Ведь, кажется, так вы меня назвали однажды?
Пруденс покраснела и опустила голову.
– Я уверена, вы прекрасная модель, несмотря на преклонный возраст, и…
– Мне всего двадцать шесть, – сухо вставил Росс.
– О! – воскликнула Пруденс и начала бормотать что-то невразумительное, чтобы скрыть свое удивление и неловкость. – А я думала, вы гораздо старше… вы такой… вы не похожи на… О Боже! – Она прикусила губу. – Но вы очень привлекательны, – нескладно закончила Пруденс.
Только бы он не обиделся на ее глупую болтовню!
Росс ухмыльнулся и стал Похож на дерзкого насмешника-мальчишку. «И почему я решила, что он стар?» – подумала Пруденс.
– В самом деле привлекателен?
– Да, только не слишком задирайте нос! До капитана Хэкетта вам далеко!
– А это еще кто такой? – поинтересовался Росс, пряча улыбку.
Пруденс не знала, как отвечать. Это было что-то новенькое. Меньше всего она ожидала, что Росс будет шутить и поддразнивать ее.
– Ну, теперь, когда выяснилось, что вы не намного старше меня, я не позволю вам читать мне нотации и изображать из себя строгого наставника, – с достоинством заявила Пруденс.
Но от смеха Росса все ее высокомерие мигом улетучилось и кровь снова прихлынула к щекам.
– Вы плутишка, Росс Мэннинг. Вот кто скрывается… за этой благопристойной и суровой внешностью, – выпалила она.
На этот раз ей действительно хотелось оскорбить его!
– Я?! – Росс широко раскрыл свои синие глаза – чистые и невинные. Потом, прищурившись, взглянул на небо. – Боюсь, луна успеет взойти, прежде чем вы соберетесь рисовать.
Пруденс ответила ему гримаской, положила альбом на колени и взяла пастельный карандаш.
– Я не могу начать, пока вы болтаете.
Росс посмотрел на нее с видом кающегося грешника, поджал губы и сделал серьезную мину. А Пруденс штрихами вывела его красиво очерченный широкий подбородок, высокие скулы, придававшие строгость излишне мягким линиям лица. Ресницы – невероятно густые и длинные – оттеняли выразительные глаза. Пруденс пожалела, что в ее распоряжении нет красок: ей хотелось изобразить их замечательный цвет. Она время от времени отрывалась от рисунка, чтобы еще раз вглядеться в свою модель.
– У вас искривлен нос, – вдруг заметила она, нахмурившись.
– Верно. Это последствие школьной драки. Один нахал осмелился издеваться над моими рисунками.
– И он здорово поколотил вас, судя по всему.
– Напротив. Его унесли домой на носилках. Разумеется, я получил ужасный нагоняй от учителя. А моя правая рука была сплошь покрыта синяками. Я неделю не мог рисовать. – Росс улыбнулся, с удовольствием вспоминая о расправе над своим врагом.
– Меня тоже постоянно бранили. А еще мама наказывала меня, запирая на маслобойне. – Пруденс рассмеялась. – Интересно, знала ли она, что там я отколупывала штукатурку со стены и наслаждалась этой местью?..
– Да, видно, у вас с детства бунтарские наклонности. И масса упрямства – как и сейчас, – заметил Росс, покачав головой.
Пруденс вдруг помрачнела, удрученная воспоминаниями.
– Ангельским характером я и вправду не отличалась. После смерти мамы отец пытался обуздать мой нрав. – Она вздохнула. – Но я часто его подводила. Не знаю, был бы он доволен тем, как я распорядилась своей жизнью после его кончины.
Пруденс устремила взгляд в морскую даль. «О, папочка, – подумала она с тоской. – Будь у меня твоя мудрость – и возможно, все было бы иначе. Твоя мудрость и знание людей».
– Расскажите мне о своей деревне. По-моему, вы говорили, что она где-то в Уилтшире.
Пруденс мечтательно улыбнулась:
– Это – прелестное местечко. Весной там растут подснежники, их полным-полно по обочинам тенистых тропок. Наш дом стоял как раз у проселочной дороги, недалеко от старинной церкви. Говорят, она была построена во времена Генриха III. А рядом теснились, окруженные живыми изгородями из кустов боярышника, домики, где жили ткачи. В пруду плавали гуси. Летом я любила собирать курослеп, а потом возвращалась домой с мокрыми ногами, и мама бранила меня.
– И еще вы рвали примулы – вместе с лордом Джеми.
– Да, они росли на холмах, за поселком, где я пасла своих овец. Как красиво там было на рассвете, когда небо начинало розоветь! А на Хай-стрит мычали коровы, возвращавшиеся домой с пастбища. В конце этой улицы стояла папина школа.
