Некоторым дворовым вовсе не хватило места, и они слушали службу, стоя у раскрытых окон. Зато Виктору со своего угла было хорошо видно все помещение, и он внимательно приглядывался к людям, выискивая, кого “взять в разработку”.
Женщины стояли отдельно, у дальней стены. Княгиня вообще особняком, у образа святого Спиридона Тримифунтского – особо почитаемого греческого старца. Растопченко уже узнал, что икона досталась ей в наследство от матери, и Вассиана привезла ее с собой из Италии.
“Зачем было этот кусок доски с собой тащить? – пожал плечами бывший майор. – Вон, здешние иконы куда красивее будут”.
Домашний иконостас князей Белозерских представлял собой целую стену, увешанную образами, среди которых только изображений Богородицы насчитывалось около двадцати. В основном образа копировали иконостас в Кириллово-Белозерском монастыре – святые во весь рост в ярких, праздничных тонах, но встречались и оплечные изображения, в более сдержанном стиле.
На иконах поблескивало множество медалек, золотых и серебряных, на которых также чеканились лики святых и слова из святого писания. Вся крестовая комната была залита ярким светом множества свечей, горевших в высоких золоченых канделябрах, и украшена букетами роз, выращенных в усадьбе, и полевых цветов. Витя попробовал сосчитать, сколько же образов было в комнате, но сбился со счета: что-то около сорока, а то и более. У каждого образа был прикреплен отдельный убрусец, а внизу спускалась дорогая материя, называемая пеленой. Все ткани блестели серебристой вышивкой и жемчугом. Под образами располагался аналой с книгами и просфоры Богородицы, полы покрыты богатым ковром.
Когда служба кончилась, позвали к обеду. Князь обедал в просторной светлой столовой на втором этаже, прямо над домовой церковью. К обеду он приглашал всех членов своей семьи мужского пола, а также испанского дворянина де Армеса. Княгине полагалось есть отдельно. Но Алексей Петрович неоднократно нарушал эту традицию – в отсутствие Вассианы кушанья не доставляли ему удовольствия. Велел он позвать госпожу и в этот раз. Князь Алексей сидел во главе стола, по правую руку от него – князь Ухтомский, по левую – Вассиана, еще к обедне накрывшая волосы белым платком с богато вышитым жемчугами убрусом. За князем Ухтомским на заранее отведенном месте согласно родовитости – молодой Григорий Вадбольский. Испанец де Армес, как гость, находился рядом со своей хозяйкой.
Посуду подавали на стол великоустюгскую, из черненного серебра, подставки под торели и кубки были сделаны из резной березовой коры, тонкостью работы соперничавшей с вологодскими кружевами, которые украшали обитые персидской парчой стены столовой.
После традиционной чарки водки, открывавшей любой русский обед, последовали холодные кушанья – вареное мясо под пряным взваром, горячее – щи, забеленные сметаной, жареная яловичина с чесноком и хреном с запеченными яблоками и, наконец, на сладкое – груши в патоке и малиновый морс. Ко всем блюдам обильно подносили пироги, то с капустой, то с зайчатиной, весь стол был уставлен серебряными сосудами с квасами, медвяным да ягодным, хмельными ягодными медами и пшеничной водкой.
Для княгини особо стряпчий вынес фрукты, в том числе персики и янтарный виноград и налил ей в кубок красного итальянского вина – водки княгиня не пила, разве что пригубила в самом начале обеда.
Витя с Лехой обедали в поварне с прислугой. Тут все было намного проще. Ели вместе, все скопом, не разбирая мест, по двое-трое из одной большой миски, что особенно коробило Витю. Ложку каждому надо было иметь свою и всегда держать при себе. Еда больше всего напоминала грузинскую кухню – совсем не соленая, но очень пряная. Ключница Ефросинья дала “свенам” по большому ломтю ржаного хлеба к гречневой каше с молоком, кусок жареного мяса один на двоих да несколько сырников с киселем.
– И не наедайтесь, – предупредила. – Баню князь велел стопить для дворни. Тяжело будет с набитым брюхом париться.
Известие о бане поначалу обрадовало Витю. Пропотеть с веничком на полке, а потом – в озеро. Да еще пивка холодненького или что они тут пьют – душевно. Однако когда их позвали мыться, неожиданно обнаружилось, что в отличие от привычной ему прежде раздельной бани, здесь предполагается мыться совместно. Рыбкин тут же незаметно исчез, оставив “товарища майора” один на один с реальностью, а Растопченко деваться было некуда – его крепко держал под локоток Никита Ухтомский, явно предвкушая удовольствия от редкостного зрелища: иноземца впервые в жизни от грязи отмывать станут.
