Я знал, что защищать их летчикам корпуса придется и впредь, когда начнется наступление.
Задачу по их прикрытию 3 иак получил задолго до наступления. А вскоре у меня состоялся разговор с представителем Ставки Верховного Главнокомандования маршалом А. М. Василевским, который навсегда врезался в мою память.
Как-то поздно вечером меня вызвали к аппарату СТ — по нему осуществлялась прямая связь штаба корпуса со штабом фронта. «У аппарата генерал-майор Савицкий», — приказал я передать телеграфистке. В ответ на бумажной ленте появились слова: «У аппарата Василевский. Здравствуйте, Евгений Яковлевич…» Маршала интересовало, получил ли корпус боевую задачу и как она выполняется. Я доложил, что летчики корпуса ведут непрерывное барражирование над переправами, надежно прикрывают их и наземные войска с воздуха, что осуществляются ночные бомбово-штурмовые удары по аэродромам противника, особенно по аэродрому Веселое, что потери у нас незначительные и корпус, находясь в состоянии полной боевой готовности, способен и в дальнейшем успешно выполнять поставленные перед ним задачи.
Наступила длительная пауза. Аппарат молчал, и мне даже показалось, что связь по какой-то причине прервана. Но телеграфистка предупредила, что связь не окончена и нужно ждать. Наконец буквопечатающий аппарат вновь застучал и на ленте появились слова. «А как у вас с питанием? Чем кормите летчиков? — читал я. — Не сказывается ли бездорожье на обеспечении продовольствием и боеприпасами?»
Что касалось питания, то оно к тому времени уже наладилось, и я поставил в известность маршала о том, что благодаря помощи генерала Кириченко удалось организовать бесперебойное снабжение кониной и рацион летчиков, таким образом, пополнился свежим мясом. С боеприпасами дело обстояло сложнее. Не хватало осколочно-фугасных и зажигательных бомб. Испытывали мы недостаток и в светящихся бомбах, необходимых при блокировке вражеских аэродромов в ночное время. В ответ Василевский пообещал содействие в этом вопросе и добавил: «Я удовлетворен нашим разговором. Меня обнадеживает ваш оптимизм и ваша уверенность в успешном выполнении поставленной задачи. Но хочу напомнить: ни одна из переправ через Сиваш не должна быть разбита. Уничтожение переправ практически сорвало бы срок выполнения наступательной операции…»
Напоследок буквопечатающий аппарат отстукал слова Василевского, которые вызвали у меня невольную улыбку, несмотря на крайне серьезное их содержание: «Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы окажутся разрушены, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю Вам удачи. С глубоким уважением Василевский».
Я не удержался и еще раз пробежал глазами последние фразы маршала. Суровая их лаконичность диктовалась необходимостью, бескомпромиссной логикой войны. Главные силы фронта были сосредоточены, как мы тогда говорили, на материке. Именно оттуда они готовились наступать по Татарскому перешейку, и поэтому значение переправ через Сиваш невозможно переоценить. Все это мне было понятно. Но вот форма, которую избрал Василевский, чтобы максимально акцентировать свою мысль, произвела на меня неизгладимое впечатление. Выразительнее и доходчивее не скажешь… Контраст чисто человеческой, личной доброжелательности с вынужденной жесткостью отвечавшего за исход операции военачальника оказался настолько разительным, настолько ошеломляющим, что и без того хорошо известная мне истина о чрезвычайной важности сохранения сивашских переправ как бы обрела вновь силу первоначальной свежести, будто я только что ее впервые услышал.
А все ли действительно сделано, чтобы корпус мог выполнить поставленную задачу? Нет ли чего-нибудь, что мы упустили и что можно еще исправить? Подобные вопросы буквально буравили мне мозг, пока я перечитывал конец длиннющей бумажной ленты, оставшейся после нашего разговора с маршалом Василевским.
