— Графиня пригласила тебя?— Да.— Приказала?— Ну... Нет. Она ласково пригласила.— А ты мог не согласиться?— Д-да... Наверное, мог.— Так почему пришел?— Не прийти было бы... Это было бы неучтиво. Она — дама. Отказать ей значит оскорбить... Обвинить в недостойном поведении.— Соображаешь! — удовлетворенно кивнул лорд-исповедник.— Ты понимаешь правильно. В данном случае, не прийти значило бы обидеть даму. Которая тебя любит и не желает ничего плохого. А что, уступать ей самому тебе было неприятно?— Нет. Мне было приятно. Очень, — признал он правду.— Но ты раскаиваешься в этом?— Да.— Почему?Странный вопрос сбил Роланда с толку.— Потому... Потому что это — грех. Это запрещено религией. Супруга не имеет права...—...и так далее, — продолжил за него Конрад. — Верно. Но ведь это о жене сказано. Это касается ее. А в чем виноват ты сам?— Я склонил женщину к греху...— Ну, это неправда. Ты и сам знаешь, что неправда, не надо себя обманывать. Тем более на исповеди, — хмыкнул граф. — Ни к чему ты ее не склонял и не мог склонить. Меня интересует, понимаешь ли ты, в чем именно виноват? Действительно виноват?— После этого я приходил сам. По своему желанию, — выдавил из себя Роланд, глядя в пол. — Меня вела похоть...— Это не похоть, — услышал он. — Это всего лишь разбуженное тело. Думаешь, мне никогда не было восемнадцать лет? Природа берет свое.— Вы это так... — наконец, не выдержал Роланд, — так объясняете, что получается, я вовсе не виноват. И мне не в чем каяться. Разве можно?..— А вот это уже другой вопрос. В чем и почему ты раскаиваешься...Понимаешь, сынок, грех — сложная штука. Бог наделил человека своей частицей. Мы называем ее душой, а еще — совестью.Бог дал каждому по одной душе, а все души вместе и составляют божественную сущность.Она живет своей жизнью, а каждый грех ранит ее и причиняет боль, и эту боль мы ощущаем, как собственное страдание.Будучи сама частью божественной материи, совесть свободна от пут человеческой натуры. Ты чувствуешь, как она кричит «виноват!» Спроси же свою совесть: в чем? Кто пострадал от моего греха? Кому больно? Или, если поставить вопрос другим способом: обидел ли кого твой поступок, и если да, то кого? Попробуй найти пострадавшего.— Это... Это вы, милорд, — помолчав, честно ответил грешник.— В самом деле? — опять прищурился Конрад. — Я обижен тобой?— Измена в любви всегда тяжело оскорбляет, — вздохнул Роланд. — А мы с леди совершили измену...— Ну, ничего подобного! — рассмеялся граф Арден. — Много знаешь ты о нашей любви и наших изменах. Мы с Леонсией уже тридцать лет живем в браке, и если бы я видел измену в каждом мальчике, что ей нравился... Ни ее, ни меня давно не было бы в живых. И вообще, оставь леди в покое. Мы же договорились, ее грехи нас с тобой не касаются.Если ты чувствуешь, что обидел меня, то разберись, чем. В глубине души ты отлично знаешь: твои игры в постели ни капли меня не трогают. Моя жена на тебя не жаловалась. Наоборот, она питает к тебе нежность и симпатию... И если ты все же чувствуешь за собой вину, дрожишь и мучаешься от страха... Нечего обижаться, это самый настоящий страх, ты меня отчего-то сильно боишься, хотя и знаешь, что тебе тут ничто не угрожает. Значит, дело в другом. Должно быть что-то еще, в чем ты действительно виноват. Ну же, малыш! Это исповедь. Тебе самому надо раскрыться. Говори. Не можешь? — граф Арден насмешливо и пристально вгляделся в измученные глаза молодого грешника. — Ну, давай я тебе помогу. Буду спрашивать, а ты отвечай, ладно? Ты убил кого-нибудь из моих друзей?— Нет!— Ты обидел хорошую женщину?— Нет! Никого я не обидел.— Ты украл золото из моей сокровищницы?— Нет! Милорд! — возмутился Роланд.— Ты пожелал моей смерти?Грешник запнулся. Потом низко опустил голову.— Вот, значит, в чем дело... — сэр Конрад задумчиво откинулся и машинально погладил юношу по склоненной макушке.— Попытаемся разобраться глубже. Ты носишь в сердце обиду, правда? За отнятый у тебя дом, знатное имя... За сиротство. За неволю, в которую тебя ввергли. Не моя в этом вина, я к твоим бедам руку не приложил, но кого-то за это ты винить должен. А я у тебя вечно перед глазами. С твоим именем и в твоем доме. Твоя ненависть естественна.