Они хлопали в ладоши и кричали «браво». Мадемуазель Розали сама попробовала водить Нинетту, а потом спросила что-то по-французски.
- Мадемуазель Розали спрашивает, можно ли сделать куклу, которая ходила бы по канату, размахивая флажками? - перевёл нам метр Миньяр.
Я задумался, вспоминая канатных плясунов, виденных ещё в Венеции. Я старался представить себе канат и вагу с нитками - и вдруг сообразил, как это можно сделать.
- Можно, можно! - закричал я, смеясь от радости. У меня даже руки зачесались поскорее сделать марионетку, такую же гибкую и красивую, как мадемуазель Розали, которая ходила бы по канату.
Мадемуазель Розали весело схватила меня за руки, и мы закружились по хижине. Потом она опять сказала что-то.
- Она просит, чтоб вы сделали ей такую марионетку, - сказал метр Миньяр.
Я кивнул головой. Паскуале дёрнул меня за рукав.
- Пеппо, ведь мы завтра идём к синьору Манцони.
- Ничего, я успею сделать, - ответил я.
Дождь кончился. В разрывах туч виднелось зеленоватое вечернее небо. Мы собрали наши пожитки и весело двинулись в путь.
Еще не затихший ветер обдавал нас хрустальным дождём с дубовых веток.
РАНДОЛЬФО МАНЦОНИ
- Знаешь, Пеппо, лучше нам сначала купить себе новые куртки и башмаки, а потом уже пойти к синьору Манцони. Вдруг ему не понравится, что мы такие оборванцы. Я думаю, синьор Гоцци был бы недоволен, если бы узнал, что мы явились к его другу чуть ли не в лохмотьях. У нас хватит денег, чтобы купить новое платье, - говорил Паскуале, осматривая свои обтрёпанные локти, на которых едва держались заплатки, положенные Мартой.
Мы вышли из ворот гостиницы, где ночевали.
Утреннее солнце сияло на островерхих куполах Регенсбурга. Мы нашли лавку старьевщика, но она была на замке, хозяин открыл её только в полдень.
Пока мы ждали, я начал вырезывать головку канатной плясуньи.
Дряхлый старьевщик с лицом, изборожденным такими же морщинами и складками, как неглаженое тряпье на его прилавке, перерыл для нас весь запас своих курток и башмаков. Наконец я выбрал себе зелёную куртку с позументом, чуть поеденную молью, а Паскуале - коричневый кафтанчик с потертым бархатным воротничком. Кафтанчик был очень велик Паскуале, но мы загнули слишком длинные рукава, и тогда вышло хорошо. Ещё мы купили себе козловые полусапожки на толстых подошвах. Старьевщик указал нам улицу, где жил синьор Манцони.
Паскуале вынул из сумки письмо синьора Гоцци, от которого зависела наша судьба. Серый пакет поизмялся, его уголки обтрепались за время нашего долгого пути. Бисерные строчки адреса стерлись и побледнели. Паскуале бережно положил письмо в карман нового кафтанчика и пригладил свои белокурые волосы. Чувствуя себя необыкновенно важными, мы пошли через мост в предместье.
Мы шли по тихой улице мимо осенних лип. Хорошенькие домики прятались в кустах бузины. В палисадниках цвели огненные настурции. Паскуале заглядывал во все калитки. Из одного окошка донеслись звуки клавесина. Кто-то разучивал гамму нетвердой рукой.
- Сюда! - крикнул Паскуале и распахнул калитку. Молодая простоволосая женщина сидела на крыльце и чистила румяные яблоки. Она удивлённо посмотрела на нас.
- Здесь живёт синьор Манцони? - смело спросил Паскуале.
Женщина покачала головой.
- Нет, не здесь. Что это вам вздумалось?
- Нам сказали, что он живёт на этой улице, мы услышали музыку - подумали, что он живёт в этом доме, - смущенно объяснил Паскуале.
- А вы кто такие?
- Мы… мы земляки синьора Манцони, - ответили мы в один голос.
- Ах, земляки! - усмехнулась женщина. Она неторопливо стряхнула яблочную кожуру с передника и вышла за калитку.
- Вон за чугунной оградой дом герра Манцони! - сказала женщина и указала рукой вдоль улицы.
Мы поблагодарили её и побежали к большому, красивому дому. Колонны из белого камня украшали его фасад. Широкие каменные ступени вели на крыльцо. Перед крыльцом желтели дорожки палисадника. Бронзовый дельфин над каменным бассейном пускал из глотки две тоненькие струи.
Перед чугунной оградой стояла богатая коляска.
На серых лошадях блестела серебряная сбруя. Кучер в ливрее, сидя на высоких козлах, важно переговаривался с толстым привратником у ворот. Мне стало не по себе. Как мы пройдём в дом мимо этих важных особ?