Через полчаса я пригласил к себе в землянку начальника штаба полковника Баранова, начальника оперативного отдела полковника Чернухина, начальника политотдела полковника Ананьева, помощника начальника политотдела по комсомольской работе подполковника Полухина и, памятуя, что одна голова — хорошо, а несколько голов — еще лучше, предложил обсудить все эти вопросы заново. Вдруг и в самом деле можно сделать что-то еще, что пока не сделано…
Одним из наиболее эффективных способов защиты сивашских переправ от налета вражеской авиации зарекомендовала себя в те дни блокировка аэродромов противника в ночное время. Казалось, продумано было все до мелочей. На взлете, когда моторы работают на полных оборотах, пламя из выхлопных патрубков бомбардировщиков отлично видно в темноте на больших расстояниях. И если две-три пары «яков» будут в течение ночи постоянно висеть на разных высотах над вражеским аэродромом, ни одному бомбардировщику не удастся оторваться от полосы без того, чтобы тут же не попасть под атаку наших истребителей… Разработанный совместно с Барановым, комдивом Корягиным и Орловым детальный план боевой работы по блокировке был рассмотрен и одобрен командующим 8-й воздушной армией генералом Хрюкиным, который внес в него кое-какие незначительные уточнения.
Немцы не хуже нас понимали значение переправ через Сиваш и использовали для налетов на них даже бомбардировщики, базировавшиеся в Румынии. В основном это были Ю-88 и «хейнкели». Особенно нам досаждал их аэродром возле села Веселое. Немцы, помимо прямого назначения использовали его в качестве своего рода аэродрома подскока. Самолеты из Румынии делали на нем промежуточную посадку, чтобы заправиться горючим и взять груз бомб, а затем шли бомбить переправы. Второй аэродром, с которым чаще всего приходилось иметь дело, располагался на мысе Херсонес. Оба они и фигурировали в утвержденном генералом Хрюкиным плане боевых действий.
Кстати, в плане этом предусматривалось, что в первую ночь мне предстояло самому сделать два боевых вылета, чтобы получить информацию об эффективности ночной блокировки, как говорится, из первых рук и, если понадобится, оперативно внести коррективы в тактику боевых действий.
Ночь выдалась по-южному темной. Взлетели на Як-7б втроем: я в качестве ведущего, ведомые — капитан Маковский и капитан Лебедев. На аэродром Веселое вышли на высоте 1500 метров. Сам аэродром оставили в стороне, чтобы не привлекать заранее внимание вражеских зенитчиков; барражируем в удалении от него километров на пять — восемь. Минут через двадцать заметил на взлетной полосе движущиеся огни и тут же перевел машину в пикирование. Ясно вижу пламя, вылетающее из выхлопных патрубков бомбардировщика. Бомбы уже сброшены, открываю огонь из пушек и пулеметов… Цель поражена. Вражеский бомбардировщик взрывается прямо на взлетной полосе. Машину выхватываю из пикирования над самой землей…
В ту ночь истребители корпуса сделали 40 самолетовылетов. Над переправами ни одного немецкого бомбардировщика так и не показалось.
Та же картина наблюдалась и на другую ночь. Капитану Лебедеву удалось поджечь «хейнкель» над самым аэродромом, благодаря этому летное поле оказалось неплохо освещенным, и мы прицельно отбомбились по стоянкам самолетов.
Но на третью ночь над переправами появились Ю-88, хотя мы и в тот раз блокировали оба аэродрома и были убеждены, что с них не мог взлететь ни один самолет. Недоумение рассеялось, когда попавший в плен немец со сбитого летчиком Анкудиновым «юнкерса» рассказал, что фашисты установили на всех ночных бомбардировщиках специальные пламягасители. Тогда мы стали пикировать не на огни из патрубков взлетающих самолетов — их теперь не было, пламягасители действовали надежно, — а на саму взлетную полосу, всякий раз сбрасывая на нее несколько бомб. За ночь мы делали по 50 — 60 самолето-вылетов, и бомб нам хватало от первой темноты до самого рассвета. Только-только немцы приведут в порядок взлетную полосу, а на нее в атаку идет следующая пара истребителей. В конце концов противник был вынужден отказаться от ночных бомбардировок.