Пруденс печально понурила голову. Все это утрачено навеки.
– Воспоминания наводят на вас грусть? – участливо спросил Росс.
– Мне жаль, что меня там сейчас нет.
– Так расскажите о чем-нибудь приятном. И настроение улучшится.
Пруденс задумалась, а потом улыбнулась.
– Мне нравилось бывать и на деревенском лугу. Конечно, дедушка запрещал ей это удовольствие. Но иногда Пруденс удавалось ускользнуть тайком и посидеть там, спрятавшись в тени большого дерева от острых глаз дедушкиного управляющего – ужасного сплетника.
– Крестьяне, закончив работу, приходили на луг со скрипками и дудками. Как там было весело! Парни устраивали состязания, игры и пускали пыль в глаза девушкам. Иногда бывали и танцы. Все смеялись и радовались… А за моей подружкой Бетси ухаживало с полдюжины поклонников.
– А вы танцевали, моя маленькая пастушка? И тоже кружили головы молодым людям?
– Господи! Я не осмеливалась! Дедушка пришел бы в ярость. Но я запоминала па и повторяла дома, в своей комнате.
Росс, опершись руками о палубу и задрав голову вверх, всматривался в небо.
– А Марта танцевала как ангел. Помнится, однажды на балу к ней привязался какой-то толстый старый сквайр. Она пыталась ускользнуть от него, а он приглашал ее всякий раз, когда музыканты играли быстрые хороводные танцы. Я пытался вмешаться, но Марта была слишком хорошо воспитана, чтобы отказать старику. Ну и неуклюжий он был танцор! То и дело наступал Марте на ноги. По дороге домой, сидя в карете, мы так смеялись над ним. Но когда Марта сняла чулок, я увидел, что у нее сломан палец.
– Бедняжка!.. – пробормотала Пруденс.
– А на следующий день мы узнали, что этот медведь свалился с лестницы и сломал себе ногу. А все из-за своей неуклюжести, так о нем говорили. С моей точки зрения, олух получил по заслугам, но Марта – добрая душа – навестила его и принесла говяжий студень, чтобы утешить старика в несчастье. – Росс тихонько рассмеялся. – Через месяц он прислал ей в подарок безделушки: видно, решил, что Марта к нему неравнодушна. Тут уж пришлось отправить письмо. Я написал, что очень польщен теми чувствами, которые внушила ему моя жена, но дальнейшее ухаживание может обернуться плохо для его здоровья. Старик понял намек. И Марта осталась без поклонника. – Росс хмыкнул. – Мы еще долго смеялись, вспоминая тот случай.
Пруденс смотрела на него с некоторым недоумением.
– Первый раз вижу, чтобы вы улыбались, рассказывая о Марте.
– Просто это – забавное происшествие, и говорить о нем приятно. – Росс тоскливо улыбнулся и указал на альбом. – Вы уже закончили?
Пруденс напрочь позабыла о рисунке: она буквально таяла от радости, наслаждаясь смехом и улыбками Росса. И не могла понять, почему чувствует себя такой счастливой. Вернувшись к прерванному занятию, Пруденс начала напевать себе под нос одну из старинных песенок, которым учил ее папа.
– Спойте погромче. У вас красивый голос. Пруденс зарделась, потом кивнула и запела:
Весенним месяцем маем
В прозрачной, чистой реке
Рыбки, резвяся, играют,
Зеленеет луг вдалеке.
Парни и девушки тоже
Любят резвиться там –
Сено в стога уложат
И бегают по лугам.
– Отличная песня, леди. И голосок у вас чудесный. Пруденс посмотрела на главную палубу: там стоял улыбающийся Тоби Вэдж.
– О, спасибо!..
– У нас на баке все зовут вас жаворонком. Вы вот поете да нас радуете. – Вэдж покачал своей массивной головой. – А матросских песен небось не знаете?
– Наверное, это тоже плохая примета? Тоби удивленно наморщил лоб.
– Простите, леди?
– Не важно. Я просто пошутила. Что же мне спеть? Вэдж сунул руку в карман своих широченных штанов и выудил оттуда дудочку. Приложив ее к губам, он начал выводить какую-то мелодию. Дудка казалась слишком хрупкой для его толстых, грубых пальцев, и Пруденс была поражена, услышав, какие нежные звуки извлекает из нее Тоби. Мелодия была очень живая и веселая.
– Ну, конечно, я знаю ее, – кивнула Пруденс и через несколько секунд начала: – В городе Плимуте жила одна девица…
– Ах ты, гнусный урод! Как ты смеешь фамильярничать с господами?
Музыка оборвалась на тоненькой, жалобной ноте. Тоби в ужасе поднял глаза: с ютовой надстройки на него злобно смотрел капитан Хэкетт.
