Ударившись головой о столешницу, он начисто потерял сознание и вследствие этого пропустил все самое интересное.
Очнулся он в своей постели и долго созерцал свои ноги в ботфортах на задней ее спинке.
За окном сияло солнце. На верхней палубе, судя по характерным звукам, которые капитан уже научился различать, царило оживление.
В голове стоял негромкий, но устойчивый гул — последствие вчерашнего прыжка на стол.
Вспомнив о том, что произошло накануне ночью, Уильям тут же задался вопросом: что же это было такое? Почему у него ломит все тело?
Преодолевая боль во всех членах своего несчастного тела, капитан встал.
Может быть, его вчера избили и заперли? Что же он сделал такого, чтобы с ним так поступили?
Он подошел к двери, толкнул рукой. Дверь легко открылась.
Не заперли.
С трудом и со стоном переставляя ноги по деревянным ступеням, капитан поднялся на верхнюю палубу своего корабля.
Осмотрелся.
Матросы, как всегда, бегали как угорелые. Налегая на вымбовки, крутили барабаны, на которые наматывались канаты, управляющие положением парусов на реях.
Что-то происходит, дал себе труд сообразить Уильям и посмотрел на квартердек, потому что только оттуда могли поступать команды, вызывающие такую массовую деятельность на палубе.
На квартердеке, этом прообразе капитанского мостика на кораблях будущих времен, стояли четыре человека. Каллифорд, Берджесс, Хант и Херст. Они о чем-то оживленно беседовали. Кидд чрезвычайно порадовался этому обстоятельству, наконец-то эти господа станут друзьями, и ему не придется делить свое капитанское и человеческое сердце между двумя враждующими парами.
Стоящие на квартердеке увидели Кидда, и беседа их разом прекратилась. Уильям направился к ним, чтобы расспросить о том, что произошло сегодняшней ночью. Судя по выправке, они прожили ее с меньшими потерями, чем он.
— Доброе утро, джентльмены.
Джентльмены как по команде сняли шляпы. Лица у всех четверых остались постными.
— Клянусь крестными муками Спасителя, я провел непростую ночь. А что вам снилось, господа?
— То, что нам могло бы присниться, бледнеет перед тем, что имеем возможность видеть наяву, — мрачно произнес Каллифорд.
Кидд посмотрел направо, куда были направлены взгляды всех остальных, и увидел огромный трехпалубный корабль с золочеными бортами, золоченой же фигурой летящего ангела на носу, горами парусов.
Из-под бушприта этого красавца вылетел сноп искр, выкатилось густое облако хлопково-белого дыма и наконец раздался грохот выстрела.
— Они предлагают нам лечь в дрейф! — прорычал Берджесс и с силой нахлобучил свою шляпу на голову.
— Кто они? — поинтересовался капитан.
— Французы, сэр, — спокойно ответил Хант.
— Ваши добрые друзья, — ехидно добавил Каллифорд.
— Что же нам делать? — без паники, но с некоторым недоумением в голосе поинтересовался капитан.
Каллифорд сплюнул за борт:
— Я приказал ставить паруса, мы можем постараться уйти. Француз очень тяжелый, судя по всему, он идет из Европы, значит, с полными трюмами.
Хант и Херст одновременно усмехнулись. Хант сказал:
— Это новый корабль. Посмотрите на его паруса. Не пробьет и двух склянок, как они подойдут на расстояние прямого залпового огня.
Херст добавил:
— У них не менее восьмидесяти пушек, и не восьмифунтовых, как у нас, а фунтов на двенадцать. Мы и часа не продержимся.
— Что же вы предлагаете?
— Лечь в дрейф, как нам приказывают. Пусть они высылают шлюпку, а мы потребуем, чтобы сдача была почетной.
Кидд на время оторвался от созерцания гигантского красавца, вырастающего за кормой.
— Вы думаете, Хант, что они согласятся нам сдаться?
На квартердеке наступило тягостное молчание. Никто из четверых офицеров не знал ответа на этот вопрос. Причем все отлично понимали, что капитан отнюдь не пытается над ними пошутить.
Кидд выручил их. Посмотрев туда, где должны были находиться два приданных «Блаженному Уильяму» шлюпа, он весело спросил:
— А где же эти?..
У Каллифорда задергалась щека, у Берджесса зачесалась лысина. Хант и Херст многозначительно переглянулись. Кажется, они уже решили, что доложат Полковнику Маллину, если им доведется когда-нибудь предстать перед ним.