Но блокировать и штурмовать вражеские аэродромы приходилось не только ночью. Делалось это и в светлое время суток. Для более надежного прикрытия переправ мы стремились не допускать до них самолеты противника и сбивать их над его территорией. В основном нам это удавалось. Но порой немецкие бомбардировщики под сильным прикрытием истребителей все же прорывались, и тогда над сивашскими переправами разгорались тяжелые воздушные бои.
Неоценимую помощь в управлении боевыми действиями оказывала радиолокационная станция, впервые появившаяся у нас в корпусе во время Крымской операции. И я с благодарностью вспоминал тот опыт, который накопил в работе с системами, аналогичными РУС-2, еще на Дальнем Востоке. Именно они позволяли теперь осуществлять раннее обнаружение противника, встречать его на подходах к целям и вести бой над его территорией.
До Крымской операции управление боевыми действиями корпуса осуществлялось с помощью пунктов наведения, находившихся поблизости от передовой. Визуальное наблюдение за противником вели на них опытные летчики, назначавшиеся командирами дивизий из числа тех, кто из-за ранения или каких-то иных причин не мог временно принимать участие в боевых вылетах. В их распоряжении имелись радиостанция, позывные ведущих групп и связь с командными пунктами дивизий и корпуса. Использовались также данные, поступавшие от вернувшихся после выполнения задания экипажей, сведения воздушной разведки и поступавшие от летчиков, находившихся в данный момент в воздухе или ведущих бой. Вся эта информация стекалась на командный пункт корпуса, где, исходя из сложившейся обстановки в воздухе, принимались те или иные решения. Однако информация, полученная лишь визуальным путем, не давала необходимой полноты картины. Мы нередко не имели никакого представления о том, когда, откуда и сколько самолетов противника будет введено в сражение. Не знали и того, где он намеревается нанести очередной удар. Все это вынуждало постоянно держать в воздухе большие группы истребителей, что приводило к неоправданному расходу сил и средств и требовало от личного состава чрезмерного напряжения. Работать часто приходилось на пределе: увеличивать число боевых вылетов, держать летчиков на аэродромах в состоянии минутной боевой готовности, когда каждый сидит в кабине своего истребителя и надет приказа к вылету.
С появлением радиолокационных станций положение принципиально изменилось. С их помощью — а дальность действия у них достигала 120 — 150 километров — мы могли не только своевременно обнаружить противника, но и определить заранее, на какой высоте, сколько и каких самолетов следует ожидать в данное время и в данном месте. От истребителей метка на экране была менее яркой, так как у них меньше, чем у бомбардировщиков, отражающая поверхность. А количество самолетов локатор мог определить довольно точно, с погрешностью не более чем в 5 — 10 машин, причем ошибался обычно в сторону уменьшения, что мы научились учитывать. Локаторы таким образом давали возможность создавать необходимое численное преимущество, маневрировать имевшимися силами, подбирать выгодные направления и высоты, чтобы вывести истребители в район боевых действий с максимальной скоростью или, скажем, со стороны солнца. Планшетисты на командном пункте корпуса, пользуясь поступавшими с радиолокатора данными, наносили на карту воздушную обстановку, отражавшую не только учет сил противника, но и маршруты его перемещений. Для этого у них имелись специальные фишки — оловянные фигурки самолетов, помеченных цифрами: 2, 4, 8, 16. Если, к примеру, самолетов в группе оказывалось больше, число их указывалось с помощью комбинаций из этих фишек.
Локаторы, чтобы увеличить дальность их действия, мы стремились выдвигать как можно ближе к передовой, но с непременным учетом рельефа местности. Дело в том, что они были довольно громоздкими и замаскировать их оказывалось нелегко. Позже их стали устанавливать и на командных пунктах дивизий, но во время Крымской операции радиолокационная станция была одна, и размещалась она на командном пункте корпуса.
Воевать, словом, стало легче. Образно говоря, мы как бы вынесли глаза на территорию противника, и застать нас врасплох теперь стало практически невозможно.