– Нет, сэр. Я вот только… я для леди тут одну песенку исполнил. Понимаете, сэр капитан?
Хэкетт спустился вниз и встал возле поручня.
– Тебе что, больше заняться нечем, хам и бездельник?! А может, хочешь получить дюжину горяченьких?
Вэдж хватал ртом воздух.
– Нет, сэр. Я ведь как раз шел на вахту, сэр. А тут услышал, что леди поет…
– А я слышал, что восемь склянок прозвонили уже несколько минут назад. Ах ты, пес паршивый! Вот значит как ты несешь службу? Почему не отдаешь честь офицеру?
– Я… я… – Вэдж неуклюже переминался с ноги на ногу, пытаясь запихнуть куда-нибудь свою дудку и одновременно поднести руку ко лбу.
– Прошу вас, капитан! – воскликнула Пруденс, вскочив со своего места. – Это я во всем виновата. Я заставила его играть.
Хэкетт ответил ей кривой, деланной улыбкой.
– Дорогая леди, пожалуйста, не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются. И не берите на себя вину этого мерзкого урода! – Он круто повернулся и снова заорал на Вэджа: – А ты ступай наверх, образина, и неси свою вахту! Не то пожалеешь, что родился на свет!
– Н-н-но, сэр капитан. Вы уж простите, но я канонир. Что же мне делать наверху-то?
Хэкетт со всей силы грохнул кулаком о поручень.
– Проклятие! Ты еще со мной споришь? – И он махнул рукой человеку с маленькой ротанговой палочкой, который стоял на сходнях. – Эй, старшина корабельной полиции! Надень-ка этому сукиному сыну кандалы на ноги! Пусть посидит несколько дней на ветру да на солнце – поразмыслит о своем дерзком поведении. А для начала всыпь ему хорошенько!
Росс стоял, сжав кулаки, и с яростью смотрел на капитана:
– Я протестую, сэр. Этот человек…
– Это мое дело, сэр. – На красивых губах Хэкетта появилась коварная усмешка. – Вы оспариваете мои приказы, мистер Мэннинг?
Росс скрипнул зубами и опустил голову.
– Нет, сэр, – пробормотал он.
Пруденс со страхом смотрела, как Вэджа поволокли на бак и приковали к полу. Потом она услышала свист трости и приглушенные стоны, которыми сопровождался каждый удар. Неужели Росс смолчит? Она осуждающе взглянула на него. Желваки на скулах Мэннинга заиграли, но он отвернулся.
А Хэкетт расправил свое кружевное жабо и, несколько успокоившись, одарил Пруденс лучезарной улыбкой.
– Ну-с, дорогая леди, – сказал он как ни в чем не бывало, – Сент-Джон говорит, что вы прекрасно играете в триктрак. Не хотите ли зайти в мою каюту и посоревноваться со мной?
Пруденс не знала, на кого надо сердиться больше: на жестокого Хэкетта или на Росса, у которого не хватило смелости защитить бедного Тоби.
– Простите, капитан, – промолвила она, с трудом смиряя гнев. – К сожалению, у меня разболелась голова.
– Я приготовлю тебе лекарство, – встрепенулся Росс.
– Я сделаю это сама, – холодно заявила Пруденс. Ему не удастся так просто загладить свою вину! Опустив глаза вниз, она только сейчас заметила, что до сих пор держит в руках альбом и карандаш. – Я не стану заканчивать твой портрет.
Пруденс перечеркнула лицо Росса крест-накрест, отшвырнула альбом и помчалась вниз, в каюту.
Солнечный день казался теперь ей тусклым и унылым.
Глава 10
Войдя в каюту Росса и закрыв за собой дверь, Пруденс поежилась. Чем скорее она снимет промокшее платье, тем быстрее прекратится дрожь. Она мельком взглянула на большое влажное пятно, расползавшееся по юбке. Слава Богу, хоть корсаж не намок, когда этот матрос опрокинул на нее таз с водой. Ведь в запасе у нее только корсет Марты, расшитый розочками. А вот нижней юбке досталось не меньше, чем платью.
Часы на столе показывали одиннадцать. До обеда вполне хватит времени, чтобы переодеться. Пруденс снова передернулась от холода. Конечно, надо было уйти из лазарета сразу, как только случилась эта неприятность. А она осталась да еще принесла воды, чтобы вымыть беднягу. Правда, его дела куда серьезнее ее собственных. Теперь остается только надеяться на то, чтобы не простудиться.