- Здесь живёт синьор Манцони? - тонким голосом спросил Паскуале.
Привратник даже не повернул голову.
- А вот у князя Флемминга была карета - вся в зеркалах, я тебе доложу… Её из Англии привезли… - рассказывал кучер.
Я набрался храбрости и дёрнул привратника за рукав.
- Синьор Манцони дома?
Привратник замолк на полуслове и сердито оглядел нас обоих с головы до ног. Паскуале вытащил из кармана заветное письмо и совал его привратнику в руку.
- У нас письмо к синьору Манцони! - бормотал он. - Пустите нас в дом!
- Э, нет, шалишь, в дом я тебя не пущу! - сказал привратник. - Подождёшь здесь. Вы что, земляки герра Манцони?
- Земляки… - ответил я.
- Так я и знал. Вижу: оборванцы пришли, - ну, думаю, земляки! - Привратник подмигнул кучеру. - У нас этих земляков как собак нерезаных…
Кучер громко захохотал, но вдруг поперхнулся, сжал челюсти и выпрямил спину. На крыльце показалась дама в серебристых шелках. За нею, почтительно склонив парик, шёл широкоплечий и коротконогий немолодой господин, а позади, волоча тонкие ноги, выступал юноша в огромном кружевном воротнике. Юноша тащил под мышкой сверток нот.
- Пошли с дороги, земляки! - шепнул сторож, оттолкнув нас, и широко распахнул калитку.
- Ах, маэстро, ваша опера божественна… Сама герцогиня говорит, - лепетала дама, играя золотым лорнетом.
Маэстро блестел чёрными, как вишни, глазами на мясистом лице, покрытом мелкими красными жилками, кланялся и говорил густым голосом:
- Ваше сиятельство, вы очень милостивы ко мне…
- Мой сын Мориц в восторге от своего учителя! Не правда ли, Мориц?
Юноша хмыкнул. Я узнал в нём прыщавого Морица из замка Гогенау. Дама, шурша шелками, уселась в коляску. Мориц неловко взгромоздился вслед за матерью. Маэстро кланялся, выставив вперед короткую ногу и прижимая руку к сердцу. Коляска тронулась. Маэстро повернулся на каблуках и пошёл к дому.
- Синьор Манцони! Синьор Манцони! - закричал Паскуале, ухватившись за прутья решётки. - Мы принесли вам письмо!
Маэстро оглянулся и, не двигаясь с места, протянул полную, белую руку с блестящими перстнями. Привратник выхватил у Паскуале серый конверт и с поклоном поднёс его маэстро. Тот быстро распечатал конверт, пробежал глазами несколько строк, криво усмехнулся и пожал плечами. Его правая рука опустилась в карман.
- Возьми, отдай моим «землякам»! - сказал синьор Манцони, высыпая на ладонь привратника несколько мелких монет.
- Уж очень вы балуете землячков, ваша милость! - подобострастно сказал привратник. - Кто ни придёт, никому отказа нет, смею сказать!
Синьор Манцони рассмеялся, аккуратно изорвал на мелкие клочки письмо Гоцци и, проходя мимо бассейна, бросил клочки в воду. Они поплыли, как маленькие белые кораблики.
Мы не взяли у привратника денег, которые дал синьор Манцони.
- Эй, земляки, да вы никак обиделись? - смеялся привратник нам вслед.
Мы молча пошли прочь, опустив головы. Паскуале шёл сгорбившись, и длинные рукава его кафтанчика висели до колен. Он забыл, что их надо подвернуть.
«Я не сомневаюсь, что ваше благородное сердце обрадуется случаю совершить доброе и полезное дело…» - писал синьор Гоцци.
Как видно, сердце синьора Манцони было уже вовсе не такое благородное.
Метр Миньяр стоял на углу и, макая малярную кисть в ведерко, намазывал клеем забор. Мадемуазель Розали, закутанная в плащ, обеими руками прикладывала к забору афишу и хлопала розовой ладонью по её краям. Мальчишки стояли кучкой и читали по складам:
«Сегодня в доме купца Гинца знаменитый дрессировщик метр Миньяр покажет своих учёных мышей. И как мыши танцуют, стреляют из пушек и качаются на качелях. Там же мадемуазель Розали Намора будет ходить по канату на высоте шести футов над землей и прыгнет в бумажный обруч с пирамидой из тридцати трех рюмок на голове».
- А, синьоры! - радостно крикнул метр Миньяр. - Где вы гуляли? Приходите к нам на представление. А почему синьор Паскуале такой грустный? Случилось что-нибудь?
Паскуале отвернулся и заплакал.
- Синьор Манцони нас не принял! - сказал я и почувствовал, что краснею.
Метр Миньяр не спросил ни слова больше. Он бросил кисть в ведро и хлопнул Паскуале по плечу.