Не дав Вите толком поразмышлять, что и к чему, потащил его за собой, и вскоре свена окружили совершенно нагие пышнотелые красавицы, от одного вида которых он едва не повалился с ног. Бабы споро содрали с Растопченко одежду, увлекли в баню, а одна, особенно ядреная, с большими грудями и толстым задом, жарко прижалась к нему в полутьме и попросила попарить веничком спину.
Веники были душистые, можжевеловые. Аромат их дурманил голову, но Витя старался держать себя в руках и не обращать внимания на то, что мужская плоть настойчиво требовала своего. Дабы отогнать наваждение, он намеренно воскресил в памяти неприятные сцены своего увольнения из органов и отвратительную физиономию генеральского сынка, но помогало слабо. Особенно после долгого воздержания. Так и подмывало кинуть какую-нибудь девку на лавку и прямо при всех…
Дабы не сорваться и не опозориться, Витя бросил веник и, выбежав из бани, прямиком с мостка прыгнул в озеро. Прохладная вода затушила жар, ему полегчало. Сидя в озере, он пытался вспомнить, куда делся Рыбкин, и видал ли он в бане княгиню.
Нет, похоже, Вассиана в банной оргии – другие слова тут трудно было подобрать – не участвовала, а вот Рыбкин…
Додумать про Рыбкина он не успел. Молодая девица, которую он оставил в бане, выбежала на улицу и остановилась, оглядываясь по сторонам. Набрав в легкие воздуха, Витя нырнул под воду – но было поздно. Ядреная девица его заметила и, зайдя в воду, вытащила наверх, как котенка.
– Что же ты, милок, меня покинул, – спросила она, ласково заглядывая ему в глаза и недвусмысленно прижимаясь в воде всем телом, – так парил, парил хорошо, так…
Она зашептала что-то еще, Витя не понимал даже что, а рука ее коснулась вздыбленного члена.
– Нет! – Витя отскочил как ошпаренный и бросился вплавь, не оглядываясь.
– Милок, вернись, ненаглядный мой, – неслось ему вслед, и даже послышались всхлипывания, но Витя не останавливался. Как учили еще в спортивной секции – брасом, брасом и от нее подальше, только бы не догнала. Он сам не заметил, как уплыл довольно далеко и оказался рядом со стоящей на якоре “золотой галерой”. Покачиваясь на воде, чтобы немного отдохнуть, Витя рассматривал корабль и тут увидел, как по якорной цепи кто-то быстро соскользнул в воду и неумело поплыл к берегу. Он присмотрелся – Рыбкин! А этот что там делает? Вот где прохлаждается, негодяй! Витя со всех сил бросился догонять Леху и в два гребка настиг, прихватив за руку:
– Ты куда, стервец?!
– Ой, ой, пусти, утону, – затрепыхался Леха, – пусти, я плаваю плохо!
– Ладно, держись, так и быть подсоблю. Вместе они добрались до берега.
– Ты куда смылся-то? – недовольно спросил Витя растянувшегося на траве Рыбкина. – Не умеешь плавать толком, а лезешь. Чего тебя понесло?
– Так ты же сам сказал за капитаном следить – оправдывался Леха, – вот я и… Все в баню, испанец тоже пошел, матросы – все на берегу, ну я и решил, раз никого нет, глянуть, что там у них…
– Ну и что?
Рассказать Рыбкин не успел. Из-за деревьев с факелами появились Никита Ухтомский и его ратники.
– Свены! – Злорадно захихикал князь. – Вот где они сидят! А Груша – в слезы: утоп, утоп, в озере утоп. Вот вам, покройтесь, – Никита кинул им рубахи и кафтаны, – а то еще занедужите, неровен час.
Витя закутался в кафтан, вечерний холодок не на шутку начал пробирать его до костей.
– Ты чего Грушу обидел? – спешился Никита и подошел ближе. – Не приглянулась тебе? Так там и другие были.