Пруденс стянула с себя платье и нижнюю юбку. Сорочка, к счастью, была сухой. Она взяла голубое миткалевое платье, подаренное Россом. Пожалуй, стоит надеть его для разнообразия, а корсет можно зашнуровать какой-нибудь лентой покрасивее. Порывшись в матросском сундучке, который ей преподнесли канониры, Пруденс извлекла оттуда свою корзинку с безделушками. Где-то там лежит роскошная вишнево-красная лента.
Сундучок сразу напомнил ей о Тоби Вэдже. Несчастный… Уже целых три дня он сидел, прикованный кандалами к палубе, и не мог пошевелить ногами. Его массивную голову припекало солнце и нещадно секли ветры. Пруденс подходила к нему всякий раз, когда поблизости не было капитана, приносила еду и воду, умывала опаленное солнцем лицо. Тоби, несмотря на свой тяжкий жребий, держался так стойко, что у Пруденс сердце разрывалось от жалости. Похоже, он смирился с горькой участью, постигшей его на борту «Чичестера»: в его бесхитростном сознании дурные предзнаменования и капитан Хэкетт сплелись в одно целое и все это путешествие воспринималось как проклятие, ниспосланное небесами.
Два дня Пруденс дулась на Росса, считая его так или иначе ответственным за то, что случилось с Вэджем. Но потом все же решила простить. Конечно, он мог бы выразить свой протест и порешительнее, но ведь в конце концов Хэкетт – капитан.
Протянув ленту сквозь петельки корсета, она, морщась, принялась затягивать концы. Корсет давил на бедра, и оттуда по всему телу пульсировала резкая боль. Боже милосердный, с тревогой подумала Пруденс. Она уже больше недели не смотрела на ушиб, решив, что он давно зажил. Пруденс расшнуровала корсет, сбросила его на пол и приподняла рубашку.
Синяк стал ярко-красным и вздувшимся. От краев зловещего пятна расходились тоненькие розоватые полоски. Пруденс не раз видела такие нарывы у сельских ребятишек и сразу поняла, что произошло. Синяк не рассосался, как положено. Наоборот, началось опасное заражение, и сердцевина опухоли полна гноя.
Она в смятении прикусила губу. Может, позаимствовать у Росса какой-нибудь инструмент и вскрыть нарыв? Только вот место уж очень неудобное: самой до него дотянуться трудно.
Пруденс вздрогнула, услышав скрип отодвигаемого засова, и стремительно одернула сорочку. Не хватало еще, чтобы Росс застал ее полуобнаженной, с задранными до талии юбками!
Он остановился в дверях и нахмурился.
– Прошу прощения… Я не знал, что вы переодеваетесь.
Пруденс почувствовала себя маленькой девочкой, пойманной за кражей сахара из кладовки.
– Это не важно… просто мое платье… я вот только… – нервничая и запинаясь, пробормотала Пруденс.
Росс закрыл дверь и шагнул к ней.
– Что-то случилось?
– Ничего!
Почему она разговаривает с ним так, словно в чем-то виновата?
– У вас покраснели щеки.
Пытаясь хоть как-то загородиться от него, Пруденс скрестила руки на груди.
– Мне… мне просто неловко.
– Черт подери, дело вовсе не в этом, – проворчал Росс. – И глаза у вас чересчур красные!.. – Как Пруденс ни старалась увернуться, он все-таки приложил ладонь к ее лбу. – Боже милостивый! Да у вас лихорадка! А ведь я предупреждал, чем могут кончиться эти хождения в лазарет!
Пруденс вздохнула. Ничего не поделаешь: видно придется все рассказать Россу. Он не отвяжется до тех пор, пока она не выложит ему правду.
– У меня нарыв. Наверное, я сильно ушибла бедро, когда свалилась в люк.
Росс негромко выругался.
– Значит, все это время он гноился? А вы даже не соизволили посмотреть?
Его гнев испугал Пруденс.
– Я… я думала, что это само пройдет…
– А ну-ка покажите!
– Я сама вылечу нарыв.
– Черт подери, ведь я же врач! Немедленно покажите!
Пруденс неохотно приподняла сорочку, стараясь не слишком обнажать тело, и одной рукой вцепилась в материю там, где она прикрывала низ живота.
Росс, наклонившись, стал рассматривать ее бедро.
– Господи Иисусе! Заражение уже начало распространяться. Это не какой-нибудь волдырь или нарыв, а карбункул, от которого вы можете умереть! – Он посмотрел на Пруденс снизу вверх, раздраженно скривив губы. – И когда же вы намеревались сообщить мне об этом? Еще немного – и пришлось бы оттяпать ногу! – Отмахнувшись от ее робких оправданий, он мигом сбросил со стола книги и бумаги. – Ну-ка, укладывайтесь сюда.
Пруденс забралась на стол и, смирив свою бунтующую скромность, снова подняла сорочку. Росс с сердитым видом сорвал с себя китель и закатал рукава рубахи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Пруденс покраснела и опустила голову.
