— Нравится? — самодовольно спросила она, ревниво оглядывая свою пеструю «икебану».— Ага, — подтвердила я без энтузиазма, притом что язык у меня чесался от желания сказать: «Угомонись ты наконец. Твоя квартира похожа на склад забытых вещей, за которыми никто никогда не придет».— У тебя что-то случилось? — осведомилась Алка, разливая коньяк в крошечные хрустальные рюмочки.Чайник в это время миролюбиво посапывал на плите, настраивая меня на нужный лад, а именно — лирический. Ведь я всего лишь женщина, а потому время от времени испытываю острую потребность в жилетке, в которую можно было бы выплакаться с мало-мальским комфортом.— Какой букет! — Алка сунула в рюмку с коньяком свой довольно длинный нос и шумно втянула воздух. — Ну так что там у тебя случилось? — снова пробормотала она.— Это длинная история, — выдала я обтекаемую фразу, попутно соображая, с чего бы мне начать. Зря я так переживала, ведь Алка относится к довольно распространенному типу людей, которые спрашивают у вас «как здоровье?» только для того, чтобы немедленно обрушить на вашу голову подробный перечень собственных болезней. В Америке, например, она нипочем не прижилась бы, так и осталась бы инородным телом. Потому что там на вопрос: «Как поживаете?» — принято отвечать: «Спасибо, хорошо». Даже с намыленной веревкой на шее. Гм-м, а Парамонов, выходит, прижился?— У меня тоже ничего хорошего, — немедленно проиллюстрировала мою мысль Алка. — Бабки заели напрочь, скоро отчетный концерт, а мы все репертуар утвердить не можем. Им бы только про валенки горланить, а у меня, между прочим, консерваторское образование. Хоть и незаконченное.Вот именно. Очень даже немаловажное уточнение, потому что Алка, как и я, недоучка. Ушла в академический отпуск со второго курса консерватории, да так и не вернулась. Если спросить почему, Алка придумает тысячу причин, причем довольно убедительных. Прискорбно, но в этом мы с ней похожи. Однажды в припадке меланхолии мне даже пришло на ум, что смысл моей жизни только в том и состоит, чтобы искать оправдания собственным неудачам.— А Зинка, Зинка-то какова! — Алка обрушилась с критикой на нашу заведующую Зинаиду Терентьевну. — Бабки бегут к ней жаловаться, а она, вместо того чтобы промыть им мозги, на меня собак спускает. «Вы должны прислушиваться к их мнению», — передразнила Алка. — А если они в глубоком маразме? — Итэдэ, и тэ пэ. От меня она не требовала ни слова, ни вздоха. Достаточно было одного моего присутствия.Какое-то время я прилежно исполняла роль ее жилетки (притом что по моему первоначальному замыслу эта роль отводилась как раз таки Алке), отхлебывала из чашки горячий чай и терпеливо поджидала, когда поток Алкиных жалоб на жизнь иссякнет и я наконец поменяюсь с ней местами. Но, убедившись, что ее несчастьям несть числа, я приуныла. Ради чего, спрашивается, я тащилась через всю слякотную Москву? Выходит, только для того, чтобы выслушать Алкино нытье. И когда я это поняла, у меня начисто пропало настроение посвящать ее в перипетии нашей с Парамоновым «лав стори».В конце концов я отключилась и ушла в себя. Не знаю, сколько я отсутствовала, зато когда «вернулась», Алка уже не плакалась, а молча помешивала остывший чай. Грустная-грустная и ужасно нелепая в своем розовом халате, предназначенном для бразильских миллионерш.— А у тебя-то что стряслось? — вспомнила наконец она, а ведь могла и не вспомнить.— Да так, ничего особенного, — пожала я плечами.