– Я, наоборот, старался, – удивленно ответил Витя, – ну, чтоб это… Чтоб ничего не вышло…
– Эх, ты! – Никита рассмеялся, похлопывая Витю по спине. – И где это у вас такое бестолковое царство находится, что когда баба сама в руки просится, вы тикаете от неё подальше? Али струсил малость, что счастье с тебя с грязью смоется? Так у вас в Европах считать принято? Ну, ничего: лиха беда начало. В следующий раз, свен, не дрейфь, бабы у нас не любят, когда ими брезгуют. И согласись, есть на что глаз положить. Так что ж себе отказывать?
Ухтомский снова довольно захохотал, вспоминая учиненную над иноземцем шутку, вернулся к скакуну, и вся кавалькада тут же умчалась прочь.
Смеркалось. Старый чухонец Сома, давно прижившийся при усадьбе, чинил на берегу рыболовные сети. Витя, одевшись, присел рядом с ним.
– А что, – спросил он, чтобы начать разговор, – рыбка-то в озере водится?
– А как же, боярин, – ответил Сома, даже не взглянув на него, – белозерский судак, тельма да стерлядка… В аккурат хватает.
– А глубоко озеро-то?
– Как сказать, где глубоко, где и не очень. Ну, локтей десятка с два да три пятка еще будет.
“Сколько же метров? – задумался Витя. – Десять, наверное, не меньше.”
– А леса? – продолжал спрашивать он. – На охоту ходите? Зверье-то есть?
– Как не быть, – неторопливо отвечал чухонец, не отрываясь от своего дела. – Аеса у нас хорошие, лисы да зайцы водятся, бобры на реках. А теперь еще сокола отлавливаем.
– Сокола? – удивился Витя. – Сокола-то зачем?
– Как зачем? Государь наш Никита Романович обучает их охоте да на соколиный двор в Москву отправляет. Большой знаток он в этом искусстве.
– А ты ему помогаешь?
– Бывает. Я Никитку с детских лет нянчил, так мы все время вместе. Только вот на войну он меня не берет – стар стал Сома. А есть у нас тут, боярин, соколиная гора. Сокол-то, он, знаешь, крылья у него сильные, а когти и клюв что каменные. Добыча от него никак не уйдет. Разве что обхитрить может. Так на то не каждый зверь горазд. На горе той и других чудес хватает. Растения там – на всей Руси не сыщешь. Никита Романович сказывал, он такие только в дальних странах видал, где всегда жарко, архиде называется.
– Орхидея, может быть?
– Во-во, и источник бьет. Всякий, кто попьет воды из него со светлой душой – излечится. А с темными мыслями – не подходи, смерть настигнет неминуемо.
Сома поднялся, ополоснул руки в озере:
– Ужо и холодом потянуло, – взглянул на Витю выцветшими глазами из-под седых кустистых бровей, – июль-страдник на исходе, а в августе, знамо дело, серпы на работе греют, а вода-то холодит. Там, глядишь, на Преображенье – второй Спас, бери рукавицы про запас. Недалеко и до Варвары. Как затрещит Варюха… А что, боярин, нравятся тебе наши места?
– Да, красиво, – Витя вздохнул полной грудью.
– То-то, – оставив сети, Сома присел рядом с ним. – Мой народ верил, что земля, камни, деревья – все свою душу имеет. А случился как-то голод в Ростовской земле. То давно было, еще при князе Глебе Васильковиче. И пришли с Волги два кудесника. Говорят, знаем мы, кто урожай задерживает. Придут в погост, назовут лучших женщин и скажут: “та держит жито, а та – рыбу”. И приводят к ним кто сестру, кто мать, кто жену свою. Кудесники делали у них прорез за плечами и вынимали жито либо рыбу, а самих женщин убивали, а имущество их забирали себе. Вот пришли они на Белоозеро. Собрали много женщин. Но прослышал князь Глеб Василькович, что в его земле творится, и прискакал с дружиной. Потребовал, чтобы выдали ему кудесников. Белозерцы выдали. Тогда князь спросил их:
“Зачем вы погубили столько моего народа?”
“А они держат обилие, – отвечали те, – если истребим их – не будет голода. Хочешь, при тебе вынем у них жито ли, рыбу, или что иное?”
Князь Василькович возразил:
“Все вы лжете. Бог сотворил человека из земли, состоит он из костей, жил и крови, и ничего в нем нет другого, и никто, кроме Бога, не знает, как сотворен человек.”
“Мы знаем, как сотворен человек”, – сказали кудесники.
“И как?”