– Я уверена, вы прекрасная модель, несмотря на преклонный возраст, и…
– Мне всего двадцать шесть, – сухо вставил Росс.
– О! – воскликнула Пруденс и начала бормотать что-то невразумительное, чтобы скрыть свое удивление и неловкость. – А я думала, вы гораздо старше… вы такой… вы не похожи на… О Боже! – Она прикусила губу. – Но вы очень привлекательны, – нескладно закончила Пруденс.
Только бы он не обиделся на ее глупую болтовню!
Росс ухмыльнулся и стал Похож на дерзкого насмешника-мальчишку. «И почему я решила, что он стар?» – подумала Пруденс.
– В самом деле привлекателен?
– Да, только не слишком задирайте нос! До капитана Хэкетта вам далеко!
– А это еще кто такой? – поинтересовался Росс, пряча улыбку.
Пруденс не знала, как отвечать. Это было что-то новенькое. Меньше всего она ожидала, что Росс будет шутить и поддразнивать ее.
– Ну, теперь, когда выяснилось, что вы не намного старше меня, я не позволю вам читать мне нотации и изображать из себя строгого наставника, – с достоинством заявила Пруденс.
Но от смеха Росса все ее высокомерие мигом улетучилось и кровь снова прихлынула к щекам.
– Вы плутишка, Росс Мэннинг. Вот кто скрывается… за этой благопристойной и суровой внешностью, – выпалила она.
На этот раз ей действительно хотелось оскорбить его!
– Я?! – Росс широко раскрыл свои синие глаза – чистые и невинные. Потом, прищурившись, взглянул на небо. – Боюсь, луна успеет взойти, прежде чем вы соберетесь рисовать.
Пруденс ответила ему гримаской, положила альбом на колени и взяла пастельный карандаш.
– Я не могу начать, пока вы болтаете.
Росс посмотрел на нее с видом кающегося грешника, поджал губы и сделал серьезную мину. А Пруденс штрихами вывела его красиво очерченный широкий подбородок, высокие скулы, придававшие строгость излишне мягким линиям лица. Ресницы – невероятно густые и длинные – оттеняли выразительные глаза. Пруденс пожалела, что в ее распоряжении нет красок: ей хотелось изобразить их замечательный цвет. Она время от времени отрывалась от рисунка, чтобы еще раз вглядеться в свою модель.
– У вас искривлен нос, – вдруг заметила она, нахмурившись.
– Верно. Это последствие школьной драки. Один нахал осмелился издеваться над моими рисунками.
– И он здорово поколотил вас, судя по всему.
– Напротив. Его унесли домой на носилках. Разумеется, я получил ужасный нагоняй от учителя. А моя правая рука была сплошь покрыта синяками. Я неделю не мог рисовать. – Росс улыбнулся, с удовольствием вспоминая о расправе над своим врагом.
– Меня тоже постоянно бранили. А еще мама наказывала меня, запирая на маслобойне. – Пруденс рассмеялась. – Интересно, знала ли она, что там я отколупывала штукатурку со стены и наслаждалась этой местью?..
– Да, видно, у вас с детства бунтарские наклонности. И масса упрямства – как и сейчас, – заметил Росс, покачав головой.
Пруденс вдруг помрачнела, удрученная воспоминаниями.
– Ангельским характером я и вправду не отличалась. После смерти мамы отец пытался обуздать мой нрав. – Она вздохнула. – Но я часто его подводила. Не знаю, был бы он доволен тем, как я распорядилась своей жизнью после его кончины.
Пруденс устремила взгляд в морскую даль. «О, папочка, – подумала она с тоской. – Будь у меня твоя мудрость – и возможно, все было бы иначе. Твоя мудрость и знание людей».
– Расскажите мне о своей деревне. По-моему, вы говорили, что она где-то в Уилтшире.
Пруденс мечтательно улыбнулась:
– Это – прелестное местечко. Весной там растут подснежники, их полным-полно по обочинам тенистых тропок. Наш дом стоял как раз у проселочной дороги, недалеко от старинной церкви. Говорят, она была построена во времена Генриха III. А рядом теснились, окруженные живыми изгородями из кустов боярышника, домики, где жили ткачи. В пруду плавали гуси. Летом я любила собирать курослеп, а потом возвращалась домой с мокрыми ногами, и мама бранила меня.
– И еще вы рвали примулы – вместе с лордом Джеми.
– Да, они росли на холмах, за поселком, где я пасла своих овец. Как красиво там было на рассвете, когда небо начинало розоветь! А на Хай-стрит мычали коровы, возвращавшиеся домой с пастбища. В конце этой улицы стояла папина школа.