Желание выговориться покинуло меня навсегда. Да и что бы я рассказала Алке? Про то, как десять лет назад меня бросил любимый мужчина? Подумаешь, сенсация. Да с той же Алкой такое случается едва ли не с сезонной регулярностью. И каждый раз она обращает к небу свое зареванное лицо, исступленно повторяя: «Ну что, что я сделала не так?» Ее беда в том, что она, так же как и я, отказывается принять за данность незамысловатую истину: если тебя разлюбили, глупо спрашивать почему.Поскольку откровенностей с моей стороны не последовало, мы с ней еще немного посудачили о всяких пустяках, после чего я стала собираться домой. Алка, выплеснувшая из себя отрицательные эмоции, выглядела умиротворенной, чего нельзя было сказать обо мне. Червь беспокойства копошился в моей душе, а в висках пульсировало: «Парамонов, Парамонов, Парамонов…» И еще меня не покидало предчувствие чего-то… Страшного? Скорее уж значительного, может, даже способного перевернуть мою жизнь, перетряхнуть ее', взбить, как слежавшуюся подушку. И я не знала, печалиться мне по этому поводу или, наоборот, радоваться.На прощание Алка еще немного поныла:— Зинка сказала, что завтра начнем репетировать новогоднее представление. Это будет шоу, я тебе доложу, сценарий еще при царе Горохе состряпан, костюмы пора на свалку выбрасывать. До чего мне это осточертело! Все, пора сматывать удочки из этой богадельни.Эти самые удочки она сматывает сколько ее знаю, что свидетельствует об одном: никогда и никуда Алка не уйдет. Так и будет собачиться со своими пенсионерками. Уходить нужно сразу и без китайских предупреждений. Что, кстати говоря, я и собираюсь сделать в новом, двухтысячном году. Куда податься, я еще не решила, просто знаю, что свой ресурс в ДК уже выработала.
У моего подъезда стоял новенький черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Не могу сказать, чтобы он выглядел такой уж экзотикой, — у нас тут время от времени паркуется белый «Линкольн», а также кое-что покруче — всамделишный натовский «Хаммер», камуфлированный и с турелью для пулемета. Что самое интересное, из этого танка на колесах вываливается вовсе не Шварценеггер с монолитной челюстью, а хлипкий «белый воротничок» в модных очочках, с мобильничком и «ноутбуком» под мышкой.Словом, факт появления «Мерседеса» возле моего подъезда не должен был меня смутить, но я вдруг запнулась на ходу, замедлила шаг и с трудом подавила в себе желание повернуть назад. Словно предчувствие, о котором я распространялась чуть выше, начало сбываться. Потому-то я с опаской обогнула лакированный бок «Мерседеса» и на свой четвертый этаж взлетела легко, как перышко. А потом, уже в квартире, первым делом бросилась к окну, чтобы еще раз взглянуть на черный «Мерседес» — тот как раз медленно и величаво Отъезжал от подъезда. Скатертью дорожка, пожелала я ему, хотя никакой угрозы лично мне от него не исходило. И чего я так переполошилась, сама не пойму.Это все нервы, решила я и отправилась на кухню — приготовить себе что-нибудь на ужин и восстановить подорванные треволнениями силы. Новый звонок застал меня врасплох, я как раз решала, что бы такое сварганить, и выбирала между яичницей и омлетом.Я на цыпочках подошла к двери, приникла к замочной скважине, но ничего не разглядела. Может, у меня слуховые галлюцинации на нервной почве?— Кто там? — спросила я и на всякий случай отступила от двери.— Извините за поздний визит, но мне очень нужно с вами поговорить, — ответил мне высокий детский голос.«Ребенок?» — удивилась я. Подумала-подумала и слегка приоткрыла дверь.