Может иметь собственные средства и сама себя содержать, если таково ее желание. В этом смысле я совершенно против викторианской морали. В остальном, разумеется, женщина должна следовать общепринятым нормам поведения.Тина подумала, что в ее теперешнем положении такие взгляды приходятся как нельзя кстати.— Я тоже хочу найти работу в Сиднее, — сказала она. — Как вы думаете, это возможно?Бренда пожала плечами.— Как повезет. Вот вам мой адрес, приходите, постараюсь помочь.— Спасибо!Тина прочитала адрес и спрятала бумажку.— А если женщина выйдет замуж? — спросила она, продолжая разговор. — Тогда она будет обязана заниматься только семьей!— Как пожелает! — улыбнулась Бренда. — В моем понятии человек всегда может и должен сохранять определенную независимость.Тина припомнила, что Тереза тоже об этом говорила.— А по-моему, это невозможно, — возразила она.— Что ж, у каждого свои взгляды на этот счет, и каждый по-своему прав!Вернулся Стенли. Разговор зашел о Сиднейском университете: Стенли Хьюз, несмотря на занятость делами школы, еще и учился на юридическом факультете, а Бренда хотела бы поступить на художественный.— Там есть кафедра музыки, — сказала она.Тина молча слушала. Все это недосягаемо для нее! Она чувствовала себя серостью рядом с этими людьми, хотя они держались так, что девушка не ощущала никакой дистанции.Бренда между тем рассказывала о нравах богемы. С улыбкой взглянув на брата, она заметила:— Стенли не питает симпатии к людям искусства, считает, что они, как правило, высокомерны, завистливы к лаврам других и крайне себялюбивы. Требуют, чтобы окружающие жили только их жизнью, полностью растворяясь в иx личности.— Да, это так, — спокойно ответил Стенли, — каждый из них пытается создать свой мир, отстраненный от реальности, жить в нем да еще переделать все окружающее по своему образу и подобию, и ради этого они нередко идут на преступления против нравственности, принося в жертву других людей!Тина вспомнила Конрада. Да, он всегда был холоден к окружающим, зато с горячей любовью лелеял свои мечты и стремления и любил себя, наверное, больше всех других людей вместе взятых, хотя и говорил, что это не так.— Ты слишком резок, Стенли! Нет ничего плохого в желании человека видеть мир похожим на себя! — возразила Бренда.— В таком случае человечество никогда не станет лучше!— В нем постоянно идут два параллельных процесса: с одной стороны, оно идет вперед, с другой — неуклонно деградирует. Я этого никогда не могла понять!В Берке попутчики сошли, сердечно распрощавшись с Тиной и оставив после себя ощущение новизны и некоторого душевного смятения. Девушка с сожалением думала о том, что, вероятнее всего, больше не встретится с этими людьми. Ничего не поделаешь, они иного круга, уровня — гораздо образованнее и умнее.Тина сжалась в уголке и, закутавшись в шаль, задремала. Поезд временами останавливался, иногда бешено мчался, порою полз едва-едва.Однажды остановился столь внезапно и резко, что девушка чуть не слетела с сиденья. Она напрасно прижималась лицом к стеклу — уже стемнело, и ничего нельзя было разглядеть.Огни не мелькали, это была не станция. Тина знала, что к почтовому поезду был подцеплен всего один пассажирский вагон. Бренда Хьюз сказала, что им с братом еще повезло: какому-то богатому промышленнику понадобилось срочно попасть в Сидней, и он, благодаря своим деньгам и связям, добился того, чтобы уехать почтовым, иначе пришлось бы ждать пассажирский поезд до завтрашнего утра.Вдоль состава промелькнули какие-то тени. «Рельсы разобраны!»— услышала Тина, и душу тут же наполнило безотчетное чувство страха и одиночества. Зачем она ринулась в Сидней?! Нужно было вернуться к матери, в Кленси!Пассажиры зашевелились. Многие поспешно прятали в укромные места драгоценности и деньги. Тина, видя это, достала свое богатство из сумочки и, отвернувшись, сунула в лиф платья.Горел тусклый свет фонаря. Холодно не было, но девушку начала пробирать дрожь. Вскоре послышалось несколько выстрелов, потом громкие, пугающие голоса. Встревоженные пассажиры принялись шепотом переговариваться и поглядывать в окна, но никто не двинулся с места.