Пруденс печально понурила голову. Все это утрачено навеки.
– Воспоминания наводят на вас грусть? – участливо спросил Росс.
– Мне жаль, что меня там сейчас нет.
– Так расскажите о чем-нибудь приятном. И настроение улучшится.
Пруденс задумалась, а потом улыбнулась.
– Мне нравилось бывать и на деревенском лугу. Конечно, дедушка запрещал ей это удовольствие. Но иногда Пруденс удавалось ускользнуть тайком и посидеть там, спрятавшись в тени большого дерева от острых глаз дедушкиного управляющего – ужасного сплетника.
– Крестьяне, закончив работу, приходили на луг со скрипками и дудками. Как там было весело! Парни устраивали состязания, игры и пускали пыль в глаза девушкам. Иногда бывали и танцы. Все смеялись и радовались… А за моей подружкой Бетси ухаживало с полдюжины поклонников.
– А вы танцевали, моя маленькая пастушка? И тоже кружили головы молодым людям?
– Господи! Я не осмеливалась! Дедушка пришел бы в ярость. Но я запоминала па и повторяла дома, в своей комнате.
Росс, опершись руками о палубу и задрав голову вверх, всматривался в небо.
– А Марта танцевала как ангел. Помнится, однажды на балу к ней привязался какой-то толстый старый сквайр. Она пыталась ускользнуть от него, а он приглашал ее всякий раз, когда музыканты играли быстрые хороводные танцы. Я пытался вмешаться, но Марта была слишком хорошо воспитана, чтобы отказать старику. Ну и неуклюжий он был танцор! То и дело наступал Марте на ноги. По дороге домой, сидя в карете, мы так смеялись над ним. Но когда Марта сняла чулок, я увидел, что у нее сломан палец.
– Бедняжка!.. – пробормотала Пруденс.
– А на следующий день мы узнали, что этот медведь свалился с лестницы и сломал себе ногу. А все из-за своей неуклюжести, так о нем говорили. С моей точки зрения, олух получил по заслугам, но Марта – добрая душа – навестила его и принесла говяжий студень, чтобы утешить старика в несчастье. – Росс тихонько рассмеялся. – Через месяц он прислал ей в подарок безделушки: видно, решил, что Марта к нему неравнодушна. Тут уж пришлось отправить письмо. Я написал, что очень польщен теми чувствами, которые внушила ему моя жена, но дальнейшее ухаживание может обернуться плохо для его здоровья. Старик понял намек. И Марта осталась без поклонника. – Росс хмыкнул. – Мы еще долго смеялись, вспоминая тот случай.
Пруденс смотрела на него с некоторым недоумением.
– Первый раз вижу, чтобы вы улыбались, рассказывая о Марте.
– Просто это – забавное происшествие, и говорить о нем приятно. – Росс тоскливо улыбнулся и указал на альбом. – Вы уже закончили?
Пруденс напрочь позабыла о рисунке: она буквально таяла от радости, наслаждаясь смехом и улыбками Росса. И не могла понять, почему чувствует себя такой счастливой. Вернувшись к прерванному занятию, Пруденс начала напевать себе под нос одну из старинных песенок, которым учил ее папа.
– Спойте погромче. У вас красивый голос. Пруденс зарделась, потом кивнула и запела:
Весенним месяцем маем
В прозрачной, чистой реке
Рыбки, резвяся, играют,
Зеленеет луг вдалеке.
Парни и девушки тоже
Любят резвиться там –
Сено в стога уложат
И бегают по лугам.
– Отличная песня, леди. И голосок у вас чудесный. Пруденс посмотрела на главную палубу: там стоял улыбающийся Тоби Вэдж.
– О, спасибо!..
– У нас на баке все зовут вас жаворонком. Вы вот поете да нас радуете. – Вэдж покачал своей массивной головой. – А матросских песен небось не знаете?
– Наверное, это тоже плохая примета? Тоби удивленно наморщил лоб.
– Простите, леди?
– Не важно. Я просто пошутила. Что же мне спеть? Вэдж сунул руку в карман своих широченных штанов и выудил оттуда дудочку. Приложив ее к губам, он начал выводить какую-то мелодию. Дудка казалась слишком хрупкой для его толстых, грубых пальцев, и Пруденс была поражена, услышав, какие нежные звуки извлекает из нее Тоби. Мелодия была очень живая и веселая.
– Ну, конечно, я знаю ее, – кивнула Пруденс и через несколько секунд начала: – В городе Плимуте жила одна девица…
– Ах ты, гнусный урод! Как ты смеешь фамильярничать с господами?
Музыка оборвалась на тоненькой, жалобной ноте. Тоби в ужасе поднял глаза: с ютовой надстройки на него злобно смотрел капитан Хэкетт.
