилогнои… – задумчиво проговорил Симур. – Хм, хорошо придумано. Само слово вызывает отвращение не только к себе, но и к предмету, который обозначает. А сами «боги» свои глаза тоже именовали гнилогноями?
– Нет, «боги» глаза называли глазами. Услышав ненароком это слово, их подданные, разумеется, не могли догадаться, о чем идет речь…
* * *
– Чего молчишь? – в голосе сокамерника послышалась угроза. – Я – Везунчик, и если я спрашиваю, надо отвечать. Понял?
Правой рукой назвавшийся Везунчиком провел по животу, словно поглаживая его после сытного обеда и – в его ладони появился гвоздь. Не сказать что очень длинный, но, конечно же, остро отточенный.
* * *
– От этого гвоздя ты не погиб, раз сидишь напротив меня, – надумал пошутить Симур.
– Да, – кивнул варвар, – точно так. Кром, наверное, свалился бы с неба от удивления, если бы я отправился на Серые Равнины после удара гвоздем. Будешь слушать дальше?
* * *
Конану пришла вдруг в голову идея. Он понял, почему та статуя, виденная им ночью на площади, лишена постамента и такая невысокая. Конечно, для того, чтобы эти безглазые могли ощупывать ее, когда вздумается. И через это можно… Ладно, додумаю на ходу, решил он.
– Слышь, Везунчик, у меня с гнилогноями все в порядке. Ты уже встречал такие, разве не припоминаешь?
Слепец-сокамерник наморщил лоб. Через какое-то время задумчивость на его лице уступила место злости.
– Ты над кем издеваешься, наглец? Надо мной?!
Везунчик сделал шаг к Конану, рука с гвоздем угрожающе приподнялась, ладонь до белизны костяшек сжала «оружие». Позорный испуг шевельнулся в сердце варвара, хотя бояться ему, зрячему, совершенно нечего: увернуться сумеет, отбежать сумеет, перехватить руку сумеет.
Киммерийцу стало стыдно за самого себя, когда он услышал, как торопливо говорит голосом, утратившим твердость:
– Нет, твои пальцы уже ощупывали такие же! Изваяние на площади. Ну, голова на туловище паука. Лицо с бородой. Четыре одинаковых лица и на всех гл… м-м… гнилогнои, как у меня. Слушай, да спрячь ты свою железку!
Железка выпала из разжавшейся ладони слепца и воткнулась острием в песок. Колени его подкосились, он опустился на песок, выговорил: «Ты – Всезнающий Бог! Ты – Кром!» и лишился чувств.
«Получается, они образину на паучьих ножках почитают за Крома», – неприятно поразило киммерийца это открытие.
* * *
– Зря я про Крома ляпнул. Ох, и намучился я тогда с моим новым знакомым! Когда он пришел в себя, мне пришлось долго успокаивать его, уговаривать обойтись без битья головой о песок и выкрикивания славословий. «Не Кром я, не Кром, и не бог», – устал повторять я, но, наконец-таки, достучался до него. «Не Кром? А кто тогда?» – спросил он, когда его рассудок вернулся на привычное место. А я еще тогда сам не решил, кто я такой для него, и потому начал издали.
* * *
– Вот посуди сам, – сказал Конан, – как я могу быть Кромом? Где живет Кром?
– Известно, где! – фыркнул Везунчик, сидя на корточках у противоположной решетки. – Он спит в Обители Богов, но знает о каждом человеке все, что тот делает и о чем думает. А когда настанет Последний Час, Кром проснется, победит всех и начнет вершить суд: кого из жителей отправить на Серые Равнины, а кого взять с собой в Обитель…
– Правильно. – Конан взял на заметку и то, что в компании здешних «богов» место Крома, оказывается, свободно. – Он спит. Как же, по-твоему, я, если я Кром, могу спать и одновременно находиться в Убежище Оступившихся? Разговаривать с тобой?
Везунчик озадаченно поскреб в клочковатой шевелюре. Не давая ему времени найти подходящий ответ, Конан продолжал наступление:
– И тебе прекрасно известно, как выглядит Кром, – варвара передернуло, – а я выгляжу, как нормальный человек, не так ли?
– Похож, – нехотя вынужден был признать Везунчик. – Вот только гнилогнои…
– Да забудь ты о гнилогноях! – рассердился киммериец. – Мало ли чего у меня там на лице… Я знавал одного торговца шерстью из Шагравара, так у него вообще два носа было.