“А так: мылся Бог в бане, вытерся ветошкой и бросил ее на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом: кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а Бог душу в него вложил. Поэтому когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа – к Богу.” Кудесники те одного народа со мной были, боярин. А мой дед говорил, что нет Христа, а есть два главных бога: добрый Чампас и злой Шайтан. Человека вздумал сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку, земли и стал лепить тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок выйдет у него свиньей, то собакой. А Шайтан хотел, чтобы человек получился по образу и подобию Божию. Бился он, бился, наконец позвал птичку-мышь. Тогда мыши еще летали – такие были времена.
Вот велел он ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести мышат упало на землю. Шайтан обтер им свой слепок и получил наконец подобие Божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не умел этого сделать и уже хотел разбить свой слепок. Но тут подошел Чампас и сказал:
“Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную, я и без тебя сотворю человека.”
“Нет, – говорит Шайтан, – дай я рядом постою, погляжу, как ты будешь класть живую душу в человека. Ведь я работал, и на мою долю надо из него что-нибудь дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе – нечестно.”
Спорили они, спорили, а потом решили разделить человека. Чампас взял себе душу, а Шайтану досталось тело.
А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у нее крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки как у Шайтана.
С тех пор мыши и не летают.
Чухонец замолчал. Растопченко немного выждал, потом спросил:
– А с кудесниками как же?
– А, конечно, – кивнул Сома и продолжил: – Князь Глеб Василькович спросил кудесников, какому же Богу они веруют, и где он находится.
“В бездне!” – отвечали те.
“Что же это за Бог, который сидит в бездне, – удивился князь Глеб, – это бес, а Бог на небеси, на престоле восседает. А силен ли ваш Бог?”
По просьбе князя кудесники улеглись на землю и стали вызывать своего Бога. Но ничего у них не получалось. И тогда один из них встал и сказал Глебу:
“Мой Бог не смеет прийти. На тебе есть что-то, чего он боится”.
Князь Василькович сошел с коня и достал из-под одежды крест золотой, в алмазах невиданной красы, который и до сих пор государь наш княже Алексей Петрович на груди носит. Кудесники пали ниц.
“Отчего же, – спросил их князь, – ваши боги так креста боятся?”
“А оттого, – отвечали кудесники, – что крест – знамение высшего Бога, которого наши боги боятся.”
“Тогда расскажите мне, – обратился к ним князь Глеб, – как ваши боги выглядят?”
“Они черные, с крыльями и хвостами, живут в безднах, летают и под небо подслушивать ваших Богов. А ваши Боги на небесах. Кто из ваших людей помрет – тех вознесут в небо, а кто из наших – опустят в бездну.”
“Так оно и есть, – заключил князь, – пусть грешники в аду живут, ожидая вечных мук, а праведники в небесном жилище водворяются с ангелами.”
Так князь Глеб Василькович рассудил, которая вера сильнее на его земле. Он же и первые церкви на Шексне да на Белом озере возвел. Отстроил князь первую церковь на Шексне и ехал в раздумье, именем какого святого ее наречь, а тут глянь – челнок по Шексне плывет, а в челноке – стулец, а на стульце икона Василия Великого стоит, покровителя Князева, а перед иконою – просфора. Князь икону взял, да и назвал церковь в честь Василия Великого. А некто невежа просвиру ту взял да укусить хотел.
Но его от того с ног сшибло, а просфора окаменела. Когда же начали у новой церкви обедню петь да Евангелие читать – гром грянул великий. Оказалось, церковь ту князь заложил на месте мольбища людей веси, и идолы их, береза да камень, там стояли, прямо за алтарем. Гнев Божий березу ту вырвал с корнем, камень выворотил из земли, кинул все в Шексну да потопил.
– А сам Глеб Василькович-то кто таков? – видя, что Сома опять примолк, решился спросить Витя. – Из местных что ли? Сосед?
– Князь Белозерский Глеб Васильевич – прапрапращур нашим государям Алексею Петровичу да Никите Романовичу, – со значением ответил Сома, – при нем Белоозеро великой страной было, а Москвы тогда и не ведали, духу ее не было. Глеб Васильевич в наших местах сам почти святой, разве что преподобному Кириллу уступит.
– А я думал, это фамилия у него такая Василькович, – смутился Витя, и чтобы загладить промах, спросил: – А чем еще пращур знаменит?