Было бы странно, если бы ты немедленно воспылал ко мне сыновней любовью. Моя смерть вернула бы тебе все, правда? Ладно, не отвечай.Я испытал в юности то же самое. И так же мучился от неутолимой и несправедливой ненависти... к своему, в общем-то, благодетелю. Если хочешь знать, я так же, как ты, стал любовником его любимой жены, просто желая восторжествовать над ним, всесильным и непобедимым. И, что самое главное, его смерть действительно дала мне все! Все, кроме чистой совести. Потому что к его смерти я невольно приложил руку.— Я не хотел торжествовать над вами, — возразил Роланд неуверенно.— Брось, это не осознанное желание. Так это и есть твой великий грех? Грешные мысли? И всего только?— Не только мысли... — Роланд глубоко вздохнул и с трудом поднял глаза. Он не мог больше молчать. Но и выговорить было очень трудно.— Ты что-то сделал во вред мне? Или покушался сделать? А, Роланд?Говори же. Если решил признаться, делай это без колебаний. Скрыть уже не удастся. Да и не хочешь ты скрывать, не так ли?Прищуренный взгляд графа Ардена гипнотизировал несчастного грешника, как глаз василиска. Почти против воли он начал говорить.— Я хотел вернуть свой титул. Свои владения. Они мои по праву. Даже если мой отец был бы виновен. А он не был.— Разумеется. В колдовстве обвиняют всегда безосновательно.—...Я хотел все, как было. — Вряд ли он расслышал ответную реплику.— Однажды стражник в каменоломне подошел ко мне и сказал, что кто-то могущественный мне хочет помочь. Потом меня вывели наверх, и там ждал какой-то человек. Богато одетый. На лошади. Благородный.— А! — прошептал сэр Конрад.— Я плохо его рассмотрел. Было темно, да еще глаза слезились от ветра... Он сказал, что мне все вернут, если избавиться от нового графа. Потому что король дал ему титул за золото, он слишком ему обязан и, мол, если тот умрет... В общем, король будет доволен.... А потом замок станет моим.— Это был Саймнел?— Не знаю. Наверное.— А потом?— Что — потом?— Ты разве его больше не видел?— Нет. Ни разу. И стражники больше со мной не разговаривали.— Как же предполагалось от меня избавиться?— Убить, наверное...— И он объяснил, как? Дал тебе оружие?— Ничего он мне не давал. Сказал, что это, мол, мой единственный шанс, и уехал. А через неделю сменилась стража, и я понял, что новый граф прибыл.— И ты бросился через подземный ход... понятно. Но разве не ясно было, что в замке есть воины? У тебя же ничего не было, даже ножа. И первым делом ты пошел за той книгой! На что ты надеялся?— Ну, я понимал, что меня тут же схватят. Не в башне, а потом, во дворе. Но думал, что сразу не убьют. Будут держать внутри крепости, запрут где-нибудь...— А крепость ты хорошо знаешь, и сумеешь сбежать откуда угодно. И оружие раздобыть тоже не проблема... Все ясно. Ты не ожидал, что стража не проспит побег и обнаружит подземный ход. Может, те, прежние, даже были подкуплены. Интересно, а Саймнел вообще знает о здешних ходах? Он тут бывал?— Не знаю. Я никогда его раньше не видел. И не уверен, что это был именно герцог Саймнел.— По всей вероятности. Кому же еще быть... Ну что ж, дальше ясно. Тебя не схватили и никуда не заперли. Наоборот, тут же подтвердили твое происхождение, вымыли, переодели, поселили вместе с моим сыном... А от Родерика еще никто не ушел обиженным. Убийственные планы пошли прахом. Потом был следующий день, когда Леонсия... Ну, и так далее. День за днем ты разрывался между ненавистью ко мне и любовью к моей жене, сыну, дочери... А скажи, ты меня все так же ненавидишь?— Нет, — со вздохом признался Роланд. — Не могу я вас ненавидеть. Не получается.— Вот и прекрасно. Ненависть убивает душу, сынок. Тем более, что, по большому счету, перед тобой я ни в чем не виноват. Уж скорее этот твой герцог...— Он не мой!— Извини, так сказалось. Не удивлюсь, если у него рыльце в пушку в деле твоего отца. От кого-то же исходило то обвинение! И еше одну вещь хотелось бы прояснить. Почему Баррет тебя так ненавидит?— Не знаю. Еще когда я жил с отцом, он едва замечал меня. Вообще не обращался, как с благородным господином.— А когда была жива твоя мать?— То время я плохо помню. То есть маму помню, а слуг нет.— А отца? Он хорошо обращался с тобой?— Очень хорошо. Он любил меня. Я это знаю.