Везунчик на мгновенье замер, потом недоверчиво потрогал свой нос, переспросил:
– Два? У него было два носа?! – и вдруг разразился таким хохотом, что даже затряслись стены клетки. – Два носа! Ну, ты сказал! Два!
– И это не мешало ему обвешивать покупателей так, что однажды стражники отрубили ему оба, – добавил Конан.
– Ой, я не могу!..
Несмотря на то, что Везунчик, судя по всему, особым умом не блистал, барьер недоверия можно было считать успешно преодоленным, а знакомство – состоявшимся. Теперь имело смысл расспросить сокамерника поподробнее о здешних порядках. А тот, как видно, был не новичком в Убежище Оступившихся.
– Эй, чего шумишь? – вдруг раздался за спиной Конана недовольный голос.
То ли из-за громогласного смеха Везунчика, то ли из-за прирожденной осторожной поступи местных жителей, но киммериец не услышал приближения незнакомца.
Он обернулся. По ту сторону решетки стоял высокий худощавый слепец с тупоносым дротиком в руках. Не иначе, местный надзиратель. Черноволосый, смуглый, с зашитыми по обыкновению глазами, он держался на безопасном расстоянии от клетки, однако дротик его был направлен точно в лоб весельчаку. На груди худощавого поблескивала крупная бляха с непонятным выпуклым символом.
– Прекратить смеяться! – гаркнул надзиратель. – А то щас как врежу промеж гнилогноев!
– Да ладно тебе, Коэн. Этот парень такую умору рассказывает, аж гной потек… – утирая слезы, сочащиеся через нитки, проговорил Везунчик. – Послушай только!
– Некогда мне слушать, – уже не так грубо отрезал названный Коэном. И повернулся ухом к киммерийцу. – Эй, чужак, ты чего народ пугаешь? А то щас и тебе ка-ак…
– Да ладно, Коэн, не злись. Лучше пожрать бы сготовил, жрать охота, сил нет…
– Пожра-ать, – проворчал надзиратель, но дротик опустил. – Тебе бы жрать только, лучше б о себе подумал, вот лопнет терпение у Богов, они с тобой церемониться и перестанут…
Продолжая ворчать что-то под нос, надзиратель удалился.
– Кто это? – спросил варвар.
– Охранник тутошний, – махнув рукой и окончательно успокоившись, ответил сокамерник. – Два носа, придумают же… А Шагравар – это где? Что-то я не слышал о таком месте.
– Далеко. Очень далеко, – вздохнул Конан.
– Дальше, чем Три Сосны на Каменном Берегу?
– Пожалуй, что да, – усмехнулся киммериец.
– Ну, ничего себе… – уважительно протянул Ворчун. – Эк тебя занесло… А я дальше Южных Оврагов и не бывал нигде. И что, там все у вас с гнилогноями, как у Крома? Или только двуносые попадаются? И почему в Убежище угодил?
– Очень много вопросов, Везунчик, тебе не кажется? – нахмурился Конан. – По-моему, сейчас моя очередь спрашивать.
– Да и спрашивай, – стушевался новый знакомый. – Что я, против, что ли, мне-то скрывать нечего…
– Тебя-то за что в Убежище посадили?
– А, сам виноват. – Везунчик озабоченно поскреб в боку. – Прошлым теплом услыхал, что плотник Огги собирается холод провести в доме невестки, сын у нее занемог, вот я и решил пощупать, что у него в мастерской интересного может храниться. Нащупал, в мешок покидал, да и ноги быстренько сделал… Да, слыхать, не слишком быстро. Стражники за мной погнались, достали – и вот я тут…
Конан про себя улыбнулся. Только теперь, при свете дня, он узнал собеседника – именно его повстречал варвар прошлой ночью, когда пробирался задворками города. Именно его ткнули в спину дротиком и поволокли куда-то двое в одинаковой форме…
* * *
– «Тепло» и «холод», – задумчиво проговорил Симур. – Понимаю. Это на их языке «день» и «ночь». Они же слепые, с понятием света незнакомы…
Киммериец кивнул:
– Это я и сам уже дотумкал. Мне хотелось выяснить у Везунчика, как можно слинять из Убежища. Я не собирался сидеть в клетке до тех пор, пока «боги» соблаговолят решить мою судьбу. Страшно было, конечно, думать о побеге, но я почему-то был уверен, что ничего хорошего в решении «богов» меня не ждет. Поэтому уж лучше пересилить страх, чем покорно ждать смерти…
– И что Везунчик?
– Да ничего. Он оказался еще тупее, чем я думал. В Убежище его забирали примерно дважды в месяц, всякой раз за попытку грабежа, держали несколько дней в клетке, награждали двадцатью плетьми и отпускали… Так что законы тамошних «богов» ко всякого рода преступникам помягче шадизарских.