— Сбежали, да? Струсили?!
Всеобщее молчание продолжалось.
— А вот мы не струсим!
С этими словами Кидд кинулся вниз с квартердека, отдавая на ходу какие-то приказания.
Хант сказал, криво улыбаясь, Каллифорду:
— О чем мы можем говорить, кроме сдачи, когда у нас почти вдвое меньше пушек и безумец вместо капитана.
— Безумец — это слабо сказано, — процедил сквозь зубы старший помощник, наблюдая за внезапной бурной деятельностью капитана Кидда. Тот что-то орал на боцмана, боцман неохотно, но кивал в ответ. Матросы, тянувшие за вымбовки, остановились, выслушали команды Уильяма, дополненные многочисленными разнообразными жестами, и затеяли какую-то другую возню.
— Кажется, он велел убирать паруса, — прошептал Каллифорд. — Какого черта?!
— Он ложится в дрейф. Благоразумие возобладало, — удовлетворенно заметил Херст.
— Слова насчет его безумия я готов взять обратно, — сказал Хант.
В этот момент Кидд столкнулся возле грот-мачты с Мэем, который направлялся на квартердек, чтобы разузнать, что это происходит, дьявол всех разрази!
Между капитаном и главным канониром состоялся бурный диалог. Опять взлетали руки, опять слышались крики, но ничего толком понять было нельзя.
Но Мэй понял. Он сосредоточенно кивнул и решительно направился к своим пушкам.
Каллифорд саркастически улыбнулся:
— Кажется, он убирает паруса не для того, чтобы лечь в дрейф, джентльмены.
Физиономии Ханта и Херста вытянулись. Они и сами все поняли, но не удержались от вопроса:
— А для чего?
— Он собирается драться! — рявкнул Берджесс и сорвал шляпу с головы.
— Надо это прекратить! — прошептал белыми губами Хант.
Штурман схватил старшего помощника за рукав:
— Роберт, скажи этим мокрицам, чтобы они продолжали ставить паруса.
Каллифорд отрицательно покачал головой:
— Поздно. Время потеряно.
Хант к нему радостно присоединился:
— Да, теперь уже точно не уйти, джентльмены, мы на расстоянии пушечного выстрела. Надо ложиться в дрейф и сдаваться, если мы не хотим попасть сегодня рыбам на завтрак.
Мэй подтвердил правоту его слов относительно расстояния, разделяющего корабли. Залп из двух кормовых орудий, произведенный им со всем свойственным ему умением, превратил бушприт французского красавца в щепы и заставил на мгновение взлететь в воздух золотого ангела. Он взмыл, сияя в солнечных лучах, замер в горнем полете на мгновение и, неловко перевернувшись, рухнул в зеленую воду. Потемневшую то ли от горя, то ли от того, что на нее отбросило свою тень пороховое облако.
— По-моему, со сдачей тоже ничего не получится, джентльмены, — мрачно усмехнулся Каллифорд.
— Старина Уильям — лучший канонир двух океанов.
Херст и Хант сделались белее собственных париков. Кто-то из них ядовито прошептал:
— Все Уильямы — недоумки.
А дело между тем шло своим порядком. Каждый был занят делом. Парусные команды носились вверх-вниз по вантам, палубные давили на вымбовки, выбирая канаты и страхуя концы, канониры катали по желобам ядра, отчего в глубине корабельного тела стоял гул, как в недрах Везувия.
Над головами четырех бездействующих офицеров спешно и споро натягивалась специальная сеть, призванная защитить палубу от обломков рангоутного дерева, которые во время артиллерийского боя летят сверху и могут послужить причиной многих бед.
Француз, используя преимущество в скорости, пытался выйти на параллельный курс, чтобы пустить в дело свои жуткие бортовые батареи. Рулевой «Блаженного Уильяма» все больше и больше перекладывал руль направо, оставляя для вражеского обстрела лишь одну корму. Как потом выяснилось, никто ему не отдавал такого приказа, он действовал исходя из своих собственных соображений и на основании многолетнего опыта.
Действовал он правильно.
В бою на параллельных курсах у «Блаженного» не было никаких шансов.
Впрочем, немного их было и при той тактике, которую, фактически инстинктивно, применил «Блаженный Уильям».
Да, Мэй был хорош на своей небольшой кормовой батарее, он хорошо попортил размалеванную золотом физиономию франтоватого гиганта.