Хрупкая женщина, стоявшая на лестничной площадке, и впрямь напоминала девочку-подростка, очкастую зубрилку-отличницу. Когда я училась в школе, в нашем классе была одна такая по имени Кира. Кира Званцова. В какой-то момент мне даже показалось, что это она, но, присмотревшись к незнакомке повнимательнее, я все же нашла несколько существенных различий. Первое: та Кира имела дурную привычку обкусывать ногти, а у этой был хороший маникюр, моя незабвенная одноклассница жутко шепелявила, в то время как незваная гостья изъяснялась вполне сносно. И наконец, третье и последнее: бедняжку Киру везде и повсюду сопровождали любящие мама и бабушка, а моя визитерша явилась одна.— Вы позволите мне войти? — Незнакомка строго посмотрела на меня сквозь очки. Ну точно как Кира Званцова, когда у нее попросишь списать математику!— А в чем дело?Честно говоря, идея запустить к себе в квартиру на ночь глядя неизвестную женщину, пусть даже и похожую на незабвенную Киру, мне совершенно не улыбалась.— Мне очень нужно с вами поговорить. — Высокий голос незнакомки дрогнул, мне даже почудилось, будто она плачет.Ну что тут будешь делать! Я вздохнула и приоткрыла дверь пошире, ровно настолько, насколько это позволяла сделать дверная цепочка.Теперь я могла рассмотреть получше ее бледное вытянутое лицо, а также прийти к неутешительному выводу, что к числу красавиц новоявленную Киру не отнесешь. Как, впрочем, и ту, у которой я некогда мечтала списать математику.— Так что вы хотите?— Я… Может, вы меня пустите, потому что разговор очень личный, — робко пискнула псевдо-Кира и прижала руки к впалой груди.Ясное дело, впускать мне ее не хотелось, но, с другой стороны, выглядела она вполне миролюбиво и была такая тщедушная… Короче говоря, я не нашла формального повода для того, чтобы ее отшить.— Ладно, входите. — Я сняла цепочку и пригласила ее войти.— Большое спасибо… — пробормотала женщина и шагнула в прихожую, тут же стушевавшись:— Ой, кажется, я наследила…— Пустяки, — поморщилась я. Было в моей гостье нечто такое, что заставляло меня страстно мечтать, чтобы она поскорее выложила, зачем пожаловала, и убралась восвояси.— Вера, Вера Игнатьевна. — Она протянула мне маленькую сухую ладошку, на ощупь напоминающую куриную лапку. Я механически ее пожала и отдернула руку.Представляться я не стала, справедливо решив, что Вера Игнатьевна наверняка знает, к кому ввалилась на ночь глядя.— Минутку, я выключу чайник, — сказала я и отправилась на кухню, а вернувшись, застала незваную гостью в той части комнаты, которая исполняет роль гостиной. Псевдо-Кира рассматривала валявшийся в кресле журнал по вязанию. Можно подумать, она только затем и явилась, чтобы фасончики снимать.— Вы хотели со мной поговорить? — уточнила я. — Тогда говорите, я слушаю.— Ну да, конечно-конечно, — она отодвинула журнал, — дело, которое меня к вам привело, очень деликатное, даже не знаю… Впрочем, раз уж я решилась и пришла… Галина Антоновна, Галя, позвольте мне вас так называть, нас с вами связывает один человек. Это Парамонов, — она многозначительно замолчала.Я так и знала, что без Парамонова здесь не обошлось! Только какое отношение к нему может иметь эта очкастая мышка? Неужто еще одна сыщица?Слава богу, за язык ее тянуть не пришлось, она сама охотно выкладывала совершенно поразительные вещи:— Вы спросите, почему я интересуюсь Парамоновым? Что ж, я вам отвечу: дело в том, что у нас с ним были отношения особого рода. Короткий роман, может, даже короче вашего.— Что? — Я почувствовала, как мой рот растягивается в идиотскую улыбку. Против моей же воли. — Что вы сказали?— Вы, наверное, думаете, что ослышались? — эта замухрышка оказалась проницательной. — Нет-нет, вы не ослышались. — Она покачала головой. — Да, у нас с Парамоновым была любовная связь. А что вы так на меня смотрите, разве вы… Вы что, исключаете такую возможность?