– Это легко объяснимо, – сказал Симур, отщипывая виноградину от кисти на серебряном блюде и отправляя ее рот. – В городе должен поддерживаться порядок, поэтому стражники всегда должны быть начеку. А среди слепых от рождения не так уж много людей, склонных к преступлению, поэтому их нельзя изводить под корень. Чтобы стража не дремала, они иногда должны проявлять себя.
– Наверное, все так, как ты говоришь, – несколько раздраженно ответил Конан, – но мне-то от этого было не легче. Везунчик как свои пять пальцев знал город, однако о том, что находится за его пределами, не имел ни малейшего представления. И как можно выбраться из тюрьмы не знал. И сколько охраны в Убежище, как расставлена и когда сменяется не знал. Знал только одно: через несколько «холодов» его отлупцуют по заднице, да и выпустят. Так что напарничек он был еще тот. Пожрать и поспать – вот и все, что его интересовало…
* * *
– О, вот и пожрать несут! – встрепенулся
Везунчик, по-собачьи подняв голову и потянув носом воздух. – Наконец-то!..
В самом деле, с противным скрипом отодвинулась металлическая заслонка на двери клетки; надзиратель по имени Коэн протолкнул внутрь две мятые миски с кусками вареного мяса, одну за другой, и кувшин, почти до краев полный воды. Постанывая от удовольствия, первым схватил миску – ту, где мяса было чуток больше, – Везунчик. И принялся, чавкая, жрать: запихивать пальцами мясо в рот и, кажется, не прожевывая, глотать. Будто его не кормили неделю. Или будто его кормят в последний раз.
Конан, сидя на корточках, смотрел, как трапезничает его приятель по клетке, и к своей порции пока не притрагивался. Есть почему-то не хотелось. Муторно было у него на душе.
Хотя, надо отдать «богам» должное – во многих тюрьмах побывал Конан за свои неполные девятнадцать лет, но такую заботу об узниках встречал впервые. Трехразовое, судя по словам сокамерника, питание, причем кормят добрым, хорошо проваренным, сдобренным приправами мясом, а не всяким гнильем; спи, сколько хочешь; работать не заставляют – век бы тут жил, не тужил…
Впрочем, в последнем пункте Конан несколько преувеличивал. Просто успокаивал себя. Не мог киммериец жить в взаперти. Во многих тюрьмах побывал он и не было почти ни одной, из которой бы его выпустили. Иными словами, отовсюду он уходил сам, по собственному желанию. И, разумеется, против желания стерегущих его стражников.
Отовсюду мог сбежать варвар из Киммерии. Даже лишенный храбрости мог: ведь смекалка-то осталась при нем…
Но только не из тюрьмы слепцов.
А выбраться необходимо. Чтобы найти самого себя в этом безумном мире и украсть у него самое ценное, что у него есть. Чтобы не остаться навсегда, до самой смерти в городе слепых. Чтобы не остаться навсегда трусливым щенком… Да, очень некстати попал Конан в тюрьму в первый же день своего пребывания здесь.
– Ты чего не ешь? – наклонил ухо к решетке Коэн. – Нужно есть, Боги заботятся о тебе, не надо их сердить.
– Если не хочет, пусть не ест, – с набитым ртом заметил Везунчик. – Мне больше достанется.
«Интересно, а как местные выращивают хлеб, мясо откуда получают? – вяло подумал варвар, наблюдая за довольным Везунчиком. – Слепой пастух стадо не удержит… Или коровы у них тоже с зашитыми глазами? Сумасшествие какое-то…»
– Где вы еду берете? – спросил Конан у Коэна.
– Что значит – где? – удивился тот. И охотно ответил: – Где и все – Великие Боги заботятся обо всех причащенных, кормят их и поят… Э, брат, откуда ж ты такой взялся, что простых вещей не знаешь…
Судя по всему, надзиратель был не прочь поболтать еще с узником, однако киммериец устало прикрыл глаза и привалился спиной к решетке; Круговерть последних дней, путешествие в иной мир, ночные брожения по городу слепых и пленение сделали свое дело: сморенный усталостью киммериец задремал. Последнее, что он спросил у надсмотрщика, было: «Что самое ценное есть у тебя, Коэн?..»
Но тот не ответил. То ли не услышал, то ли Конан задал вопрос уже во сне.
Так закончился первый день варвара из Киммерии в стране слепых.