- Ну, ну… не надо грустить, мой мальчик, побольше бодрости!
Паскуале прижался головой к забору и рыдал, кусая свой длинный рукав.
Мадемуазель Розали чирикнула, как птица, всплеснула руками и, оторвав голову Паскуале от забора, крепко прижала Паскуале к себе. Она закрывала его плащом от глазевших мальчишек, гладила его по волосам и говорила что-то ласковое. Паскуале перестал плакать.
- Надо смеяться, мальчик… Кто смеется, тому легче живётся… - сказала она, смешно коверкая итальянский язык, и Паскуале засмеялся.
ТРИДЦАТЬ ТРИ РЮМКИ
Дом купца Гинца был просто-напросто сараем. На его земляном полу стояли длинные скамейки. Протянутая бечевка отделяла сцену от зрительного зала. По углам шныряли крысы.
Мы помогли метру ввинтить стальные кольца в стены и натянуть между ними канат на высоте шести футов над землею. Потом я влез на стремянку и ввинтил такое же кольцо в поперечную балку крыши. Мы продёрнули в неё веревку с привязанным к ней бумажным обручем и подтянули обруч к потолку. По сторонам сцены мы повесили две малиновые занавески и зажгли масляные лампы.
Народу собралось немного - пять-шесть бюргеров, приведших за руку своих толстощёких ребят, да компания весёлых подмастерьев и молоденьких работниц. Зато уличные ребятишки толпой заглядывали в дверь и, верно, мечтали пролезть в сарай зайцами.
- Впусти их, Жозеф, - шепнул мне метр Миньяр. - Мадемуазель Розали не любит представлять перед пустыми скамейками… - Таинственно подмигнув, он позвал Паскуале и проковылял за малиновую занавеску.
Я распахнул дверь. Шумная орава ребят хлынула в сарай, рассаживаясь на пустых скамейках. Я запер дверь на щеколду. Паскуале позвонил в колокольчик, и на сцену вышел метр. Короткий плащ из малинового бархата топорщился на его спине. Спереди из-под чёрного кафтана виднелся голубой атласный камзол. На его правой ноге лоснился белый чулок и блестела туфля с пряжкой. Если бы не деревяшка вместо другой ноги, чеканившая его шаги деревянным стуком, я бы не узнал метра в таком великолепном обличье.
Он раскланялся, прижимая руки к сердцу, и поставил на большой стол клетку с мышами. Потом он положил перед клеткой шесть красных кубиков, открыл дверцу и пискнул, смешно сложив губы.
Тотчас же шесть белых мышек выбежали из клетки и расселись на кубиках. Метр поднял серебряную дудочку - мыши встали на задние лапки и уморительно поклонились. Метр поднёс дудочку к губам и засвистал мелодию - мышки попарно закружились по столу, будто танцевали. Потом из клетки вышли ещё четыре мышки с блестящими касками на головах. Они несли маленькие ружья на плечах и маршировали по столу, как солдаты. Ребятишки кричали от восторга. Метр снял с мышек ружья, поставил на стол две маленькие зелёные пушки и скомандовал:
- Артиллерия, пли!
Мышки попарно бросились к пушкам, дёрнули какие-то веревочки, и над столом сразу хлопнули два выстрела с огнем и дымом.
- Ещё, ещё! - кричали ребята.
Метр опять зарядил пушки, и опять стреляли маленькие хвостатые артиллеристы. Они уже не отходили от своих пушек и, смешно шевеля мордочками, глодали сало, привязанное к веревочкам, пока две мышки в голубых юбочках и бумажных шляпках качались на маленьких качелях.
Потом все двенадцать мышек взяли в зубы цветные флажки, влезли друг другу на спины и сделали пирамиду. На верхушке её сидел самый маленький мышонок с трехцветным флажком в зубах.
Под рукоплескания зрителей метр унёс клетку. Паскуале убрал стол. Потом метр вышёл со скрипкой и заиграл медленный вальс. Справа шевельнулась малиновая занавеска, а из-за неё на высоте шести футов выступила белая туфелька. Мадемуазель Розали плавно заскользила по канату, помахивая флажками, розовым и зелёным. Все затаили дыхание. Её легкая, светлая фигурка двигалась в воздухе между землей и потолком. Позади темнела глубь сарая.
Метр заиграл быстрее. Мадемуазель Розали с безмятежной улыбкой на губах чаще замахала флажками. Ещё бешенее заиграла скрипка, и вдруг мадемуазель Розали исчезла с наших глаз. Вместо неё по канату плыло радужное облако. Она так быстро махала флажками вокруг себя, - что её не стало видно. Только ноги в белых чулках упруго ступали по канату.
Радужное облако скрылось за портьерой, и через миг мадемуазель Розали выбежала на земляной пол сцены и поклонилась, одной рукой придерживая газовое платье, а другой посылая поцелуи.