Какие-то люди, оборванные, неряшливые, с ружьями наперевес, прошли по вагону. В те времена леса местами кишели разным сбродом, в основном преступниками, сбежавшими из тюрем и каторжных поселений.Люди в панике забились по углам, каждый молился о том, чтобы его не тронули. Бандиты собирали дань. Почти никто из перепуганных пассажиров не сопротивлялся. Тина тоже отдала кошелек, в котором оставалась мелочь, свои новые золотые часики и украшения.Бандиты провели по проходу пожилого господина в белом костюме — того самого промышленника — и еще четверых состоятельного вида мужчин, очевидно надеясь взять за них выкуп. Остальные пассажиры провожали пленников сочувственными взглядами, хотя каждый втайне был рад, что на месте несчастных оказался не он.Один из парней, задержавшись, еще раз прошел по вагону мимо замерших в страхе людей. Пожилые леди, несколько среднего возраста мужчин, молодые дамы с притихшими ребятишками, подростки… Жертвой мог стать любой! Парень остановился перед Тиной, одиноко сидевшей в своем уголке. Окинув взглядом ее нежное лицо и стройную фигурку, бандит широко осклабился.— Блайт! — позвал он кого-то. — Иди сюда! Через пару минут подошел молодой крепкий парень с хмурым лицом и безжалостными глазами.— Вот эта подойдет? — спросил первый. — Смотри, какая хорошенькая!Блайт нагло оглядел Тину.— Годится. Берите ее с собой и пошли, пора сматываться!Тина испуганно вскрикнула, когда парень схватил ее за руку.— Не трогайте меня, я никуда не пойду!Она пыталась упираться, цепляясь руками за сиденье, но парень грубо выволок ее в проход.— Помогите!!Все в ужасе отводили глаза.— Отпустите ее! — осмелился крикнуть какой-то мужчина, и ответом был удар ногою в живот.Повинуясь грубой силе, Тина спрыгнула с подножки на землю. Небольшое пространство возле вагона освещалось зажженным факелом. Человек пять мужчин стояли полукругом и с животной жадностью разглядывали девушку.Кто-то протянул к ней руку. Тина отшатнулась.— Пожалуйста, не надо! — надрывно прошептала она. — Я все отдам!Выхватила из лифа платья спрятанные деньги и подала им.— Ого! А ты уверена, что там больше нет ничего интересного?И не было ничего страшнее, чем зазвучавший глумливый хохот.— Не трогайте ее пока! — распорядился Блайт. — Заберем в лес вместе с остальными, там и повеселимся.Пленников повели, подталкивая пинками и ударами в спину. Тина, чтобы избежать этого, шла как можно быстрее, почти бежала. Подол ее платья цеплялся за колючки, она мерзла без оставшейся в вагоне шали и шляпки, в туфли набились мелкие камешки и земля, ветки деревьев хлестали по лицу и рукам. Никто не мог ей помочь, никто!Тина знала, что ее ждет, и от ужаса готова была выть и кататься по земле. Почему, за что?! Боже, спаси!Но мир был темен, холоден, мертв, и она не слышала ответа. ГЛАВА VI Внезапно Конрад очнулся, и это возвращение к жизни походило на пробуждение во время тяжелой болезни, когда полупризрачная явь воспринимается сквозь бред точно жгучее солнце через марево тумана.Впрочем, сейчас он почувствовал холод, очень реальный, холод жизни, а не смерти; первая, бывает, леденит не меньше, чем последняя, мучает, заставляя страдать душу и бренное тело. Жизнь некоторых несчастных точно агония, единый шаг из пустоты в пусто ту, из мрака в мрак, из неизвестности в неизвестность.Конрад глубоко вздохнул и понял, что находится на поверхности воды. Каким же образом удалось выплыть? Сохраняя почти полную неподвижность, он тем не менее не тонул. Постепенно сознание возвращалось. Конрад чувствовал — что-то помогает ему удерживаться на воде. Что-то или… кто-то? Да, кто-то больно вцепился ему в плечо. Конрад услышал тихий плеск воды и человеческое дыхание. Он зашевелил руками, пытаясь плыть.— Хорошо! — запыхавшимся голосом произнес человек. — Попробуйте двигаться, я помогу вам! Только не разговаривайте и постарайтесь дышать ровнее.Конрад послушался. Сознание того, что он не одинок, придало сил. Спаситель Конрада оказался отменным пловцом и, что самое главное, похоже, не утратил уверенности и самообладания. Они повели долгую борьбу с океанской бездной. Спаситель держался спокойно, как видно, пребывание в водной стихии было привычным для него, к тому же в отличие от Конрада ему посчастливилось раздобыть спасательный пояс.