– Нет, сэр. Я вот только… я для леди тут одну песенку исполнил. Понимаете, сэр капитан?
Хэкетт спустился вниз и встал возле поручня.
– Тебе что, больше заняться нечем, хам и бездельник?! А может, хочешь получить дюжину горяченьких?
Вэдж хватал ртом воздух.
– Нет, сэр. Я ведь как раз шел на вахту, сэр. А тут услышал, что леди поет…
– А я слышал, что восемь склянок прозвонили уже несколько минут назад. Ах ты, пес паршивый! Вот значит как ты несешь службу? Почему не отдаешь честь офицеру?
– Я… я… – Вэдж неуклюже переминался с ноги на ногу, пытаясь запихнуть куда-нибудь свою дудку и одновременно поднести руку ко лбу.
– Прошу вас, капитан! – воскликнула Пруденс, вскочив со своего места. – Это я во всем виновата. Я заставила его играть.
Хэкетт ответил ей кривой, деланной улыбкой.
– Дорогая леди, пожалуйста, не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются. И не берите на себя вину этого мерзкого урода! – Он круто повернулся и снова заорал на Вэджа: – А ты ступай наверх, образина, и неси свою вахту! Не то пожалеешь, что родился на свет!
– Н-н-но, сэр капитан. Вы уж простите, но я канонир. Что же мне делать наверху-то?
Хэкетт со всей силы грохнул кулаком о поручень.
– Проклятие! Ты еще со мной споришь? – И он махнул рукой человеку с маленькой ротанговой палочкой, который стоял на сходнях. – Эй, старшина корабельной полиции! Надень-ка этому сукиному сыну кандалы на ноги! Пусть посидит несколько дней на ветру да на солнце – поразмыслит о своем дерзком поведении. А для начала всыпь ему хорошенько!
Росс стоял, сжав кулаки, и с яростью смотрел на капитана:
– Я протестую, сэр. Этот человек…
– Это мое дело, сэр. – На красивых губах Хэкетта появилась коварная усмешка. – Вы оспариваете мои приказы, мистер Мэннинг?
Росс скрипнул зубами и опустил голову.
– Нет, сэр, – пробормотал он.
Пруденс со страхом смотрела, как Вэджа поволокли на бак и приковали к полу. Потом она услышала свист трости и приглушенные стоны, которыми сопровождался каждый удар. Неужели Росс смолчит? Она осуждающе взглянула на него. Желваки на скулах Мэннинга заиграли, но он отвернулся.
А Хэкетт расправил свое кружевное жабо и, несколько успокоившись, одарил Пруденс лучезарной улыбкой.
– Ну-с, дорогая леди, – сказал он как ни в чем не бывало, – Сент-Джон говорит, что вы прекрасно играете в триктрак. Не хотите ли зайти в мою каюту и посоревноваться со мной?
Пруденс не знала, на кого надо сердиться больше: на жестокого Хэкетта или на Росса, у которого не хватило смелости защитить бедного Тоби.
– Простите, капитан, – промолвила она, с трудом смиряя гнев. – К сожалению, у меня разболелась голова.
– Я приготовлю тебе лекарство, – встрепенулся Росс.
– Я сделаю это сама, – холодно заявила Пруденс. Ему не удастся так просто загладить свою вину! Опустив глаза вниз, она только сейчас заметила, что до сих пор держит в руках альбом и карандаш. – Я не стану заканчивать твой портрет.
Пруденс перечеркнула лицо Росса крест-накрест, отшвырнула альбом и помчалась вниз, в каюту.
Солнечный день казался теперь ей тусклым и унылым.
Глава 10
Войдя в каюту Росса и закрыв за собой дверь, Пруденс поежилась. Чем скорее она снимет промокшее платье, тем быстрее прекратится дрожь. Она мельком взглянула на большое влажное пятно, расползавшееся по юбке. Слава Богу, хоть корсаж не намок, когда этот матрос опрокинул на нее таз с водой. Ведь в запасе у нее только корсет Марты, расшитый розочками. А вот нижней юбке досталось не меньше, чем платью.
Часы на столе показывали одиннадцать. До обеда вполне хватит времени, чтобы переодеться. Пруденс снова передернулась от холода. Конечно, надо было уйти из лазарета сразу, как только случилась эта неприятность. А она осталась да еще принесла воды, чтобы вымыть беднягу. Правда, его дела куда серьезнее ее собственных. Теперь остается только надеяться на то, чтобы не простудиться.
Пруденс стянула с себя платье и нижнюю юбку. Сорочка, к счастью, была сухой. Она взяла голубое миткалевое платье, подаренное Россом. Пожалуй, стоит надеть его для разнообразия, а корсет можно зашнуровать какой-нибудь лентой покрасивее. Порывшись в матросском сундучке, который ей преподнесли канониры, Пруденс извлекла оттуда свою корзинку с безделушками. Где-то там лежит роскошная вишнево-красная лента.