Да, залпы бортовых пушек в основном проходили даром, ядра месили воду у бортов «Блаженного», доставляя ему минимальный вред.
Но так не могло продолжаться долго.
Французы начали пристреливаться.
Одно ядро сшибло кормовой фонарь. Второе снесло балкон на втором этаже. О стеклах в окнах кают и говорить нечего, они сверкающим градом сыпались в морскую пучину.
Наибольшие результаты принес третий залп. Одно из ядер влетело в большую каюту и там свирепо разорвалось. Палуба с такой силой дернулась под ногами офицеров, все еще стоящих на квартердеке, что они в одно мгновение распластались на ней.
Разные мысли пришли в их головы, но все они были пессимистическими. Рассчитывать на успешное продолжение плавания не приходилось.
Помимо неприятных мыслей имели место неприятные травмы. Кто-то разбил колено, кто-то рассек лоб. Но самое неприятное было не в этих повреждениях, а в том, что из-за них они лишились фантастического зрелища.
Французский гигант как бы приподнялся над водой, замер и вдруг из всех окон и портов кормовой части выпустил мощные струи порохового пара. Потом задрожал всем мощным деревянным телом и лопнул.
В клубящейся дымовой горе были различимы хлопья сорванных парусов, вставшие на дыбы реи, нелепые человеческие фигурки и еще более нелепые части пушек.
Все это долго, очень долго по меркам взрыва, секунды три, а то и четыре, висело в воздухе и наконец начало рушиться вниз.
Каллифорд, Берджесс и Хант с Херстом увидели только окончание пышного, но краткого представления.
Они долго, опять-таки не менее четырех секунд, молчали, а потом Каллифорд сказал:
— Пороховой погреб.
Случилось то, что возможно лишь в одной попытке из сотен тысяч. Ядро, посланное одной из пушек кудесника Мэя, нашло путь к пороховым залежам победоносного француза.
Глотнув воды всеми своими открытыми трюмами, он быстро шел ко дну.
Не могло быть и речи о том, чтобы попытаться спустить шлюпки. Оставалась только одна возможность спастись — немедленно прыгать с гибнущей плавучей руины в воду и стремительно отплывать от громадного водоворота, который вот-вот образуется на месте идущего ко дну корабля.
И в этот момент перед растерянно молчащими офицерами возник их капитан.
Он сиял, хотя физиономия у него была перемазана, камзол разорван, а открытая грудь исцарапана.
— Я был убежден, что мы победим, — весело крикнул он, — а вы, джентльмены, хотели сдаваться.
Не только джентльмены, собиравшиеся сдаваться, но и те, что предпочитали бежать, чувствовали себя неловко.
Каллифорд, угрюмо сопя ноздрями, обратился с вопросом к капитану, и в этом вопросе было выражено общее мнение всей офицерской четверки:
— Что прикажете, сэр?
Капитан Кидд озабоченно огляделся:
— Знаете что, спустите там несколько шлюпок, что ли. Пусть пособирают пловцов этих.
Каллифорд сделал знак боцману, и тот, дунув в свой свисток три раза, бросился к левому борту выполнять приказание.
Офицеры продолжали стоять в позе людей, готовых немедленно выполнить любое приказание.
Кидд задумчиво поскреб грязными пальцами небритую щеку и смущенно спросил:
— Знаете, джентльмены, я бы хотел спросить у вас, а нынешней ночью не произошло ли чего-нибудь необычного с нашим кораблем, а?
Каллифорд, не удержавшись, усмехнулся.
Хант поправил локон парика.
Херст вежливо сообщил:
— Имел место шторм, сэр.
Кидд понимающе кивнул:
— То есть мне не приснилось, будто я играл в карты…
— Нет, сэр, вам ничего не приснилось. Вас выбросило из кресла, и вы рухнули на стол.
Кидд осторожно потрогал затылок:
— Неудачно выбросило.
— По всей видимости, так, сэр.
Первый помощник, дождавшись окончания этого увлекательного расследования, повторил свой давешний вопрос:
— Какие будут приказания, сэр?
Капитан Кидд ответил не сразу, сначала он полюбовался зрелищем гибнущего и уже почти погибшего противника, потом еще раз потрогал шишку на затылке.
— Один шторм и один бой — по-моему, этого достаточно для одного плавания, не правда ли, джентльмены?
Джентльмены ответили в том смысле, что да, вполне достаточно.