* * *
– Парень этот, тюремщик который, малым вроде оказался не плохим. Почему-то сразу я к нему проникся… Наверное, потому что раньше ни одного нормального надзирателя не встречал, все больше сволочи попадались. Да и он, кажется, не прочь со мной поболтать был. А что, скучно день-деньской торчать на солнцепеке, даже поглазеть не на что, ха-ха…
Ну, короче, то да се, на следующий день стал я у него понемногу, между делом, вызнавать, откуда ихнее государство возникло, кто всем, кроме «богов» заправляет, что интересного посмотреть можно. И Коэн охотно рассказывал – ведь я не вор… ну, то есть, здесь, по крайней мере, ничего не спер, за что сижу непонятно, да и чужеземец вроде – интересно все ж таки.
Вот так мы и коротали часы – то он расскажет чего, то я навру с три короба про свои приключения. О том, кто я да откуда, я покамест не заикался – неизвестно, как дело повернется: судя по местным верованиям, никаких прочих стран-государств, кроме Острова, не существует. А вдруг либо бедолаге Коэну не поздоровится от божков этих, либо он сам меня за какого-нибудь убогого примет. Зачем мне это надо?
А Коэн-то уши развесил, рот раззявил, слушает: я ему плету небылицы. А воришка этот, сосед мой, сидит себе в уголочке, дремлет, когда есть выдают, лопает так, что аж за ушами трещит, да еще добавки просит, и куда столько влезает. На нас внимания вроде не обращает. Ан нет: вижу, слушает, стервец, на ус мотает.
Рассказывал Коэн сбивчиво, то и дело отвлекался на какие-то тюремные байки, когда слова нужного не мог подобрать, жестами себе помогал, чего-то не знал, что-то не понимал, однако худо-бедно я в общих чертах усек, в каком тупом мире они живут. И, знаешь, Симур, хреново мне стало. Потому что некуда мне было деться. Не мог я переубедить этого придурка слепого – так все стройно и четко вписывалось в их видение мира. То есть не видение, конечно… Слышание, что ли? Короче, не важно.
Вот. А на третью ночь моего заточения вдруг слышу…
– Подожди, Конан, – мягко перебил рассказчика Симур. – Я понимаю, что тебе не терпится, но не мог бы ты поподробнее рассказать об их видении мира? Поверь, это очень любопытно.
– Ну… Раз любопытно…
В общем, по их представлениям, давным-давно никакого Острова не было, а был одинокий всемогущий единый Бог по имени, как это ни смешно, Кром. И то ли скучно стало Богу, то ли еще что, но собрался он завести детей. Поразмыслил, поработал над собой он несколько тысчонок лет, и в конце концов забеременел (Бог-то, как-никак, всемогущий!). В чреве его начали расти два детеныша; одного Кром назвал Мраком, другого – Светом и постановил: кто родиться первым, тот и будет царем над всем миром. Дескать, а я, сыночки, пока отдохну малость. Вот. И вроде бы первым должен был появиться Свет, но Мрак схитрил и, сделав папочке «королевский разрез» изнутри, таким образом родился раньше.
Что интересно, оба эти отпрыска, по представлениям дзадишарцев, сыновья эти, хоть и являлись богами, но не теми, как мы их понимаем. То есть, я хочу сказать, ни рук, ни ног, ни головы у них не было – один это просто сгусток света, ну а другой, понятное дело, сгусток тьмы…
Ладно, не о том речь.
Кром сотни три годков находился в замешательстве: с одной стороны, Мрак действительно оказался первым, а с другой – нечестным путем, и как быть, неясно. Потом Крома осенило, и он решил, что сначала тысячу лет миром будет править Мрак, затем его сменит Свет, и так далее.
Братьям же такое решение по душе не пришлось – каждый хотел править миром сколько влезет, бессрочно. Поэтому они поделили мир на две равные части и принялись перекраивать их по своему усмотрению. А Кром удалился на покой.
И все бы ничего, кабы братья на этом угомонилисъ. Но нет: Мрак никак не мог смириться с мыслью, что владеет только половиной Вселенной, он желал правдой или неправдой захапать себе и территорию братца, Остров – для чего создал сонмище темных богов и теперь всячески пытается проникнуть в чужие владения. Однако Свет, разумеется, догадался о злонамерениях родственника, создал на границе Острова магический щит, а также породил собственных воинов-богов и расставил их оборонять подступы к своей части мира.