– Как же, – с охотой оживился Сома. – Вот расскажу тебе, как однажды плыл князь Глеб Василькович из Белозерска в Великий Устюг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Женщины стояли отдельно, у дальней стены. Княгиня вообще особняком, у образа святого Спиридона Тримифунтского – особо почитаемого греческого старца. Растопченко уже узнал, что икона досталась ей в наследство от матери, и Вассиана привезла ее с собой из Италии.
“Зачем было этот кусок доски с собой тащить? – пожал плечами бывший майор. – Вон, здешние иконы куда красивее будут”.
Домашний иконостас князей Белозерских представлял собой целую стену, увешанную образами, среди которых только изображений Богородицы насчитывалось около двадцати. В основном образа копировали иконостас в Кириллово-Белозерском монастыре – святые во весь рост в ярких, праздничных тонах, но встречались и оплечные изображения, в более сдержанном стиле.
На иконах поблескивало множество медалек, золотых и серебряных, на которых также чеканились лики святых и слова из святого писания. Вся крестовая комната была залита ярким светом множества свечей, горевших в высоких золоченых канделябрах, и украшена букетами роз, выращенных в усадьбе, и полевых цветов. Витя попробовал сосчитать, сколько же образов было в комнате, но сбился со счета: что-то около сорока, а то и более. У каждого образа был прикреплен отдельный убрусец, а внизу спускалась дорогая материя, называемая пеленой. Все ткани блестели серебристой вышивкой и жемчугом. Под образами располагался аналой с книгами и просфоры Богородицы, полы покрыты богатым ковром.
Когда служба кончилась, позвали к обеду. Князь обедал в просторной светлой столовой на втором этаже, прямо над домовой церковью. К обеду он приглашал всех членов своей семьи мужского пола, а также испанского дворянина де Армеса. Княгине полагалось есть отдельно. Но Алексей Петрович неоднократно нарушал эту традицию – в отсутствие Вассианы кушанья не доставляли ему удовольствия. Велел он позвать госпожу и в этот раз. Князь Алексей сидел во главе стола, по правую руку от него – князь Ухтомский, по левую – Вассиана, еще к обедне накрывшая волосы белым платком с богато вышитым жемчугами убрусом. За князем Ухтомским на заранее отведенном месте согласно родовитости – молодой Григорий Вадбольский. Испанец де Армес, как гость, находился рядом со своей хозяйкой.
Посуду подавали на стол великоустюгскую, из черненного серебра, подставки под торели и кубки были сделаны из резной березовой коры, тонкостью работы соперничавшей с вологодскими кружевами, которые украшали обитые персидской парчой стены столовой.
После традиционной чарки водки, открывавшей любой русский обед, последовали холодные кушанья – вареное мясо под пряным взваром, горячее – щи, забеленные сметаной, жареная яловичина с чесноком и хреном с запеченными яблоками и, наконец, на сладкое – груши в патоке и малиновый морс. Ко всем блюдам обильно подносили пироги, то с капустой, то с зайчатиной, весь стол был уставлен серебряными сосудами с квасами, медвяным да ягодным, хмельными ягодными медами и пшеничной водкой.
Для княгини особо стряпчий вынес фрукты, в том числе персики и янтарный виноград и налил ей в кубок красного итальянского вина – водки княгиня не пила, разве что пригубила в самом начале обеда.
Витя с Лехой обедали в поварне с прислугой. Тут все было намного проще. Ели вместе, все скопом, не разбирая мест, по двое-трое из одной большой миски, что особенно коробило Витю. Ложку каждому надо было иметь свою и всегда держать при себе. Еда больше всего напоминала грузинскую кухню – совсем не соленая, но очень пряная. Ключница Ефросинья дала “свенам” по большому ломтю ржаного хлеба к гречневой каше с молоком, кусок жареного мяса один на двоих да несколько сырников с киселем.
– И не наедайтесь, – предупредила. – Баню князь велел стопить для дворни. Тяжело будет с набитым брюхом париться.
Известие о бане поначалу обрадовало Витю. Пропотеть с веничком на полке, а потом – в озеро. Да еще пивка холодненького или что они тут пьют – душевно. Однако когда их позвали мыться, неожиданно обнаружилось, что в отличие от привычной ему прежде раздельной бани, здесь предполагается мыться совместно. Рыбкин тут же незаметно исчез, оставив “товарища майора” один на один с реальностью, а Растопченко деваться было некуда – его крепко держал под локоток Никита Ухтомский, явно предвкушая удовольствия от редкостного зрелища: иноземца впервые в жизни от грязи отмывать станут.