- Теперь опасный номер! - сказал метр Миньяр. - Прошу вас, медам и месье, сидите тихо!
Все насторожились. Мадемуазель Розали шла по канату, балансируя руками. На её чёрной голове лежала узкая дощечка, а над дощечкой высилась пирамида из тридцати трех рюмок. Было тихо, только поскрипывал канат. Рюмки, отражая ламповые огни, метали хрустальные искры. Мадемуазель Розали дошла до конца каната и повернула обратно. Метр Миньяр стал медленно спускать с потолка бумажный обруч. Когда мадемуазель Розали дойдёт до середины каната, обруч станет прямо перед ней. Сквозь него она должна прыгнуть…
Вдруг громкий стук раздался в дверях сарая. Я опрометью бросился к дверям. Кто-то колотил сапогом в нижнюю доску и кричал:
- Отвори! Именем закона - отвори!
- Тише! Сейчас опасный номер! - шепнул я, поднимая щеколду.
Рослый полицейский дал мне по подбородку и, шатаясь, протопал в узкий проход между скамьями. Он был вдребезги пьян.
- Где они, бродяги? Я им покажу! Без разрешения… Вот я вас!… кричал он.
На высоте шести футов над землею перед бумажным обручем стояла мадемуазель Розали, мелко шевеля простертыми в стороны руками. Её лицо под сверкающей пирамидой рюмок было бледно. Полицейский брёл прямо к сцене. Тогда я прыгнул ему на плечи сзади, и мы оба упали в проход. Он брыкался и мычал, но я крепко навалился на него и заткнул ему рот полой своей куртки.
Когда я поднял голову, мадемуазель Розали уже шла по канату по другую сторону от ещё трепетавшего обруча. Она скрылась за портьерой. Все захлопали, закричали, вскочили с мест. Я отпустил полицейского и юркнул в толпу ребят.
- Полезай под скамейку! - шепнул мне один из них. Я скорчился на земляном полу.
- Это что? Сопротивление в-в-власти?… - ревел полицейский. - Я им покажу! Я вздёрну их на виселицу. Пойдём в кутузку!
Я слышал испуганный голос метра. Полицейский орал и топал ногами.
Бюргеры поспешно уводили своих детей.
- Да что ты пристал к нему, дядя Оскар? - крикнул кто-то из подмастерьев. - Поди протрезвись, ты пьян!
- Кто? Я пьян? Я вам покажу! Где разрешение у этого бродяги? Подавай сюда твои бумаги!
Я выглянул. Метр судорожно рылся в карманах старой бархатной куртки и доставал какие-то листки.
- Где у тебя разрешение от бургомистра? Ага, нету? Ступай сейчас со мной! Бродяга!
Полицейский волочил за шиворот метра в блестящем наряде. Подмастерья шли за ними гурьбой, громко ругая дядю Оскара. Он остановился у дверей.
- Постой! Где тот чертёнок, что мне дверь открывал? Он напал на меня и чуть не удушил. Подавай его сюда! Я ему покажу!
Вдруг огрызок яблока просвистел в воздухе и сочно шлепнулся в щеку полицейского. Потом градом полетели мотки бечевок, пуговицы, орехи, деревянные ложки - словом, вся дрянь, которую мальчики таскают в карманах. Чья-то рваная туфля плюхнулась в плечо полицейского и оставила на нём свой пыльный след… Это ребята, которых мы пустили даром, стали на мою защиту.
- Тьфу, бездельники! - выругался дядя Оскар, закрыл лицо рукавом и отступил за дверь, таща за собой метра. Мальчишки, улюлюкая и свистя, пустились за ним.
- Жозеф! - позвала меня мадемуазель Розали. Паскуале, бледный и огорченный, уже отвязывал канат. - Vite! Vite! - говорила мадемуазель Розали и швыряла в корзину канат, занавески, флажки и кубики.
Я взял корзину на плечо. Паскуале - мышиную клетку и обруч. Мадемуазель Розали завернула в платок рюмки, и мы пошли в гостиницу по узким улицам Регенсбурга.
Мадемуазель Розали накрыла стол к ужину, зажгла свечу и села к столу, подперев щеку рукой. Мы с Паскуале дремали у очага. Метр Миньяр вернулся в полночь.
- Пришлось-таки заплатить штраф этим канальям! - воскликнул он. - Завтра надо убираться отсюда, а пока давайте ужинать!
За поздним ужином мы все развеселились, вспоминая, как я затыкал рот дяде Оскару и как мальчишки обстреливали его всякой дрянью. Метр называл меня «mon brave garcon» и благодарил за то, что я не пустил полицейского на сцену.