Конан замолк. Покрутил в пальцах высокий серебряный бокал на длинной изящной ножке, полюбовался, как солнечный луч играет на его полированных боках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
* * *
– Гнилогнои, гнилогнои… – задумчиво проговорил Симур. – Хм, хорошо придумано. Само слово вызывает отвращение не только к себе, но и к предмету, который обозначает. А сами «боги» свои глаза тоже именовали гнилогноями?
– Нет, «боги» глаза называли глазами. Услышав ненароком это слово, их подданные, разумеется, не могли догадаться, о чем идет речь…
* * *
– Чего молчишь? – в голосе сокамерника послышалась угроза. – Я – Везунчик, и если я спрашиваю, надо отвечать. Понял?
Правой рукой назвавшийся Везунчиком провел по животу, словно поглаживая его после сытного обеда и – в его ладони появился гвоздь. Не сказать что очень длинный, но, конечно же, остро отточенный.
* * *
– От этого гвоздя ты не погиб, раз сидишь напротив меня, – надумал пошутить Симур.
– Да, – кивнул варвар, – точно так. Кром, наверное, свалился бы с неба от удивления, если бы я отправился на Серые Равнины после удара гвоздем. Будешь слушать дальше?
* * *
Конану пришла вдруг в голову идея. Он понял, почему та статуя, виденная им ночью на площади, лишена постамента и такая невысокая. Конечно, для того, чтобы эти безглазые могли ощупывать ее, когда вздумается. И через это можно… Ладно, додумаю на ходу, решил он.
– Слышь, Везунчик, у меня с гнилогноями все в порядке. Ты уже встречал такие, разве не припоминаешь?
Слепец-сокамерник наморщил лоб. Через какое-то время задумчивость на его лице уступила место злости.
– Ты над кем издеваешься, наглец? Надо мной?!
Везунчик сделал шаг к Конану, рука с гвоздем угрожающе приподнялась, ладонь до белизны костяшек сжала «оружие». Позорный испуг шевельнулся в сердце варвара, хотя бояться ему, зрячему, совершенно нечего: увернуться сумеет, отбежать сумеет, перехватить руку сумеет.
Киммерийцу стало стыдно за самого себя, когда он услышал, как торопливо говорит голосом, утратившим твердость:
– Нет, твои пальцы уже ощупывали такие же! Изваяние на площади. Ну, голова на туловище паука. Лицо с бородой. Четыре одинаковых лица и на всех гл… м-м… гнилогнои, как у меня. Слушай, да спрячь ты свою железку!
Железка выпала из разжавшейся ладони слепца и воткнулась острием в песок. Колени его подкосились, он опустился на песок, выговорил: «Ты – Всезнающий Бог! Ты – Кром!» и лишился чувств.
«Получается, они образину на паучьих ножках почитают за Крома», – неприятно поразило киммерийца это открытие.
* * *
– Зря я про Крома ляпнул. Ох, и намучился я тогда с моим новым знакомым! Когда он пришел в себя, мне пришлось долго успокаивать его, уговаривать обойтись без битья головой о песок и выкрикивания славословий. «Не Кром я, не Кром, и не бог», – устал повторять я, но, наконец-таки, достучался до него. «Не Кром? А кто тогда?» – спросил он, когда его рассудок вернулся на привычное место. А я еще тогда сам не решил, кто я такой для него, и потому начал издали.
* * *
– Вот посуди сам, – сказал Конан, – как я могу быть Кромом? Где живет Кром?
– Известно, где! – фыркнул Везунчик, сидя на корточках у противоположной решетки. – Он спит в Обители Богов, но знает о каждом человеке все, что тот делает и о чем думает. А когда настанет Последний Час, Кром проснется, победит всех и начнет вершить суд: кого из жителей отправить на Серые Равнины, а кого взять с собой в Обитель…
– Правильно. – Конан взял на заметку и то, что в компании здешних «богов» место Крома, оказывается, свободно. – Он спит. Как же, по-твоему, я, если я Кром, могу спать и одновременно находиться в Убежище Оступившихся? Разговаривать с тобой?
Везунчик озадаченно поскреб в клочковатой шевелюре. Не давая ему времени найти подходящий ответ, Конан продолжал наступление:
– И тебе прекрасно известно, как выглядит Кром, – варвара передернуло, – а я выгляжу, как нормальный человек, не так ли?
– Похож, – нехотя вынужден был признать Везунчик. – Вот только гнилогнои…
– Да забудь ты о гнилогноях! – рассердился киммериец. – Мало ли чего у меня там на лице… Я знавал одного торговца шерстью из Шагравара, так у него вообще два носа было.