Конрад плохо помнил, как они добрались до берега. Он был настолько измучен, что ему казалось — смерть наступит независимо от того, находится он на суше или в воде, хотя, по правде говоря, даже не верилось, что удалось наконец ступить на твердую землю.Прошло часа три, а может, и больше. Конрад медленно открыл глаза. Веки казались налитыми свинцом, а что до тела — он не был уверен, что сумеет пошевелить хотя бы пальцем. С океана дул прохладный ветер, и Конрад, несколько часов пролежавший неподвижно, в мокрой одежде, буквально заледенел, особенно мерзли босые ноги. В тело впились острые камни, в волосы набился песок.Конрад сделал усилие и сел, чувствуя, как ноет каждый сустав, каждая кость: боль и холод проникли, казалось, до самых мозгов, сдавили виски ледяными пальцами. Конрад тяжело вздохнул — грудь болела, точно легкие внутри изорвали острыми крючками, голова гудела, словно колокол… Он осторожно вытянул затекшие руки и почувствовал, как вместе с покалывающей миллионами игл, растекающейся по телу болью в нем возрождается жизнь. Да, все-таки, поборов две могучие стихии, он остался жив, благодаря судьбе, а еще в большей степени неизвестно откуда взявшемуся незнакомцу.Конрад обвел глазами берег, ища своего спасителя и — увы, почти без всякой надежды! — Джоан и Мелиссу. Уже почти рассвело, но небо затянуло серой дымкой. Волны океана неспешно набегали друг на друга, а после с шумом, выплескивались на мелкий, серо-желтый песок. Вдоль берега тянулась песчаная насыпь, не позволявшая людям осмотреть горизонт и понять, где они находятся. Их, спасшихся, было немного, человек тридцать от силы, а то и меньше. Некоторые сбились кучками, кто сидел, кто лежал, бессильно уткнувшись в песок. У кромки воды виднелось несколько шлюпок, а в океане далеко от берега угрожающе темнел страшный остов «Миранды», ставший могилой для тех, кому не суждено было оказаться на этой земле.Спустя четверть часа Конрад встал и, пошатываясь от слабости и головокружения, побрел по берегу. Кое-кто провожал его отрешенным взглядом; иные, не глядя, переговаривались о чем-то своем; какая-то женщина, очевидно потерявшая близких, рыдала, словно безумная, упав на песок; плакали дети; кто-то просил воды.Конраду самому нестерпимо хотелось пить; соленая влага, которой он поневоле наглотался, а еще прежде дым и смрад пожара словно бы выжгли все внутренности. Но где здесь можно взять пресную воду? Впрочем, об этом стоило подумать потом.Голова раскалывалась от боли, Конрад с трудом заставлял себя вглядываться в лица уцелевших пассажиров. Тщетно! Он сердцем чувствовал: Джоан среди них нет. А Мелисса? Круг за кругом обойдя берег, он бессильно опустился на песок неподалеку от того места, откуда начал путь.Все кончено! Если только часть шлюпок не причалила где-нибудь в другом месте, Джоан погибла, а с нею и Мелисса. Мелисса, его сокровище, его ребенок!Конрад тупо смотрел в пустоту и видел полное укоризны лицо Джоан и любопытный взгляд Мелиссы, ее светящиеся жизнью черные глаза, полураскрытые коралловые губки… Он мало уделял ей внимания, раздосадованный жизнью, погруженный в свои, казавшиеся такими важными, проблемы и переживания; пока эта крошка-девочка дышала, жила, ему было не до нее, а теперь… Все ушло! Он вспомнил, как однажды Джоан, доведенная до отчаяния его холодностью, в глубине которой скрывалась досада, бросила ему в лицо фразу о том, что была бы счастлива отомстить, дав ему почувствовать, что значит испытывать безысходность — до смерти желать чего-то и не иметь возможности получить, дать понять, что значит потерять всякую надежду добиться любви и взаимопонимания другого существа.