И если раньше приходилось полагаться в основном на опыт, на интуицию, а то и порой действовать вслепую, теперь помимо опыта и интуиции в нашем распоряжении имелась точная и всесторонняя информация о силах противника. Причем локаторы не только оповещали о приближавшемся противнике, но и в значительной мере упрощали управление самим боем. И хотя в то время они еще не были оснащены системами типа «свой — чужой», но по местонахождению самолетов и другим данным позволяли с учетом некоторых погрешностей различать, где наши истребители, а где, скажем, бомбардировщики противника. А главное, давали возможность своевременно и в нужном месте наращивать собственные силы и умело вводить в бой резервы.
В качестве примера расскажу об одном из таких воздушных сражений, исход которого во многом определило использование бесперебойно поступавшей с радиолокационной станции информации. Прикрывая переправы на Сиваше, мы придвинули к ним на расстояние 10 — 15 километров аэродромы передового базирования, с которых действовали два истребительных полка. Остальные аэродромы находились значительно дальше.
Над переправами в то утро барражировала восьмерка «яков»: две пары — на высоте 4000 метров и две пары — на высоте 6000 метров. И вот с локатора на командный пункт корпуса поступили данные, что в сторону переправ движется большая группа самолетов противника. Насколько большая, точно определить из-за дальности пока не представлялось возможным. Я распорядился поднять с передовых аэродромов еще две восьмерки, а полки второго эшелона приказал привести в состояние минутной боевой готовности. И когда локатор выдал уточненные данные, из которых стало ясно, что в группе противника насчитывается примерно около 80 самолетов, я поднял с расположенных в глубине аэродромов еще три восьмерки истребителей и стал выводить их навстречу противнику. Восьмерка из полка Еремина осталась барражировать над переправами, а пять поднятых в воздух эскадрилий перехватили противника над его территорией и связали боем «мессершмитты», прикрывавшие колонны бомбардировщиков. Однако «юнкерсы» упорно продолжали идти к переправам, даже несмотря на то что остались, как мы говорили, голыми, без прикрытия.
В литературе, особенно в художественной, нередко попадаются описания того, как немецкие бомбардировщики после первых же атак наших истребителей сбрасывали бомбы на собственные позиции или спешно разворачивались и уходили к себе на аэродромы, Авторы в таких случаях чаще всего выдают желаемое за действительное. Немцы обычно дрались упорно. И экипажи вражеских бомбардировщиков, отлично понимая, что невыполнение боевой задачи может обернуться для них крупными неприятностями, вплоть до расстрела, всегда стремились выполнить свою задачу. Поле боя они оставляли только в тех случаях, когда начинали нести неоправданно большие потери. А если и сбрасывали бомбы, не дойдя до цели, то, конечно, не на головы собственной пехоты, а где-нибудь в стороне или ставя их на невзрыв, после чего бомбы превращались в простые, не способные принести вреда металлические болванки.
Вот и теперь «юнкерсы», невзирая ни на что, рвались к переправам. Поднимать с дальних аэродромов резервы было уже бесполезно: истребители вовремя подойти не успеют. Но то, что я успел заблаговременно ввести в бой три восьмерки резерва, позволило мне сохранить часть сил на передовых аэродромах — их-то я и поднял теперь навстречу подходящим к переправам Ю-87. «Якам» удалось перехватить основную их часть на ближних подступах, но десятка полтора бомбардировщиков все же прорвались к переправам. Там их встретила барражировавшая над переправами восьмерка из полка Еремина. Из-за атак наших истребителей немцы прицельно отбомбиться уже не могли, бомбы ложились хоть и на нашей территории, но где попало — в основном в воду залива. В нее же падали и сбитые «юнкерсы»…
А с локатора тем временем поступили новые данные: на дальних подступах к переправам появилась еще одна группа вражеских самолетов. По меткам на экране удалось определить, что это истребители. Их подлетное время, по расчетам, позволяло нам поднять в воздух свои резервы — «яки» успевали встретить их, даже взлетая с дальних аэродромов. Так оно в действительности и получилось.