— Да нет, что вы… — я снова глупо ухмыльнулась и взъерошила волосы на затылке. — Такую возможность я не исключаю.Я не то чтобы исключала такую возможность, просто я никогда о ней не думала. Ни прежде, десять лет назад, ни тем более сейчас. Конечно, теперь, глядя сквозь призму своего нынешнего опыта — и житейского, и женского, я ясно вижу, что Парамонова трудно причислить к половым гигантам, и все же это не дает мне права утверждать, будто мне выпала сомнительная честь быть первой и последней женщиной в его жизни. Тогда тем более непонятно, почему меня огорошили откровения этой мышки? Скорее всего мне просто нужно к ним привыкнуть. Ладно, сейчас важнее другое: зачем ко мне пожаловала бывшая возлюбленная Парамонова, неужто только для того, чтобы заявить о своем существовании?Я плюхнулась в кресло, посмотрела на нее повнимательнее и усмехнулась:— Значит, вас он тоже обольстил? В блеклых глазах за толстыми стеклами очков мелькнуло то ли удивление, то ли замешательство:— Вы же знаете, он не обольститель, совсем не обольститель. Он всегда был зациклен на своей науке и женщин замечал изредка, и та, которая попадала в поле его зрения, на какое-то время становилась дамой его сердца. Ну, до тех пор, пока геофизика снова не овладеет им безраздельно. Так было со мной, по крайней мере. И вы можете со мной поспорить, если у вас с ним было по-другому.— А зачем? — пожала я плечами. — Не собираюсь я с вами спорить. Как бы то ни было, что это меняет? Срок давности вышел, как-никак десять лет пролетело.Похоже, женщина рассчитывала на иную реакцию, и мое нежелание спорить в ее планы не входило.— Вы что, не верите мне? — засуетилась она.— Почему не верю? Верю. — Я упорно демонстрировала полное безразличие.— Нет, вы мне все-таки не верите! — Эта пигалица даже кулачки сжала в порыве страсти.А чего она от меня ждала, интересно? Что я брошусь ей на грудь и орошу горючими слезами, а потом мы утешимся и предадимся сладостным воспоминаниям о предмете нашей любви?— Послушайте, Галя, — кажется, моя визитерша на что-то решилась, — я знаю, что Парамонов пропал. Что с ним произошло, я не знаю, но сердцем чувствую: он в беде.Я только усмехнулась: вот что значит вещее сердце любящей женщины, а мое вот и не екает.Мое безразличие ее озадачило:— Вы… вы знаете, что Парамонов пропал?— Положим, — равнодушно кивнула я. — Только, убей бог, не пойму, какое отношение этот печальный факт имеет ко мне?— Вы затаили на него обиду, — грустно вздохнула проницательная мышка, — но вы не правы, знаете почему?Любопытно было бы послушать!— Вы смотрите на него как брошенная женщина, а вам нужно отвлечься от этого и взглянуть на все под другим углом. Он не просто мужчина, он ученый, он талантливый геофизик, он защитил диссертацию в двадцать три года, он, он…— Короче, что вам нужно? — оборвала я этот панегирик. — В нескольких словах, если можно.— Можно. — Она тронула указательным пальцем дужку очков. Очкарики часто так делают, это у них чисто рефлекторное, как у знаменитых собачек Павлова. — Мне нужны его бумаги. Я знаю, что они у вас. Глава 5ПОБИТАЯ МОЛЬЮ СНЕГУРОЧКА — Ничего себе! — я даже присвистнула. — Какие еще бумаги? Псевдо-Кира воодушевилась:— Черновики, наброски, ну… Ну все, что сохранилось…— А вам они зачем? — вежливо осведомилась я.— Мне? — псевдо-Кира вздрогнула. — Просто как память о человеке, к которому я испытывала глубокую привязанность. И потом, вам же они не нужны.