Везунчик на мгновенье замер, потом недоверчиво потрогал свой нос, переспросил:
– Два? У него было два носа?! – и вдруг разразился таким хохотом, что даже затряслись стены клетки. – Два носа! Ну, ты сказал! Два!
– И это не мешало ему обвешивать покупателей так, что однажды стражники отрубили ему оба, – добавил Конан.
– Ой, я не могу!..
Несмотря на то, что Везунчик, судя по всему, особым умом не блистал, барьер недоверия можно было считать успешно преодоленным, а знакомство – состоявшимся. Теперь имело смысл расспросить сокамерника поподробнее о здешних порядках. А тот, как видно, был не новичком в Убежище Оступившихся.
– Эй, чего шумишь? – вдруг раздался за спиной Конана недовольный голос.
То ли из-за громогласного смеха Везунчика, то ли из-за прирожденной осторожной поступи местных жителей, но киммериец не услышал приближения незнакомца.
Он обернулся. По ту сторону решетки стоял высокий худощавый слепец с тупоносым дротиком в руках. Не иначе, местный надзиратель. Черноволосый, смуглый, с зашитыми по обыкновению глазами, он держался на безопасном расстоянии от клетки, однако дротик его был направлен точно в лоб весельчаку. На груди худощавого поблескивала крупная бляха с непонятным выпуклым символом.
– Прекратить смеяться! – гаркнул надзиратель. – А то щас как врежу промеж гнилогноев!
– Да ладно тебе, Коэн. Этот парень такую умору рассказывает, аж гной потек… – утирая слезы, сочащиеся через нитки, проговорил Везунчик. – Послушай только!
– Некогда мне слушать, – уже не так грубо отрезал названный Коэном. И повернулся ухом к киммерийцу. – Эй, чужак, ты чего народ пугаешь? А то щас и тебе ка-ак…
– Да ладно, Коэн, не злись. Лучше пожрать бы сготовил, жрать охота, сил нет…
– Пожра-ать, – проворчал надзиратель, но дротик опустил. – Тебе бы жрать только, лучше б о себе подумал, вот лопнет терпение у Богов, они с тобой церемониться и перестанут…
Продолжая ворчать что-то под нос, надзиратель удалился.
– Кто это? – спросил варвар.
– Охранник тутошний, – махнув рукой и окончательно успокоившись, ответил сокамерник. – Два носа, придумают же… А Шагравар – это где? Что-то я не слышал о таком месте.
– Далеко. Очень далеко, – вздохнул Конан.
– Дальше, чем Три Сосны на Каменном Берегу?
– Пожалуй, что да, – усмехнулся киммериец.
– Ну, ничего себе… – уважительно протянул Ворчун. – Эк тебя занесло… А я дальше Южных Оврагов и не бывал нигде. И что, там все у вас с гнилогноями, как у Крома? Или только двуносые попадаются? И почему в Убежище угодил?
– Очень много вопросов, Везунчик, тебе не кажется? – нахмурился Конан. – По-моему, сейчас моя очередь спрашивать.
– Да и спрашивай, – стушевался новый знакомый. – Что я, против, что ли, мне-то скрывать нечего…
– Тебя-то за что в Убежище посадили?
– А, сам виноват. – Везунчик озабоченно поскреб в боку. – Прошлым теплом услыхал, что плотник Огги собирается холод провести в доме невестки, сын у нее занемог, вот я и решил пощупать, что у него в мастерской интересного может храниться. Нащупал, в мешок покидал, да и ноги быстренько сделал… Да, слыхать, не слишком быстро. Стражники за мной погнались, достали – и вот я тут…
Конан про себя улыбнулся. Только теперь, при свете дня, он узнал собеседника – именно его повстречал варвар прошлой ночью, когда пробирался задворками города. Именно его ткнули в спину дротиком и поволокли куда-то двое в одинаковой форме…
* * *
– «Тепло» и «холод», – задумчиво проговорил Симур. – Понимаю. Это на их языке «день» и «ночь». Они же слепые, с понятием света незнакомы…
Киммериец кивнул:
– Это я и сам уже дотумкал. Мне хотелось выяснить у Везунчика, как можно слинять из Убежища. Я не собирался сидеть в клетке до тех пор, пока «боги» соблаговолят решить мою судьбу. Страшно было, конечно, думать о побеге, но я почему-то был уверен, что ничего хорошего в решении «богов» меня не ждет. Поэтому уж лучше пересилить страх, чем покорно ждать смерти…
– И что Везунчик?