- Ходьба по канату - опасное искусство. Испуг или маленькое, совсем маленькое неверное движение - и канатоходец падает с каната, - говорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
- Мадемуазель Розали спрашивает, можно ли сделать куклу, которая ходила бы по канату, размахивая флажками? - перевёл нам метр Миньяр.
Я задумался, вспоминая канатных плясунов, виденных ещё в Венеции. Я старался представить себе канат и вагу с нитками - и вдруг сообразил, как это можно сделать.
- Можно, можно! - закричал я, смеясь от радости. У меня даже руки зачесались поскорее сделать марионетку, такую же гибкую и красивую, как мадемуазель Розали, которая ходила бы по канату.
Мадемуазель Розали весело схватила меня за руки, и мы закружились по хижине. Потом она опять сказала что-то.
- Она просит, чтоб вы сделали ей такую марионетку, - сказал метр Миньяр.
Я кивнул головой. Паскуале дёрнул меня за рукав.
- Пеппо, ведь мы завтра идём к синьору Манцони.
- Ничего, я успею сделать, - ответил я.
Дождь кончился. В разрывах туч виднелось зеленоватое вечернее небо. Мы собрали наши пожитки и весело двинулись в путь.
Еще не затихший ветер обдавал нас хрустальным дождём с дубовых веток.
РАНДОЛЬФО МАНЦОНИ
- Знаешь, Пеппо, лучше нам сначала купить себе новые куртки и башмаки, а потом уже пойти к синьору Манцони. Вдруг ему не понравится, что мы такие оборванцы. Я думаю, синьор Гоцци был бы недоволен, если бы узнал, что мы явились к его другу чуть ли не в лохмотьях. У нас хватит денег, чтобы купить новое платье, - говорил Паскуале, осматривая свои обтрёпанные локти, на которых едва держались заплатки, положенные Мартой.
Мы вышли из ворот гостиницы, где ночевали.
Утреннее солнце сияло на островерхих куполах Регенсбурга. Мы нашли лавку старьевщика, но она была на замке, хозяин открыл её только в полдень.
Пока мы ждали, я начал вырезывать головку канатной плясуньи.
Дряхлый старьевщик с лицом, изборожденным такими же морщинами и складками, как неглаженое тряпье на его прилавке, перерыл для нас весь запас своих курток и башмаков. Наконец я выбрал себе зелёную куртку с позументом, чуть поеденную молью, а Паскуале - коричневый кафтанчик с потертым бархатным воротничком. Кафтанчик был очень велик Паскуале, но мы загнули слишком длинные рукава, и тогда вышло хорошо. Ещё мы купили себе козловые полусапожки на толстых подошвах. Старьевщик указал нам улицу, где жил синьор Манцони.
Паскуале вынул из сумки письмо синьора Гоцци, от которого зависела наша судьба. Серый пакет поизмялся, его уголки обтрепались за время нашего долгого пути. Бисерные строчки адреса стерлись и побледнели. Паскуале бережно положил письмо в карман нового кафтанчика и пригладил свои белокурые волосы. Чувствуя себя необыкновенно важными, мы пошли через мост в предместье.
Мы шли по тихой улице мимо осенних лип. Хорошенькие домики прятались в кустах бузины. В палисадниках цвели огненные настурции. Паскуале заглядывал во все калитки. Из одного окошка донеслись звуки клавесина. Кто-то разучивал гамму нетвердой рукой.
- Сюда! - крикнул Паскуале и распахнул калитку. Молодая простоволосая женщина сидела на крыльце и чистила румяные яблоки. Она удивлённо посмотрела на нас.
- Здесь живёт синьор Манцони? - смело спросил Паскуале.
Женщина покачала головой.
- Нет, не здесь. Что это вам вздумалось?
- Нам сказали, что он живёт на этой улице, мы услышали музыку - подумали, что он живёт в этом доме, - смущенно объяснил Паскуале.
- А вы кто такие?
- Мы… мы земляки синьора Манцони, - ответили мы в один голос.
- Ах, земляки! - усмехнулась женщина. Она неторопливо стряхнула яблочную кожуру с передника и вышла за калитку.
- Вон за чугунной оградой дом герра Манцони! - сказала женщина и указала рукой вдоль улицы.
Мы поблагодарили её и побежали к большому, красивому дому. Колонны из белого камня украшали его фасад. Широкие каменные ступени вели на крыльцо. Перед крыльцом желтели дорожки палисадника. Бронзовый дельфин над каменным бассейном пускал из глотки две тоненькие струи.
Перед чугунной оградой стояла богатая коляска.
На серых лошадях блестела серебряная сбруя. Кучер в ливрее, сидя на высоких козлах, важно переговаривался с толстым привратником у ворот. Мне стало не по себе. Как мы пройдём в дом мимо этих важных особ?
- Здесь живёт синьор Манцони? - тонким голосом спросил Паскуале.