Уже через час, заделав свои мелкие пробоины и усадив на палубе четыре дюжины пленных и мокрых французов, «Блаженный Уильям» лег на желанный обратный курс.
Едва неизменно победоносный капитан вошел в свою печально знакомую комнату в таверне, за ним следом тут же проник все тот же слуга от Плантов.
И опять с письмом.
«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»
(продолжение)
«Если честь девушки является для Вас пустым звуком, если нежные чувства, источаемые благородным сердцем, для Вас лишь повод для насмешки, если Вы малодушно не верите в то, что возможно истинное, непорочное единение двух душ, если Вам не знакома высокая бескорыстная жажда, стремление посвятить свою жизнь красоте и истине, то не читайте далее этого послания».
Уильям Кидд испытывал жажду и поспешил ее немедленно утолить с помощью кружки эля, доставленной ему услужливым самбо.
Утолив жажду, он тем не менее продолжил интригующее чтение.
Ниже писалось:
«Моя сестра — существо нежное, воздушное, однако при этом жертвенное, способное отдать всю свою жизнь человеку, который стал бы избранником ее сердца.
Трудно, признаю, трудно найти ключи от тайны, что заключена в сердце, источающем столь возвышенные устремления. Но значит ли это, что надобно опустить руки и совершенно отказаться от поисков?!
Мое убеждение твердо и незыблемо — нет!
Мое убеждение — надобно искать, и эти святые поиски будут вознаграждены так, как только могут быть вознаграждены усилия человеческие на этом свете.
В иные моменты жизни воздержанность есть малодушие.
Вы вольны в обретении счастья, и если Вы выбираете счастье, то любые Ваши прегрешения в таком случае невольны.
Истинные движения души заранее освящены Богом.
Помните об этом.
И помните о том, что душа, начавшая проникаться преданностью к Вам, есть суть Ваша совесть.
P.S. В ранний утренний час, когда большая часть мира еще покоится в объятиях сновидений, легче всего увидеть истинную суть вещей.
Убеждена, Вы помните о месте и часе».
Уильям выпил еще эля.
Выпил и начал ходить по комнате, размышляя над прочитанным.
Первое, он заключил, что автор второго послания и первого — разные люди.
Что оба эти человека — женщины.
Что обе они предпочитают утреннюю пору любой другой.
Но главное, понятое Киддом, заключалось в мысли, что ходить ему на это утреннее свидание ни в коем случае не надо.
Он привел себя в порядок, облачился в лучший свой камзол и отправился с докладом в дом губернатора.
На улицах Порт-Элизабет он с новой силой ощутил свою популярность. На него восторженно показывали пальцами, в его честь поднимали стаканы и бросали вверх шляпы. Негры, мулаты и самбо шли за ним маленькими стайками, о чем-то шушукаясь. Проститутки его не задирали, помня о драматической судьбе Либы. Эта местная королева любви, кстати, покончила со своим веселым, рискованным и богопротивным ремеслом. Она пошла в услужение к протестантскому священнику отцу Прайму. Одевалась строго, сделалась богобоязненна и работяща.
Правда, злые языки утверждали, что она встала на этот путь не потому, что ощутила шевеление души у себя в груди, а из-за того, что потеряла возможность обнажать свою грудь.
Между прочим, популярность капитана Кидда теперь сочеталась с уважением. Это выражалось в том, что никто не лез к нему с фамильярностями, никто не смел хлопнуть его по плечу, и лишь самые старшие офицеры и самые высокопоставленные граждане могли позволить себе пригласить его на стаканчик малаги или на партию в триктрак.
В губернаторском особняке помимо хозяина он застал хозяйского сына, молодого, честного, трудолюбивого, толкового, но крайне неудачливого лейтенанта.
Был там и майор Плант, встреча с которым не стала для капитана радостным событием.
Синьор Галиани, зашедший к губернатору с кратким визитом, решил остаться обедать, чтобы поближе присмотреться к новому морскому гению.
Доклад капитана Кидда произвел огромное впечатление.
И майор, и синьор Галиани, да и сам губернатор были людьми видавшими виды, удивить их было трудно.
Кидд их удивил.
Когда он изложил им план, которого решил придерживаться в бою с французом, они невольно переглянулись.
— Судите сами, джентльмены, уклониться от столкновения мы не могли, шторм истрепал наши паруса и все такое, сражаться мы тоже не имели возможности, это было очевидно. У нас пушек мало, и по мощности они уступали французским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38