– Да ничего. Он оказался еще тупее, чем я думал. В Убежище его забирали примерно дважды в месяц, всякой раз за попытку грабежа, держали несколько дней в клетке, награждали двадцатью плетьми и отпускали… Так что законы тамошних «богов» ко всякого рода преступникам помягче шадизарских.
– Это легко объяснимо, – сказал Симур, отщипывая виноградину от кисти на серебряном блюде и отправляя ее рот. – В городе должен поддерживаться порядок, поэтому стражники всегда должны быть начеку. А среди слепых от рождения не так уж много людей, склонных к преступлению, поэтому их нельзя изводить под корень. Чтобы стража не дремала, они иногда должны проявлять себя.
– Наверное, все так, как ты говоришь, – несколько раздраженно ответил Конан, – но мне-то от этого было не легче. Везунчик как свои пять пальцев знал город, однако о том, что находится за его пределами, не имел ни малейшего представления. И как можно выбраться из тюрьмы не знал. И сколько охраны в Убежище, как расставлена и когда сменяется не знал. Знал только одно: через несколько «холодов» его отлупцуют по заднице, да и выпустят. Так что напарничек он был еще тот. Пожрать и поспать – вот и все, что его интересовало…
* * *
– О, вот и пожрать несут! – встрепенулся
Везунчик, по-собачьи подняв голову и потянув носом воздух. – Наконец-то!..
В самом деле, с противным скрипом отодвинулась металлическая заслонка на двери клетки; надзиратель по имени Коэн протолкнул внутрь две мятые миски с кусками вареного мяса, одну за другой, и кувшин, почти до краев полный воды. Постанывая от удовольствия, первым схватил миску – ту, где мяса было чуток больше, – Везунчик. И принялся, чавкая, жрать: запихивать пальцами мясо в рот и, кажется, не прожевывая, глотать. Будто его не кормили неделю. Или будто его кормят в последний раз.
Конан, сидя на корточках, смотрел, как трапезничает его приятель по клетке, и к своей порции пока не притрагивался. Есть почему-то не хотелось. Муторно было у него на душе.
Хотя, надо отдать «богам» должное – во многих тюрьмах побывал Конан за свои неполные девятнадцать лет, но такую заботу об узниках встречал впервые. Трехразовое, судя по словам сокамерника, питание, причем кормят добрым, хорошо проваренным, сдобренным приправами мясом, а не всяким гнильем; спи, сколько хочешь; работать не заставляют – век бы тут жил, не тужил…
Впрочем, в последнем пункте Конан несколько преувеличивал. Просто успокаивал себя. Не мог киммериец жить в взаперти. Во многих тюрьмах побывал он и не было почти ни одной, из которой бы его выпустили. Иными словами, отовсюду он уходил сам, по собственному желанию. И, разумеется, против желания стерегущих его стражников.
Отовсюду мог сбежать варвар из Киммерии. Даже лишенный храбрости мог: ведь смекалка-то осталась при нем…
Но только не из тюрьмы слепцов.
А выбраться необходимо. Чтобы найти самого себя в этом безумном мире и украсть у него самое ценное, что у него есть. Чтобы не остаться навсегда, до самой смерти в городе слепых. Чтобы не остаться навсегда трусливым щенком… Да, очень некстати попал Конан в тюрьму в первый же день своего пребывания здесь.
– Ты чего не ешь? – наклонил ухо к решетке Коэн. – Нужно есть, Боги заботятся о тебе, не надо их сердить.
– Если не хочет, пусть не ест, – с набитым ртом заметил Везунчик. – Мне больше достанется.
«Интересно, а как местные выращивают хлеб, мясо откуда получают? – вяло подумал варвар, наблюдая за довольным Везунчиком. – Слепой пастух стадо не удержит… Или коровы у них тоже с зашитыми глазами? Сумасшествие какое-то…»
– Где вы еду берете? – спросил Конан у Коэна.
– Что значит – где? – удивился тот. И охотно ответил: – Где и все – Великие Боги заботятся обо всех причащенных, кормят их и поят… Э, брат, откуда ж ты такой взялся, что простых вещей не знаешь…
Судя по всему, надзиратель был не прочь поболтать еще с узником, однако киммериец устало прикрыл глаза и привалился спиной к решетке; Круговерть последних дней, путешествие в иной мир, ночные брожения по городу слепых и пленение сделали свое дело: сморенный усталостью киммериец задремал. Последнее, что он спросил у надсмотрщика, было: «Что самое ценное есть у тебя, Коэн?..»
Но тот не ответил. То ли не услышал, то ли Конан задал вопрос уже во сне.
Так закончился первый день варвара из Киммерии в стране слепых.