Не дав Вите толком поразмышлять, что и к чему, потащил его за собой, и вскоре свена окружили совершенно нагие пышнотелые красавицы, от одного вида которых он едва не повалился с ног. Бабы споро содрали с Растопченко одежду, увлекли в баню, а одна, особенно ядреная, с большими грудями и толстым задом, жарко прижалась к нему в полутьме и попросила попарить веничком спину.
Веники были душистые, можжевеловые. Аромат их дурманил голову, но Витя старался держать себя в руках и не обращать внимания на то, что мужская плоть настойчиво требовала своего. Дабы отогнать наваждение, он намеренно воскресил в памяти неприятные сцены своего увольнения из органов и отвратительную физиономию генеральского сынка, но помогало слабо. Особенно после долгого воздержания. Так и подмывало кинуть какую-нибудь девку на лавку и прямо при всех…
Дабы не сорваться и не опозориться, Витя бросил веник и, выбежав из бани, прямиком с мостка прыгнул в озеро. Прохладная вода затушила жар, ему полегчало. Сидя в озере, он пытался вспомнить, куда делся Рыбкин, и видал ли он в бане княгиню.
Нет, похоже, Вассиана в банной оргии – другие слова тут трудно было подобрать – не участвовала, а вот Рыбкин…
Додумать про Рыбкина он не успел. Молодая девица, которую он оставил в бане, выбежала на улицу и остановилась, оглядываясь по сторонам. Набрав в легкие воздуха, Витя нырнул под воду – но было поздно. Ядреная девица его заметила и, зайдя в воду, вытащила наверх, как котенка.
– Что же ты, милок, меня покинул, – спросила она, ласково заглядывая ему в глаза и недвусмысленно прижимаясь в воде всем телом, – так парил, парил хорошо, так…
Она зашептала что-то еще, Витя не понимал даже что, а рука ее коснулась вздыбленного члена.
– Нет! – Витя отскочил как ошпаренный и бросился вплавь, не оглядываясь.
– Милок, вернись, ненаглядный мой, – неслось ему вслед, и даже послышались всхлипывания, но Витя не останавливался. Как учили еще в спортивной секции – брасом, брасом и от нее подальше, только бы не догнала. Он сам не заметил, как уплыл довольно далеко и оказался рядом со стоящей на якоре “золотой галерой”. Покачиваясь на воде, чтобы немного отдохнуть, Витя рассматривал корабль и тут увидел, как по якорной цепи кто-то быстро соскользнул в воду и неумело поплыл к берегу. Он присмотрелся – Рыбкин! А этот что там делает? Вот где прохлаждается, негодяй! Витя со всех сил бросился догонять Леху и в два гребка настиг, прихватив за руку:
– Ты куда, стервец?!
– Ой, ой, пусти, утону, – затрепыхался Леха, – пусти, я плаваю плохо!
– Ладно, держись, так и быть подсоблю. Вместе они добрались до берега.
– Ты куда смылся-то? – недовольно спросил Витя растянувшегося на траве Рыбкина. – Не умеешь плавать толком, а лезешь. Чего тебя понесло?
– Так ты же сам сказал за капитаном следить – оправдывался Леха, – вот я и… Все в баню, испанец тоже пошел, матросы – все на берегу, ну я и решил, раз никого нет, глянуть, что там у них…
– Ну и что?
Рассказать Рыбкин не успел. Из-за деревьев с факелами появились Никита Ухтомский и его ратники.
– Свены! – Злорадно захихикал князь. – Вот где они сидят! А Груша – в слезы: утоп, утоп, в озере утоп. Вот вам, покройтесь, – Никита кинул им рубахи и кафтаны, – а то еще занедужите, неровен час.
Витя закутался в кафтан, вечерний холодок не на шутку начал пробирать его до костей.
– Ты чего Грушу обидел? – спешился Никита и подошел ближе. – Не приглянулась тебе? Так там и другие были.