Присутствовавший в блиндаже командного пункта корпуса генерал-полковник Бирюзов, начальник штаба 4-го Украинского фронта, высоко оценил в тот раз эффективность управления боевыми действиями корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Задачу по их прикрытию 3 иак получил задолго до наступления. А вскоре у меня состоялся разговор с представителем Ставки Верховного Главнокомандования маршалом А. М. Василевским, который навсегда врезался в мою память.
Как-то поздно вечером меня вызвали к аппарату СТ — по нему осуществлялась прямая связь штаба корпуса со штабом фронта. «У аппарата генерал-майор Савицкий», — приказал я передать телеграфистке. В ответ на бумажной ленте появились слова: «У аппарата Василевский. Здравствуйте, Евгений Яковлевич…» Маршала интересовало, получил ли корпус боевую задачу и как она выполняется. Я доложил, что летчики корпуса ведут непрерывное барражирование над переправами, надежно прикрывают их и наземные войска с воздуха, что осуществляются ночные бомбово-штурмовые удары по аэродромам противника, особенно по аэродрому Веселое, что потери у нас незначительные и корпус, находясь в состоянии полной боевой готовности, способен и в дальнейшем успешно выполнять поставленные перед ним задачи.
Наступила длительная пауза. Аппарат молчал, и мне даже показалось, что связь по какой-то причине прервана. Но телеграфистка предупредила, что связь не окончена и нужно ждать. Наконец буквопечатающий аппарат вновь застучал и на ленте появились слова. «А как у вас с питанием? Чем кормите летчиков? — читал я. — Не сказывается ли бездорожье на обеспечении продовольствием и боеприпасами?»
Что касалось питания, то оно к тому времени уже наладилось, и я поставил в известность маршала о том, что благодаря помощи генерала Кириченко удалось организовать бесперебойное снабжение кониной и рацион летчиков, таким образом, пополнился свежим мясом. С боеприпасами дело обстояло сложнее. Не хватало осколочно-фугасных и зажигательных бомб. Испытывали мы недостаток и в светящихся бомбах, необходимых при блокировке вражеских аэродромов в ночное время. В ответ Василевский пообещал содействие в этом вопросе и добавил: «Я удовлетворен нашим разговором. Меня обнадеживает ваш оптимизм и ваша уверенность в успешном выполнении поставленной задачи. Но хочу напомнить: ни одна из переправ через Сиваш не должна быть разбита. Уничтожение переправ практически сорвало бы срок выполнения наступательной операции…»
Напоследок буквопечатающий аппарат отстукал слова Василевского, которые вызвали у меня невольную улыбку, несмотря на крайне серьезное их содержание: «Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы окажутся разрушены, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю Вам удачи. С глубоким уважением Василевский».
Я не удержался и еще раз пробежал глазами последние фразы маршала. Суровая их лаконичность диктовалась необходимостью, бескомпромиссной логикой войны. Главные силы фронта были сосредоточены, как мы тогда говорили, на материке. Именно оттуда они готовились наступать по Татарскому перешейку, и поэтому значение переправ через Сиваш невозможно переоценить. Все это мне было понятно. Но вот форма, которую избрал Василевский, чтобы максимально акцентировать свою мысль, произвела на меня неизгладимое впечатление. Выразительнее и доходчивее не скажешь… Контраст чисто человеческой, личной доброжелательности с вынужденной жесткостью отвечавшего за исход операции военачальника оказался настолько разительным, настолько ошеломляющим, что и без того хорошо известная мне истина о чрезвычайной важности сохранения сивашских переправ как бы обрела вновь силу первоначальной свежести, будто я только что ее впервые услышал.
А все ли действительно сделано, чтобы корпус мог выполнить поставленную задачу? Нет ли чего-нибудь, что мы упустили и что можно еще исправить? Подобные вопросы буквально буравили мне мозг, пока я перечитывал конец длиннющей бумажной ленты, оставшейся после нашего разговора с маршалом Василевским.