— А может, я тоже хочу сохранить их как память? — усмехнулась я. — Чем я хуже вас?Моя невзрачная визитерша вспыхнула:— Тогда… может, вы мне их хотя бы покажете?Эта затянувшаяся беседа нравилась мне все меньше и меньше.— Не покажу и не отдам, — заявила я твердо и поднялась с кресла. Псевдо-Кира тоже подскочила:— Это ваше последнее слово?— Ага, — злорадно подтвердила я.— Вы… вы… — она тяжело задышала, — ограниченная и мстительная самка. Из-за своей мелкой бабской обиды вы способны предать талантливого ученого…Конечно, я разозлилась.— Да пошла ты! — Я схватила ее за рукав и поволокла в прихожую, благо она была легкая, прямо-таки невесомая, и совсем не сопротивлялась. Только повторяла как заведенная:— Вы не правы, не правы, вы в корне не правы…— Скажи спасибо, что с лестницы не спустила, — прорычала я, выставляя ее за дверь.Хоть праведный гнев и затуманивал мой мозг, кое-какие выводы для себя я сделала незамедлительно. И они, эти выводы, были не обнадеживающие. Помнится, кто-то обещал мне в связи с исчезновением Парамонова беспокойную жизнь. Один гражданин с рыбьей фамилией. Сдается мне, что недавний визит очкастой пигалицы как раз он и организовал. Чтобы довести меня до нужной кондиции. А вот и фигушки ему, фигушки!С таким боевым настроем я отправилась жарить себе омлет из двух яиц, и, надо Признать, последний удался мне на славу. После того как я славно перекусила, меня потянуло в сон. Почистив зубы и натянув пижаму, я с удовольствием нырнула под одеяло, сладко зевнула и тут вспомнила кое-что существенное.«А откуда она знает про парамоновские черновики? — спросила я себя. — Она ведь так и сказала: я знаю, что его черновики остались у вас. Может, на пушку брала?» А, ладно, зачем забивать себе этим голову, все равно от тех бумажек ничего не осталось, они давно сгинули в мусоропроводе вместе с прочим парамоновским барахлом.
У всех нормальных людей воскресенье — выходной день, но бойцов культурного фронта (крылатое выражение нашей заведующей Зинаиды Терентьевны) трудно отнести к категории нормальных. Мы в выходные трудимся аки пчелки, и движет нами неприлично голый энтузиазм, потому что гроши, которые мы получаем, оправдать наше, подвижничество не могут. По крайней мере, мое и Алкино. За остальных я не ручаюсь, поскольку у каждого свои рас клады: кому год до пенсии остался, у кого дети маленькие, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Думаю, вы не хуже моего знаете, что в солидных организациях не очень-то поощряют бесконечные больничные, а нашему руководству выбирать не из чего, вот и терпит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
У моего подъезда стоял новенький черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Не могу сказать, чтобы он выглядел такой уж экзотикой, — у нас тут время от времени паркуется белый «Линкольн», а также кое-что покруче — всамделишный натовский «Хаммер», камуфлированный и с турелью для пулемета. Что самое интересное, из этого танка на колесах вываливается вовсе не Шварценеггер с монолитной челюстью, а хлипкий «белый воротничок» в модных очочках, с мобильничком и «ноутбуком» под мышкой.Словом, факт появления «Мерседеса» возле моего подъезда не должен был меня смутить, но я вдруг запнулась на ходу, замедлила шаг и с трудом подавила в себе желание повернуть назад. Словно предчувствие, о котором я распространялась чуть выше, начало сбываться. Потому-то я с опаской обогнула лакированный бок «Мерседеса» и на свой четвертый этаж взлетела легко, как перышко. А потом, уже в квартире, первым делом бросилась к окну, чтобы еще раз взглянуть на черный «Мерседес» — тот как раз медленно и величаво Отъезжал от подъезда. Скатертью дорожка, пожелала я ему, хотя никакой угрозы лично мне от него не исходило. И чего я так переполошилась, сама не пойму.