* * *
– Парень этот, тюремщик который, малым вроде оказался не плохим. Почему-то сразу я к нему проникся… Наверное, потому что раньше ни одного нормального надзирателя не встречал, все больше сволочи попадались. Да и он, кажется, не прочь со мной поболтать был. А что, скучно день-деньской торчать на солнцепеке, даже поглазеть не на что, ха-ха…
Ну, короче, то да се, на следующий день стал я у него понемногу, между делом, вызнавать, откуда ихнее государство возникло, кто всем, кроме «богов» заправляет, что интересного посмотреть можно. И Коэн охотно рассказывал – ведь я не вор… ну, то есть, здесь, по крайней мере, ничего не спер, за что сижу непонятно, да и чужеземец вроде – интересно все ж таки.
Вот так мы и коротали часы – то он расскажет чего, то я навру с три короба про свои приключения. О том, кто я да откуда, я покамест не заикался – неизвестно, как дело повернется: судя по местным верованиям, никаких прочих стран-государств, кроме Острова, не существует. А вдруг либо бедолаге Коэну не поздоровится от божков этих, либо он сам меня за какого-нибудь убогого примет. Зачем мне это надо?
А Коэн-то уши развесил, рот раззявил, слушает: я ему плету небылицы. А воришка этот, сосед мой, сидит себе в уголочке, дремлет, когда есть выдают, лопает так, что аж за ушами трещит, да еще добавки просит, и куда столько влезает. На нас внимания вроде не обращает. Ан нет: вижу, слушает, стервец, на ус мотает.
Рассказывал Коэн сбивчиво, то и дело отвлекался на какие-то тюремные байки, когда слова нужного не мог подобрать, жестами себе помогал, чего-то не знал, что-то не понимал, однако худо-бедно я в общих чертах усек, в каком тупом мире они живут. И, знаешь, Симур, хреново мне стало. Потому что некуда мне было деться. Не мог я переубедить этого придурка слепого – так все стройно и четко вписывалось в их видение мира. То есть не видение, конечно… Слышание, что ли? Короче, не важно.
Вот. А на третью ночь моего заточения вдруг слышу…
– Подожди, Конан, – мягко перебил рассказчика Симур. – Я понимаю, что тебе не терпится, но не мог бы ты поподробнее рассказать об их видении мира? Поверь, это очень любопытно.
– Ну… Раз любопытно…
В общем, по их представлениям, давным-давно никакого Острова не было, а был одинокий всемогущий единый Бог по имени, как это ни смешно, Кром. И то ли скучно стало Богу, то ли еще что, но собрался он завести детей. Поразмыслил, поработал над собой он несколько тысчонок лет, и в конце концов забеременел (Бог-то, как-никак, всемогущий!). В чреве его начали расти два детеныша; одного Кром назвал Мраком, другого – Светом и постановил: кто родиться первым, тот и будет царем над всем миром. Дескать, а я, сыночки, пока отдохну малость. Вот. И вроде бы первым должен был появиться Свет, но Мрак схитрил и, сделав папочке «королевский разрез» изнутри, таким образом родился раньше.
Что интересно, оба эти отпрыска, по представлениям дзадишарцев, сыновья эти, хоть и являлись богами, но не теми, как мы их понимаем. То есть, я хочу сказать, ни рук, ни ног, ни головы у них не было – один это просто сгусток света, ну а другой, понятное дело, сгусток тьмы…
Ладно, не о том речь.
Кром сотни три годков находился в замешательстве: с одной стороны, Мрак действительно оказался первым, а с другой – нечестным путем, и как быть, неясно. Потом Крома осенило, и он решил, что сначала тысячу лет миром будет править Мрак, затем его сменит Свет, и так далее.
Братьям же такое решение по душе не пришлось – каждый хотел править миром сколько влезет, бессрочно. Поэтому они поделили мир на две равные части и принялись перекраивать их по своему усмотрению. А Кром удалился на покой.
И все бы ничего, кабы братья на этом угомонилисъ. Но нет: Мрак никак не мог смириться с мыслью, что владеет только половиной Вселенной, он желал правдой или неправдой захапать себе и территорию братца, Остров – для чего создал сонмище темных богов и теперь всячески пытается проникнуть в чужие владения. Однако Свет, разумеется, догадался о злонамерениях родственника, создал на границе Острова магический щит, а также породил собственных воинов-богов и расставил их оборонять подступы к своей части мира.
Конан замолк. Покрутил в пальцах высокий серебряный бокал на длинной изящной ножке, полюбовался, как солнечный луч играет на его полированных боках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29