Через полчаса я пригласил к себе в землянку начальника штаба полковника Баранова, начальника оперативного отдела полковника Чернухина, начальника политотдела полковника Ананьева, помощника начальника политотдела по комсомольской работе подполковника Полухина и, памятуя, что одна голова — хорошо, а несколько голов — еще лучше, предложил обсудить все эти вопросы заново. Вдруг и в самом деле можно сделать что-то еще, что пока не сделано…
Одним из наиболее эффективных способов защиты сивашских переправ от налета вражеской авиации зарекомендовала себя в те дни блокировка аэродромов противника в ночное время. Казалось, продумано было все до мелочей. На взлете, когда моторы работают на полных оборотах, пламя из выхлопных патрубков бомбардировщиков отлично видно в темноте на больших расстояниях. И если две-три пары «яков» будут в течение ночи постоянно висеть на разных высотах над вражеским аэродромом, ни одному бомбардировщику не удастся оторваться от полосы без того, чтобы тут же не попасть под атаку наших истребителей… Разработанный совместно с Барановым, комдивом Корягиным и Орловым детальный план боевой работы по блокировке был рассмотрен и одобрен командующим 8-й воздушной армией генералом Хрюкиным, который внес в него кое-какие незначительные уточнения.
Немцы не хуже нас понимали значение переправ через Сиваш и использовали для налетов на них даже бомбардировщики, базировавшиеся в Румынии. В основном это были Ю-88 и «хейнкели». Особенно нам досаждал их аэродром возле села Веселое. Немцы, помимо прямого назначения использовали его в качестве своего рода аэродрома подскока. Самолеты из Румынии делали на нем промежуточную посадку, чтобы заправиться горючим и взять груз бомб, а затем шли бомбить переправы. Второй аэродром, с которым чаще всего приходилось иметь дело, располагался на мысе Херсонес. Оба они и фигурировали в утвержденном генералом Хрюкиным плане боевых действий.
Кстати, в плане этом предусматривалось, что в первую ночь мне предстояло самому сделать два боевых вылета, чтобы получить информацию об эффективности ночной блокировки, как говорится, из первых рук и, если понадобится, оперативно внести коррективы в тактику боевых действий.
Ночь выдалась по-южному темной. Взлетели на Як-7б втроем: я в качестве ведущего, ведомые — капитан Маковский и капитан Лебедев. На аэродром Веселое вышли на высоте 1500 метров. Сам аэродром оставили в стороне, чтобы не привлекать заранее внимание вражеских зенитчиков; барражируем в удалении от него километров на пять — восемь. Минут через двадцать заметил на взлетной полосе движущиеся огни и тут же перевел машину в пикирование. Ясно вижу пламя, вылетающее из выхлопных патрубков бомбардировщика. Бомбы уже сброшены, открываю огонь из пушек и пулеметов… Цель поражена. Вражеский бомбардировщик взрывается прямо на взлетной полосе. Машину выхватываю из пикирования над самой землей…
В ту ночь истребители корпуса сделали 40 самолетовылетов. Над переправами ни одного немецкого бомбардировщика так и не показалось.
Та же картина наблюдалась и на другую ночь. Капитану Лебедеву удалось поджечь «хейнкель» над самым аэродромом, благодаря этому летное поле оказалось неплохо освещенным, и мы прицельно отбомбились по стоянкам самолетов.
Но на третью ночь над переправами появились Ю-88, хотя мы и в тот раз блокировали оба аэродрома и были убеждены, что с них не мог взлететь ни один самолет. Недоумение рассеялось, когда попавший в плен немец со сбитого летчиком Анкудиновым «юнкерса» рассказал, что фашисты установили на всех ночных бомбардировщиках специальные пламягасители. Тогда мы стали пикировать не на огни из патрубков взлетающих самолетов — их теперь не было, пламягасители действовали надежно, — а на саму взлетную полосу, всякий раз сбрасывая на нее несколько бомб. За ночь мы делали по 50 — 60 самолето-вылетов, и бомб нам хватало от первой темноты до самого рассвета. Только-только немцы приведут в порядок взлетную полосу, а на нее в атаку идет следующая пара истребителей. В конце концов противник был вынужден отказаться от ночных бомбардировок.