Это все нервы, решила я и отправилась на кухню — приготовить себе что-нибудь на ужин и восстановить подорванные треволнениями силы. Новый звонок застал меня врасплох, я как раз решала, что бы такое сварганить, и выбирала между яичницей и омлетом.Я на цыпочках подошла к двери, приникла к замочной скважине, но ничего не разглядела. Может, у меня слуховые галлюцинации на нервной почве?— Кто там? — спросила я и на всякий случай отступила от двери.— Извините за поздний визит, но мне очень нужно с вами поговорить, — ответил мне высокий детский голос.«Ребенок?» — удивилась я. Подумала-подумала и слегка приоткрыла дверь.Хрупкая женщина, стоявшая на лестничной площадке, и впрямь напоминала девочку-подростка, очкастую зубрилку-отличницу. Когда я училась в школе, в нашем классе была одна такая по имени Кира. Кира Званцова. В какой-то момент мне даже показалось, что это она, но, присмотревшись к незнакомке повнимательнее, я все же нашла несколько существенных различий. Первое: та Кира имела дурную привычку обкусывать ногти, а у этой был хороший маникюр, моя незабвенная одноклассница жутко шепелявила, в то время как незваная гостья изъяснялась вполне сносно. И наконец, третье и последнее: бедняжку Киру везде и повсюду сопровождали любящие мама и бабушка, а моя визитерша явилась одна.— Вы позволите мне войти? — Незнакомка строго посмотрела на меня сквозь очки. Ну точно как Кира Званцова, когда у нее попросишь списать математику!— А в чем дело?Честно говоря, идея запустить к себе в квартиру на ночь глядя неизвестную женщину, пусть даже и похожую на незабвенную Киру, мне совершенно не улыбалась.— Мне очень нужно с вами поговорить. — Высокий голос незнакомки дрогнул, мне даже почудилось, будто она плачет.Ну что тут будешь делать! Я вздохнула и приоткрыла дверь пошире, ровно настолько, насколько это позволяла сделать дверная цепочка.Теперь я могла рассмотреть получше ее бледное вытянутое лицо, а также прийти к неутешительному выводу, что к числу красавиц новоявленную Киру не отнесешь. Как, впрочем, и ту, у которой я некогда мечтала списать математику.— Так что вы хотите?— Я… Может, вы меня пустите, потому что разговор очень личный, — робко пискнула псевдо-Кира и прижала руки к впалой груди.Ясное дело, впускать мне ее не хотелось, но, с другой стороны, выглядела она вполне миролюбиво и была такая тщедушная… Короче говоря, я не нашла формального повода для того, чтобы ее отшить.— Ладно, входите. — Я сняла цепочку и пригласила ее войти.— Большое спасибо… — пробормотала женщина и шагнула в прихожую, тут же стушевавшись:— Ой, кажется, я наследила…— Пустяки, — поморщилась я. Было в моей гостье нечто такое, что заставляло меня страстно мечтать, чтобы она поскорее выложила, зачем пожаловала, и убралась восвояси.— Вера, Вера Игнатьевна. — Она протянула мне маленькую сухую ладошку, на ощупь напоминающую куриную лапку. Я механически ее пожала и отдернула руку.Представляться я не стала, справедливо решив, что Вера Игнатьевна наверняка знает, к кому ввалилась на ночь глядя.— Минутку, я выключу чайник, — сказала я и отправилась на кухню, а вернувшись, застала незваную гостью в той части комнаты, которая исполняет роль гостиной. Псевдо-Кира рассматривала валявшийся в кресле журнал по вязанию. Можно подумать, она только затем и явилась, чтобы фасончики снимать.— Вы хотели со мной поговорить? — уточнила я. — Тогда говорите, я слушаю.