Привратник даже не повернул голову.
- А вот у князя Флемминга была карета - вся в зеркалах, я тебе доложу… Её из Англии привезли… - рассказывал кучер.
Я набрался храбрости и дёрнул привратника за рукав.
- Синьор Манцони дома?
Привратник замолк на полуслове и сердито оглядел нас обоих с головы до ног. Паскуале вытащил из кармана заветное письмо и совал его привратнику в руку.
- У нас письмо к синьору Манцони! - бормотал он. - Пустите нас в дом!
- Э, нет, шалишь, в дом я тебя не пущу! - сказал привратник. - Подождёшь здесь. Вы что, земляки герра Манцони?
- Земляки… - ответил я.
- Так я и знал. Вижу: оборванцы пришли, - ну, думаю, земляки! - Привратник подмигнул кучеру. - У нас этих земляков как собак нерезаных…
Кучер громко захохотал, но вдруг поперхнулся, сжал челюсти и выпрямил спину. На крыльце показалась дама в серебристых шелках. За нею, почтительно склонив парик, шёл широкоплечий и коротконогий немолодой господин, а позади, волоча тонкие ноги, выступал юноша в огромном кружевном воротнике. Юноша тащил под мышкой сверток нот.
- Пошли с дороги, земляки! - шепнул сторож, оттолкнув нас, и широко распахнул калитку.
- Ах, маэстро, ваша опера божественна… Сама герцогиня говорит, - лепетала дама, играя золотым лорнетом.
Маэстро блестел чёрными, как вишни, глазами на мясистом лице, покрытом мелкими красными жилками, кланялся и говорил густым голосом:
- Ваше сиятельство, вы очень милостивы ко мне…
- Мой сын Мориц в восторге от своего учителя! Не правда ли, Мориц?
Юноша хмыкнул. Я узнал в нём прыщавого Морица из замка Гогенау. Дама, шурша шелками, уселась в коляску. Мориц неловко взгромоздился вслед за матерью. Маэстро кланялся, выставив вперед короткую ногу и прижимая руку к сердцу. Коляска тронулась. Маэстро повернулся на каблуках и пошёл к дому.
- Синьор Манцони! Синьор Манцони! - закричал Паскуале, ухватившись за прутья решётки. - Мы принесли вам письмо!
Маэстро оглянулся и, не двигаясь с места, протянул полную, белую руку с блестящими перстнями. Привратник выхватил у Паскуале серый конверт и с поклоном поднёс его маэстро. Тот быстро распечатал конверт, пробежал глазами несколько строк, криво усмехнулся и пожал плечами. Его правая рука опустилась в карман.
- Возьми, отдай моим «землякам»! - сказал синьор Манцони, высыпая на ладонь привратника несколько мелких монет.
- Уж очень вы балуете землячков, ваша милость! - подобострастно сказал привратник. - Кто ни придёт, никому отказа нет, смею сказать!
Синьор Манцони рассмеялся, аккуратно изорвал на мелкие клочки письмо Гоцци и, проходя мимо бассейна, бросил клочки в воду. Они поплыли, как маленькие белые кораблики.
Мы не взяли у привратника денег, которые дал синьор Манцони.
- Эй, земляки, да вы никак обиделись? - смеялся привратник нам вслед.
Мы молча пошли прочь, опустив головы. Паскуале шёл сгорбившись, и длинные рукава его кафтанчика висели до колен. Он забыл, что их надо подвернуть.
«Я не сомневаюсь, что ваше благородное сердце обрадуется случаю совершить доброе и полезное дело…» - писал синьор Гоцци.
Как видно, сердце синьора Манцони было уже вовсе не такое благородное.
Метр Миньяр стоял на углу и, макая малярную кисть в ведерко, намазывал клеем забор. Мадемуазель Розали, закутанная в плащ, обеими руками прикладывала к забору афишу и хлопала розовой ладонью по её краям. Мальчишки стояли кучкой и читали по складам:
«Сегодня в доме купца Гинца знаменитый дрессировщик метр Миньяр покажет своих учёных мышей. И как мыши танцуют, стреляют из пушек и качаются на качелях. Там же мадемуазель Розали Намора будет ходить по канату на высоте шести футов над землей и прыгнет в бумажный обруч с пирамидой из тридцати трех рюмок на голове».
- А, синьоры! - радостно крикнул метр Миньяр. - Где вы гуляли? Приходите к нам на представление. А почему синьор Паскуале такой грустный? Случилось что-нибудь?
Паскуале отвернулся и заплакал.
- Синьор Манцони нас не принял! - сказал я и почувствовал, что краснею.
Метр Миньяр не спросил ни слова больше. Он бросил кисть в ведро и хлопнул Паскуале по плечу.
- Ну, ну… не надо грустить, мой мальчик, побольше бодрости!