Но блокировать и штурмовать вражеские аэродромы приходилось не только ночью. Делалось это и в светлое время суток. Для более надежного прикрытия переправ мы стремились не допускать до них самолеты противника и сбивать их над его территорией. В основном нам это удавалось. Но порой немецкие бомбардировщики под сильным прикрытием истребителей все же прорывались, и тогда над сивашскими переправами разгорались тяжелые воздушные бои.
Неоценимую помощь в управлении боевыми действиями оказывала радиолокационная станция, впервые появившаяся у нас в корпусе во время Крымской операции. И я с благодарностью вспоминал тот опыт, который накопил в работе с системами, аналогичными РУС-2, еще на Дальнем Востоке. Именно они позволяли теперь осуществлять раннее обнаружение противника, встречать его на подходах к целям и вести бой над его территорией.
До Крымской операции управление боевыми действиями корпуса осуществлялось с помощью пунктов наведения, находившихся поблизости от передовой. Визуальное наблюдение за противником вели на них опытные летчики, назначавшиеся командирами дивизий из числа тех, кто из-за ранения или каких-то иных причин не мог временно принимать участие в боевых вылетах. В их распоряжении имелись радиостанция, позывные ведущих групп и связь с командными пунктами дивизий и корпуса. Использовались также данные, поступавшие от вернувшихся после выполнения задания экипажей, сведения воздушной разведки и поступавшие от летчиков, находившихся в данный момент в воздухе или ведущих бой. Вся эта информация стекалась на командный пункт корпуса, где, исходя из сложившейся обстановки в воздухе, принимались те или иные решения. Однако информация, полученная лишь визуальным путем, не давала необходимой полноты картины. Мы нередко не имели никакого представления о том, когда, откуда и сколько самолетов противника будет введено в сражение. Не знали и того, где он намеревается нанести очередной удар. Все это вынуждало постоянно держать в воздухе большие группы истребителей, что приводило к неоправданному расходу сил и средств и требовало от личного состава чрезмерного напряжения. Работать часто приходилось на пределе: увеличивать число боевых вылетов, держать летчиков на аэродромах в состоянии минутной боевой готовности, когда каждый сидит в кабине своего истребителя и надет приказа к вылету.
С появлением радиолокационных станций положение принципиально изменилось. С их помощью — а дальность действия у них достигала 120 — 150 километров — мы могли не только своевременно обнаружить противника, но и определить заранее, на какой высоте, сколько и каких самолетов следует ожидать в данное время и в данном месте. От истребителей метка на экране была менее яркой, так как у них меньше, чем у бомбардировщиков, отражающая поверхность. А количество самолетов локатор мог определить довольно точно, с погрешностью не более чем в 5 — 10 машин, причем ошибался обычно в сторону уменьшения, что мы научились учитывать. Локаторы таким образом давали возможность создавать необходимое численное преимущество, маневрировать имевшимися силами, подбирать выгодные направления и высоты, чтобы вывести истребители в район боевых действий с максимальной скоростью или, скажем, со стороны солнца. Планшетисты на командном пункте корпуса, пользуясь поступавшими с радиолокатора данными, наносили на карту воздушную обстановку, отражавшую не только учет сил противника, но и маршруты его перемещений. Для этого у них имелись специальные фишки — оловянные фигурки самолетов, помеченных цифрами: 2, 4, 8, 16. Если, к примеру, самолетов в группе оказывалось больше, число их указывалось с помощью комбинаций из этих фишек.
Локаторы, чтобы увеличить дальность их действия, мы стремились выдвигать как можно ближе к передовой, но с непременным учетом рельефа местности. Дело в том, что они были довольно громоздкими и замаскировать их оказывалось нелегко. Позже их стали устанавливать и на командных пунктах дивизий, но во время Крымской операции радиолокационная станция была одна, и размещалась она на командном пункте корпуса.
Воевать, словом, стало легче. Образно говоря, мы как бы вынесли глаза на территорию противника, и застать нас врасплох теперь стало практически невозможно.