— Вот как... Ладно, об этом пока не будем. Как насчет исповеди? Ты облегчил душу, сын мой?— Да, — коленопреклоненный Роланд попытался улыбнуться. Вышло.— Грехи больше не грызут тебя заживо?— Нет, милорд.— Ступай же и живи счастливо. Ты в безопасности. Мир с тобой!Роланд настолько осмелел, что даже пошутил:— А епитимья, милорд?— Я бы сказал, чем искупить твои страшные грехи, мальчик мой, но боюсь, это покажется непосильным твоей новопросветленной душе... Глава XII Зима шла к концу. Вовсю завывали морские ветры, принося запах штормов Северного Моря и напоминая об ушедших в прошлое битвах с рогатыми викингами. Но Родерик не очень-то любил героические легенды. О, конечно, он добросовестно выучил обширный материал по истории, преподанный ему еще в жарких землях Востока, но скучал, слушая старые сказания о битвах драккаров и подвигах берсерков.— Знаешь, милый, он такой необычный мальчик, — заметила Леонсия мужу, — других в его возрасте это так захватывает — взять хотя бы Роланда или этого славного Дени, или любого другого. Когда Джарвис начинает свои рассказы, мальчишки прямо толпятся вокруг. Хотя они и старше. А он — нет. Послушает из вежливости, чтобы, не дай бог, не обидеть доброго дядю Джарвиса, и тихонько скрывается. Я замечала! Я еще понимаю, почему молчит Мозес, ему неловко среди воинственной молодежи, но Родерик! А ведь в поединках он лучше большинства оруженосцев, хоть и моложе всех. Да и Робер то и дело нахваливает его. И ловкий необыкновенно, и силой не обижен, для своих лет даже сверх обычного. Роланд старше на целых четыре года, и талантлив, по словам мэтра, не менее, но догнать младшего ему не удается. Тот идет вперед семимильными шагами! И при этом совершенно не увлекается ни рыцарскими схватками, ни вообще войной. В отличие от Роланда, у которого все мысли — о благородстве и рыцарстве...— Я это заметил. И еще я замечаю, ты почему-то постоянно их двоих сравниваешь. Не стоит. Они хороши каждый по-своему, но абсолютно разные. Даже будь они сверстниками, ни в чем не были бы схожи. И не могут быть! Роланд — сын этой земли. Знатный отрок, с детства лишенный общества равных. Он привык считать себя, и только себя, единственно благородным человеком. Оказаться теперь среди целой кучи равно благородных для него потрясение! Потому ему так трудно найти себе подобающее место. Он одинаково боится принизить себя и показаться смешным, задирая нос...А Родерик не таков. Он с рождения знал, что он — принц, и ничто не лишит его этого звания. Поэтому ему легко с любым человеком, никто не унизит его и не отодвинет в тень... И как положено принцу, всегда добросовестно выполняет свой долг. Поэтому и фехтовать учится со всем прилежанием, и Джарвиса слушает, хотя это его и не занимает.— А что его занимает? — с искренним интересом спросила Леонсия. — Что доставляет ему настоящее удовольствие?— Он еще мальчик, милая, что ты хочешь... Когда-то стремился всех обогнать в конной скачке. Потом страстно полюбил книги, носился с ними чуть ли не в обнимку. Потом мечтал править миром и писать для него законы... Когда понял, что всеобщих законов не бывает, начал на каждом шагу вершить справедливость. Сейчас увлекся охотой. Но и тут нашел собственный путь.— Какой же особый путь можно выбрать в охоте?— О, у нашего сына он нашелся. Он теперь то и дело выезжает один, без сопровождения. И чаще, чем раньше.— Один? Это же опасно! Что, если он заблудится в лесу!— А он не в чаще охотится. Промышляет ближе к полям, на опушке. Он убивает стрелами зайцев, что обгрызают плодовые деревья. За раз по два-три трофея. Эти грызуны и впрямь расплодились без счета, им уже не хватает лесных угодий...— Погоди! Какие трофеи, если бы он приносил каждый раз хоть по одному, на кухне бы не переводилась зайчатина! Да и шкуры куда-то девать надо. А я ничего не замечала. Откуда ты знаешь?— Дорогая, не оскорбляй моего хозяйского ока. Мои бравые рыцари все-таки каждый день отправляются на объезд владений... Они видят все. А на кухне о Родериковой добыче не знают потому, что он все отдает крестьянам. По очереди, всякий день в другую семью. Чтобы все было справедливо.— И он сам такое придумал?! — потрясенно округлила глаза Леонсия.