Паскуале прижался головой к забору и рыдал, кусая свой длинный рукав.
Мадемуазель Розали чирикнула, как птица, всплеснула руками и, оторвав голову Паскуале от забора, крепко прижала Паскуале к себе. Она закрывала его плащом от глазевших мальчишек, гладила его по волосам и говорила что-то ласковое. Паскуале перестал плакать.
- Надо смеяться, мальчик… Кто смеется, тому легче живётся… - сказала она, смешно коверкая итальянский язык, и Паскуале засмеялся.
ТРИДЦАТЬ ТРИ РЮМКИ
Дом купца Гинца был просто-напросто сараем. На его земляном полу стояли длинные скамейки. Протянутая бечевка отделяла сцену от зрительного зала. По углам шныряли крысы.
Мы помогли метру ввинтить стальные кольца в стены и натянуть между ними канат на высоте шести футов над землею. Потом я влез на стремянку и ввинтил такое же кольцо в поперечную балку крыши. Мы продёрнули в неё веревку с привязанным к ней бумажным обручем и подтянули обруч к потолку. По сторонам сцены мы повесили две малиновые занавески и зажгли масляные лампы.
Народу собралось немного - пять-шесть бюргеров, приведших за руку своих толстощёких ребят, да компания весёлых подмастерьев и молоденьких работниц. Зато уличные ребятишки толпой заглядывали в дверь и, верно, мечтали пролезть в сарай зайцами.
- Впусти их, Жозеф, - шепнул мне метр Миньяр. - Мадемуазель Розали не любит представлять перед пустыми скамейками… - Таинственно подмигнув, он позвал Паскуале и проковылял за малиновую занавеску.
Я распахнул дверь. Шумная орава ребят хлынула в сарай, рассаживаясь на пустых скамейках. Я запер дверь на щеколду. Паскуале позвонил в колокольчик, и на сцену вышел метр. Короткий плащ из малинового бархата топорщился на его спине. Спереди из-под чёрного кафтана виднелся голубой атласный камзол. На его правой ноге лоснился белый чулок и блестела туфля с пряжкой. Если бы не деревяшка вместо другой ноги, чеканившая его шаги деревянным стуком, я бы не узнал метра в таком великолепном обличье.
Он раскланялся, прижимая руки к сердцу, и поставил на большой стол клетку с мышами. Потом он положил перед клеткой шесть красных кубиков, открыл дверцу и пискнул, смешно сложив губы.
Тотчас же шесть белых мышек выбежали из клетки и расселись на кубиках. Метр поднял серебряную дудочку - мыши встали на задние лапки и уморительно поклонились. Метр поднёс дудочку к губам и засвистал мелодию - мышки попарно закружились по столу, будто танцевали. Потом из клетки вышли ещё четыре мышки с блестящими касками на головах. Они несли маленькие ружья на плечах и маршировали по столу, как солдаты. Ребятишки кричали от восторга. Метр снял с мышек ружья, поставил на стол две маленькие зелёные пушки и скомандовал:
- Артиллерия, пли!
Мышки попарно бросились к пушкам, дёрнули какие-то веревочки, и над столом сразу хлопнули два выстрела с огнем и дымом.
- Ещё, ещё! - кричали ребята.
Метр опять зарядил пушки, и опять стреляли маленькие хвостатые артиллеристы. Они уже не отходили от своих пушек и, смешно шевеля мордочками, глодали сало, привязанное к веревочкам, пока две мышки в голубых юбочках и бумажных шляпках качались на маленьких качелях.
Потом все двенадцать мышек взяли в зубы цветные флажки, влезли друг другу на спины и сделали пирамиду. На верхушке её сидел самый маленький мышонок с трехцветным флажком в зубах.
Под рукоплескания зрителей метр унёс клетку. Паскуале убрал стол. Потом метр вышёл со скрипкой и заиграл медленный вальс. Справа шевельнулась малиновая занавеска, а из-за неё на высоте шести футов выступила белая туфелька. Мадемуазель Розали плавно заскользила по канату, помахивая флажками, розовым и зелёным. Все затаили дыхание. Её легкая, светлая фигурка двигалась в воздухе между землей и потолком. Позади темнела глубь сарая.
Метр заиграл быстрее. Мадемуазель Розали с безмятежной улыбкой на губах чаще замахала флажками. Ещё бешенее заиграла скрипка, и вдруг мадемуазель Розали исчезла с наших глаз. Вместо неё по канату плыло радужное облако. Она так быстро махала флажками вокруг себя, - что её не стало видно. Только ноги в белых чулках упруго ступали по канату.
Радужное облако скрылось за портьерой, и через миг мадемуазель Розали выбежала на земляной пол сцены и поклонилась, одной рукой придерживая газовое платье, а другой посылая поцелуи.