И если раньше приходилось полагаться в основном на опыт, на интуицию, а то и порой действовать вслепую, теперь помимо опыта и интуиции в нашем распоряжении имелась точная и всесторонняя информация о силах противника. Причем локаторы не только оповещали о приближавшемся противнике, но и в значительной мере упрощали управление самим боем. И хотя в то время они еще не были оснащены системами типа «свой — чужой», но по местонахождению самолетов и другим данным позволяли с учетом некоторых погрешностей различать, где наши истребители, а где, скажем, бомбардировщики противника. А главное, давали возможность своевременно и в нужном месте наращивать собственные силы и умело вводить в бой резервы.
В качестве примера расскажу об одном из таких воздушных сражений, исход которого во многом определило использование бесперебойно поступавшей с радиолокационной станции информации. Прикрывая переправы на Сиваше, мы придвинули к ним на расстояние 10 — 15 километров аэродромы передового базирования, с которых действовали два истребительных полка. Остальные аэродромы находились значительно дальше.
Над переправами в то утро барражировала восьмерка «яков»: две пары — на высоте 4000 метров и две пары — на высоте 6000 метров. И вот с локатора на командный пункт корпуса поступили данные, что в сторону переправ движется большая группа самолетов противника. Насколько большая, точно определить из-за дальности пока не представлялось возможным. Я распорядился поднять с передовых аэродромов еще две восьмерки, а полки второго эшелона приказал привести в состояние минутной боевой готовности. И когда локатор выдал уточненные данные, из которых стало ясно, что в группе противника насчитывается примерно около 80 самолетов, я поднял с расположенных в глубине аэродромов еще три восьмерки истребителей и стал выводить их навстречу противнику. Восьмерка из полка Еремина осталась барражировать над переправами, а пять поднятых в воздух эскадрилий перехватили противника над его территорией и связали боем «мессершмитты», прикрывавшие колонны бомбардировщиков. Однако «юнкерсы» упорно продолжали идти к переправам, даже несмотря на то что остались, как мы говорили, голыми, без прикрытия.
В литературе, особенно в художественной, нередко попадаются описания того, как немецкие бомбардировщики после первых же атак наших истребителей сбрасывали бомбы на собственные позиции или спешно разворачивались и уходили к себе на аэродромы, Авторы в таких случаях чаще всего выдают желаемое за действительное. Немцы обычно дрались упорно. И экипажи вражеских бомбардировщиков, отлично понимая, что невыполнение боевой задачи может обернуться для них крупными неприятностями, вплоть до расстрела, всегда стремились выполнить свою задачу. Поле боя они оставляли только в тех случаях, когда начинали нести неоправданно большие потери. А если и сбрасывали бомбы, не дойдя до цели, то, конечно, не на головы собственной пехоты, а где-нибудь в стороне или ставя их на невзрыв, после чего бомбы превращались в простые, не способные принести вреда металлические болванки.
Вот и теперь «юнкерсы», невзирая ни на что, рвались к переправам. Поднимать с дальних аэродромов резервы было уже бесполезно: истребители вовремя подойти не успеют. Но то, что я успел заблаговременно ввести в бой три восьмерки резерва, позволило мне сохранить часть сил на передовых аэродромах — их-то я и поднял теперь навстречу подходящим к переправам Ю-87. «Якам» удалось перехватить основную их часть на ближних подступах, но десятка полтора бомбардировщиков все же прорвались к переправам. Там их встретила барражировавшая над переправами восьмерка из полка Еремина. Из-за атак наших истребителей немцы прицельно отбомбиться уже не могли, бомбы ложились хоть и на нашей территории, но где попало — в основном в воду залива. В нее же падали и сбитые «юнкерсы»…
А с локатора тем временем поступили новые данные: на дальних подступах к переправам появилась еще одна группа вражеских самолетов. По меткам на экране удалось определить, что это истребители. Их подлетное время, по расчетам, позволяло нам поднять в воздух свои резервы — «яки» успевали встретить их, даже взлетая с дальних аэродромов. Так оно в действительности и получилось.
Присутствовавший в блиндаже командного пункта корпуса генерал-полковник Бирюзов, начальник штаба 4-го Украинского фронта, высоко оценил в тот раз эффективность управления боевыми действиями корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53