— Ну да, конечно-конечно, — она отодвинула журнал, — дело, которое меня к вам привело, очень деликатное, даже не знаю… Впрочем, раз уж я решилась и пришла… Галина Антоновна, Галя, позвольте мне вас так называть, нас с вами связывает один человек. Это Парамонов, — она многозначительно замолчала.Я так и знала, что без Парамонова здесь не обошлось! Только какое отношение к нему может иметь эта очкастая мышка? Неужто еще одна сыщица?Слава богу, за язык ее тянуть не пришлось, она сама охотно выкладывала совершенно поразительные вещи:— Вы спросите, почему я интересуюсь Парамоновым? Что ж, я вам отвечу: дело в том, что у нас с ним были отношения особого рода. Короткий роман, может, даже короче вашего.— Что? — Я почувствовала, как мой рот растягивается в идиотскую улыбку. Против моей же воли. — Что вы сказали?— Вы, наверное, думаете, что ослышались? — эта замухрышка оказалась проницательной. — Нет-нет, вы не ослышались. — Она покачала головой. — Да, у нас с Парамоновым была любовная связь. А что вы так на меня смотрите, разве вы… Вы что, исключаете такую возможность?— Да нет, что вы… — я снова глупо ухмыльнулась и взъерошила волосы на затылке. — Такую возможность я не исключаю.Я не то чтобы исключала такую возможность, просто я никогда о ней не думала. Ни прежде, десять лет назад, ни тем более сейчас. Конечно, теперь, глядя сквозь призму своего нынешнего опыта — и житейского, и женского, я ясно вижу, что Парамонова трудно причислить к половым гигантам, и все же это не дает мне права утверждать, будто мне выпала сомнительная честь быть первой и последней женщиной в его жизни. Тогда тем более непонятно, почему меня огорошили откровения этой мышки? Скорее всего мне просто нужно к ним привыкнуть. Ладно, сейчас важнее другое: зачем ко мне пожаловала бывшая возлюбленная Парамонова, неужто только для того, чтобы заявить о своем существовании?Я плюхнулась в кресло, посмотрела на нее повнимательнее и усмехнулась:— Значит, вас он тоже обольстил? В блеклых глазах за толстыми стеклами очков мелькнуло то ли удивление, то ли замешательство:— Вы же знаете, он не обольститель, совсем не обольститель. Он всегда был зациклен на своей науке и женщин замечал изредка, и та, которая попадала в поле его зрения, на какое-то время становилась дамой его сердца. Ну, до тех пор, пока геофизика снова не овладеет им безраздельно. Так было со мной, по крайней мере. И вы можете со мной поспорить, если у вас с ним было по-другому.— А зачем? — пожала я плечами. — Не собираюсь я с вами спорить. Как бы то ни было, что это меняет? Срок давности вышел, как-никак десять лет пролетело.Похоже, женщина рассчитывала на иную реакцию, и мое нежелание спорить в ее планы не входило.— Вы что, не верите мне? — засуетилась она.— Почему не верю? Верю. — Я упорно демонстрировала полное безразличие.— Нет, вы мне все-таки не верите! — Эта пигалица даже кулачки сжала в порыве страсти.А чего она от меня ждала, интересно? Что я брошусь ей на грудь и орошу горючими слезами, а потом мы утешимся и предадимся сладостным воспоминаниям о предмете нашей любви?— Послушайте, Галя, — кажется, моя визитерша на что-то решилась, — я знаю, что Парамонов пропал. Что с ним произошло, я не знаю, но сердцем чувствую: он в беде.Я только усмехнулась: вот что значит вещее сердце любящей женщины, а мое вот и не екает.Мое безразличие ее озадачило:— Вы… вы знаете, что Парамонов пропал?— Положим, — равнодушно кивнула я. — Только, убей бог, не пойму, какое отношение этот печальный факт имеет ко мне?— Вы затаили на него обиду, — грустно вздохнула проницательная мышка, — но вы не правы, знаете почему?