– Я, наоборот, старался, – удивленно ответил Витя, – ну, чтоб это… Чтоб ничего не вышло…
– Эх, ты! – Никита рассмеялся, похлопывая Витю по спине. – И где это у вас такое бестолковое царство находится, что когда баба сама в руки просится, вы тикаете от неё подальше? Али струсил малость, что счастье с тебя с грязью смоется? Так у вас в Европах считать принято? Ну, ничего: лиха беда начало. В следующий раз, свен, не дрейфь, бабы у нас не любят, когда ими брезгуют. И согласись, есть на что глаз положить. Так что ж себе отказывать?
Ухтомский снова довольно захохотал, вспоминая учиненную над иноземцем шутку, вернулся к скакуну, и вся кавалькада тут же умчалась прочь.
Смеркалось. Старый чухонец Сома, давно прижившийся при усадьбе, чинил на берегу рыболовные сети. Витя, одевшись, присел рядом с ним.
– А что, – спросил он, чтобы начать разговор, – рыбка-то в озере водится?
– А как же, боярин, – ответил Сома, даже не взглянув на него, – белозерский судак, тельма да стерлядка… В аккурат хватает.
– А глубоко озеро-то?
– Как сказать, где глубоко, где и не очень. Ну, локтей десятка с два да три пятка еще будет.
“Сколько же метров? – задумался Витя. – Десять, наверное, не меньше.”
– А леса? – продолжал спрашивать он. – На охоту ходите? Зверье-то есть?
– Как не быть, – неторопливо отвечал чухонец, не отрываясь от своего дела. – Аеса у нас хорошие, лисы да зайцы водятся, бобры на реках. А теперь еще сокола отлавливаем.
– Сокола? – удивился Витя. – Сокола-то зачем?
– Как зачем? Государь наш Никита Романович обучает их охоте да на соколиный двор в Москву отправляет. Большой знаток он в этом искусстве.
– А ты ему помогаешь?
– Бывает. Я Никитку с детских лет нянчил, так мы все время вместе. Только вот на войну он меня не берет – стар стал Сома. А есть у нас тут, боярин, соколиная гора. Сокол-то, он, знаешь, крылья у него сильные, а когти и клюв что каменные. Добыча от него никак не уйдет. Разве что обхитрить может. Так на то не каждый зверь горазд. На горе той и других чудес хватает. Растения там – на всей Руси не сыщешь. Никита Романович сказывал, он такие только в дальних странах видал, где всегда жарко, архиде называется.
– Орхидея, может быть?
– Во-во, и источник бьет. Всякий, кто попьет воды из него со светлой душой – излечится. А с темными мыслями – не подходи, смерть настигнет неминуемо.
Сома поднялся, ополоснул руки в озере:
– Ужо и холодом потянуло, – взглянул на Витю выцветшими глазами из-под седых кустистых бровей, – июль-страдник на исходе, а в августе, знамо дело, серпы на работе греют, а вода-то холодит. Там, глядишь, на Преображенье – второй Спас, бери рукавицы про запас. Недалеко и до Варвары. Как затрещит Варюха… А что, боярин, нравятся тебе наши места?
– Да, красиво, – Витя вздохнул полной грудью.
– То-то, – оставив сети, Сома присел рядом с ним. – Мой народ верил, что земля, камни, деревья – все свою душу имеет. А случился как-то голод в Ростовской земле. То давно было, еще при князе Глебе Васильковиче. И пришли с Волги два кудесника. Говорят, знаем мы, кто урожай задерживает. Придут в погост, назовут лучших женщин и скажут: “та держит жито, а та – рыбу”. И приводят к ним кто сестру, кто мать, кто жену свою. Кудесники делали у них прорез за плечами и вынимали жито либо рыбу, а самих женщин убивали, а имущество их забирали себе. Вот пришли они на Белоозеро. Собрали много женщин. Но прослышал князь Глеб Василькович, что в его земле творится, и прискакал с дружиной. Потребовал, чтобы выдали ему кудесников. Белозерцы выдали. Тогда князь спросил их:
“Зачем вы погубили столько моего народа?”
“А они держат обилие, – отвечали те, – если истребим их – не будет голода. Хочешь, при тебе вынем у них жито ли, рыбу, или что иное?”
Князь Василькович возразил:
“Все вы лжете. Бог сотворил человека из земли, состоит он из костей, жил и крови, и ничего в нем нет другого, и никто, кроме Бога, не знает, как сотворен человек.”
“Мы знаем, как сотворен человек”, – сказали кудесники.
“И как?”