Сундучок сразу напомнил ей о Тоби Вэдже. Несчастный… Уже целых три дня он сидел, прикованный кандалами к палубе, и не мог пошевелить ногами. Его массивную голову припекало солнце и нещадно секли ветры. Пруденс подходила к нему всякий раз, когда поблизости не было капитана, приносила еду и воду, умывала опаленное солнцем лицо. Тоби, несмотря на свой тяжкий жребий, держался так стойко, что у Пруденс сердце разрывалось от жалости. Похоже, он смирился с горькой участью, постигшей его на борту «Чичестера»: в его бесхитростном сознании дурные предзнаменования и капитан Хэкетт сплелись в одно целое и все это путешествие воспринималось как проклятие, ниспосланное небесами.
Два дня Пруденс дулась на Росса, считая его так или иначе ответственным за то, что случилось с Вэджем. Но потом все же решила простить. Конечно, он мог бы выразить свой протест и порешительнее, но ведь в конце концов Хэкетт – капитан.
Протянув ленту сквозь петельки корсета, она, морщась, принялась затягивать концы. Корсет давил на бедра, и оттуда по всему телу пульсировала резкая боль. Боже милосердный, с тревогой подумала Пруденс. Она уже больше недели не смотрела на ушиб, решив, что он давно зажил. Пруденс расшнуровала корсет, сбросила его на пол и приподняла рубашку.
Синяк стал ярко-красным и вздувшимся. От краев зловещего пятна расходились тоненькие розоватые полоски. Пруденс не раз видела такие нарывы у сельских ребятишек и сразу поняла, что произошло. Синяк не рассосался, как положено. Наоборот, началось опасное заражение, и сердцевина опухоли полна гноя.
Она в смятении прикусила губу. Может, позаимствовать у Росса какой-нибудь инструмент и вскрыть нарыв? Только вот место уж очень неудобное: самой до него дотянуться трудно.
Пруденс вздрогнула, услышав скрип отодвигаемого засова, и стремительно одернула сорочку. Не хватало еще, чтобы Росс застал ее полуобнаженной, с задранными до талии юбками!
Он остановился в дверях и нахмурился.
– Прошу прощения… Я не знал, что вы переодеваетесь.
Пруденс почувствовала себя маленькой девочкой, пойманной за кражей сахара из кладовки.
– Это не важно… просто мое платье… я вот только… – нервничая и запинаясь, пробормотала Пруденс.
Росс закрыл дверь и шагнул к ней.
– Что-то случилось?
– Ничего!
Почему она разговаривает с ним так, словно в чем-то виновата?
– У вас покраснели щеки.
Пытаясь хоть как-то загородиться от него, Пруденс скрестила руки на груди.
– Мне… мне просто неловко.
– Черт подери, дело вовсе не в этом, – проворчал Росс. – И глаза у вас чересчур красные!.. – Как Пруденс ни старалась увернуться, он все-таки приложил ладонь к ее лбу. – Боже милостивый! Да у вас лихорадка! А ведь я предупреждал, чем могут кончиться эти хождения в лазарет!
Пруденс вздохнула. Ничего не поделаешь: видно придется все рассказать Россу. Он не отвяжется до тех пор, пока она не выложит ему правду.
– У меня нарыв. Наверное, я сильно ушибла бедро, когда свалилась в люк.
Росс негромко выругался.
– Значит, все это время он гноился? А вы даже не соизволили посмотреть?
Его гнев испугал Пруденс.
– Я… я думала, что это само пройдет…
– А ну-ка покажите!
– Я сама вылечу нарыв.
– Черт подери, ведь я же врач! Немедленно покажите!
Пруденс неохотно приподняла сорочку, стараясь не слишком обнажать тело, и одной рукой вцепилась в материю там, где она прикрывала низ живота.
Росс, наклонившись, стал рассматривать ее бедро.
– Господи Иисусе! Заражение уже начало распространяться. Это не какой-нибудь волдырь или нарыв, а карбункул, от которого вы можете умереть! – Он посмотрел на Пруденс снизу вверх, раздраженно скривив губы. – И когда же вы намеревались сообщить мне об этом? Еще немного – и пришлось бы оттяпать ногу! – Отмахнувшись от ее робких оправданий, он мигом сбросил со стола книги и бумаги. – Ну-ка, укладывайтесь сюда.
Пруденс забралась на стол и, смирив свою бунтующую скромность, снова подняла сорочку. Росс с сердитым видом сорвал с себя китель и закатал рукава рубахи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42