Любопытно было бы послушать!— Вы смотрите на него как брошенная женщина, а вам нужно отвлечься от этого и взглянуть на все под другим углом. Он не просто мужчина, он ученый, он талантливый геофизик, он защитил диссертацию в двадцать три года, он, он…— Короче, что вам нужно? — оборвала я этот панегирик. — В нескольких словах, если можно.— Можно. — Она тронула указательным пальцем дужку очков. Очкарики часто так делают, это у них чисто рефлекторное, как у знаменитых собачек Павлова. — Мне нужны его бумаги. Я знаю, что они у вас. Глава 5ПОБИТАЯ МОЛЬЮ СНЕГУРОЧКА — Ничего себе! — я даже присвистнула. — Какие еще бумаги? Псевдо-Кира воодушевилась:— Черновики, наброски, ну… Ну все, что сохранилось…— А вам они зачем? — вежливо осведомилась я.— Мне? — псевдо-Кира вздрогнула. — Просто как память о человеке, к которому я испытывала глубокую привязанность. И потом, вам же они не нужны.— А может, я тоже хочу сохранить их как память? — усмехнулась я. — Чем я хуже вас?Моя невзрачная визитерша вспыхнула:— Тогда… может, вы мне их хотя бы покажете?Эта затянувшаяся беседа нравилась мне все меньше и меньше.— Не покажу и не отдам, — заявила я твердо и поднялась с кресла. Псевдо-Кира тоже подскочила:— Это ваше последнее слово?— Ага, — злорадно подтвердила я.— Вы… вы… — она тяжело задышала, — ограниченная и мстительная самка. Из-за своей мелкой бабской обиды вы способны предать талантливого ученого…Конечно, я разозлилась.— Да пошла ты! — Я схватила ее за рукав и поволокла в прихожую, благо она была легкая, прямо-таки невесомая, и совсем не сопротивлялась. Только повторяла как заведенная:— Вы не правы, не правы, вы в корне не правы…— Скажи спасибо, что с лестницы не спустила, — прорычала я, выставляя ее за дверь.Хоть праведный гнев и затуманивал мой мозг, кое-какие выводы для себя я сделала незамедлительно. И они, эти выводы, были не обнадеживающие. Помнится, кто-то обещал мне в связи с исчезновением Парамонова беспокойную жизнь. Один гражданин с рыбьей фамилией. Сдается мне, что недавний визит очкастой пигалицы как раз он и организовал. Чтобы довести меня до нужной кондиции. А вот и фигушки ему, фигушки!С таким боевым настроем я отправилась жарить себе омлет из двух яиц, и, надо Признать, последний удался мне на славу. После того как я славно перекусила, меня потянуло в сон. Почистив зубы и натянув пижаму, я с удовольствием нырнула под одеяло, сладко зевнула и тут вспомнила кое-что существенное.«А откуда она знает про парамоновские черновики? — спросила я себя. — Она ведь так и сказала: я знаю, что его черновики остались у вас. Может, на пушку брала?» А, ладно, зачем забивать себе этим голову, все равно от тех бумажек ничего не осталось, они давно сгинули в мусоропроводе вместе с прочим парамоновским барахлом.
У всех нормальных людей воскресенье — выходной день, но бойцов культурного фронта (крылатое выражение нашей заведующей Зинаиды Терентьевны) трудно отнести к категории нормальных. Мы в выходные трудимся аки пчелки, и движет нами неприлично голый энтузиазм, потому что гроши, которые мы получаем, оправдать наше, подвижничество не могут. По крайней мере, мое и Алкино. За остальных я не ручаюсь, поскольку у каждого свои рас клады: кому год до пенсии остался, у кого дети маленькие, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Думаю, вы не хуже моего знаете, что в солидных организациях не очень-то поощряют бесконечные больничные, а нашему руководству выбирать не из чего, вот и терпит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19