- Теперь опасный номер! - сказал метр Миньяр. - Прошу вас, медам и месье, сидите тихо!
Все насторожились. Мадемуазель Розали шла по канату, балансируя руками. На её чёрной голове лежала узкая дощечка, а над дощечкой высилась пирамида из тридцати трех рюмок. Было тихо, только поскрипывал канат. Рюмки, отражая ламповые огни, метали хрустальные искры. Мадемуазель Розали дошла до конца каната и повернула обратно. Метр Миньяр стал медленно спускать с потолка бумажный обруч. Когда мадемуазель Розали дойдёт до середины каната, обруч станет прямо перед ней. Сквозь него она должна прыгнуть…
Вдруг громкий стук раздался в дверях сарая. Я опрометью бросился к дверям. Кто-то колотил сапогом в нижнюю доску и кричал:
- Отвори! Именем закона - отвори!
- Тише! Сейчас опасный номер! - шепнул я, поднимая щеколду.
Рослый полицейский дал мне по подбородку и, шатаясь, протопал в узкий проход между скамьями. Он был вдребезги пьян.
- Где они, бродяги? Я им покажу! Без разрешения… Вот я вас!… кричал он.
На высоте шести футов над землею перед бумажным обручем стояла мадемуазель Розали, мелко шевеля простертыми в стороны руками. Её лицо под сверкающей пирамидой рюмок было бледно. Полицейский брёл прямо к сцене. Тогда я прыгнул ему на плечи сзади, и мы оба упали в проход. Он брыкался и мычал, но я крепко навалился на него и заткнул ему рот полой своей куртки.
Когда я поднял голову, мадемуазель Розали уже шла по канату по другую сторону от ещё трепетавшего обруча. Она скрылась за портьерой. Все захлопали, закричали, вскочили с мест. Я отпустил полицейского и юркнул в толпу ребят.
- Полезай под скамейку! - шепнул мне один из них. Я скорчился на земляном полу.
- Это что? Сопротивление в-в-власти?… - ревел полицейский. - Я им покажу! Я вздёрну их на виселицу. Пойдём в кутузку!
Я слышал испуганный голос метра. Полицейский орал и топал ногами.
Бюргеры поспешно уводили своих детей.
- Да что ты пристал к нему, дядя Оскар? - крикнул кто-то из подмастерьев. - Поди протрезвись, ты пьян!
- Кто? Я пьян? Я вам покажу! Где разрешение у этого бродяги? Подавай сюда твои бумаги!
Я выглянул. Метр судорожно рылся в карманах старой бархатной куртки и доставал какие-то листки.
- Где у тебя разрешение от бургомистра? Ага, нету? Ступай сейчас со мной! Бродяга!
Полицейский волочил за шиворот метра в блестящем наряде. Подмастерья шли за ними гурьбой, громко ругая дядю Оскара. Он остановился у дверей.
- Постой! Где тот чертёнок, что мне дверь открывал? Он напал на меня и чуть не удушил. Подавай его сюда! Я ему покажу!
Вдруг огрызок яблока просвистел в воздухе и сочно шлепнулся в щеку полицейского. Потом градом полетели мотки бечевок, пуговицы, орехи, деревянные ложки - словом, вся дрянь, которую мальчики таскают в карманах. Чья-то рваная туфля плюхнулась в плечо полицейского и оставила на нём свой пыльный след… Это ребята, которых мы пустили даром, стали на мою защиту.
- Тьфу, бездельники! - выругался дядя Оскар, закрыл лицо рукавом и отступил за дверь, таща за собой метра. Мальчишки, улюлюкая и свистя, пустились за ним.
- Жозеф! - позвала меня мадемуазель Розали. Паскуале, бледный и огорченный, уже отвязывал канат. - Vite! Vite! - говорила мадемуазель Розали и швыряла в корзину канат, занавески, флажки и кубики.
Я взял корзину на плечо. Паскуале - мышиную клетку и обруч. Мадемуазель Розали завернула в платок рюмки, и мы пошли в гостиницу по узким улицам Регенсбурга.
Мадемуазель Розали накрыла стол к ужину, зажгла свечу и села к столу, подперев щеку рукой. Мы с Паскуале дремали у очага. Метр Миньяр вернулся в полночь.
- Пришлось-таки заплатить штраф этим канальям! - воскликнул он. - Завтра надо убираться отсюда, а пока давайте ужинать!
За поздним ужином мы все развеселились, вспоминая, как я затыкал рот дяде Оскару и как мальчишки обстреливали его всякой дрянью. Метр называл меня «mon brave garcon» и благодарил за то, что я не пустил полицейского на сцену.
- Ходьба по канату - опасное искусство. Испуг или маленькое, совсем маленькое неверное движение - и канатоходец падает с каната, - говорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21