— Можно сказать, что сам, — засмеялся сэр Конрад. — Дело в том, что у нас с ним был как-то разговор о таких вещах. Законы об охоте и все такое... И он еще спросил отдельно насчет зайцев: можно ли бедным крестьянам убивать хоть этих вредителей? А я сказал, что, мол, можно, но не им, а тебе... Вот наш умный сын и нашел совершенно законный способ защитить сады и порадовать бедняков свежей дичью. Честное слово, многие правители могли бы поучиться у нашего маленького принца! Какой бы из него вышел король...— Воистину... Господи, это же гениальное решение! Дать мясо тем, кто лишен на него права, истребить вредных грызунов и при этом ни шагу не отступить от закона!— И еще добавь: заслужить благодарность множества людей. Кто бы еще додумался? Это лучше, чем дарить золото. Это дар от сердца.— Именно то, чего подданные ждут от государя. Действительно, жаль, что Родерику не досталось трона. Он был бы настоящим королем.— Ему еще нет четырнадцати. Еще многое может произойти в мире. Мало ли что его может ждать в будущем... Может, найдется и для него корона.А в это время Родерик Арден, подросший на дюйм за четыре месяца, вовсе не помышлял о коронах и королевствах. Он уютно посиживал в старенькой деревенской корчме у доброго Вулиджа, дожидаясь, пока поджарится на вертеле только что освежеванная тушка. Еще две таких тушки предназначались для гостей корчмы, степенно сидевших в углу.Авторитет юного лорда, который не гнушается лично принести в крестьянскую избу убитого на благородной охоте зайца, возрос уже до небес. Его знали в лицо, громко благословляли, особенно три вдовы с маленькими детьми, которых он баловал чаще других.Нынче он угощал тех, кто его подарков не получал: старосту Дейни с сыновьями и его двух друзей. Люди не бедные, в Баттеридже к их слову очень даже прислушивались, особенно что касается хозяйства и видов на урожай. Насколько мог уловить не участвовавший в беседе Родерик, как раз сейчас достойные земледельцы обсуждали, какое именно поле начать первым распахивать, чтобы и вода успела сойти, и подсохшую почву не снесло ветром. Старшие знали напамять холмы и низины, перечисляли их и описывали, а молодые Дейни помалкивали уважительно.Возле Родерика постоянно крутился самый младший сын старосты, его юный приятель Рон. Он принес чистую глиняную тарелку, кружку со свежим элем и старательно постелил на стол белую тряпицу. Этот мальчик относился к роли трактирного слуги со всей серьезностью, он старался не ударить лицом в грязь перед высокородным посетителем.Родерик же, знавший не понаслышке о накрывании столов и красивой посуде, подсказал ему насчет столовых ножей, отдельных мисок и скатерти. И еще со знанием дела посоветовал подавать блюда с левой стороны, хотя применить эту тонкость обслуживания в корчме Рону вряд ли придется. Рон внимал поучениям и старательно запоминал.Ужин поспел, зайчатина была съедена с аппетитом, и благодарность высказана должным образом. Родерик попрощался и уехал домой, не заметив, что у Вулиджей гостил тесть хозяина, старик Баррет. Тот не появлялся среди гостей, а сидел с внучкой в задней каморке.Ничто не омрачило здорового отроческого сна.Тем большим сюрпризом и для него, и для графа Ардена оказалось на следующее утро появление Джона Баррета с сакраментальной новостью:— Измена!— Измена! — твердил старый Джон с дрожью в голосе, усаживаясь по приказанию графа в удобное кресло в кабинете. — Ах, Ваша милость, задумана подлая измена. Они все сговорились. Они все против вас!— Мастер Баррет, вы взволнованы. Выпейте теплого вина, — по знаку графа, спешно вызванный Торин сам подал старику кубок.— Отчего вы решили, мастер Джон, что мои рыцари решили мне изменить? — светски поинтересовался сэр Конрад. Помешался старик или это очередной фокус Саймнела, думал он. Глупее не придумаешь.— Что? — удивленный Баррет оторвался от кубка. — О ваша милость, как вы могли подумать... Я и в мыслях не мог обвинить благородных рыцарей.— Кто же совершил измену? — как можно равнодушнее спросил граф, готовясь услышать что угодно, вплоть до обвинения его супруги.— Простолюдины! — выпалил Джон Баррет и залпом выпил вино.Сэр Конрад переглянулся с Торином.— Простолюдины не могут совершить измену. Они не присягали, — заметил тот вполголоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44