“А так: мылся Бог в бане, вытерся ветошкой и бросил ее на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом: кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а Бог душу в него вложил. Поэтому когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа – к Богу.” Кудесники те одного народа со мной были, боярин. А мой дед говорил, что нет Христа, а есть два главных бога: добрый Чампас и злой Шайтан. Человека вздумал сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку, земли и стал лепить тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок выйдет у него свиньей, то собакой. А Шайтан хотел, чтобы человек получился по образу и подобию Божию. Бился он, бился, наконец позвал птичку-мышь. Тогда мыши еще летали – такие были времена.
Вот велел он ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести мышат упало на землю. Шайтан обтер им свой слепок и получил наконец подобие Божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не умел этого сделать и уже хотел разбить свой слепок. Но тут подошел Чампас и сказал:
“Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную, я и без тебя сотворю человека.”
“Нет, – говорит Шайтан, – дай я рядом постою, погляжу, как ты будешь класть живую душу в человека. Ведь я работал, и на мою долю надо из него что-нибудь дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе – нечестно.”
Спорили они, спорили, а потом решили разделить человека. Чампас взял себе душу, а Шайтану досталось тело.
А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у нее крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки как у Шайтана.
С тех пор мыши и не летают.
Чухонец замолчал. Растопченко немного выждал, потом спросил:
– А с кудесниками как же?
– А, конечно, – кивнул Сома и продолжил: – Князь Глеб Василькович спросил кудесников, какому же Богу они веруют, и где он находится.
“В бездне!” – отвечали те.
“Что же это за Бог, который сидит в бездне, – удивился князь Глеб, – это бес, а Бог на небеси, на престоле восседает. А силен ли ваш Бог?”
По просьбе князя кудесники улеглись на землю и стали вызывать своего Бога. Но ничего у них не получалось. И тогда один из них встал и сказал Глебу:
“Мой Бог не смеет прийти. На тебе есть что-то, чего он боится”.
Князь Василькович сошел с коня и достал из-под одежды крест золотой, в алмазах невиданной красы, который и до сих пор государь наш княже Алексей Петрович на груди носит. Кудесники пали ниц.
“Отчего же, – спросил их князь, – ваши боги так креста боятся?”
“А оттого, – отвечали кудесники, – что крест – знамение высшего Бога, которого наши боги боятся.”
“Тогда расскажите мне, – обратился к ним князь Глеб, – как ваши боги выглядят?”
“Они черные, с крыльями и хвостами, живут в безднах, летают и под небо подслушивать ваших Богов. А ваши Боги на небесах. Кто из ваших людей помрет – тех вознесут в небо, а кто из наших – опустят в бездну.”
“Так оно и есть, – заключил князь, – пусть грешники в аду живут, ожидая вечных мук, а праведники в небесном жилище водворяются с ангелами.”
Так князь Глеб Василькович рассудил, которая вера сильнее на его земле. Он же и первые церкви на Шексне да на Белом озере возвел. Отстроил князь первую церковь на Шексне и ехал в раздумье, именем какого святого ее наречь, а тут глянь – челнок по Шексне плывет, а в челноке – стулец, а на стульце икона Василия Великого стоит, покровителя Князева, а перед иконою – просфора. Князь икону взял, да и назвал церковь в честь Василия Великого. А некто невежа просвиру ту взял да укусить хотел.
Но его от того с ног сшибло, а просфора окаменела. Когда же начали у новой церкви обедню петь да Евангелие читать – гром грянул великий. Оказалось, церковь ту князь заложил на месте мольбища людей веси, и идолы их, береза да камень, там стояли, прямо за алтарем. Гнев Божий березу ту вырвал с корнем, камень выворотил из земли, кинул все в Шексну да потопил.
– А сам Глеб Василькович-то кто таков? – видя, что Сома опять примолк, решился спросить Витя. – Из местных что ли? Сосед?
– Князь Белозерский Глеб Васильевич – прапрапращур нашим государям Алексею Петровичу да Никите Романовичу, – со значением ответил Сома, – при нем Белоозеро великой страной было, а Москвы тогда и не ведали, духу ее не было. Глеб Васильевич в наших местах сам почти святой, разве что преподобному Кириллу уступит.
– А я думал, это фамилия у него такая Василькович, – смутился Витя, и чтобы загладить промах, спросил: – А чем еще пращур знаменит?
– Как же, – с охотой оживился Сома. – Вот расскажу тебе, как однажды плыл князь Глеб Василькович из Белозерска в Великий Устюг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36