Она отомстила, заплатив за это самым ценным — своей жизнью и, что еще ужаснее, жизнью своей дочери, безвинной, как ангел, малышки Мелиссы. О Господи! Теперь Конрад раскаивался. Поздно… Сейчас ему казалось, что он любил бы Джоан, а если б не смог полюбить, то ценил бы, был бы благодарен за ее преданность и нежность, за ее пламенные объятия и любящий взгляд. Ведь, что ни говори, Джоан была почти идеальной женой, внимательной, ласковой, хорошей хозяйкой, прекрасной матерью. Ради него она со многим смирилась, переделала свой характер — кто бы еще мог сделать такое! А Мелисса… Он играл бы с девочкой, лелеял ее, растил, заботился бы о ней. Конрад вдруг чисто физически ощутил огромное желание прижать дочь к себе, почувствовать биение ее маленького сердца, убедиться, что она жива не только в его памяти, но тут же сильно содрогнулся от безумного ужаса, от сознания невозможности сделать это, не только сию минуту—вообще никогда! Никогда прежде он не испытывал ничего подобного и даже не подозревал, что других можно любить и жалеть во сто крат сильнее, чем самого себя.Конрад застонал в бессилии и отчаянии.— Вам плохо? — Какой-то человек в мокрой серой одежде подошел и склонился над ним.Конрад медленно провел рукой по лицу.— Нет. Просто…— Не договорив, он поднял голову и узнал своего спасителя, молодого светловолосого парня, судя по одежде, моряка. Лицо у парня было усталое, как у большинства людей на берегу. Все они слились в нечто туманное, бесцветное, печальное, имевшее для океана, Вселенной и Бога не большую ценность, чем мертвые водоросли, выброшенные на жесткий мокрый песок.— Вы спасли меня, — тусклым голосом произнес Конрад, — благодарю!Парень, смущенно улыбнувшись, пожал плечами.— Не стоит благодарности, сэр! По правде сказать, это мой долг.— Долг? — непонимающе повторил Конрад. Он пребывал в заторможенном состоянии и соображал с трудом.«У тебя перед нами долг!» — воскликнула Джоан с незабываемым, пронзившим до самого сердца взглядом. Да, долг. Долг, который он теперь уже никогда не заплатит!— Я матрос с «Миранды», — пояснил спаситель.— Матрос? — Конрад приподнялся. — Скажите, это все шлюпки? Больше не было?В его глазах было столько тяжелой боли, что парню не составило большого труда понять, в чем дело. Он переступил с ноги на ногу, вздрогнув, точно перед лицом обвинителя, а после запоздало и без надежды обвел взглядом берег.— Кажется, было еще две. Эта часть побережья мне незнакома… Вообще, говорят, одна шлюпка, сильно перегруженная, перевернулась и затонула, а другая… Может, причалила где-то дальше…И немного погодя тихо спросил, прикоснувшись к плечу собеседника:— С вами кто-то был на «Миранде»?— Да, — с застывшим точно у мертвеца лицом произнес Конрад. — Жена и дочь.Рука парня, дрогнув, повисла в воздухе.— Сожалею…Конрад бросил на него быстрый взгляд и ничего не ответил.— Хотите воды?— А разве есть?Как оказалось, вода была, правда немного, в двух небольших емкостях. Оставшиеся в живых моряки с «Миранды», взявшие на себя заботу о спасенных, давали каждому по нескольку глотков драгоценной влаги.Конрад выпил воду, но облегчения не почувствовал, потому что она была холодной и на вкус отдавала жестью. Озноб только усилился — укрыться было негде, одежда еще не просохла до конца… Да и нервы давали о себе знать.— Нужно, по возможности, выяснить, где мы, и узнать, нет ли поблизости человеческого жилья и пресной воды, — сказал спасший его парень. — Несколько человек идут в разные стороны. Не хотите отправиться со мной?Конрад поднял голову. Он замерз, ослаб и охотнее всего остался бы на месте, но отказать этому человеку было неудобно.— Хорошо, пошли.Они миновали прибрежную полосу, перебрались через насыпь, местами глубоко увязая ногами во влажном песке, и очутились на глинистой равнине.Примерно через полмили от побережья начинался мульга-скреб: заросли колючих акаций высотой около пятнадцати футов. Травянистого покрова почти не было, лишь кое-где встречались серые солянки.Конрад то и дело морщился и вздрагивал с непривычки ходить босиком, тогда как его спутник не испытывал, по-видимому, особых неудобств. В нем угадывался житель сиднейских трущоб, из тех, кто с малолетства зарабатывает себе на хлеб, а в юности нанимается на корабли иностранных компаний и нередко до самой смерти выполняет черную работу.Парень уверенным шагом шел вперед, Конрад плелся сзади, стараясь не отставать. Он взглянул на израненные колючками ноги и подумал о своих филиппинских предках, никогда не носивших обуви, а потом о матери и еще — об отце, Роберте О'Рейли, о котором, если и вспоминал, то с чувством глубочайшей враждебности и досады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62